Он заряжал пистолет медленными, точными движениями. Заметил, что делает
это перед зеркалом и внимательно разглядывал свое лицо. Ему понравились
глаза: в них было то же, что и в отблесках на стенах, и в осторожном шуме,
поднимавшемся из глубины двора.
На улице было лето. Он шел по раскаленному от жары асфальту и старательно
обдумывал, как убьет себя. Дома ему все мешало, и он поехал за город.
С перрона спустился в поле. Трава была сочной, он шагал наугад. От
волнения перед глазами сверкали зеленые пятна, воздух, казалось, до неба
пророс травой. Зеленое пламя бушевало перед глазами, но не смело коснуться
лица. Солнце было рядом, за вздыбившийся травой, оно прильнуло к его груди.
Когда выбрался на дорогу, чьи-то огромные глаза встретили его, он чувствовал
горячее дыхание в спину. Оглянувшись, увидел живой мягкий вихрь зелени,
легкие белые крылья взметнулись над ним. В тени зелень ослабела, и он,
прислонившись к липе, смотрел, как люди с горячими темными руками косят
траву. Одна из женщин косила по краю поля, ее красивое лицо было потным
и измученным.
Снова брёл наугад, но смутное беспокойство мучало его, знакомые синие
глаза смотрели прямо в сердце, и он тихо говорил с ними. Наверно, высказал
что-то доброе, потому что тревога сменилась радостью -- и снова вспыхнул
зеленым воздух.
На холме увидел деревню. Чуть потемнело, и на его глазах улочка стала
безлюдной и слепой, отяжелели ветви кленов, в их неподвижности чувствовалось
приближение дождя. Обогнув последний дом, он долго рассматривал фигурку
женщины, стирающей далеко внизу, у реки. Белье ненадолго вырывалось из
ее рук и распластывалось на воде. Он почему-то знал, что ее лоб в поту,
а рот широко раскрыт, как и у той, что косила траву. Моросило, напряженно
чернела река. Он сел в почерневшую траву. Быть травой, быть небом, быть
теплыми и ласковыми, как они! Он был спокоен и рад. Сейчас я один против
себя, а еще утром против меня было все! Женщина прошла мимо, таз с бельем
проплыл возле его головы. Он узнал ее лицо, но не мог вспомнить, кто она.
Купался под затихающим дождем, среди горячих кусков солнца, обрушившихся
на озеро, и вдруг пустился бежать вдоль берега под ветвями, убаюканными
близостью воды. Свернул в рощу. Капли с теплых листьев падали на его лицо
и текли, как слезы. Впереди мелькнул солнечный свет, листья потускнели,
вспыхнул песчаник дороги -- и он увидел само солнце. Из-за ветвей оно красовалось
огромным, вызывающе зеленым, готовым раздавить шаром. Откуда-то вывернувшийся
кудлатый пес внимательно заглянул ему в глаза и уже бежал следом, обнюхивая
колею дороги.
Белое пятно, манившее из-за поля, предстало полуразрушенной церковью.
От нее осталась одна стена, он вдыхал ее белизну. Прежде доверял яркому
и зеленому, слепо брел за ним через поля, но мягко сияющая белизна остановила
его. Теперь его желание смерти казалось вовсе игрушечным. Как бы он выхватил
пистолет, если воздух такой синий, если его разводы так тихи? Остаться
здесь в том, что я люблю! Будь я этой синевой, как бы убил себя?
Скрип проезжавшей телеги разбудил его. Мужик в на глаза надвинутой
кепке с ненавистью разглядывал бродягу. Вслед за цоканьем копыт из травы
поднялся ветер.
По черной тропинке через папоротник и лопухи туда, к полю, далекому
и зовущему! Выстроившиеся за спиной клены заставили его почувствовать всю
тяжесть надвигающейся темноты. Солнце скрывалось за ними, но он видел его
тающие края. На холме солнце взорвалось в темно-красный, раздирающий небо
столб огня, его отблески, как слитки горячей, еще не застывшей крови, тяжко
рухнули в траву. Сейчас! -- шепнул он, -- сейчас! -- но провалился в бездонное
и мягкое. Придя в себя, почувствовал на лице слезы, и не мог вспомнить,
что его мучало. Облака, груженые звучными красками заката, плыли в его
лицо.
Спустился к дороге и только тогда заметил, как тихо. В луже дрожала
вода, узкая короткая полоска солнца спряталась под воду, зато цепочка окон
деревни горела торжественно и ярко. Веди меня, ночь. Я буду идти до рассвета,
пока не приду в другой мир. Темнота поднялась к яркой луне, полоска ручья
блеснула под ногами.
Уснул в стогу. Видел зеленый шумный сон: теплая, как ладони, трава
пробилась сквозь метровый наст снега, рванулась к небу и уже полыхала там
светло -- зеленым огнем. Коричневые, неуклюжие вербы в белых почках врастали
в ласковый огонь. Когда проснулся, небо было переполнено слабеющим яростным
шумом, еще шел ливень.
Поднявшийся туман застал его посреди поля, он присел на корточки, чтоб
поболтать со вчерашним псом. Собака скалилась спросонья и изо всех сил
мотала хвостом.
Он явственно слышал шум огромных крыльев. Пенясь и разбрызгивая серые
хлопья, туман таял под ногами, поднимающееся солнце наполняло его колючим
воздухом. Он узнал реку, мостки, на которых вчера стирала женщина, он искал
ее, раздвигая тяжелый туман руками. Пелена окутала его, как живая, она
росла и шевелилась в его руках.
Когда вышел на дорогу, туман мягко светлел изнутри, его пелена стала
теплой, легкой и радостной. Вот она рассыпалась в его ладонях -- и он удивился
тишине, и клены с другого берега заглянули ему в лицо. Солнце било в их
верхушки. Порыв ветра сжег просветы у земли, рванулись прозрачные тихие
тени -- и горячее солнце заставило закрыть глаза, а клены обступили высокими
золотыми кострами.
Долго брел, не разбирая дороги. Когда зеленые сполохи травы прильнули
к его лицу, он рухнул на землю и яростно кусал ее в приступе похоти. Он
не видел тихого сияния дня, губы его тонули в груди оставленной женщины.
Потом он вернулся в город и пообедал в привокзальной столовой. Когда
какой-то милый пьянчуга весело крикнул ему «Закусим!», в ответ он спокойно
и доброжелательно усмехнулся.
Накрапывало. Домой, он спешил домой. Ряды холодных, точно отмеренных
улиц вели в тупик. Дома стали однообразными, черными стенами, когда он
остановился возле родных, слепых окон и сжал ладонью рот.
Он вернулся на станцию, сел на первую попавшуюся электричку и сошел
сразу за городом. И опять, упав в траву, он почувствовал горячее дыхание
в спину. Он достал пистолет, что-то крикнул и неловко выстрелил себе в
грудь. Он лежал так неподвижно, что пес боялся подбежать близко. Он сидел
в траве, пока не стало совсем темно.