Известный своей меланхоличной музыкой, Леонард Коэн, похоже, преодолел
депрессию и вернулся с новым альбомом «Десять новых песен». Брайан Джонсон
встретился с музыкантом и обсудил с ним процесс создания музыки, медитацию
на Лысой горе и то, каково это -- вернуться на Буги-стрит.
-- Новый альбом прямо-таки проникает под кожу. Он очень личный,
очень интимный, в нём чувствуется почти пугающее смирение, покорность.
-- Он смиренный.
-- В последний раз мы говорили об альбоме «Будущее». Очень давно.
-- Где-то в 1992-м. «Будущее» в прошлом.
-- Почему так долго? Это потому, что у Вас не было особого желания
выпускать новый альбом, или Вы просто медленно работаете?
-- И то, и другое. Мне есть, чем заняться, и было несколько вещей,
которые я хотел сделать, но я продолжал писать, даже находясь на Лысой
горе. А с последнего альбома некоторые песни были начаты раньше, но большинство
были написаны за эти пять лет.
-- «A Thousand Kisses Deep». Вы начали её несколько лет назад?
-- Много лет назад. В ней было где-то 30 куплетов, и надеюсь, они войдут
в другие песни. По-моему, в этой версии шесть куплетов. В Интернет я выложил
двенадцать.
-- Что породило эту песню?
-- Она писалась так долго, и это занимало столько времени даже в обычный
день, когда я проводил долгие часы в зале для медитации -- я думаю, я пытался
успокоить свои мысли или направить их куда-то ещё, но я сочинял стихи для
этой песни. Я понял, что зал для медитации -- прекрасное место для работы
над песнями. Я мог сконцентрироваться на стихах, придумывать рифмы, и идеи
посещали меня.
-- Это было разрешено?
-- Я сознался моему старому учителю, что на самом деле не медитирую,
а просто работаю над песнями. И он сказал: «Следуй песня о'кей» -- он не
особенно хорошо говорит по-английски, -- но я получил разрешение продолжать
работать.
-- Когда Вы покинули Лысую гору?
-- Я поднялся где-то в 93-м, завершив тур в поддержку альбома «Будущее»,
а вернулся в 99-м.
-- Почему Вы вернулись?
-- Я не знаю. По той же причине я и поднялся, это тоже непонятно. (смеётся)
Я не думаю, что кто-то на самом деле знает, зачем он делает что-то.
Мне было почти 60. Мой учитель приближался к 90. Так что я подумал, что
настало время объединиться с ним и укрепить отношения с общиной, с которой
был связан около 30 лет. Я не знал, как долго я останусь. И однажды стало
понятно, что пора возвращаться.
-- Он всё ещё жив?
-- Да, он в добром здравии. Ему 94. У него есть центр в Лос-Анджелесе,
он спускается, и мы встречаемся, когда он там бывает. В течение последних
двух лет (звукоинженер) Лиэнн (Унгер) и (продюсер/соавтор)
Шэрон (Робинсон) и я работали довольно интенсивно над альбомами
«Field Commander Cohen» и «Ten New Songs», так что я вёл почти такую же
жизнь, как в горах. Мы работали в домашней студии в гараже, и мне приходилось
вставать до того, как начинали петь птицы, потому что студия звукопроницаема.
Для записи вокала я просыпался очень, очень рано. Потом приходила моя дочь,
я готовил ей завтрак или варил кофе. В районе полудня приходили Лиэнн и
Шэрон, и я готовил ланч. В горах я тоже был поваром, и здесь я жил той
же жизнью. Затем мы весь день работали над записью. После этого я готовил
обед, и мы работали ещё пару часов, а на следующий день начинали снова.
В общем, было что-то вроде режима.
-- Похоже, что все звуковые треки электронные.
-- Они полностью электронные, за исключением гитары Боба Метцера, с
которым я работал много лет и который женат на Лиэнн. Он играет в песне
«In My Secret Life». С Шэрон мы работаем уже очень давно. Сначала она была
моей бэк-вокалисткой в 1979-м, нас познакомила Дженнифер Уорнз. Потом мы
написали «Waiting For The Miracle», «Everybody Knows» и ещё несколько песен
вместе.
-- По-моему, со времён Дженнифер Уорнз в Вашей музыке не отводилось
так много места вокалистке, как теперь.
-- Я думаю, этот альбом -- во многом работа Шэрон, потому что именно
она написала музыку. Конечно, мы согласовывали музыку с текстами и тексты
с музыкой, но её присутствие в альбоме очень сильно. Без неё он бы не существовал.
Наши семьи очень близки, я крёстный отец её 12-летнего сына.
Я вернулся с гор, и мы неожиданно встретились в Лос-Анджелесе. Я не
виделся ни с кем какое-то время, и нам всегда хотелось писать вместе больше.
Мы начали, и идея альбома возникла после второй или третьей песни, так
что мы продолжили работу. Но вначале у нас не было твёрдого намерения делать
альбом, хотелось просто встречаться и писать вместе. Я также работал над
собственными песнями и музыкой, которые, даст Бог, я смогу когда-нибудь
закончить.
