В 1987 году мне только предстояло выяснить, что у меня
лучше получается писать не страшные рассказы, а смешные. Я рассылал ужастики
по всем журналам подряд, и мне целыми пачками возвращались отказы. На многих
было от руки накарябано: «Ваши истории для наших читателей слишком жуткие».
Я предпринял следующий шаг -- начал посылать их только
в мужские журналы: в справочнике «Писательский рынок» они объявляли, что
принимают «ужастики». И снова -- пачки отказов: «Вы пишете очень хорошо,
но мы не печатаем короткую прозу, в которой нет по меньше мере трех наглядных
изображений сцен секса». (К этому времени я уже заклеил такими отказами
большую часть своего туалета.) Ага, сказал я себе. Так я напишу
вам эротическую притчу. Из этих попыток и родилась «Кошачья карма». На
самом деле, после того, как и этот рассказ никто не принял, весь наглядный
секс оттуда я вырезал, чтобы историю можно было показывать друзьям, а они
бы не считали меня безнадежным извращенцем. Поэтому перед вами -- именно
эта окончательная версия.
«Кошачью карму» я тоже считаю довольно сырым рассказом,
но она представляет определенный период в становлении меня как писателя,
поэтому я не стал ее редактировать. Вообще-то я списал это извинение со
сборников рассказов каких-то других писателей, и оно мне кажется довольно
правдоподобным и благородным. Не редактировал рассказ я не потому, что
ленив. Кстати, если вы читали другие мои книги, то будете рассчитывать
здесь на что-нибудь смешное. Так вот -- ничего смешного здесь нет.
Рыбак Чань был человеком бедным, но усердно работал всегда. Некоторые
даже говорили, что чересчур усердно. По утрам первым выходил в море, а
по вечерам последним приходил на рынок. Обычно он привозил больше рыбы,
чем другие рыбаки, но торговец всегда платил ему меньше, утверждая, что
рыба у Чаня не такая свежая -- он же всегда приходит последним. Тем не
менее, Чань терпел, привычек своих не менял, работал все дольше и усерднее,
ибо верил, что если это не принесет ему пользы в нынешней жизни, то непременно
принесет в следующей. Торговец рыбой же на этой его вере богател все больше
и больше. Однако самую лучшую рыбу из каждого улова Чань забирал домой
и делился со своей кошкой по имени Линь-Линь.
Если не считать этой черной кошки, Чань жил один. Каждый вечер он сидел
у очага и ужинал вместе с Линь-Линь. Он всегда давал ей рыбью печень, чтобы
шерстка у кошки была гладкой и блестела. А после ужина чинил сети: продевал
грубую бечевку в большую деревянную иглу и латал прорехи, а Линь-Линь терлась
о его ногу и мурлыкала. Когда же усталость брала свое, Чань на руках нес
кошку на свой тюфяк. Спал он, уткнувшись лицом ей в мех, и дышал ее теплом
до самого утра. Любил Чань свою черную кошку -- самое мягкое в его жизни
существо, единственное средство от холода открытого моря.
Каждое утро, за несколько часов до восхода Линь-Линь медленно и бережно
будила Чаня, сквозь одеяло впиваясь коготками в его грудь. Чань поднимался
и начинал ходить по дому -- заваривал чай, готовил рисовые колобки себе
на долгий день в море. А Линь-Линь бродила у его ног кругами, потягиваясь
и потираясь шелковистой спинкой о его икры, чтобы не забыл накормить завтраком
и ее. Перед уходом Чань наполнял одну миску рыбой, а другую -- чистой водой,
и оставлял их Линь-Линь. Клал он всегда слишком много и, вернувшись, часто
обнаруживал, что рыба испортилась -- но опасался класть меньше: вдруг ветер
отнесет его далеко от берега, и Линь-Линь останется голодной.
Деревенские жители считали Чаня ненормальным. Котов не принято просто
держать в доме -- они должны ловить мышей и крыс, а питаться всяким мусором.
Все ровесники Чаня давно женились -- он же, глупец, любит только свою черную
кошку. А кроме этого, рыбак не должен так долго работать, чтобы торговец
ему меньше не платил. Чань -- не просто сумасшедший, он еще и простофиля.
Поэтому все очень удивились, когда Старый Квок, самый богатый рыбак в деревне,
пришел к Чаню с предложением.
-- Чань, я вижу, ты много и долго работаешь, а все плоды пожинает один
жадный торговец. Но ты ни на что не жалуешься и всем доволен. И я видел,
как ты ухаживаешь за своей кошкой. Я подумал: «У такого человека должна
быть семья, чтобы он детей своих научил такой же нежности и покорности».
