Speaking In Tongues
Лавка Языков

Ксения Рагозина

Выключил ли Гавриил сигнализацию?



Леонард Коэн. Прекрасные неудачники. Роман / Пер. с англ. А. Грызуновой. -- М.: «Аналитика-пресс», 2002, 384 с. ISBN 5-7916-0121-2.
Текст опубликован в №6 (1860) газеты «Книжное обозрение» от 11/02/2002.




Книга рекомендована буддистам младшего, среднего и старшего возраста. А так же всем прочим буддистам. Или не буддистам. Или не рекомендована.


Книга не просто вышла в новой серии переводной беллетристики -- «RevolutioN 9» -- она ее открыла. Забавно. Серия будет о 60-х, студенческая и сексуальная революции, расширение сознания при помощи всех подручных средств, включая рок-н-ролл, битники, хиппи, тонкие тела все тоньше, свет, хлынувший с востока, все ярче. Флауэ-пауэ/мэйк-лав-нот-во…
Хорошая будет серия.
Леонард Коэн -- гениальное начало, универсальная дурь, после которой либо ждать и покупать все, что за этим последует, наращивая дозу, либо так… побоку.
Универсальная дурь -- поскольку она не за и не против, -- по-иному. Воевать с чем бы то ни было вообще бессмысленно. Надо просто думать иначе. С той же мерой непонимания и идиотизма. Если верить Коэну. Но можно ему не верить.
Потому что вот мы открываем книгу и читаем: «Оно приходит, это такая таможня, оно просит чего-то, чего ты не можешь. Оно говорит: «У меня есть товар. Чем платишь?» Ну, у меня есть интеллект, у меня есть разум. «Нет, это мне не подходит». У меня есть поэтические навыки. «Нет, это мне не подходит». У меня есть аккорды, я умею что-то делать пальцами с гитарой. «Нет, это мне тоже не подходит». У меня есть разбитое сердце. «Нет, это мне не подходит». У меня есть прекрасная подруга. «Нет, это мне не подходит». У меня есть половое влечение. «Нет, это мне не подходит». У меня целая куча всего, и таможенник говорит: «Нет, это не пойдет. Я хочу, чтоб ты был в состоянии, к которому не приспособлен. И для которого ты сам не знаешь названия. Хочу, чтоб это была восприимчивость, которой ты не можешь добиться сам». Ну, и что мне делать с этим?» (Леонард Коэн. Из интервью «Song Talk», 1993).


Трудно представить, насколько чужой может показаться эта книга. Насколько чужой, насколько невыносимо прекрасной в этой своей чуждости. Когда, вообще-то, у тебя нет ничего, ничего общего с тем, что читаешь. Да, можно проводить аналогии. Часами проводить аналогии, начиная от театра Бутти, что в начале прошлого века расщепил душу на персонажи и столкнул в самоубийственном конфликте, и заканчивая обычной скороговоркой: берроуз/миллер/чарлз-буковски… И любая аналогия тут же захромает на все конечности, потому что Коэн все равно один: одновременно и «канадский Дилан», и «канадский Джойс». И одновременно и не тот, и не этот. И даже, вроде, везде самозванец.
Мы знаем, что писать он начал потому, что решил писать. Мы знаем, что он начал петь в 34 года, потому что решил петь, и уже написав два романа. «Прекрасные неудачники» -- второй из двух. А потом, зная все это, еще и открываем его поэзию. И ужасаемся. Он во всем слишком жесток/нежен, слишком откровенен/таинственен, как бы излишне рационален/иррационален, а рядом -- уж и вовсе каких не бывает, и совершенно как будто в чем-то убежден/беспринципен. Сын иудея. Буддист. Он как мальчишка. И как старик.
Коэн многих эпатировал своими высказываниями: немцам, мол, нужна Берлинская Стена, любые революции бессмысленны, поскольку потом приходят те, кто торгует ее последствиями. Одну из книг стихов назвал «Цветы для Гитлера». Он зло посмеялся над новыми ценностями, которые принесли 60-ые. Почему, зная все это, издатели открыли серию именно «Прекрасными неудачниками»? И какая, к черту, революция, хоть бы и девятый номер?
Но вот мы открываем книгу и читаем: «Часто случалось, что больному снилось его лекарство, и ему никогда не отказывали, «какими бы сумасбродными, праздными, тошнотворными или отвратительными» ни были его желания. О небо, пусть я буду больным индейцем. Мир, позволь мне стать могавком, что видит сны» (Леонард Коэн. С.175).