-- Альбом назван «Десять новых песен», как будто Вы говорите: «У
этого альбома не будет названия. Я пытался, но...»
-- Ну, мы раздумывали. Компании название не понравилось. Но им не нравились
названия всех моих альбомов. По поводу первого альбома «Песни Леонарда
Коэна» они сказали: «Разве нельзя найти что-нибудь поостроумнее?» Насчёт
«Песен Из Комнаты» они удивились: «Комната ведь не поёт». А по поводу «Песен
О Любви И Ненависти» они сказали: «Песни О Любви -- это хорошая идея, но
Песни О Любви И Ненависти -- это не очень хорошая идея». Так что я привык
к небольшому сопротивлению, но в этот раз они не сопротивлялись. Я думаю,
они бы предпочли название «Вновь На Буги-Стрит» или «В Моей Тайной Жизни».
-- Так почему Вы назвали альбом «Десять новых песен»?
-- Я не хотел фокусировать внимание слушателя на какой-то одной концепции.
Я решил оставить только песни как они есть.
-- Это интересно, ведь альбом «Будущее» был более концептуальным
и менее личным. Вы говорили о государстве.
-- Да, это было что-то вроде безумного политического манифеста. «Я
маленький жидок, написавший Библию». Это был очень резкий, но сдержанный
и, думаю, очень личный ответ на то, что, как я видел, происходило вокруг.
Это альбом о наслаждении простотой. Как я говорю о песне «Alexandra Leaving»:
«поддерживаемая наслаждением простотой».
-- Цитируя песню «A Thousand Kisses Deep», думаете ли Вы сейчас
о «невидимом конце»?
-- Ну, я думаю, это хорошая строка: «Вызванный своим невидимым концом...
Ты проживаешь жизнь, как будто наяву». И хотя отвлечённая, мечтательная
сторона здесь преобладает, становится очевидным и чувство беспомощности.
Становится очевидно, что не Вы распоряжаетесь всем, хотя Вам приходится
принимать решения, как будто Вы всем распоряжаетесь. Но когда Вы делаете
выбор, Вы всё равно чувствуете, что всё развивается так, как и должно.
Вот почему я говорю «в глубине тысяч поцелуев». Это интуитивное понимание
главной тайны. И если Вы можете успокоиться с этим или даже почувствовать
это, или это проявляется время от времени, тогда невидимый конец преодолён.
Это весьма пространное объяснение. Трудно объяснять, когда ты так долго
работал, создавая отклик своих мыслей в каждой строке. Комментарии более
спонтанны и необдуманны.
-- Это самые лучшие. Говоря о «невидимом конце», я на самом деле
спрашивал Вас не о строке из песни. Я спрашивал о Вашей собственной смерти.
-- Такие мысли появляются, но они не преследуют меня неотступно. Но
в определённом возрасте пределы становятся ясны. Мне будет 67 через пару
недель.
-- Вы всё ещё в состоянии депрессии?
-- Нет, постучим по дереву. Моя мать бы ещё бросила горсть соли через
плечо и поплевала, чтобы избавиться от дурного глаза. Я не хвастаюсь и
не считаю это успехом. Я не знаю точно, что произошло. Это наступило в
последние три года. Теперь многое изменилось, и я думаю, альбом стал результатом
этого.
-- Это всё не из-за возвращения из гор?
-- Это тоже было облегчением. (смеётся) Но нет, как я говорю,
я ведь не управляю механизмом. Я пробовал всё, от медитации до лекарств
и всех излишеств, которые были в рок-н-ролле. Мне ничего не помогло.
-- Мне кажется, в Вашей жизни удивительным образом соединяются богохульство
с одной стороны и благочестие с другой, строгость души и плотские наслаждения.
Где Вы сами в этом спектре?
-- Они каким-то образом столкнулись и перечеркнули друг друга. Что-то
произошло. Я прочитал где-то, по-моему, в журнале «Тайм», авторитетном
источнике, что в некоторых случаях клетки мозга, связанные с тревогой,
с годами отмирают. К сожалению, часто другие клетки тоже начинают разрушаться,
но я пока не думаю, что со мной это уже произошло. Но те, что связаны со
страхом, слабеют в любом случае. Не знаю, мертвы ли они, но я уверен, что
они уже больны.
-- Где находится Буги-стрит?
-- Реальная Буги-стрит существует. Она в Сингапуре. Не знаю, есть ли
она до сих пор. Я возвращался с гастролей по Австралии много лет назад.
Днём там идёт бурная торговля. Там много палаток, торгующих пиратскими
записями. В то время на Западе было трудно найти мои записи, и на прилавке
их не было. Но когда я спросил продавца, есть ли у них Леонард Коэн, он
сходил в палатку, где держал весь товар, и вынес коробку кассет со всеми
моими альбомами, по доллару штука. Там было какое-то особое чувство восточного
базара. А ночью всё пронизывалось сильным и волнующим чувством сексуальности.
Проституция... похоже, там было всё. Я даже не знаю, была ли это проституция.
Похоже, это было повсеместно, в порядке вещей.
