Speaking In Tongues
Лавка Языков

Александр Бубнов

МЕРЦАНИЕ СИММЕТРИИ



-- Как сложилась песня у меня? --
вы спросили. -- Что же вам сказать?
Я сама стараюсь у огня
по частям снежинку разобрать.
Новелла Матвеева


Давайте попытаемся уловить и понять хотя бы лучик из того, что часто называют «магией воздействия палиндрома». Дело это, наверно, неблагодарное. Но притягательное.
О природе словотворчества, о поэтическом воздействии художественного слова написано немало и разно. Хотелось бы вникнуть в специфику именно палиндрома, в те моменты, которых нет в других формах. Там есть другие замечательные моменты. Но сейчас не о них.
Полемизируя с критиками палиндромического опыта В.Хлебникова и дугих русских поэтов, наш Ю.М. Лотман в статье «О семиосфере» заметил: «Палиндром не бассмыслен, а многосмыслен. На более высоких уровнях противоположному чтению приписывается магическое, сакральное, тайное значение. Текст при «нормальном» чтении отождествляется с «открытой», а приобратном -- с эзотерической сферой культуры. Показательно использование палиндромов в заклинаниях, магических формулах, надписях...».
В основе многих магических воздействий -- повтор. У палиндрома магия скрытая, труднообъяснимая. Если обычные звуковые повторы в стихах создают более понятную, «открытую» магию, то в палиндроме повторы переходят в подсознание, на мой взгляд, по трем тропкам, трем мостикам, создавая три царства мерцания.
ПЕРВОЕ. Сразу за центром палиндромного стиха зеркальный повтор звуков ощутим сильнее, дальше -- слабее, отражение все менее и менее очевидное. Предел ощущений есть -- об оптимальном количестве слов и слогов говорилось немало. Если не учитывать звуковых ассоциаций с предыдущими строками перевертня, в начале очередной строки -- новизна, загадка (даже при ожидании палиндрома мысль: «а не обычный ли это стих?»), у центра -- сгусток близких звуков, затем подсознательное вспоминание начала строки («не обычный!»), но в обратном порядке по каждому звуку. Звук в его сиюсекундном облике не может быть повторен. В одну и ту же реку звука не войдешь. Взаимовлияние звуков достаточно велико, соседние звуки -- собеседники, но с соседом слева и с соседом справа разговор получается разный. За экватором палиндромического стиха, с точки «зрения» почти любого звука, его «старые» соседи меняются местами, да и соседей этих порой трудно узнать. Звук «удивлен», он чувствует себя обманутым: тот, кто стоял в очереди вслед за ним, оказывается впереди него! Пространственно-временнбя мерцающая симметрия.
Экспозиция в начале, уплотнение к центру, «удивление» к концу. В этих трех микроэтапах звукодвижения стиха -- первое мерцание.
Кстати, одно из упражнений по духовному совершенствованию в практике антропософии Р.Штайнера заключается в обратно-временном вспоминании прожитого дня. Превращение времени бытия в пространство бытия мысли. Как это смыкается с идеями обратимости времени в палиндромии у В.Хлебникова, творившего в те же годы!..
ВТОРОЕ. При более-менее сопоставимых строках три этапа прохождения каждой строки чередуются. При каких-то больших или меньших несоответствиях, которые всегда есть, происходит большее или меньшее мерцание, отклонение от стандарта в повторе этапов внутри строки. Варьируется величина этапов, их конкретное наполнение и множество самых разных параметров... Неизменно только одно: за первым этапом идет второй, затем третий, а после него -- снова первый; при всей возможной внутренней непохожести самих этапов. В этом заключено второе мерцание.
Оно сравнимо с морскими волнами, но волны все-таки почти одинаковы на каком-то не слишком длинном отрезке времени. Сравнивать с радиоволнами, с их длинами и частотами -- слишком технично. Лучше сравнить с дыханием, только с дыханием взволнованным.