У меня нет сыновей, Чань, и это -- большое несчастье. Будь мне сыном. Моя
старшая дочь уже на выданье, и я хочу, чтобы ты на ней женился. А в приданое
получишь четыре моих рыбачьих лодки и всех, кто на них работает.
Чань согласился сразу же. Что бы там ни думали односельчане, простофилей
он не был. Дочь Старого Квока Месонь красавицей была, каких мало: волосы
длинные, глаза зеленые, а это большая редкость. Много ухажеров добивались
ее руки, включая и самого торговца рыбой -- он предлагал ее отцу больше
всех, поскольку как никто обогатился бы, имей собственный флот из четырех
лодок. И теперь этот Чань, нищеброд, получил себе и девчонку, и лодки Старого
Квока. Вся деревня была потрясена, а рыботорговец пришел в ярость.
Свадьбу устроили дорогую. Один фейерверк стоил больше, чем Чань за
год зарабатывал. Старый Квок лучился улыбкой всю церемонию. Наконец-то
у него есть сын. Рыботорговец всю свадьбу простоял в сторонке, покручивая
длинный ус, да время от времени отгоняя маленькими ракетами детишек, что
осмеливались подойти слишком близко. И вот, наконец, вся деревня с танцами
проводила Чаня и его молодую жену к дверям его маленькой хижины и оставила
их наедине.
Чань до этого ни разу не был с женщиной -- он волновался, суетился,
постоянно предлагал молодой жене чай, в общем, вел себя очень глупо. Пока
он так лопотал, Линь-Линь забилась в угол, выгнула спину и шипела, стоило
девушке подойти к ней ближе.
Мать Месонь много часов потратила на то, чтобы объяснить девушке, как
ублажать мужа и ухаживать за ним, поэтому теперь молодая жена просто поднесла
палец к губам Чаня, подвела поближе к очагу и медленно раздела его в неверных
оранжевых бликах. Вот он стоял перед нею голый и испуганный, и натянутые
мышцы его живота вздрагивали, пока она смотрел, как раздевается Месонь.
Одеянье ее было из тонкого зеленого шелка и обернуто вокруг тела десять
раз. Она обходила Чаня вокруг, постепенно разворачивая ткань и то и дело
задевая краем его ягодицы, живот или бедро. Когда опал девятый слой, Чань
уже мог различить напротив огня контуры ее тела. Он потянулся было к ней,
но Месонь легонько оттолкнула его руки.
-- Муж мой, ты и так каждый день устаешь в своей лодке. Это моя работа,
-- сказала она и остановилась прямо перед ним. Последний слой зеленого
шелка опустился на пол. Девушка была очень миниатюрна -- талия тонкая,
а грудь полная, и темно-коричневые соски смотрели вверх, точно их притягивало
чудо. Волосы ее ниспадали почти до колен, и когда она повернулась перед
мужниным взором, опахнули его так, что он понял: сей же момент он умрет,
если она не позволит ему приблизиться и взять себя тут же, перед очагом.
Месонь обвила мужа руками, но двинуться пока не позволила. Головой
она доставала ему только до груди, а потому покрыла поцелуями весь его
живот до самого низу, ни на минуту не отрывая взгляда от его лица. В ее
зеленых глазах играли оранжевые и красные отблески пламени.
Сдерживаться Чань уже не мог. Из его груди вырвался сдавленный стон.
Он затрясся, а Месонь поднялась и прижала его к себе, пока он не успокоился.
После чего подвела к тюфяку, уложила, а сама села на него сверху. Любовь
их была медленной и мягкой, словно колыбельная, и когда они вместе достигли
своей «маленькой смерти», уснули оба в ее сладкой влаге.
А снаружи Линь-Линь испустила долгий и пронзительный крик.
* * *
Чань проснулся -- его лицо запуталось в волосах жены, он вдыхал ее
темное тепло. За дверью царапалась Линь-Линь, и рыбак понял, что пора вставать.
Хотя ему очень хотелось поспать с женой подольше, он подошел к двери и
впустил кошку.
Чань уже начал готовить чай, когда ему на руку опустилась маленькая
ладонь. Рядом стояла Месонь.
-- Неправильно, что ты сам готовишь себе чай, муж мой, -- сказала она.
Потом взяла у него из рук чайник, поставила на огонь и подложила в очаг
щепок.
Чань сидел и смотрел на нее, толком не зная, что ему делать. Линь-Линь
терлась о его ногу, напоминая о завтраке. Он направился было за рыбой,
но жена вновь остановила его.
-- Но я должен покормить Линь-Линь, -- сказал он.
-- Я сама накормлю ее.
-- Но ты ей не нравишься. Я сам всегда ее кормил.
-- Она научиться меня любить, когда поймет, что мы с ней -- сестры,
и ты заботишься о нас обеих. -- С этими словами Месонь взяла с тарелки
кусок рыбы и протянула Линь-Линь, но та отпрянула, хоть и была голодна.
