Speaking In Tongues
Лавка Языков

К.С.Фарай
ПОД ЗНАКОМ ЗВЕРЯ



Песни узника
Траур
Пляшущий паяц
Под знаком зверя
НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
Пути ветра
Омут
ВРЕМЕНА ФАВНА
ВТОРОЕ ЦАРСТВО





Песни узника
(1992)




I


Вода переливается через
край.
«Край» — это моя душа.
Ее двойственность
притягивает тяжесть.
Накопленные ощущения
выплескиваются на стол,
как сладкий раствор —
собирают пыль
и пучки грязных волос.
В эту прозрачную слякоть
падает моль —
моя ночная тень.



II


Каждое слово
проваливается в пустоту стен.
И я забываю кто я.
«Кто я?! Кто я?! Кто я?!» —
мой крик теряется
среди толстых стекол.



III


Умывальник.
Я проползаю сквозь темноту...
и протягиваю руки
к бесформенному блестящему носу.
Он выдыхает воздух
и молчит.
Я закрываю глаза.
Закрытая темнота теряет цвет.
И я вижу, как
отстукивая мгновения,
отсчитывая миллиметры пути...
в пустую раковину
падают каменные капли.



IV


Вдох —
как запах миллионов,
съедает целое море
микроскопических существ.
И одно из них —
самое дорогое:
мое дрожащее «Я».



V


Кто-то подкрался сзади,
молча, бесшумно.
Кто-то засмеялся
и бросился бежать.
«Стой!»
Внезапно —
кто-то кинулся вниз головой
с высокого края
кровати снов
в крест...
Это я таю
в востоке миров
и звезд.



VI


Белая полоска света
просачивается сквозь дверную щель.
Бросаюсь вниз!
Руками пытаюсь вытащить свет из-под двери.
Миллиметр за миллиметром —
прыгаю в самую глубину
пыльного угла.
Пол — холодный и серый,
как асфальт...
Прислоняюсь к нему щекой,
пытаясь глазами
протиснуться в промежуток между снами...
Черные и белые цвета
как будто вливаются друг в друга,
дополняя себя.
Чьи-то громкие шаги
на другой стороне —
как рев паровоза, летящего с рельс:
Сторожа потушили бледную лампу
и ушли.
Ночь.



VII


Во сне
я кричу, не узнавая своего голоса.
«Кто я?! Кто я?!» —
Молчи!



VIII


Окно.
Крестообразная рама —
символ страдания.
Страдает тот, кто снаружи.
Внутри можно только ждать.
Это я, снаружи и внутри.



IX


Сколько лиц у суток...
печальных, восторженных,
божественных, черных?!
Столько же «лиц»
я ношу под маской своего лица —
маской, скрывающей движения души.


 

Траур
(1995)




I


Тихо. Рассвет.
Или звон часов металлических,
на стене или у окна,
вдали или у изголовья?
Не слышу. Только
одна тишина. Но не та,
в которой исчезну.



II


Луна желтой тенью
несется над тучей,
теряя лучи среди черных ветвей.
Спешит растаять. Страшная
шумит листва над головой.
 


 
III


И в этом последнем возгласе птицы —
услышу ли
говор лесов, шум ручья
нежно-синего я?..
И потом, когда завершится разрыв,
расплавятся нити стальные,
расставит неведомый бог
мне темные сети над Вечностью.



IV


Я один в изумительной комнате
безнадежно воспел
шелест лилий сияющих,
там, на столе —
озеро слез моих высохло.
Жду я
первого взгляда солнца
сквозь застывшие стекла в окно.



V


От рук моих тянутся нити,
от головы и от ног.
По белой бумаге
скольжу, как по льду.
Проруби в памяти или провалы...
Где всякий предмет
говорит за себя.



VI


Площадь вокзала...
Гудят поезда.
Над обрывом невидимый мост
воздвигли из рельсовых сплавов.
Стрелки часов замирают —
над дырами времени,
вижу себя я
в неведомом будущем сне.



