Наиболее достойная половина редакции настоящего издания, например,
считает, что
во всяком околокультурном самиздатовском журнале самое
скучное место испокон веков -- это статеечки, посвященные обзору различных
концертов и фестивалей. Обычно они переполнены фановскими замечаниями,
типа: «На концерте в ДК "Физик" Егор выглядел более усталым,
чем на концерте в ДК "Химик".» Или вот так: «Драйв, исходивший
от занадворовской команды ПРЕСТУПНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ, был бы сродни драйву концертов
СТУДЖИС, если бы не типичные гитарные вставки из КЬЮЭ, мешавшие мне затащиться
в полный рост.»
После джентльменского набора подобных «аналитических
описаний» обязательно следует пара-тройка ссылок на традиционно используемых
«подставных уток» -- либо «хороших мальчиков» (наших), либо «мальчиков
для битья» (не наших): «Рядом сидели Троицкий с Липой -- "им надо
быть в курсе, они делают деньги"». Или «Гурьев потом сказал, что подобная
раблезианская спонтанность впервые осветила эту сцену, а руки его в тот
момент отпустили колено очередной женщины и стали совершать в воздухе контркультурные
пассы». Так. После этого положен ностальгически-прозренческий вывод: «Их
Кеннеди -- дэд, а наш -- еще нет. Но попсы на нашей земле еще много».
Често говоря, мне это порядком поднадоело, да и не читаю
я как-то давно уже подобных фестивальных обзоров-отчетов. Хотя знаю, есть
люди, которые читают и на разных концах страны тихо радуются новым приключениям
неуловимых мстителей.
(Конец цитаты.)
Вот вторая половина этой редакции -- и есть, как раз, тот самый людь,
который по существу высказанных претензий хочет заметить, что.
Тех из нас, кто привык считать себя более подкованными в области теоретизирования
по поводу той сферы духовной жизни молодежи конца ХХ века, которая традиционно
обозначается пустившим в нашем языке корни словом «рокенролл», хорошо учили,
как правило, в университетах, что существует такая специфическая область
гуманитарного знания, как «литературоведение». А также есть еще некая дисциплина,
называемая «литературной критикой, которая тоже очень важна». Самоочевидно,
что «Белинским от андерграунда» еще только предстоит появиться, но кто
говорит, что мы должны исключать подобные попытки из нынешней рокенролльной
практики? Подобных амбиций, по правде говоря, уже сейчас хватает на целые
библиотеки «Отечественных записок» и «Наших современников». И на ключевой
вопрос: «А ЗАЧЕМ, СОБСТВЕННО, МЫ ВСЕМ ЭТИМ ЗАНИМАЕМСЯ?» -- тоже можно попытаться
ответить уже сейчас.
Оставим аспект поставок поистине бесценной фановской информации. Эту
брешь пытаются заполнить разного рода беспонтовые издания, маяком для которых
остается питерский «РИО». Не станем трогать и того факта, что некоторым
«неуловимым» просто необходимо для собственного творческого роста, чтобы
им объяснили, чего такое они делают. И мотивация прочих потребителей меня
сейчас мало интересует: если «читатель почитывает» -- значит, ему это зачем-то
надо. (О читателях многие «белинские», прямо скажем, вообще заботятся весьма
слабо.)
Гораздо более, на мой взгляд, интересно, зачем «писатель пописывает».
Боб Гелдоф, например, считал, что все рок-журналисты -- это Богом обойденные
рок-музыканты (см. =ДВР-7=). Спору нет, честолюбие и желание греться возле
теплой идеи любыми средствами, которые по силам, -- сильный двигатель,
но для придания каждой конкретной телеге многомерности требуется что-то
еще. Иногда этим «еще» становится то, что Василий Васильевич Розанов назвал
бы «синдромом Добчинского», суть коего -- «чтобы обо мне узнали в Петербурге».
(В сугубых скобках отметим, что обертонами этого синдрома все равно окрашено
настолько много из того, что пишется по поводу и без повода, что поневоле
начинаешь опасаться -- а не погрязла ли вообще ВСЯ наша нарождающаяся духовная
[да полноте, духовна ли она?] культура в демонстрации собственной пошлости
вместо исключительного «блистания ума»?) «И только одно хвастовство, и
только один у каждого вопрос: какую роль ПРИ ЭТОМ я буду играть...»