Еще одно важное замечание по анатомии воздействия палиндромии. Палиндром автором конструируется и проверяется по буквам. Письменная русская речь в этом смысле особенно примечательна -- среднее между «фонической» (например, белорусской) и «графической» (английской): некоторые звуки очень близки друг к другу в симметричных парах, другие гораздо меньше. Но в основном колебание происходит в средних пределах. Особенно часто мерцают парные согласные по твердости/мягкости и по глухости/звонкости -- это прямое отражение системы русского письма.
ТРЕТЬЕ. На кого-то визуальность палиндрома действует больше, на кого-то меньше. Всё индивидуально. У каждого визуальная составляющая развита по-разному. Но то, что она в принципе есть, не подлежит никакому сомнению. «Графический, буквенный образ не может не оказывать влияния на восприятие звука. Когда вы видите букву, у вас в сознании сейчас же звучит соответствующий звук, и наоборот. Буква как бы стабилизирует восприятие звука, помогает выработать в сознании типический образ звука и закрепляет его с помощью графического изображения» (А.П. Журавлев, «Звук и смысл», 1991, с.11-12), и даже при произнесении, например, «Ю» отдельно или в абсолютном начале слова, когда мы «слышим два звука, разумом воспринимаем единый звукобуквенный образ» (там же). Фоносемантик Журавлев поддержал тезис о звукобукве (графофонеме, графонеме) одного из крупнейших велимироведов В.П. Григорьева, высказанный им в своей книге «Поэтика слова».
...Почему не столь популярен словесный палиндром? Вероятно, отчасти потому, что в нем только крупные языковые знаки, крупная семантика. Некий каламбурный парадокс состоит в том, что внутрь слова словесный палиндром не пускает.
Так вот, пытаясь понять механизм воздействия палиндрома буквенного, я не говорю об обычной семантике, о крупных знаках, я говорю о графофоносемантике (звукобуквосмысле). Визуальность в палиндроме -- тоже категория симметрии мерцающей. Даже строгий стиль (побуквенная точность в обратном чтении) сильно мерцает: незеркальность начертаний, прописная/строчная, пробелы и т.д., не говоря уже о шрифтах. Для многих этого мерцания уже достаточно, чтобы подсолить (подперчить) некоторую выхолощенность, которая присутствует при всякой идеальной симметрии; не зеркальность букв, а зеркальное расположение букв.
Итак. Первое мерцание -- стиха. Второе -- мерцание стихов. Третье -- мерцание звукобукв. В многострочном стихотворении, где каждая трока палиндромна (иначе говоря, в перевертне, как у Хлебникова) -- всё действует в комплексе. В изолированном одностишии действует первое и третье. В монопалиндроме (длинном палиндроме в несколько строк), если он дополнительно не аранжирован, -- только третье.
Очень важная деталь, которую выношу в отдельный абзац.
Все три мерцания симметрии мы воспринимаем подсознательно, во всех трех мерцаниях мы НЕ ОТДАЕМ СЕБЕ ОТЧЕТА. Мы об этом знаем, можем принять как данность и рассуждать со стороны, не приводя примеров. Но как только станем пытаться анализировать в процессе, всё рушится, мерцание симметрии исчезает. Парадоксальность палиндромной магии.
Допускаю, что царство мерцания -- сам по себе довольно холодный образ, но если через него чувствуешь живого человека, собеседника, автора, исследователя, слушателя, читателя-почитателя, его душу, его высшее «Я», его образ -- визуальный, эмоционально-речевой, энергетический (через книгу, письмо, пространство) -- если сердечно всё это ощущаешь, то мерцание из возможного тусклого и холодного становится теплым и светлым.
Как могут быть теплыми солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листья деревьев в такт качелям. Как может быть светлым вечернее мерцание отблеска свечи на маятнике больших старинных часов...
Палиндромия -- это не обычная симметрия.
Палиндромия -- мерцающая симметрия!