Speaking In Tongues
Лавка Языков

Сэмюэл Беккетт

Кости эха

Перевел Илья Миллер

стервятник

влача свой голод по небу

моего черепа скорлупы небес и земли

склоняясь к лежащему ничком что должен

вскоре забрать их жизнь и уйти

осмеянный той тканью что не пригодится

пока голод земля и небо не станут падалью

Enueg I

Экзео в спазме

утомленный красной слюной моей любимой

из Частной Клиники Портобелло

его тайны

и с трудом взобраться на гребень волны крутого и опасного моста

и пасть вниз безучастно под крики перил

мимо яркого жесткого знамени перил

в черный запад

задыхающийся от туч.

Над дворцами альгумовые деревья

горы

мой череп медленно

сгусток гнева

пронзен в высоте задушен позорным столбом ветра

кусает как собака противящаяся наказанию.

Теперь я быстро качусь вперед на своих разрушенных ногах

на уровне мертвенно-бледного канала;

на Парнеллском Мосту умирающая баржа

груженая гвоздями и бревнами

раскачивается мягко в пенящемся монастыре плотины;

на дальней отмели кучка бедолаг похоже чинит балку.

Потом на протяжении миль лишь ветер

и рубцы ползут следом по воде

и мир открывается к югу

мимо искаженной равнины к горам

и мертворожденный вечер становится грязно-зеленым

удобряя гриб ночи

и разум уничтожен

разрушен ветром.

Я прошлепал мимо старичка имевшего весьма усталый вид,

Демокрита,

спешившего куда-то с костылем и палкой,

его культя ужасно согнута, как коготь, в штанине,

он курил.

Затем из-за того что поле слева взорвалось неожиданной вспышкой

криков и назойливого свиста и алых и синих маек

я остановился и вскарабкался на насыпь посмотреть игру.

Ребенок суетившийся у ворот спросил:

«Нас пустят, Мистер?»

«Конечно» я сказал «тебя пустят».

Но, испуганный, он отправился прочь по дороге.

«Ну что же» сказал я ему вслед «почему бы тебе не зайти?»

«О» сказал он с хитрецой

«я был на этом поле раньше и меня выгнали.»

Так далее,

брошенный,

как горящий кустарник на горе ночью,

или, на Суматре, девственная плева джунглей,

все еще ужасная раффлезия.

Дальше:

жалкая семья серых кишащих паразитами кур,

издыхающих на затопленном поле,

дрожащих в полусне у закрытой двери сарая,

без возможности для насеста.

Огромная пористая поганка,

черно-зеленая,

медленно сочащаяся за мной,

всасывая разорванное небо словно заразные чернила,

в моем черепе ветер стал зловонным,

вода…

Дальше:

на холме по направлению от Лисы и Гуся к Шапелизо

маленький злобный козлик, изгнанный на дорогу,

слабо бодает ворота своего поля;

Магазины Изольды великое возмущение потных героев,

в их выходных костюмах,

спешащих вниз за пинтой непентеса или моли или смеси из того и другого

после созерцания метателей наверху в Килманхэме.

Обреченные желтые пятна в яме у Лиффи;

пальцы лестниц уцепились за парапет,

выпрашивая;

грязь бдительных чаек в серой блевотине канализации.

Ах знамя

знамя кровавого мяса

на шелке морей и арктические цветы

которых не существует.

Enueg II

мир мир мир мир

и лицо могила

облако против вечера

de morituris nihil nisi

и лицо стыдливо крошится

уже поздно омрачить небо

краснеет румянцем в вечер

содрогаясь будто делая ложный шаг

veronica mundi

veronica munda

вытри нас за любовь к Иисусу

потея как Иуда

устав умирать

устав от полисменов

ноги в мармеладе

обильно покрываясь испариной

сердце в мармеладе

покури еще фруктов

старое сердце старое сердце

разбиваясь возле конгресса

и все же я вас уверяю

лежа на мосту О'Коннелла

таращась на вечерние тюльпаны

зеленые тюльпаны

сияющие на углу как карбункул

сияющие на баржах Гиннесс

обертон лицо

уже поздно осветить небо

однако однако я уверяю вас

alba

до зари ты должен быть здесь

и Данте и Логос и все слои и тайны

и клейменая луна

за белой плоскостью музыки

той что ты должен установить здесь до зари

мрачный вкрадчиво поющий шелк

наклонись к черному небесному своду ареки

пролейся на бамбук цветок дыма аллея ив

кто хоть ты и наклонился с пальцами сочувствия

чтобы одобрить пыль

не прибавится к твоим дарам

чья красота будет листом передо мной

заявление о самом себе нарисовано на буре из эмблем

так что там нет солнца и нет откровений

и нет жертвенного животного

только я и потом уж лист

и мертвый груз

Дортмундер

В волшебстве гомерических сумерек

мимо красного шпиля святилища

я ноль она королевский каркас

спешит к фиолетовой лампе под тонкую Кинь-музыку свахи.

Она стоит передо мной в освещенном шатре

поддерживая осколки нефритов

покрытый рубцами герб спокойной чистоты

глаза глаза черные пока бедственный восток

не решится на длинную фразу ночи.

Затем, как свиток, свернулась,

и красота ее распада увеличивается

во мне, Аввакуме, осадке всех грешников.

Шопенгауэр мертв, сваха

убирает свою лютню.

Speaking In Tongues Лавка Языков