VII


У мертвого нет ни желанья, ни совести.
Я к мертвецам обращаю
проснувшийся Голос.
Мне мертвые ближе живых
и родней не рожденных.


 
Пляшущий паяц
(1996)



I. НАПУТСТВИЕ


И стал ты в небе звездой,
И стал ты в мире легендой,
А был ты странником никому не известным,
И был ты в мире шутом.



II. ДЕНЬ НАШЕЙ СМЕРТИ


Не шипение, не журчанье ручья,
Не грохот падающего камня,
Не вой водостока, не скрежет зубовный возле скалы,
Не длинные прутья памяти,
Согнутой, как лук:
Это — день нашей смерти.



III. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ


И не стало нас вовсе.
Как не было тебя и снов твоих золотых,
И черных часов над твоей головою,
В коих времени ты не искал.



IV. ДВИЖЕТСЯ НОЧЬ


И вот уже кто-то стучится в дверь
Оледеневшими пальцами,
С прошлого дня и до сего дня.
От невероятных грез на черной постели
Ушедший дух мой пляшет и гнется,
Развевается красным тряпьем.
Летит мимо мостов и подъездов,
Движется ночь.



V. ЗА ЗАКРЫТОЙ ДВЕРЬЮ


Когда закрывают дверь,
Я остаюсь в тишине,
И не боюсь никого.
Только во мне
Медленный зверь
Пасть свою разевает, зубами
Щелкает злобно, крылами
Машет, в высь не взлетая.



VI. ВЕСЕЛАЯ СМЕРТЬ


Прошлого не было словно.
Грядущего будто не будет.
День сегодняшний медленно пляшет
Над облаками из черного дыма,
К нам не спускаясь.
А кто-то смеется беззвучным ртом, раздвигая
Пространство холодными пальцами. Это
Наша веселая смерть
В дверь постучала.
Мы не откроем...



VII. ПЛЯШУЩИЙ ПАЯЦ


Ты подошел к последнему месту
Встречи. С неведомым другом останься.
Когда голоса затихают, иди
Навстречу безмолвному ветру. Минуешь
Ты города, ставшие горсткой
Золы. Бывших некогда плотью
Призраков встретишь, и вспомнив тогда,
Что ты среди мертвых, оставленных Богом
До самого Судного дня, улыбнешься
Зловеще. В дырявом плаще, до рассвета,
Прищурившись, старый презренный паяц
Будет плясать на пустых перекрестках.



VIII. ВОЗВРАЩЕНИЕ


И нежданно вернулись,
Вечность немую покинув.
И по глазам узнавали
Всех, кто когда-то был с нами.


 
 
Под знаком зверя
(1997)



ВСКРЫТАЯ СУЩНОСТЬ


Вскрытая сущность вбирает
последние капли разума...
Пристальный взгляд
зверя жадно скользит по унылым углам
разоренной души.


 
БОЛЬ


Первооснова всего —
боль, затаенная в нас.
Демоны с ревом глухим
вырвут ее из груди.


 
РОЖДЕНИЕ ЗВЕЗД


Пунцовое небо застыло
в предчувствии звезд. И начало покрываться
ранами. Кто-то незримый склонился
над колыбелью пустой.



ПРОМЕТЕЙ


И явились иные светила
на смену померкшим. Яростный коршун
бросил воронам и псам
труп у подножья скалы.



ЦАРИЦА СНОВ


Стала царицею снов — глубиною,
стала последним домом, нежданным спутником,
рядом идущим. Повремени,
прохлада ручья! Нежноликий закат
отражается в зыбких водах твоих.



СТРАШНЫЙ СУД


Видели ангелов бездны. В плеске
печального моря слышали отзвуки труб,
возвещавших погибель... Призваны
были к ответу правители. Жертвы
убийств неотмщенных
казнили своих палачей.



ПУТЬ


Без тела и тени,
без воли и страсти,
пугаясь знамений
и собственных мыслей
не зная. Без тени
надежды, без страха
ее потерять, мы скользим по зловещим
углам мирозданья...