-- Ну, все равно, -- сказала Месонь. -- Скоро она поймет, что я ей
не враг.
Чаня сбила с толку такая перемена в распорядке жизни, поэтому он только
сидел и качал головой, глядя, как жена готовит ему в дорогу рисовые колобки.
Она сложила их ему в кошель, пожелала попутных ветров и хорошего улова
и обняла на прощанье.
-- О Линь-Линь не беспокойся, -- сказал она, помахав рукой. -- К концу
дня мы станем большими друзьями.
Чань вышел хижины в промозглый рассвет, ощущая внутри такое тепло,
какого никогда не чувствовал раньше. К его удивлению, тепло это не выветрилось
за весь долгий день в холодном море. Вернувшись вечером домой, он увидел,
что Линь-Линь свернулась калачиком на коленях у Месонь, тихо мурлычет и
ест кусочек рыбы. Чань сел с ними ужинать, а после еды они с Месонь опять
занялись любовью у очага. Линь-Линь же лежала рядышком и мурлыкала.
Впервые в жизни Чань был счастлив -- так счастлив, что забыл сказать
жене о том, что торговец рыбой в тот день заплатил ему вдвое меньше, чем
обычно.
Шли недели, Чань, Месонь и Линь-Линь становились все ближе и ближе
друг другу. Чань очень жалел, что столько времени приходится проводить
вдали от семьи, поэтому в море он начал выходить все позже и позже, а возвращаться
-- раньше, вместе с другими рыбаками. Но торговец все равно платил ему
меньше, чем остальным. Месонь просила его обратиться за помощью к ее отцу,
но Чань был человеком гордым и постоянно отказывался. В конце концов, они
решили, что каждый день, пока Чань в море, Месонь сама будет продавать
его рыбу.
Теперь каждый день, только Чань уходил из дому, Месонь надевала на
шест две корзины с рыбой и долгой дорогой отправлялась на рынок, где продавала
мужнин улов женам торговцев и ремесленников.
А старый рыботорговец стоял посреди площади и раздумывал, наблюдая,
как Месонь продает весь улов чуть ли не за половину его цены. Хотя почти
всю его рыбу помощники развозили на тележках по далеким деревням, такого
соперничества в самой рыбацкой деревне торговец потерпеть не мог. Он поклялся
отомстить Чаню -- тот был теперь его заклятым врагом. А когда мимо проходила
Месонь, торговец приветливо улыбался ей и желал процветания.
И когда однажды вечером встречный ветер унес лодки рыбаков далеко от
берега, старый торговец рыбой нанес свой удар.
Месонь вернулась с рынка домой рано, продав весь улов еще до полудня.
А когда поднялась буря, она начала беспокоиться за мужа. Она просидела
у огня с Линь-Линь на коленях до самого вечера и даже позже, и тут в дверь
постучали. Она открыла -- там стоял старый торговец рыбой и протягивал
ей какой-то сверток.
-- Простите меня за столь поздний визит, -- произнес он, -- но поскольку
ваш муж сегодня не вернулся, я подумал, что вам понадобится что-нибудь
на ужин. Мне хорошо известно, что самую лучшую рыбу Чань всегда приберегает
для вас и вашей кошки. Я принес вам говядины, которую мои помощники выменяли
на рыбу у крестьян в далеких деревнях. Окажите мне честь и примите от меня
этот скромный дар.
Месонь не доверяла старому торговцу. До возвращения Чаня она могла
бы обойтись и холодным рисом, однако Линь-Линь риса не ела, поэтому она
с благодарностью приняла сверток ради кошки.
-- Приятного аппетита, леди Чань, -- ухмыльнувшись, сказал торговец.
-- И пусть ваш муж возвратится скорее. -- С этими словами он ушел, а Месонь
принялась готовить на огне мясо.
* * *
На следующее утро ветер сменился, Чань вернулся домой и обнаружил,
что Месонь и Линь-Линь лежат мертвые перед погасшим очагом. Он упал на
колени у тела своей молодой жены и зарыдал. Отец Месонь зашел к ним в хижину
в конце дня и нашел его в слезах.
Месонь и кошка съели все мясо прежде, чем яд подействовал, поэтому
все решили, что они отравились испорченной рыбой -- ведь Чань не вернулся
в тот вечер со свежим уловом. Соорудили огромный погребальный костер, и
на него возложили Месонь, обяженную в лучшие шелка. На похороны собрались
все селяне -- потрясенные, они увидели, что рядом с телом девушки лежит
тело черной кошки. Но никто не сказал ни слова -- Чаню было больно и без
того, чтобы над ним еще смеяться. А между собой его односельчане перешептывались:
какие кошмарные жестокости, должно быть, совершил Чань в прежней жизни,
что так наказан в этой.
