Speaking In Tongues
Лавка Языков

ПИСЬМА: АЛЕКСАНДР СИТНИЦКИЙ

О переводах стихов Уистана Хью Одена





Дорогой Макс!
Посылаю еще два стихотворения для публикации: «Археология» и «Памяти З.Фрейда».
Далее право не знаю в каком стиле продолжать: то ли стилем доноса -- спешу донести… Или в стиле писем трудящихся -- с возмущением ознакомившись... или по-английски, чтобы звучать со всей воможной толерантностью с помощью would and should
Впрочем заботясь о репутации Вашего журнала, уровень которого я высоко ценю, я и перевел <эти два стихотворения>, хотя это и не входило в мои планы, поскольку был несколько озадачен помещенным у Вас переводом грандиозного «Horae Canоnicae» в исполнении М.Фельдмана, первую главу которого «Prime» я и прилагаю в подстрочнике для сравнения; опуская комментарии; поскольку перевод этот говорит сам за себя. Впрочем, я выделил наиболее вопиющие моменты. Прилагаемые два стихотворения тоже переведены им. Хотя у вас еще напечатан подстрочник Фрейда, сделанный Т.Хархуром.
Помнится Вы упомянули, что печатаете с разбором, но не до такой же степени...
Я совсем не претендую на право быть единственным переводчиком Одена и не считаю, что моя работа идеальна; так, например, переводя «Фрейда», мне не удалось выдержать размер оригинала 11-11-9-10, а это по ряду причин было бы желательно, но смысл и синтаксис, полагаю, не исказил нигде.
Как я уже говорил, Одену на русском нанесен огромный ущерб книгой в переводах Топорова и слабыми переводами в недавно вышедшей книге Шульпякова; зачем же умножать этот абсурд, заодно дискредитируя И.Бродского, считавшего Одена своим учителем и чье творчество глубоко переплетено с поэзией последнего.
...Пожалуй, я мог бы написать статью с критикой фельдмановского перевода, xотя чувствую себя несколько неуютно как автор, работающий в той же области, -- это, скорее, дело независимого читателя или критика, -- ибо не хочу следовать кедринскому определению: «у поэтов есть такой обычай: в круг сойдясь, оплевывать друг друга…» -- тем более, что у Вас уже опубликована подобная статья Фарая, сравнивающая переводы стихотворения «Пусть более любящим буду я» Одена, сделанные Е.Тверской и В.Топоровым, к которой я могу только присоединиться. На мой взгляд, в этом случае лучшей критикой является альтернативный перевод; что я и сделал, переведя два последних стихотворения...
Дело не в этом.
Боюсь что Вы меня не поняли. Ведь я полемизирую не с неудачными переводами или их авторами, а с Вами -- редактором единственного в своем роде издания, вполне конкурирующего со, скажем, «Иностранной Литературой» в области поэзии, по крайней мере: достаточно упомянуть работы Бойченко или Лейви, да и многие другие.
Неужели я ставлю Вашу работу более высоко, чем Вы сами? Ведь Вы, пропуская стихи или прозу по некоторому принципу, основанному на Вашем литературном вкусе, хотите того или нет, -- все же редактор, а не просто безразличный публикатор. Полигон -- это хорошо; но не литературная же студия при дворце культуры, хотя и из них выходили хорошие поэты. Может, Вы и замышляли «Лавку» как студию начинающих переводчиков, но, мне кажется, она уже выполняет другую функцию -- по <своему> объему и качеству. Говорю это как Ваш верный автор и читатель.
Т.е., я опять же -- о критерии отбора, и думаю, что ключевой здесь является Ваша фраза «мне переводы Топорова тоже не нравятся». I do not buy it. Видите ли, так можно говорить о переводах, скажем, Маршака. Я имею в виду сонеты. По известному выражению, «Если перевод красив, то он неправилен; если правилен, то некрасив». Т.е., в его случае <перевод> красив и в достаточной степени правилен, хотя незамечено или опущено многое, и стиль не шекспировский. И многим не нравится именно это. Потому -- и поток новых переводов. Но, опять же, в отсутствии профессиональности Маршака не упрекнешь. Ну, вот такая <у него> версия Шекспира.
Или же опубликованные у Вас варианты «Блюза Римской стены» Одена -- все верны и красивы; а там, кому что больше нравится.
У Топорова же, за исключением немногих уже совсем легких верлибров, напечатан абсолютный абсурд; никакого отношения к Одену не имеющий: он просто не понимает ни текста; ни синтаксиса, ни смысла, ни контекста; он ловится на всех несложных сложностях английской грамматики и многозначности словаря. И все это -- в сопровождении многозначительных комментариев, ничего общего с реальностью не имеющих, но подпирающих безумный текст перевода. Да и русский его отвратителен.
Оден, в конце концов, не более сложен, чем ранний Пастернак, или Бродский, или Каммингс -- и всегда логичен, как и всякий нормальный поэт внутри своей своеобразной системы образов и синтаксиса.
Все это, естественно, требует определенных усилий при переводе, но и вознаграждается сторицей -- в противном случае получается галиматья, которую читатель может воспринять как некую авангардную абсурдную поэзию, что не есть правда. Впрочем, это общие места -- все сказанное о Топорове, к сожалению, относится и к Фельдману.
А вот интересно -- напечатали бы Вы Топорова, если бы он прислал вам свои переводы?
Мне кажется, принцип достаточно простой. Вы читаете перевод, зная, к тому же, что автор -- великий поэт, как, допустим, в случае Одена и если он makes sense to you, то все в порядке. Я уже не говорю о форме исполнения. Ибо я не могу поверить, что Вы увидели хоть какой-то смысл в упомянутом переводе этой поэмы, действительно грандиозной, над которой Оден работал 5 лет, а Фельдман -- нет.
Мой личный интерес во всей этой истории -- прост. Поскольку я тщу себя надеждой, что мои собственные переводы достаточно квалифицированны и точны, скажем, на 90%, то наличие работ сомнительного качества на соседней странице ставят под сомнение качество и моей работы. Тем более повторяю, что высоко ценю Ваш журнал за все-таки преобладающее количество качества.
Так о чем же мне писать статью? Разбор каждой строчки «Horae Canonicae» с объяснением смысла? О технике перевода? Об интернетовском графоманстве? О ностальгии по цензуре, заодно воспитавшей придирчивых редакторов? Об ответственности перед читателями и перед покойным Бродским? О том что бескорыстная любовь к поэзии еще не дает права ее курочить?
Вот собственно и статья получилась. Можно и напечатать, расставив запятые, как «Выбраные места из переписки друзей».