«Бога никогда не тошнило»



Возможно, сумасшедший дом в этом романе очень грамотно вымерен и разумно построен. В романе, возможно, три основных персонажа. В романе, возможно, три части.
Женщина Эдит, мужчина и его друг Ф.
Мужчина пишет книгу об индейской деве, о Катарине Текаквита. И -- вместе то с одним мужчиной, то с другим -- путешествуя по телу Эдит, узнавая ее тонкие пальцы, чувствительные уши, ее пуп, как центр персонального вуду, параллельно мы читаем про высокие мокасины и изрытое оспой лицо Индейской Девы.
История проста и сложна, как динамит, гетеросексуальная, гомосексуальная любовь и воздержание, 2+1 не всегда равно 3, чаще (1+1) + (1+1) + (1+1). Или как-то еще, как-то иначе. Один главный герой заканчивает жизнь, старея в домике на дереве, другой главный герой стремительно умирает в больнице, но прежде всего -- главная героиня кончает жизнь самоубийством в шахте лифта. И долго-долго сводит себя в могилу Индейская Дева.
Наверное, это роман о любви. И полный иллюстрациями к слову «любовь». Не важно к кому: к святой, к другу, к жене. Двое мужчин в машине, ночь, пустая трасса, 98 миль/час, мастурбация. Да, наверное, это тоже любовь.
В этом романе для читательской души, его сердца и прочих читательских органов много испытаний, а инструменты используются скорее колющие, чем режущие: пубертатные воспоминания вот сравниваются с осколками на ложе. Ряд можно продолжить.
Именно в тот момент, когда начинаешь удобно увязать в потоках сознания, к которым тебя, такого умного и начитанного, уже приучила большая литература, удобная кушетка психоаналитика вдруг превращается в удобное кресло дантиста.
Но -- все равно -- о любви.
Именно поэтому в нем так много Бога и секса. Коэн написал совершенную формулу человеческих/нечеловеческих отношений: если Бог упущен из секса, секс становится порнографией, если секс упущен из Бога, Бог становится ханжеством и фарисейством.
И здесь Коэну уже не важно: ангелы, люди, святые, грешники… Герой (оба одновременно и один из двух) вожделеет святую, когда занят ее жизнеописанием. И Коэн говорит именно о "возбуждении". Так же возбуждал русских эмигре образ Терезы Маленькой. Так до судорог любят и обожествляют любимых женщин.
И вот мы читаем: «Далекий от полетов с ангелами, он с точностью стрелки сейсмографа отражает состояние чертова сплошного пейзажа. Его дом опасен и конечен, но в мире он дома. Он может любить человеческие формы, чудесные изогнутые формы сердца. Хорошо, что среди нас есть такие люди, такие уравновешенные чудовища любви» (Леонард Коэн. С.132).




«Дротик, случайно попавший в яблочко в грязном пабе»



Такими романами сжигают себя. И более всего удивительно, что Коэн пережил завершение своего романа.
Ну, ладно. «Мы чуть не начали совершенную беседу», как сказал бы автор «Прекрасных лузеров». Но не начали, потому что из автора рецензии уже полился привычный поток несовершенных слов, к которому мы готовы присовокупить еще слова, дальше слова, которые дальше слова, которым, вроде, время, которым -- случай. Не важно. Потому как вот мы берем книгу и читаем: «В двух местах на картинке были внутренние окна, где фиксировались СЧЕТ и ВРЕМЯ. Заряженный пистолет указывал на несколько рядов движущихся жестяных фигурок…» (Леонард Коэн).
И не стоит сопротивляться этому детскому желанию заглянуть сначала в конец книги. Потому как там что-то под две сотни комментариев. И -- Послесловие. Скромное. Зря скромное, потому как на самом деле -- блестящее. Еще одно подтверждение правила: перевод -- это лучшее чтение. Анастасия Грызунова -- внимательный переводчик. Надо бы предисловием это ставить, или вместо предисловия, или вместо всех рецензий печатать, которые уже есть на эту книгу, вместо той, что вы сейчас пробежали взглядом, и которые сейчас стремительно пишутся для других книжных обзоров: «Леонард Коэн, кто вы, черт бы вас побрал? Поэт? Прозаик? Музыкант? Бард? Дзэнский монах, философ, ловелас, затворник, недотепа? Что мне делать с этой грудой определений? Я еще пару таких букетов могу собрать. И они тоже абсолютно ничего не прояснят…» (Анастасия Грызунова).