Speaking In Tongues
Лавка Языков

Ингер Эдельфельдт

Кроличий рай

Вперые опубликовано в сборнике И. Эдельфельдт «Удивительный хамелеон», «Текст», М., 2001

Ее мама болела долго. Никто не говорил, что она может умереть -- ни отец, ни брат.

Но жгучая боль под сердцем давно сказала ей об этом.

Она не плакала даже в тот день, когда узнала. Просто сидела и наблюдала себя со стороны: вот сидит тринадцатилетняя девочка, у которой умерла мама. Отныне она -- изгой; сиротство зазавучит в каждом ее слове, и каждый жест заставит вспомнить: она -- сирота. Постоянное напоминание о том, что мамы умирают. И все станут ее избегать.

За ней заехали на машине мамины друзья. Пару дней ей лучше побыть у них.

Много позже она поймет, что это сделали ради отца: она бы только тяготила его в минуту слабости. Тогда ему хотелось плакать, бродить по пустому дому и плакать. Брата тоже отослали -- погостить у лучшего друга.

Сама она не хотела встречаться с подружкой. Боялась: ту испугает случившееся, точно она сама заражена смертью. Возможно, они увидятся потом, когда пройдет время.

Но сейчас она одна, и ей никто не нужен.

Она сидела на заднем сиденье, в машине маминых друзей. Никто не говорил ни слова.

За окнами лежал туман; из-за белых завес окрестности казались оцепенелыми и бескрайними, словно вещный мир отправился в плавание и оставил считанные фрагменты себя -- ровно столько, чтобы память о нем сохранялась.

Дорога шла полями. Поля терялись в тумане, похожие на берега несуществующего моря.

Она увидела лошадей. Настороженные, неподвижные -- две светлые лошади и одна темная. Словно их высекли из гранита. Древние, как рунические камни, вырисовывались они в молочно-белом тумане.

Так теперь выглядел мир. Таким он стал -- без берегов, застывший в движении. Она сама перемещалась по нему, не чувствуя своего тела; осталась только мысль, только дрожь, бегущая по листве: не человеком рожденная, не имеющая ни начала, ни конца.

Ничто не могло ее ранить; она была далеко.

Они не знали об этом. Должно быть, придумывали утешительную ложь. И потому молчали.

Они не знали, что ей ничего не нужно.

Когда машина нырнула под сосны и подъехала к дачам, уже смеркалось.

Они сказали: «Пойдем», -- и двинулись к дому.

Дом был таким, в какой заходят живые люди.

Нет, она не могла войти в него. И не могла сказать им, потому что голос у нее пропал.

Она просто повернулась и вышла за калитку.

Почему ей дали уйти одной? Наверно, они знали, что должны отпустить ее.

Она шла вдоль дороги, мимо заколоченных летних домиков. Лишь в редких окнах горел свет. Похожи на экраны телевизоров. Внутри ходили люди, варили кофе и сидели за столом.

По-прежнему лежал туман, насыщенный первой синевой сумерек. Было тихо -- будто выжидал своего часа снегопад. Но холодно не было; этот снег был иным.

Она шла по прямым улицам, сама не зная куда.

Вдруг она ясно ощутила: в одном из домиков лежит мертвец. Мертвец мог оказаться в любом из них. Никем не найденный, он пролежал так всю зиму -- разлагающийся кокон, из которого никогда не вылупится бабочка.

Ее мама лежит в земле. Она знает, что происходит в земле с человеческими телами.

«Но ведь это не важно! -- возмутилась она. -- Тело -- лишь оболочка».

Но было поздно. Все человеческое снова вернулось к ней. Тоска, ненависть, внезапное отвращение захлестнуло ее волной боли.

ЕЕ РУКА ЛЕЖИТ В ТВОЕЙ РУКЕ, ЕЕ ГЛАЗА ГЛЯДЯТ В ТВОИ ГЛАЗА, ТЫ -- ЧАСТЬ ЕЕ, ОНА -- ЧАСТЬ ТЕБЯ. МИР ТЕПЛОЙ КОЖИ, К КОТОРОЙ ТЫ ПРИЖИМАЛАСЬ.

Этого мира больше нет.

Плач поднялся в ней, словно живое существо.

Она шла все дальше в туман и легкие сумерки, едва сознавая, где находится, пока не очутилась у границы.

Дачные участки здесь заканчивались. Тропинка провела ее по чужому саду, и теперь на пути встала преграда -- не символическая, но вполне осязаемая. Путь преграждала добротная калитка.

По ту сторону ограды виднелись частые низкорослые сосны. Там все дышало свободой, и тихое звенящее пение птиц доносилось оттуда -- исполненное значения и странно неторопливое.

Она взялась за массивную ручку, хотя знала, что калитка должна быть заперта.

Та плавно отворилась. Ей позволили войти.

Ни одна птица не взлетела. Ничто не изменилось с ее приходом.

Она стояла под соснами и слушала пение с его неспешными трелями. Сладостное, будто ребенок, оставленный один, притрагивается к клавишам пианино и изумленно вслушивается в каждую ноту.

Она поняла, что попала в заповедник; ее здесь не ждали, но нежеланной гостьей она не была.

Меж сосен виднелась вересковая пустошь. Низкорослые можжевеловые кусты тянулись кверху в невысокой траве. Казалось, они движутся -- точно их качает на волнах.

Она поняла, что море лежит внизу, скрытое туманом; то самое море, что сейчас молчало, притихнув, словно спящее чудовище, -- это оно обратило их в бегство, каждого на свой лад: одного -- в облике зверя, другого -- в виде волны или скорчившегося человека; но все влекомы одним потоком, к одной цели. Казалось, прибрежному лугу нет конца, в тумане он становился беспредельным -- особый мир, трава, населенная можжевеловыми существами.

Она ступила на траву. И в тот же миг словно что-то проникло в нее; в этом тайном уголке что-то говорило с ней, благословляло ее. Дрожь пробежала по ней, обещая: все есть одно нераздельное целое.

Она не понимала, что это, но оно завладело ею.

«Сейчас оно утащит меня», -- подумалось ей. Но страшно не было.

Потом оно отпустило -- в тот миг, когда она перевела взгляд на нечто другое.

В сумерках и в тумане она увидела белые блуждающие огоньки кроличьих хвостов. До этого зверьки сидели не шевелясь, а теперь беззвучными прыжками передвигались среди кустов можжевельника.

Она затихла и глядела на них. Один за другим они поднимали свои белые хвостики-огоньки и делали ленивый прыжок, в такт блаженной неторопливости заповедного места.

Если береговой луг и можжевельник вечно были здесь, то кролики тоже были здесь вечно.

Вдруг она поняла: именно сюда попадают наши души; они вселяются в кроликов.

Казалось, тончайшая пленка мешала ей покинуть свое неподвижное, вросшее в землю тело и перенестись в одного из них -- в маленького крольчонка, который жался к маме, заглядывал в ее черный глаз и, отразившись в нем и прочитав знак расставания, шел следом в легкую дымку, в Кроличий Рай.

Она стояла и смотрела на вересковую пустошь. Незаметно стало темнеть. В сумерках туманный воздух мерцал, словно в нем кружились искорки сажи.

С узенькой опушки соснового леса донесся крик одинокой птицы: ты -- человек. Скоро станет темно.

Пора возвращаться.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Ингер Эдельфельдт

Кроличий рай

Speaking In Tongues
Лавка Языков