Ваш автор АС




Одновременно и так же беззвучно,
Непроизвольно и неожиданно,
Как перед посланцем зари,
Податливые врата тела распахиваются,
Открывая мир потусторонний, врата души,
Врата из кости слоновой и врата роговые
Хлопают створки; мгновенно
Уничтожают ночной хлам
Своей мятежной фронды; уродливый;
Брюзгливый и потертый;
Лишенный прав, овдовевший и осиротевший
По ошибке истории
Призванный из забвения снова стать видимым существом;
Из заточения – на всеобщее обозрение;
Без имени или прошлого я пробуждаюсь
Между моим телом и временем.
 
Свят этот миг, абсолютный в своей истине
И так же, повинуясь абсолютно
Краткому выкрику света, накануне
Как парус, почти такая же преграда
Там вдали , как горнее парение камня,
Мир существует повсюду.
И я знаю, что я есть, здесь , не один
Но с миром и торжествую,
Не испытывая томления духа
Ибо воля Его все еще утверждает
Все предшествующее могущество, принадлежащим мне,
Извлекая из памяти имя мое
Чтобы вновь обрести привычку превозносить и винить
И, улыбаясь мне, не это ли скоротечное мгновение
Остается неощутимым временем и я
Тот безгрешный Адам у нашего начала,
Адам предшествующий всему что произойдет.
 
Я перевожу дыхание, чтобы загадать желание,
Не важно что, быть мудрым,
Отличатся от других; умереть, а цена,
Не важно почему – Рай
Потерянный; конечно, и я сам задолжавший смерти.
Напрягшийся хребет гор, спокойное море;
Плоские крыши рабчьего поселка,
Все еще спящего в своем гнезде на склоне.
Как дружбы нет меж солнцем и прохладой,
Лишь сосуществованье, так и эта послушная плоть
Не верная ровня мне, но мой сообщник ныне
И мой убица наемный. А мое имя
Гарантирует мою историческую роль
В заботе о лживом, создавшем себя городе,
Боящемся наших насущных проблем
И смерти, которую наступающее время востребует.
Одновременно и почти беззвучно,
Внезапно, произвольно, на рассвете,
Во время хвастовства ??? зари, ворота
В сокрытый мир распахивает тело:
Характера и разума ворота,
Слоновой кости и простого рога
Они, вращаясь, хлопая, сметают
В одно мгновенье хлам ночной мятежных
Провинций ???тела, злобных, безобразных,
Негодных, второсортных и бесправных,
Осиротевших, овдовевших из-за
Какой-то исторической ошибки:
И, вызванный стать видимым из тени,
Небытия, явиться на витрину,
Без имени, судьбы, я просыпаюсь
Меж этим телом и грядущим днем.
 