На одном из первых мест -- если не считать прикладной графомании, но
это уже диагноз, -- в деле отечественной рок-журналистики стоит мифологизация
как действительности, так и сознания -- сознания как самого автора, так
и предполагаемого реципиента. Что и говорить, приятно сознавать себя Господом
Богом -- почти по Джону Фаулзу. Кроме этого, манипулирование чужим умом
-- очень яркая и привлекательная игрушка; правда, увлекшись, не замечаешь,
как ярко-желтый пластмассовый паровоз начинает по собственной инициативе
лупить тебя же самого колесами по башке.
Наш миф может быть как негативным («светские хроники», «сплетни», «вести
тусовки» и пр.), так и позитивным. Своего пика позитивная мифология достигла
еще в колыбели рок-журналистики: последствия спонтанной безответственной
писанины «Рокси» по созданию мифа о «кухонно-чердачном пьяно-интеллектуальном
питерском индепенденте» как лучшем периоде нашего с вами развития не изжиты
и посейчас. К тому же, подлинный драматизм позитивной мифологии накаляется
всякий раз, когда с кем-нибудь из ее героев и просто скромных персонажей
-- не приведи больше Господь! -- что-нибудь случается. Многого бы у нас
с вами не было без этой позитивной мифологии...
Несколько иной вид мифологического сознания выражается в магических
формулах, типа: «Алан Фрид изобрел рок-н-ролл» или «панк придумали журналисты».
Неизбывно наше стремление изобрести, придумать (и обязательно ПРОСЛЫТЬ
первооткрывателями) чего-нибудь такое -- будь то «якутский рок» или «стилистическая
новизна Ника Рок-н-Ролла по сравнению с Ниной Хаген». Необходимый компонент
этого мыслительного процесса -- обязательное наличие «фидбэка» от читателей,
фанов, критиков, тусовки -- кого угодно, но чтоб какой-то резонанс на написанное
имелся. Значительная (если не подавляющая) часть продуктов осмысления нашей
культуры не умеет самостоятельно существовать и вообще не рассчитана на
клеточное потребление. От столовой треста общественного питания, в которой
они разливаются по бачкам и перевариваются, отрыгиваясь, веет проклятым
духом русской соборности и затхлостью коммунальной квартиры. Суждениям
обязательно нужны другие суждения, оценки, ссылки, преисполненные самолюбования
перекрестные референции, отклики, отклики на отклики и размышления по поводу.
Пиша статью, автор как бы поневоле уже не может не держать всего этого
в голове и, поставив последнюю точку, тем самым нажимает спусковой крючок
целого референтного поля, целой словесной сферы, имеющей по отношению к
собственному начальному поводу (сколь бы ничтожным он ни был) характер
неоднократно опосредованной надстройки.
В этой связи в некотором смысле показательна история одного моего австралийского
знакомого, к 29 годам сделавшего добротную журналистскую карьеру шефа японского
бюро газетного концерна Мёрдока. Узнав, что он начинал как музыкальный
критик, имел в приятелях Ника Кейва и PAINTERS & DOCKERS, я
поинтересовался, какого, собственно, черта он занялся грязной политикой
-- ведь трудно представить себе высшее счастье, нежели вести музыкальную
колонку в австралийском таблоиде, не так ли? И этот мой приятель рассказал,
что, совершая регулярные профессиональные обходы мельбурнских клубов, залов,
подвалов, баров и чердаков, он где-то наткнулся на молодую группу с дурацким
названием ЛЮДИ ЗА РАБОТОЙ и в очередном еженедельном выпуске написал, что
эти ребята, в общем, безнадежны и что будущего у них нет. Еще через неделю
песня группы MEN AT WORK «Down Under» стала практически национальным
гимном... «И я, -- сказал этот приятель, -- просто понял, что рокенролл
-- это не моё...»
Многие из нас, раз начав разрабатывать эту приятную жилу, не в силах
остановиться, не обладая, к несчастью, мужеством, достаточным для такой
честности перед самим собой. Справедливости ради следует отметить, что
гораздо чаще отсутствие этого признака характерно для т.н. «профессиональных»
борзописцев, в особенностив эпоху расцвета кооперативной гласности. У каждого
из нас есть среди них свои любимые имена -- и ряд их бесконечен. Мой же
фаворит -- музыкальный обозреватель «Тихоокеанского комсомольца» Гоша Кухарь
(не псевдоним): «Константин Кинчев, участвовавший в благотворительном концерте
памяти Виктора Цоя в Лужниках, точно заметил, -- на Руси принято отпевать
покойников...» Без всякого сомнения, пекуниарный интерес (и в смысле накопления
морально-политического капитала тоже) -- еще один мощный стимул нашего
околокультурного борзописания, но уж больно здесь смердит даже на такой
притупленный нюх, как мой.