без веры и чувства,
любви и желанья.



ВЕЛИКОЕ ЗНАМЕНИЕ


Виной всему наша безмерность и камни
под неподвижной водою. Они, наперед
зная каждый наш шаг, непременно ударят.


Виной всему опыт познанья. Но мы познаем
не бессмертье, не зло и добро, но бессмыслицы
жизни и смерти. Нам напоминают
они балаганное действо с нелепым концом.


Повинен во всем человек — создающий из камня,
металла и глины какую-то тварь. Невдомек
ему, что телец золотой, пробудившись, похабно
заблеет и землю тяжелой ногой подопрет.



ПОД СУМЕРЕЧНЫМ НЕБОМ


Под сумеречным небом стены дома
сверкают, как большие зеркала —
но только неуверенность и мгла
за пустотой оконного проема,
где властвуют над нами силы зла.



ОБРАЗ ЗВЕРЯ


За пределами света,
за первозданной тьмою, на дне
зрачков, погруженных в себя —
нерукотворный
покоится Образ зверя.


   
НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ



I. ОТСУТСТВИЕ


Рассеченного времени
кровоточащие губы,
невидящие, невидимые,
не обращенные вспять
Глаза —
боль все-кричащая,
напряжение, ненависть,
желанье распять...
Жизнь —
цепь окаянная, я
Цель —
вою ль зверем незрячим
в чащобы
глухую
щель?..


ДАЛИ НОВОЕ ТЕЛО
ДАЛИ НОВОЕ ИМЯ
ДАЛИ НОВЫЙ ЯЗЫК
ДАЛИ НОВУЮ ДУШУ


Жемчужных забивали
коров на бойне
Разума —
лживые чувства,
мертвые чувства,
чувства
мертвые несли
колесницу эту,
и снилась
жалоба чья-то
немая...


ЖЕМЧУЖНЫХ
ЗАБИВАЛИ КОРОВ
ЗАБИВАЛИ ТЕЛЯТ
ЗАБИВАЛИ ЛЮДЕЙ


и кидали жемчужины
свиньям, им
дали


НОВОЕ ТЕЛО
НОВОЕ ИМЯ
НОВУЮ ДУШУ


рассеченное время.


(1998)



II. АВИДЬЯ


Разгорается жертвенник
смрадный, кровь вперемешку с мочой
стекает по раскаленным камням.
Толпы голодных с жадностью
смотрят на лица жрецов —
ждут когда знак подадут им,
и смогут вцепиться зубами
в окровавленную плоть.


Псам бросят внутренности —
легкие, печень, желчь...


а потом


растлят дочерей своих,
унизят жен своих,
обрекут матерей своих


и отцов на презренную
старость...


и вот уж не жрец, а мясник
орудует острым ножом,
в каждом доме пылает


пламя невежества,


и только один святой
иль помешанный голым
стоит на площади,


возвещая ахимсу.


(1998)


 
Пути ветра
(1998)




I


Когда ломаются
самые тихие сны,
безропотно бредет
человек к морю,
и звезда не сияет
и не плачет
ему в след.



II


И на самой верхушке
перелома
впивается в грудь
ясная цепь,
как коршун парящий
над выгоревшей травой.



III


Неисповедимы
пути ветра.
Слабые птицы
летают стаями.
Поздний час —
в полумраке
я лик
судьбы различу.


 
Омут
(1999)




I


Нежно глядит
на меня
насмешница ночь.
Каждому глазу
дает
уснуть по отдельности,
каждой клетке
мозга,
каждому мускулу
тела.
Нежно гасит
сознанья огонь
насмешница ночь.



II


Прольется лиловый луч
на темные камни
памяти.
Лики богов оживут,
кудрявые головы
бесов
вместе со звездами
в скважину Вечности
канут.



III


Дай волос золотых
дивные пряди
гребнем мечты расчесать.
Пусть коснутся
седой волны
корабли
мыслей моих.
Не пылают
белые их паруса.



