Speaking In Tongues
Лавка Языков

Гор Видал⁽¹⁾

Роберт Грейвз и двенадцать цезарей

Тиберий, Капри. Пруды. Дети… Итак. Tрудный перевод, наконец, начинает приносить плоды. Потом… Рыбки. Рыбки? Эротический образ становится сюрреальным. Еще одно очко хитрому переводчику «Античной библиотеки Лойба» Дж. К. Рольфу, который смягчил наиболее гадкие места оригинала, предвосхищая вкус школьников к непристойностям. Примечания оставались неразгаданными не из-за трудностей синтаксиса (хотя ученикам, штудировавшим военную, а не гражданскую латынь, он был нелегок), а потому, что они описывали пороки вне пределов воображения даже самого распущенного школьника. За некоторой чертой не веришь даже собственному переводу. Например, о Тиберии и рыбках.

К счастью, теперь у нас имеется полный перевод текста, труд мистера Роберта Грейвза, который начал заново переводить классику, будучи зачарован своей Тройной Богиней. Одним из первых подношений к ней был прекрасный «Золотой осел», потом «Фарсалия» Лукана, потом «Греческие мифы», сборник, цель которого - переставить местами олимпийскую иерархию, чтобы освободить место для своей Богини (женского принципа) за счет мужчин (побойся гнева Аполлона, Грейвз: «божок» - не просто подставное лицо «девятиликой музы-Богини»). Сейчас же, в порядке развлечения, мистер Грейвз подарил нам «Двенадцать цезарей» Светония, перевод, сделанный в хорошем, крепком стиле; к счастью, Наша Общая Праматерь заметна лишь своим отсутствием, что, возможно, является сокрытой критикой очень мужского исторического периода.

Гай Светоний Транквилл - юрист и автор дюжины книг, в их числе «Жизнеописаний знаменитых куртизанок» и «Телесных недостатков человечества» (интересно, о чем это?), некоторое время работал личным секретарем императора Адриана. По-видимому, тогда он получил доступ к имперским архивам, где он и собрал материал для «Двенадцати цезарей», единственной дошедшей до нас книге. Светоний родился в 69 г. н.э., году трех цезарей Гальбы, Отона и Вителлия, а вырос под Флавиями Веспасианом, Титом и Домицианом, о которых он пишет, как о современниках. Он также был достаточно близок по времени к первым шести цезарям, чтобы знать все подробности о их жизни, по крайней мере, начиная с Тиберия, и это обстоятельство придает его сочинению такую непосредственность.

Для Светония, всемирная история от 49 г. до н.э. до 96 г. н.э. есть подробное повествование о двенадцати людях, наделенных абсолютной властью. С завидным любопытством он собирал анекдоты, и записывал их беспристрастно, несмотря на несколько стилизованную реакционную предвзятость. Как и остальные историки, от Ливия до сухого но интересного Диона Кассия, Светоний был политическим реакционером, для которого старая Республика была временем добродетели и, следовательно, Империя таковым не была. Но Светония мы читаем не из-за его политических взглядов. Мы читаем его потому, что он обладал даром рассказывать то, что мы желаем знать. Мне интересно, что Август был ростом ниже пяти футов семи дюймов, блондином, что он носил сандалии на высокой подошве, чтобы казаться выше, что у него было семь родинок и слабые глаза, что он смягчал волосы на ногах горячей ореховой скорлупой, и любил азартные игры. Или что последними словами шутника Веспасиана были «Увы, кажется, я становлюсь богом» («Увы» [«Dear Me»] - Грейвзовское «Vae»). Правдивы ли они или нет, истории весьма занимательны, а те, в которых речь идет о сексе - шокируют даже в нынешнюю пост-Кинсеву⁽²⁾ эпоху.