Существует также и некий гетерогенно-интегрированный подход, когда
при относительной финансовой независимости (с 9 до 18) и социальной самостоятельности
(плюс крайнее политическое наплевательство и художественная безответственность)
пишущий год за годом пишет, дергается, нервничает, зачеркивает, курит,
печатает, пьет, пишет снова... Мания какая-то... Выходит так, что он без
такого существования обходиться просто не может. Он играет в медиа-игрушки,
он из кубиков слов, понятий и культурологем строит что-то настолько свое
и потаенно-таинственное, что средство опосредования его труда перестает
играть вообще какую-то роль, а окончательного замысла у него, как правило,
не бывает -- результат (опять-таки, как правило, в «большой жизни» наступающий
вместе с кончиной -- но, как известно, «ни один рок-журналист не кончал
еще жизнь самоубийством» (=ДВР-9=) -- так вот, если можно говорить здесь
о каком-то окончательном результате, о какой-то завершенности вообще --
для всех, включая его самого, оказывается полнейшей и наимифологичнейшей
неожиданностью.
Кстати, о суициде. Этого не будет у тех, кого мы привыкли обозначать
маловнятным термином «рок-журналист» (подобающим здесь было бы, конечно,
название «критик», но беда в том, что далеко не все «журналисты» в роке
являются «критиками» в химически чистом виде -- «описатели рока» варьируются
от просто тусовщиков [коих безусловное большинство] до страстно элитарных
философов). Слишком сильны привязки к реальности, слишком по-другому работает
аппарат мышления, привыкший опосредовать духовный космос цепочками слов,
анализируя его, и ПОТОМ из этого разложения синтезирующий какие-то новые
сущности... Причем уход из этого «мира музыки» в семью, быт, «квадратную»
работу я бы тоже рассматривал как род самоубийства -- «суицид креативис»,
где не обязательно самоуничтожение физическое, на которое отдельные индивиды
могут быть предрасположены с самого начала физиологически или «настроены»
«по закону жанра».
Наши «описатели» и «аналитики» работают уже со «второй реальностью»,
со «второй материей» -- с материей культуры. Энергии чистого существования,
причиняющие боль «творцам» (и вплоть до летального исхода тоже) не обжигают
их (нет, не всех, конечно), служат им только материалом для постройки совершенно
иных зданий, только внешним видом своим напоминающих фантомы, выводимые
впечатлительным умом из глубоких фундаментов. Разнятся лишь методы строительства
-- степень наукообразия, стиль изложения, свобода в оперировании различными
языковыми системами, наличие игрового компонента и т.д. Вот где раздолье
вкусовщины! Вот где беспредел с лингвистическими смертоубийствами! Для
«акробатов пера» несчастный рокер -- даже не причина для обильных словоизвержений,
а просто стилистическая прищепка, очень далекий повод порассуждать о том,
что интересно мне самому, куда бежит мое перо, но что к несчастному рокеру
имеет отношение едва ли не большее, чем тот блокнот, в который все эти
рассуждения скрупулезно заносятся. Это только в самом лучшем случае его
творчество почитают за труд подробно разбирать, расчленять, препарировать
и раскладывать по банкам с формалином и спиртом. Это в самом лучшем случае
его творчество вводят в систему координат и дают нам там пожить, сплошь
утыкают ориентирами и оставляют так на некоторое время на радость слепым,
глухим и тупым. И дай Бог, чтобы эта координатная сетка хоть немного и
хоть иногда походила на то, чем в действительности тот или иной человек
занимается. Но проходит время, наступает очередная «переоценка ценностей»,
и наш бедный рокер становится полигоном для очередной пристрелки и обкатки
телег и концепций кем-нибудь следующим. Это в самом чудесном случае в критике
не умирает истинный художник -- это тогда происходит подлинный прорыв из
прикладной критики к вершинам какого-нибудь «контркультурного литературоведения»...
Возвращаясь к тому, ради чего, собственно, это все и начало писаться:
сознайся, чувак, ведь хочется -- только честно, хочется ведь, а? -- чтобы
и тобой написанные слова кому-то в чем-то помогли...