После похорон Чань вернулся в свою опустевшую маленькую хижину и лег
на тюфяк. Мысли о Месонь стискивали ему сердце, и он свернулся в комок
боли и одиночества. Не осталось даже теплого мурлыканья кошки, чтобы утешить
его. Сон никак не шел. Стоило ему закрыть глаза, как в голове возникал
образ любимой жены или воспоминание о мягкой шерстке Линь-Линь. Есть Чань
тоже не мог. Три дня пролежал он в такой муке на тюфяке, вставая только
разжечь огонь да облегчиться. В конце концов, на третью ночь он заснул,
и приснились ему сначала Месонь и Линь-Линь, потом -- мягкий мех Линь-Линь,
потом -- любовное касание Месонь, а потом -- все сразу. И приснилось ему,
что он просыпается от того, что его лица касается чей-то мягкий мех.
Огонь в очаге почти погас, но он различил, что рядом с его тюфяком
кто-то стоит. Женщина -- однако не женщина. Всю ее покрывала черная мягкая
шерсть, точно у Линь-Линь, но телом напоминала она Месонь. Женщина-кошка
легла к Чаню на тюфяк, а он, хоть и подумав, что нужно бы испугаться, почувствовал
себя с этим существом очень покойно и безопасно.
Она изогнула спину, прижавшись к нему мохнатой полной грудью. Чань
повернулся и взял ее груди в ладони, перебирая теплый мех. Она перевернулась
на живот и вытянулась, а он пробежал пальцами по ее спине. Когда она разогнула
руки, Чань увидел, как блеснули когти -- дюймов двух в длину и острые,
точно кинжалы. Но он не встревожился. Он гладил ее пушистую спину, хвост,
а тот вздрагивал от его прикосновений.
В отсветах умиравшего очага он видел, что глаза у существа -- глубокие
и зеленые, как у его жены Месонь. Только длинных волос не было. На голове
торчали треугольные уши. Чань почесал женщину-кошку за ушами -- так же
когда-то он ласкал Линь-Линь, -- и та прижалась к нему всем телом, согревая
его своим мехом. Потом она снова встала, подняла его, точно он был совсем
маленьким ребенком, и поставила на колени. Затем опустилась на четвереньки,
повернулась к нему спиной и задрала хвост, глядя на него через плечо зелеными
глазами, в которых плясали отсветы угольков. Чань схватился руками за ее
туловище, за эту шерсть и вошел в нее. Женщина-кошка протяжно взвыла от
наслаждения. Он двигался, а она мурлыкала, и Чань ощутил, как сквозь все
его тело пробегает глубокая дрожь и замирает где-то в груди. Ее когти рвали
тюфяк, она уже не могла сдержаться и вскрикнула пронзительно и высоко.
В этот миг и Чань дал себе волю. Уснул он, уткнувшись лицом в мягкий мех
ее груди.
* * *
Чань проснулся перед самой зарей и потряс головой, стараясь развеять
остатки странного сна. Чудно -- он больше не чувствовал той кошмарной
скорби, что мучила его прежде. Возможно, сон стал его наградой за все труды,
что совершил он в своей жизни. Женщина-кошка грела его, как Линь-Линь,
и любила, как Месонь. Дивное и странное это дело, подумал он, но мне все
равно не хватает жены и кошки. А потом он заметил, что шелковая свадебная
подушка, на которой спали они с Месонь, вся изодрана в клочья. И снова
восторг и ужас охватили его. Он решил выйти на лодке в море.
Когда он шел по просыпающейся деревне, его остановил один рыбак:
-- Чань, ты слыхал? Нет, ты слыхал или нет?
-- Что слыхал? -- спросил Чань.
-- Сегодня утром торговца рыбой нашли мертвым. Его разорвал на куски
какой-то зверь. Наверное, тигр.
-- Карма, -- только и вымолвил Чань, едва улыбнувшись. И вывел свою
маленькую лодочку в море.
С того дня Чань рано утром снова выходил в море, а поздно вечером возвращался.
Флот Старого Квока остался у него, и он разбогател, но продолжал работать
так же усердно, как и прежде. Другую жену он брать себе не стал, и односельчане
снова начали поговаривать о его странностях, ибо вовсе не казалось, что
он одинок. И по-прежнему самую лучшую часть улова он уносил домой -- столько
рыбы, что хватило бы прокормить целую семью. Односельчане были уверены,
что Чань завел себе новую кошку, а может, и несколько: каждую ночь из его
хижины доносились протяжные кошачьи вопли. Люди останавливались и в изумлении
прислушивались -- иногда казалось, что это кричит женщина.