Гиббон⁽³⁾ статно горевал, что из двенадцати цезарей лишь Клавдий был сексуально «нормален». От сексуального оппортунизма Юлия Цезаря до садизма Нерона до трясущейся педерастии Гальбы, половая жизнь цезарей включала в себя все разновидности того, что наше пост-средневековье называет «сексуальными извращениями». Однако, было бы неправильным считать, как это делают многие комментаторы, что широкий спектр чувственности цезарей был не более, чем отражением пороков двенадцати извращенцев. Они-то как раз были более или менее представительной группой. Они отличались от нас - и от современников - лишь фактом власти, которая позволяла им осуществлять самые скрытные фантазии. В этом-то и заключается психологический интерес Светония. Что станут делать люди, оказавшиеся в таком положении? Оказывается, все, что угодно. Альфред Вайтхед⁽⁴⁾ однажды заметил, что культуру можно понять не по тому, что тогда говорилось, а по тому, о чем тогда не говорилось, по скрытым предположениям общества, настолько очевидным, что о них умалчивалось. Скрытое предположение американского общества двадцатого века - то, что мужчины или гетеросексуалисты, или, из-за какого-либо нарушения психического развития, гомосексуалисты, и между категориями движения нет или мало. Для нас, норма - гетеросексуальность; семья в центре мира, а все остальное - извращение, приятное или нет, в зависимости от собственных вкусов и взглядов на нравственность. Светоний открывает нам совсем иной мир. Его скрытое предположение - то, что мужчины бисексуалисты, и если им дается полная свобода любить - или, что скорее относится к цезарям, насиловать - то они это будут делать как с мужчинами, так и с женщинами, согласно требованиям прихоти. Светоний не одинок в своем предположении о разнообразии мужских вкусов. От Платона вплоть до христианства апостола Павла, пытавшегося завинтить крышку на сексе, в античной литературе это явственно. Тем не менее, до сих пор различные комментаторы-христиане, фрейдисты и марксисты или порицают, или игнорируют этот факт человеческой природы, действуя в интересах своего патентованного пути к царству Божьему. Современному человеку странно читать об одновременной страсти Нерона к мужчине и к женщине. Что-то тут не так. Должно быть одно или другое, но не оба. Но этот сексуальный эклектизм повторяется вновь и вновь. И хотя некоторые цезари предпочитали женщин мужчинам (Август имел особую привязанность к набоковским нимфеткам), отсутствие четкости поразительно. Можно предположить, что несмотря на суровое моральное законодательство наших времен, человеческая природа не изменилась. Доктор Кинси показывает своей упорной арифметикой, что все мы гораздо менее предсказуемы и банальны, чем кто-либо подозревал.

Одной из немногих добродетелей Юлиев-Клавдиев была литература. Они все писали, некоторые неплохо. Юлий Цезарь, помимо описания знаменитого похода в Галлию, написал «Эдипа». Август с трудом написал «Аякса». Когда друг спросил его, как продвигается «Аякс», Август вздохнул: «Он бросился на свою губку». Тиберий написал «Элегию на смерть Юлия Цезаря». Рассеянный Клавдий, обаятельно-глупый принц, был упорным педантом, пытавшимся реформировать алфавит. Он также был первым, серьезно занявшимся этрусской историей. Нерон, конечно, вошел в историю, как поэт. Юлий Цезарь и Август были выдающимися прозаиками; оба отдавали предпочтение старомодной латыни. Августу особенно не нравился так называемый «азиатский» стиль, которым пользовался, среди прочих, его соперник Марк Антоний, чьи речи он находил неясными и «смердящими вычурностью».

Кроме факта власти, у двенадцати цезарей было мало общего. Но это малое значительно: страх ножа в ночи. Из двенадцати, восемь (возможно, девять) были убиты. Как заметил Домициан незадолго до собственной кончины, «правителям живется хуже всего: когда они обнаруживают заговоры, им не верят, пока их не убьют». Пытаясь перехитрить рок, они изучали предзнаменования, чертили гороскопы и толковали сны (изобретательные символисты, они предвосхитили доктора Фрейда, известного любителя римской истории). Вид с Палатина едва ли утешал, и хотя ни один император не был религиозен в нашем смысле слова, все они склонялись к стоицизму. С характерной мрачностью, Тиберий подчеркнул их опасное положение, заметив, что людскими жизнями правит Судьба, а не боги.

Как абсолютная власть повлияла на этих двенадцать человек? Светоний ясно показывает: она их разрушила. Калигула сошел с ума. Нерон неплохо начал, но постепенно потерял рассудок. Даже характер жесткого Тиберия ослаб. Тацит, покрывая тот же период, что и Светоний, заметил: «Даже после его многолетнего опыта государственной деятельности, Тиберия опустошило и преобразило насилие, присущее абсолютной власти». Калигула разгласил условия игры, сказав критику: «Не забывай, что я могу сделать что угодно и с кем угодно!» Жестокость, присущая людям, при условиях, когда с другими можно обращаться, как с игрушками, у цезарей чудовищно расцвела. Клиническая история (это точное определение) Домициана особенно интересна. Когда этот умный и обаятельный человек, обученный государственным наукам, унаследовал принципат, он предавался детской забаве отрывать крылья у мух, впоследствие ухудшавшейся до тех пор, пока, неизбежно, ее предметом оказались не мухи, а люди. Его любимой игрой было говорить о милосердии с нервничающей жертвой, пока она полностью не успокаивалась, и тогда казнить ее. Нельзя сказать, что цезари не представляли здраво свое дикое положение. Имеется необычайно откровенное письмо Тиберия сенату, который предложил заранее согласиться со всеми его будущими действиями. Тиберий отверг предложение: «Покуда я буду в здравом уме, я нрава своего не изменю; но все же, чтобы не подавать дурного примера, лучше сенату не связывать себя верностью поступкам такого человека, который может под влиянием случая перемениться». Полные опасений за свою жизнь, преследуемые снами и предзнаменованиями, с головами, вскруженными владычеством, неудивительно, что многие цезари находили подлинное безумие убежищем от опьяняющей действительности.