IV


Пой на рассвете,
жестокая белка!
Бросайся
в мокрый туман
под колеса
грузовиков и автобусов.
Песни
своей отголосок
в сердце моем
ты найдешь.



V


Дни крадет тьма,
ночь убьет свет.
Только бы знать
сколько жить лет.



VI


Холодных сверкающих
слов
ожерелье тебе
принесу я
в обмен на любовь.



VII


Прозрения, боли,
отчаяния нет.
Нет
далекого смеха,
дыханья тревожного,
истино-ложного,
нет
невозможного.



VIII


Пепельный омут
ждет
своей жертвы.
Разинула пасть
тихая бездна,
как могучий паук,
межь еловых ветвей
затаясь.



ВРЕМЕНА ФАВНА


На тему «L'Apres-Midi d'un Faune»



I. УТРО


Проснулся поутру и думаю: «Я Фавн!» —
Прищурился рассвет, словно фотограф, а в
Ноздре шумит, клокочет призрачный Везувий!
Я в кратере твою головку нарисую.
Пускай мечтательно заглянет внутрь земли,
И спросит, для чего фиалки расцвели
В горах, и мы за день помолодели на год.
И ты увидишь, что в кустарнике залягут
Две змейки золотых, и прибежишь ко мне
Заплаканная, испугавшись по вине
Двух крошечных и безобидных черепашек...
От ядовитых слез тебя спасу, когда же
Будильник прозвенит, мне возвестив о том,
Что я еще не встал, и птички за окном
Напоминают нимф, а ты так сладко спишь,
И скоро на полет меня благословишь —
Я полечу один по грязным тротуарам,
Чтоб поглядеть, как псы шныряют по базарам
Во тьме, и как блестит в корзинах виноград
У скрюченных старух, обглодан и измят
Руками нимф, что под покровом сладкой ночи
Из вод выходят и безжалостно хохочут
Над мрачной чистотой парнасского стиха
И в зарослях густых скрывают тень греха.



II. ПОЛДЕНЬ


Вот полдень наступил в осенней позолоте.
Я отдохнуть хотел с часочек на природе —
Послушать, как над речкой булькают дрозды,
И чтобы за спиною рассмеялась ты,
Мне вслед идущая походкою богини —
Светловолосая, с глазами голубыми
Небесной чистоты, и отразился б в них
Луч солнца, что в ручье струною зазвенит,
Когда в него ты ножкой легкою наступишь,
И все перевернешь, и все вокруг разбудишь.
Срывая поцелуй с твоих невинных уст,
Палимый ревностью, застонет каждый куст,
Дубы столетние зашевелят ветвями,
Соцветья древние воскреснут под камнями.
Но в этот дивный миг я повернусь к тебе
И расскажу о том, что видел в темноте,
Над грудой призраков испуганно склонившись
И слыша крики душ, что гибнут не родившись.



III. НОЧЬ


И я забудусь сном — зачем мне эти лица?
Любовь моя тонка, и на каком ресница
Глазу, тебе специально я не говорил.
Я над своим же милым чувством воспарил,
Чтобы обнять твой стан, и с ловкостью пантеры,
В живую впиться грудь — не комнатой, пещерой
Назвал бы комнату, где наши души спят
И на тела нагие с нежностью глядят.
Под одеялами они друг друга ищут,
Любовь перевернуть пытаясь кверху днищем,
Как чашку кофе, чтоб на гуще погадать.
О Фавн, тебе любовь мешает засыпать,
Твой мозг окутывая сладостной истомой,
Как облаком, что вдаль летит над крышей дома.
 


ВТОРОЕ ЦАРСТВО



«И я второе царство воспою,
Где души обретают очищенье
И к вечному восходят бытию.»
(Данте, «Чистилище» I, 4-7)



«Так точно дьяк, в приказах поседелый,
Спокойно зрит на правых и виновных,
Добру и злу внимая равнодушно,
Не ведая ни жалости, ни гнева.»
(Пушкин, «Борис Годунов»)




I


Теперь, когда Платон не по зубам,
И вновь открытое Средневековье
Уже порядком надоело вам,
Не щурьтесь и не хмурьте брови.