Свят этот миг, всецело и по праву,
В своем беспрекословном послушаньи
Короткому, как вспышка, крику света,
Вблизи, как простыня, вокруг, как стены,
Как камень равновесие обретший
В одежде гор, мир рядом существует,
Я знаю, что я есть, не одинокий,
Но с миром здесь и радуюсь тому, что,
Нераздраженной повинуясь воле,
Могу назвать своею руку рядом.
Могу призвать и память, чтоб назваться,
Могу восстановить ее маршруты
Хулы и похвалы, мне улыбнется
Мгновенье это, день еще не тронут,
И я Адам безгрешный у истоков,
Адам, еще до всех его деяний.
 
 
Мой вдох, конечно, -- это есть желанье
Чего бы то ни стоило, быть мудрым,
Быть непохожим, умереть, цена же, --
Неважно почему, -- Рай, заплутавший
В пути и сам я, задолжавший смерти:
Стремленье гор, недвижимое море
У плоских крыш рыбацкого поселка,
Что безмятежно спит покуда в лоне,
Как дружбы нет меж солнцем и прохладой,
Лишь сосуществованье, так и плоть
Не ровня мне, мой нынешний сообщник --
Убийца мой, и имя мое значит
Заботы историческую долю
О городе-лжеце, себя взрастившем,
Что нашими проблемами напуган,
Чью смерть испросит наступивший день.
Simultaneously, as soundlesly
Spontaneously, suddenly,
As, at the vaunt of the dawn, the kind
Gates of the body fly open
To its world beyond, the gates of the mind,
Swing to, swing shut, instantaneously
Quell the nocturnal rummage
Of its rebellious fronde, ill-favored,
Ill-natured and second rate,
Disfranchised, widowed and orphaned
By an historical mistake
Recalled from the shades to be a seeing being,
From absence to be on display,
Without a name or history I wake
Between my body and the day.
 
Holy this moment, wholly in the right,
As, in complete obedience
To the light's laconic outcry, next
As a sheet, near as a wall,
Out there as a mountain's poise of stone,
The world is present, about,
And I know that I am, here, not alone
But with a world and rejoice
Unvexed, for the will has still to claim
This adjacent arm as my own,
The memory to name me, resume
Its routine of praise and blame
And smiling to me is this instant while
Still the day is intact, and
The Adam sinless in our beginning,
Adam still previous to any act.

I draw breath; this is of course to wish
No matter what, to be wise,
To be different, to die and the cost,
No matter how, is Paradise
Lost of course and myself owing a death;
The eager ridge, the steady sea,
The flat roofs of the fishing village
Still asleep in its bunny,
Though as fresh and sunny still are not friends
But things to hand, this ready flesh
No honest equal, but my accomplice now
My assassin to be, and my name
Stands for my historical share of care
For a lying self-made city,
Afraid of our living task, the dying
Which the coming day will ask.
 



Более поздняя версия параллельного подстрочника (по мотивам переписки с Анатолием Воробьем):


Моя версия:
 
Одновременно — и так же беззвучно,
Непроизвольно и неожиданно —
С приходом предвестника зари,
Податливые врата тела распахиваются,
Открывая мир потусторонний, врата души,
Врата из кости слоновой и врата роговые
Захлопываются, стуча створками, мгновенно
Уничтожая ночной хлам
Своей мятежной фронды; уродливый,
Брюзгливый и потертый,
Лишенный прав, овдовевший и осиротевший
По ошибке истории,
Призванный из забвения снова стать видящим ,
Из заточения — на всеобщее обозрение,
Без имени или прошлого я пробуждаюсь
Между моим телом и наступающим днем.
 
Свят этот миг, абсолютный в своей истине
Когда, в полном повиновении
Краткому выкрику света , сначала,
Рядом, простыней, потом стеною
Там вдали , как горное парение камня,
Мир обнаруживает себя вблизи
И я знаю, что я есть, здесь , не один
Но с миром и ликую
Не испытывая томления духа
Ибо воля моя все еще требует признать
Эту, лежащую рядом руку, принадлежащей мне,
Извлечь из памяти имя мое, вновь
Oбрести привычку превозносить и винить
И, улыбаясь мне, не это ли скоротечное мгновение
Остается днем неповрежденным, и я
Тот безгрешный Адам у нашего начала,
Адам еще до всех его деяний..
 