Объединяющим лейтмотивом этих жизней был Александр Македонский. Цезарей он завораживал. Для них он был эталоном величия. Юный Юлий Цезарь вздыхал от зависти у его могилы. Август вскрыл гробницу, и долго вглядывался в лицо завоевателя. Калигула украл панцирь у трупа, и стал его носить. Нерон назвал своих телохранителей «фалангой Александра Великого». В чем значимость этого интереса? Власть ради власти. Завоевание ради завоевания. Земное владычество, как самоцель: никакого утопического прожекта, никакого замутнения мотивов, никакого лицемерия. Я тебя сверг; теперь я - царь. Почему юный Юлий Цезарь завидовал Александру? Светоний не считает нужным объяснять. Он предполагает, что любой молодой человек хотел бы завоевать мир. А зачем Юлию Цезарю, человеку первоклассного ума, мир? Чтоб иметь. Даже пресловутый Pax Romana был не преднамеренным политическим результатом, а счастливой случайностью. Цезарь и Август, создатели принципата, представляют собой неприукрашенную волю к власти, как самоцели. И хотя наше общество сильно изменилось с римских времен (пусть даже мы с мрачной гордостью можем показать на Гитлера и Сталина, воссоздавших нероновский ад в наши дни), мы настолько приучены к замутнению мотивов, отрицанию некоторых постоянных человеческого поведения, что с трудом найдешь респектабельного американского историка, который признает следующий голый факт: что, скажем, Франклин Рузвельт хотел быть президентом лишь ради власти, чтобы быть предметом восхищения и страха. Чтобы узнать этот простой факт, нужно продраться сквозь чащу отговорок: история как социология, вожди как учителя, бескорыстная добродетель как мотив, пока, в конце концов, власть не станет самоцелью, инстинктивное стремление к ней не станет главной чертой людского характера, движущей силой, без которой ни один город не будет построен и не будет разрушен. Тем не менее, многие современные социологи и богословы, переквалифицировавшиеся в историков, предполагают довольно-таки серьезно, что если бы Юлия Цезаря не было, дух времени породил бы другого такого же, хотя совершенно ясно, что если бы этот конкретный Цезарь не существовал, никто бы не посмел его изобрести. События в мире - дело рук личностей, чьи мотивы могут быть легкомысленными, даже необдуманными. Если бы Клавдий не хотел легкой победы, чтобы потом праздновать триумф в Риме, Британия не была бы завоевана в 44 году н.э. Если бы Британия не была колонизована в первом веке… цепочка причин и следствий очевидна.

Можно понять, почему роль личности в истории инстинктивно принижается в обществе с эгалитарными претензиями. Естественно, мы все боимся стать жертвами безрассудных авантюристов. Чтобы избежать этого, мы создали миф о непоколебимой массе («внешняя направленность⁽⁵⁾»), которая правит всеми. Нам говорят, что наука - результат не индивидуальных изысканий, но коллективных усилий. Даже поверхностная буря наших выборов скрывает фундаментальное безразличие к личности: пусть не тот, тогда другой, не все ли равно, жизнь продолжается. До поры до времени, в этом есть благо; и хотя нельзя отрицать, что наша спокойная родина есть торжество серости, лучше жить под не-властью посредственности, чем быть рабом цезарей. Но отрицать темную сторону людской натуры не только глупо, но и опасно. Ибо требуя подчинить личную волю («внутреннюю направленность») человечеству, представленному, как кишащая масса бактерий в потоке времени, безразличная к поступкам личностей, мы создаем все условия не только для скуки, того чувства бессмысленности, которое лучше всего характеризует наше время, но и для первого попавшегося мессии, который предложит скучающим юношам нечто великолепное, цезарианскую уверенность. Это реальная политическая опасность.

Большей частью мира сейчас правят цезари. Все чаще и чаще, с людьми обращаются, как с вещами. Пытки повсеместны. И, как написал Сартр в своем предисловии к жуткой книге Анри Аллега об Алжире, «Любой, в любой момент может оказаться как жертвой, так и палачом». Держа зеркало перед занимательно описанными цезарями, Светоний отражает в нем не только их, но и нас: недоприрученных существ, чья великая моральная задача - удержать в равновесии внутреннего ангела и демона, ибо мы - оба, и отрицать это - значит навлекать беду.

1959

1. Источник. В переводе использовался русский перевод Светония М. Л. Гаспарова, а также английский перевод Светония Роберта Грейвза под редакцией Майкла Гранта. Хотя Видал допускает ряд ошибок, цитируя Светония, сущности эссе они не меняют, и поэтому в переводе не отмечены.

2. Речь идет об американском биологе Альфреде Чарльзе Кинси (1894-1956), труд которого «Сексуальное поведение мужчин» был опубликован в 1948 году, а «Сексуальное поведение женщин» - в 1953 году.

3. Эдуард Гиббон (1737-1794), английский историк Римской и Византийской империи.

4. Альфред Норт Вайтхед (1861-1947), английский философ.

5. Термин американского социолога Дэвида Ризмана (р. 1909), чья книга «Одинокая толпа» вышла в 1950 году.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Гор Видал (1)

Роберт Грейвз и двенадцать цезарей

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Гор Видал⁽¹⁾