То тайные доктрины, то Коран,
Трактат Плотина в электричке душной,
Брошюра, согнутая пополам, —
Не говорите мне, что это Пушкин.


Он знал всего Вийона наизусть,
Он прочитал Кьеркегора и Борхеса,
И с Данте в скорбный отправлялся путь.
Потом, как все, готовился к отъезду


В Америку, но вот — ни там, ни здесь
Он эрудицией блеснуть не в состоянье.
Фальшивой скромностью сменилась спесь:
Поэт, философ? — «Ах, одно названье!»...


«В своих последних сочиненьях Р...
Мне кажется, шагает в ногу с веком.
Будь жив Софокл или старик Гомер...»
«Ну вот, опять вы льстите древним грекам!»...
«Он слишком холоден, но все равно сходи.
Открыли Третьяковку, ты не против
Со мною прогуляться, там, напротив,
Есть чудный сквер. Ты занят? Что ж, прости.
Ты вечно занят ерундой, а этот день,
Он столько нового сулит...
Ты заболел?»
           «Обычная мигрень.»
«Не слышу!»
           «Очень голова болит.»
«Одна я не пойду. Исключено.
Тебе, должно быть, просто неохота.
Ты знаешь, Врубель...»
            «Он сошел с ума.»
«Лечись. Я позвоню тебе в субботу.
Мы целый месяц не были в кино!»...


II


«Последний месяц лета стал луной.
Двенадцать звезд зажглись на небосклоне.
На стройке лает пес сторожевой:
Здесь старый храм из новых бревен строят.


Двенадцать звезд на зеркале реки,
За ними Вечность или что-то больше...
Когда сияли русские штыки
В столицах Венгрии и Польши,


Здесь был бассейн, купался бедный люд,
Не забывая имя Герострата...
Хватить могло двенадцати минут,
Чтоб руки вымыть Понтию Пилату.


Гляди! Здесь будет новый Вавилон!
Златые башни, подвесные шпалы.
И шпили расцелуют небосклон
Устами равнодушного металла.


Здесь будет новый Рим и новый Рай,
Здесь будет центр всего земного шара!
Мы покорим Европу и Китай,
Домчимся до брегов Мадагаскара!»


Так он писал, прикинувшись больным,
Забыв минуты, дни, часы и числа.
И грезился ему Иерусалим,
Вне мира, времени и смысла.


И со стола сорокалетний Блок
Глядел на муки юного собрата.
И даже помогал ему, чем мог,
Не допуская, впрочем, плагиата.


Так он писал, и каждый чистый лист
Барахтался зародышем в утробе.
Но вот слова в единый ком слились,
Все воплотились сны в едином Слове!


И наш поэт поднялся, распахнул
Окно и взглядом улицу окинул.
А за окном зловонный ветер дул
И старый город пасть свою разинул.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


III


«Взойдя на холм, он поглядел окрест,
И образ чудный и неповторимый
Пред ним предстал: в даль уходящий лес,
Седой туман над солнечной долиной,


И лебеди на бархате реки
Слепили очи нежной белизною.
Вдоль брега золотистые пески,
Смываемые быстрою струею.


И вот в его виденьи третий Рим:
Кругом мосты и башни городские,
Бетонные дворцы, ряды витрин.
Угрюмые застыли часовые,


Как ангелы у входа в гроб Христов,
Пред скорбной усыпальницей Владыки...
И в пламени негаснущих костров
Невинных жертв мерцающие лики.»


Еще одно, последнее сказанье!..
«Но, Боже мой, как побледнели вы,
Толкуя о строительстве Москвы! -
Сегодня нужно быть специалистом.
Вы говорите о сознанье чистом?!
О Фаусте? Он доктор?»
                               «Он мой друг!»


