Speaking In Tongues
Лавка Языков
Уистан Хью Оден
в переводах Сергея Михайлова
ЗАКОН -- ЛЮБОВЬ
Закон высок, садовник скажет
И на солнце укажет:
Ему повинуются как один
Садовники всех времен и долин.
Закон -- это мудрость преклонных лет,
Визжит старичье, исходя на нет;
Но кажет язык подрастающее поколение:
Закон -- это юностью наслаждение.
Закон, обращает священник взор
Благочестивый на грешную паству,
Закон есть псалмов заповедный хор,
Храм и алтарь, а на нем -- Божьи яства.
Закон, исподлобья глядит судья,
Твердя доступно и неотступно,
Вопрос о законе давно решен,
Это уже не вопрос. Закон суть, я
Полагаю, рассмотренный нами со всех сторон,
Закон есть Закон.
Школяр в тетрадке выводит шибко:
Закон -- не правда и не ошибка,
Закон -- преступлений свод,
Всегда и везде наказуемых, вот.
В закон облаченные, как в одежды,
Мы будем ходить и ходили прежде.
Закон -- поклон и закон -- улыбка,
Иные скажут: Закон -- Провиденье;
А третьи -- Державное Управленье;
Четвертые скажут, и пятые тоже:
Закона нет
Да и быть не может.
И вечные толпы злых и горластых
Вопят очень зло и довольно часто:
Мы -- вот Закон,
В то время, как псих затаил, что -- он...
Пусть нам, друг мой, дан Закон на двоих --
Мы знаем не больше их,
И я как и ты, заметь,
Не знаю, что делать, а что не сметь.
Мы согласимся, впрочем --
Хотим того или не очень --
С тем, что закон есть, но
И с тем, что нам это известно.
Так вот, обращаясь к Закону снова,
Дабы поставить с ним рядом другое слово --
Обойдусь без общего оборота:
Мол, Закон -- это то-то и то-то;
Сравнениям этого ли, того ли
Не ухватить вселенской воли,
Точно силками, но без внимания
Оставлять ее -- тоже не оправдание.
Ну что ж, давай хотя б сравним
Твое тщеславие с моим --
И мы увидим как особость
В нас одинаковую робость.
Тогда -- воскликнем без стесненья:
Он как Любовь, долой сомненья.
Он как Любовь -- некстати, ниоткуда,
Он как Любовь -- обманчивое чудо,
Любовь -- и редко без страданий,
Любовь -- как сонм воспоминаний.
БЛЮЗ РИМСКОЙ СТЕНЫ
Во поле ветер, в тунике вши,
Нос околел, хоть совсем не дыши.
Хлещет вода из дыры в небесах,
Мне приказали -- стою на часах.
Мох валуны покрывает быльем,
Милая в Тангрии, сплю бобылем.
Ходит за ней кривоногий улус,
Маслом оливковым мажет свой ус.
Писо крестился; и вот почему
Я уж не так интересен ему.
Ставил на "нечет", а выпал "чет";
Ни бабы, ни бабок -- скорей бы расчет.
Глаз потеряю, возьму свою медь --
Плюну на все, стану в небо глядеть.
* * *
О чем задумался ты, мой голубь?
Что мысли -- пух, голубиный тлен?
Жажда страсти в них или просто голод,
Соблазн алмазный, преступный план?
Открой глаза, мой ленивый гений,
А руки пусти по моим следам,
Вырвись из плена привычных движений,
Теплого дня на краешке стань.
Взмой на ветру, мой змей упрямый,
Птиц обезглася; но, вдруг живой,
Черной изменой низринься, раня
В самое сердце -- и весь я твой.
ОРФЕЙ
О чем хлопочет песня? Танец рук,
Берущих птичий лад робея и чаруя?
Забыться в диком исступленье
Или проникнуть в тайну естества?
Но гармонию питает воздух, полный терпких нот;
Покуда тепло. А если и вправду --
Зима, и снежинок рой,
Тогда -- о чем, как ты тогда запляшешь?
MUSEE DES BEAUX ARTS
(Старые Мастера)
По части мук то были знатоки
Людской породы; и всегда наверняка
Они страдальца вычисляли взглядом
В толпе жующих, отворяющих окно, гуляющих по берегу реки;
Вот: пара стариков благоговейно, страстно
Ждет чудо-первенца -- и тут же, рядом
Чужие дети на коньках легко и безучастно
Осваивают пруд у ивняка;
И знали они,
Что, чем ужаснее мука, тем меньше ей
Потребно холста, в идеале -- угол, среди возни
Своры местных псов, там, где конь предводителя палачей
Подпирает древо невинным задом.
Рассмотрим «Икара» Брейгеля: с какой ленцой все вокруг
Взирает мимо трагедии; пахарь, сжимавший плуг
Мог слышать вскрик и последний всплеск,
Но падению вряд ли придал значенье;
Солнца свет,
Как и положено свету, выбелил ноги, в зеленке вод
Тающие; а на роскошном паруснике народ,
Глянув было, как мальчик упал с небес,
Невозмутимо отбыл по назначенью.