Я перевожу дыхание, чтобы загадать желание,
Не важно что, быть мудрым,
Отличатся от других, умереть, а цена,
Не важно почему — Рай
Потерянный, конечно, и я сам, задолжавший смерть.
Напрягшийся хребет гор, спокойное море;
Плоские крыши рабчьего поселка,
Все еще спящего в своем гнезде на склоне.
Хотя прохладные и солнечные, все еще не друзья;
Но вещи что бы передать, так и эта послушная плоть
Не верная ровня мне, но мой сообщник ныне
И мой убийца наемный в будущем. А мое имя
Символизирует мою историческую роль
В заботе о лживом, создавшем себя городе,
Боящемся нашей насущной проблемы —
Смерти, которую наступающий день востребует.
Версия Воробья:
 
 
Одновременно — и так же беззвучно; Непроизвольно и неожиданно — С приходом предвестника зари , Податливые врата тела распахиваются Открывая мир запредельный, врата разума , Врата из кости слоновой и врата роговые Захлопываются; (стуча створками), мгновенно Уничтожая ночной хлам Своей мятежной фронды, уродливой,
Брeзгливой и потертой,
Лишеной прав, овдовeвшей и осиротевшей
По ошибке истории,
Призванный из неизвестности стать видящим;
Из небытия на всеобщеее обозрение,
Без имени и прошлого я пробуждаюсь
Между моим телом и наступающим днем.
 
 
Свят этот миг, абсолютен в своей истине;
Когда , в полном повиновении
Краткому выкрику света, сначала,
Рядом, простыней, потом, стеною,
Там вдали, как горная грация камня -
Мир обнаруживает себя поблизости,
И я знаю, что я есть, не один
Но с миром и ликую
Не встревоженный; ибо воля моя все еще утверждает
Эту, лежащую рядом руку, принадлежащей мне,
Требует извлечь из памяти моей имя мое, вновь
Обрести привычку превозносить и винить
И, улыбаясь мне, не это ли мгновение
Остается днем неповрежденным, и я
Адам безгрешный у истоков наших
Адам еще до всех деяний.
 
Я перевожу дыхание, чтобы загадать желание,
Не важно что, быть мудрым,
Отличатся от других; умереть, а цена,
Не важно почему — Рай
Потерянный, конечно, и я сам задолжавший смерть.
Напрягшийся хребет гор, спокойное море,
Плоские крыши рабчьего поселка,
Все еще спящего в своем гнезде на склоне,
Хотя прохладные и солнечные, все еще не друзья;
Но вещи что бы передать, так и эта послушная плоть
Не верная ровня мне, но мой сообщник ныне
И мой убица наемный в будущем. А мое имя
Символизирует мою историческую роль
В заботе о лживом, создавшем себя городе,
Боящемся нашей насущной проблемы — Смерти, которую наступающий день востребует.
Оригинальный текст:
 
Simultaneously, as soundlessly
Spontaneously, suddenly,
As, at the vaunt of the dawn, the kind
Gates of the body fly open
To its world beyond, the gates of the mind.,
Swing to, swing shut, instantaneously
Quell the nocturnal rummage
Of its rebellious fronde, ill-favored,
Ill-natured and second rate,
Disfranchised, widowed and orphaned
By an historical mistake
Recalled from the shades to be a seeing being,
From absence to be on display,
Without a name or history I wake
Between my body and the day.
 
Holy this moment, wholly in the right, As, in complete obedience
To the light's laconic outcry, next
As a sheet, near as a wall,
Out there as a mountain's poise of stone,
The world is present, about,
And I know that I am, here, not alone
But with a world and rejoice, for the will has still to claim
This adjacent arm as my own,
The memory to name me, resume It 's routine of praise and blame
And smiling to me is this instant while
Still the day is intact, and
The Adam sinless in our beginning, Adam still previous to any act.
 
 
I draw breath; this is of course to wish
No matter what, to be wise,
To be different, to die and the cost,
No matter how, is Paradise
Lost of course and myself owing a death;
The eager ridge, the steady sea,
The flat roofs of the fishing village
Still asleep in its bunny,
Though as fresh and sunny still are not friends
But things to hand, this ready flesh
No honest equal, but my accomplice now
My assassin to be, and my name
Stands for my historical share of care
For a lying self-made city,
Afraid of our living task, the dying
Which the coming day will ask.