«Все так запутано, но замыкаться круг
Не хочет, будто дьявольскою силой
Здесь обозначен он. Для духа дух
Уже не страшен. Стоя над могилой,
Произнести блистательную речь
Не так-то просто, ведь ее едва ли
Вы про себя в постели повторяли.»


«Да, все запутано, и валится из рук
Клубок злосчастный, уползая в вечность...
"Мораль", "любовь к природе", "человечность" —
На этом вас хочу остановить.
И если тему надо вам развить,
Прийти к одной логической развязке,
То знайте: собеседник ваш не тот,
Кому доверить можно эти тайны,
А в доме вашем только гость случайный.»
«Давайте лучше выпьем за гостей!
Вот этот всех занятней, он профессор
И человек искусства...»
                                        ОН МОЙ РАБ!


«Куда же вы? На улице ненастье.
Останьтесь... Это я всему виной!»
Но вот уж гости пестрою толпой
На тротуарах топчут снег январский.


Гофманиана! Новогодний вечер
По старому календарю, на свалку
Мы завтра елку отнесем, а детям
Подарим то, что подарить забыли
На Рождество. Прекрасный случай для
Очередных ненужных обещаний
И записей в дневник, мы перешли
К иному исчисленью лет последних.
Что говорить, мы сильно постарели
За сто годин, и город стал другим.


Обеды оскудели. Пахнет гарью
На улицах, прохода не дают
Торговцы удлинителями. Рядом
С центральным магазином кто чулки,
Кто лифчик продает, кто башмачки,
Кто шерстяную шапку, кто матрац:
Давай-ка встанем, может ненароком
Здесь что-нибудь попросят и у нас.
Слепой слепого тащит за кушак.
И в страшном сне такое не приснится.
Как будто можно ниже опуститься,
Чем «круг последний». Мы уж переплыли
Свой Ахерон, и нет поводыря:
ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ!
Мы этот знак проехали давно.
Кругом пурга, повсюду снег блестящий.
И за себя нам страшно, и смешно.


IV


Поэт, Георгий спящий, на улице народ


Поэт
(Пишет перед лампой)



Уж близок день, перегорела лампа —
Мой труд благословенный завершен.
Исполнен долг, я опровергнул Канта;
Кто сердцем чист, чей разум просветлен,
Услышит голос мой.
(Пишет.)


Георгий
(пробуждается)



                                          Все тот же сон!
Проклятый сон!.. Возможно ль? в сотый раз!
За письменным столом старик бормочет
Сказанья о пророках и князьях
Себе под нос, но, может быть, и я
Живу в больном его воображенье
И вовсе не имею отношенья
К строительству столицы всех столиц.
Пусть сочинитель жалких небылиц
Меня скорей отпустит восвояси.
А древний мир? — он все еще прекрасен!


Народ в ужасе молчит
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


Забыв о бедах нынешних и давних,
Народ молчит. В державе треугольной
У каждого есть свой надежный угол,
В котором жить и умереть не страшно.
Молчит народ, и рты полураскрыты,
Прилипли к небу языки, течет
Холодная слюна по подбородкам...
Безмолвна чернь! В жестокой схватке с духом
Никто не прав, никто не виноват
Ни перед кем. Здесь каждый, как Адам,
Стоит наедине с собой и Богом,
Не помня зла, не ведая добра.


V


Позволь окончить сей великий труд,
Предстатель муз, восславив хищный город!
Пускай уста певца передадут
Его красу, пусть злые струны вторят


Протяжному гуденью серых труб
И карканью ворон на грязных свалках,
Бессильному объятью мертвых рук
И хрусту палки, трущейся о палку.


На каждом пятачке, где человек
Летает, ходит, ползает и скачет,
В кругу семьи переживая век,
Который целый век его дурачит.


Пусть вторят песням кошек во дворах
И в недрах бесконечных подземелий,
Плутают на полночных поездах,
По веткам перепутанных туннелей.


И пусть сомненье, ненависть и страх
Не омрачат сияющую лиру.
И не забудет дух о небесах,
Покуда плоть шатается по миру.


(1995)


© К.С. Фарай