Буги-стрит для меня была улицей работы и желания, обыденной жизни и
местом, где мы живём большую часть времени, облегчая свои страдания объятьями
своих детей, поцелуями возлюбленных или моментами подъёма, в которых ты
погружаешься и которые больше некому испытать, и после которых возвращаешься
с новыми силами. Как говорил мой наставник: «Хорошо посетить рай, но там
нельзя жить, потому что в нём нет туалетов и ресторанов». И мы все ждём
небесных мгновений, которые испытываем в этих объятьях, неожиданных ощущений
красоты и блаженства, но потом сразу возвращаемся на Буги-стрит.
-- Как Вы смотрите на свою карьеру? Есть ли для Вас, как для многих
людей, разница между работой и удовольствием, необходимостью продать себя?
-- Я лично этого не ощущаю. Я думаю, абсолютно правильно и оправданно
пытаться представить свою работу как можно большей аудитории. Как я говорил
раньше, я не вхожу в мейнстрим, в «механизм по производству звёзд», как
сказала Джони Митчелл, и не вошёл бы, даже если бы захотел. Компания звукозаписи
не готова раскручивать меня на таком уровне, и это правильно. Я счастлив
выходить и общаться с людьми, которые хотят говорить о том, что я делаю.
С одной стороны, это в какой-то степени является событием, потому что происходит
не так уж часто. В то же время, я рад тому, что могу представить свою работу.
Я не думаю, что существуют какие-то духовные запреты для выхода на рынок.
-- Слушая этот альбом, я сразу подумал о «Time out of Mind» Боба
Дилана и о последнем альбоме Люсинды Уильямс «Essence».
-- Я не знаю Люсинду Уильямс.
-- Я привёл их из-за их интимности. А что касается Дилана, я имел
в виду характер его предубеждений, пришедших с возрастом. «Time out of
Mind» продюсировал Даниэль Лануа. Вы с ним очень похожи.
-- Я встречался с Даниэлем Лануа, и мы обсуждали возможность работать
вместе. Это было давно. Теперь я понял, что меня нужно подгонять, потому
что никто не работает так медленно, как я. Шэрон и Лиэнн, все мы беспощадно
придирчиво подходим к работе. Мы хотим влиять на каждую деталь. Мы хотим
иметь возможность защищать каждую ноту, каждую строку, каждую мелочь.
-- Одна песня с новой пластинки посвящена Сэнди. Кто она?
-- Это довольно длинная история. В Интернет есть группа новостей, созданная
при моём участии. Также есть сайт в Хельсинки под названием Leonard Cohen
Files. Сэнди очень активно участвовала в обсуждениях в группе. Ей было
за пятьдесят, и однажды она покончила с собой. Мы переписывались, и она
говорила, что мои песни помогают ей выживать. Но, похоже, не смогли. Я
просто хотел сохранить память о ней. Она была американкой, у неё был рак
и ей было очень больно.
-- Вы были на похоронах Трюдо.
-- Джастин и Саша, сыновья Пьера Трюдо, попросили меня нести гроб,
так что я пришёл на эти похороны.
-- Что это значило для Вас?
-- Трудно сказать. Редко бывает, чтобы человек одновременно создавал
фантазии людей и запечатлял их, как он. Конечно, многие сопротивлялись
его присутствию в этой части мира. Но он лично был благороднейшим человеком.
-- Вы хорошо его знали?
-- Не очень хорошо, но достаточно, чтобы бывать у него дома. Я на самом
деле не хочу придавать особое значение нашим отношениям. Это не была близкая
дружба. Однажды мы встретились, к примеру, на крыше дома Нэнси Саутхэм,
нашей общей подруги, в Монреале. Я прочёл ему большую часть своей
книги «Смерть кавалера». В другой раз мы встретились на раздаче автографов
у Джека Маклиланда, а затем пошли в забегаловку «У Бена» и съели по сэндвичу.
Было чудесно, потому что один из работников бара, тибетец, подошёл к нему
и поблагодарил за разрешение для него и его соотечественников на въезд
в страну в критический для них период. Потом мы поехали домой к Трюдо и,
по-моему, говорили о детях. Моя дочь была тогда со мной. Это был один из
тех дружеских моментов. И мы обедали вместе несколько раз, когда я бывал
в Монреале. Я заезжал за ним в офис, и мы ехали в китайский ресторан на
Маунтин-стрит. Вот такие были отношения. Очень тёплые и дружеские.
-- В альбоме много песен о потерянной любви. Это альбом о расставании?
-- Я так не считаю. Говоря: «Любовь ушла...», -- под любовью я имею
в виду не то, что противоположно ненависти. Я не имею в виду романтическую
любовь. Я говорю о тирании любви, ожидании какого-то опыта, романтического,
сексуального или духовного, который всё изменит. Идея в том, что любовь
исчезает, и наступает что-то вроде умиротворения.
-- Вы хотите прожить оставшуюся жизнь с кем-то или в одиночестве?
-- Я хочу жить вместе со всеми. Это и есть Буги-стрит. Сейчас один
из тех замечательных моментов, когда моя жизнь насыщена, и у меня есть
такие насыщенные отношения с людьми, что было бы жадностью с моей стороны
желать чего-то лучшего, чем есть сейчас.