Speaking In Tongues
Лавка Языков

Кай Хензель

Кламмова война

Пространство сцены и зрительного зала представляет собой помещение класса.

Кламм - учитель, слишком пожилой, чтобы начинать заново, но не настолько, чтобы досрочно выйти на пенсию.

1.

Кламм заходит в класс.

Доброе утро! Отвечать не обязательно.

Я полагаю, вы ждете от меня вопросов. Но у меня нет вопросов. Ваше письмо чудовищно. Я покажу его директору Экнеру, как только он вернётся. Можно себе представить его реакцию.

А пока занятия продолжаются. Может быть, не для Вас, замечательно, но для меня. Итак, откройте книги, или не открывайте, мне всё равно: страница 98, строфа 3374, «Комната Гретхен». Кто-нибудь хочет читать Гретхен? Я вижу, что желающих нет, тогда прочту сам. Не думайте, что для меня это что-нибудь значит. Но и не думайте, что вам это сойдет с рук.

Он открывает книгу и читает.

«Гретхен у прялки. Одна.»

2.

Кламм ходит взад и вперёд.

Фантастическое признание Фаустом бога. Исходя из величия природы и бесконечного в бренности любимого человека. Подчиненность возвышенному. В определенной степени признание бури и натиска.

Вы не хотите кое-что законспектировать? Речь идет о весьма существенных идеях, вам их так просто не запомнить. На следующей неделе у вас будет контрольная работа, и некоторым из вас, я это вижу, пара-тройка лишних баллов не повредит.

Я не имею в виду ни Вас, Ута, ни Вас, Марк.

Вы написали мне письмо. Никаких обоснований, ваши намерения теряются во мраке. «Господин Кламм, нижеследующим мы объявляем Вам войну.» Это оскорбление. Это оскорбление всем тем, кому на войне оторвало ноги и руки. Вы думаете, я не знаю, что вы имеете в виду? Думаете, я не знаю, что по просьбе некоторых из вас родители даже ходили к директору Экнеру, потому что вам хочется заполучить другого учителя, помоложе, из тех моих коллег, которые все больше втираются в доверие по всей школе? А что же сказал директор Экнер? Он сказал «нет». И тем самым вопрос исчерпан.

В этом деле не может быть взаимопонимания. Между вами и мной. Я учитель. Моя задача состоит в том, чтобы научить вас чему-то. Кто спросит, не хочу ли я других учеников, не вас? Мой идеал ученика не подлежит обсуждению. Так же, как не подлежит обсуждению ваш идеал учителя.

Страстное, несущее в себе чувство, но вместе с тем неуверенность признание Фауста. Свободный ритм. Сначала с Гретхен... А, вот еще что... Разумеется, ходят слухи. Слухи ходят всегда. Я не придаю им никакого значения. Я веду себя по отношению к каждому ученику так, словно он никогда не был предметом обсуждения в учительской. От вас я требую того же.

3.

Кламм сжимает в руке письмо.

Клевета, подозрения, полуправда. Умаление моей персоны, дерзость. Как мне вообще преподавать дальше, понятия не имею. Вы топчете истину как беззащитное дитя. А что есть истина?

Саша был моим учеником, правильно. Курс углубленного изучения немецкого, годом старше вас, абитуриентский год. Скверный ученик! Он ничего не вынес из шиллеровского понятия свободы, абсолютно ничего! И тем не менее я поставил ему за последний семестр пять баллов. Я поставил ему пять баллов по причине признания его стараний, его добросовестных, хотя и бесплодных усилий. Как я боролся с самим собой! Вообще-то я хотел поставить ему четыре балла. Хотя мне было известно - коллеги говорили - что надо поставить шесть баллов, чтобы он выдержал абитуриентские экзамены, но это решение далось мне нелегко.

Вот как оно было. И тут появляетесь вы и всё переворачиваете с ног на голову. Будучи уверенными в подоплеках, которые таковыми не являются, строите истину так, подходящую вам, не гнушаетесь подлым обвинением. У вас нет ничего конкретного против меня! Никаких доказательств, никаких свидетелей, ничего, кроме больных и дрянных фантазий, которым вы беспрепятственно даете волю!

Мое отношение к Саше было всегда - в смысле отношения «учитель-ученик» - дружелюбным. Несколько раз я сталкивался с ним в школьном дворе. Иногда, когда я шел на перемене в учительскую, он здоровался со мной из кафетерия. Как-то раз мы ехали в одном автобусе и несколько остановок подряд мирно болтали. Что, удивились? Он еще, он еще поблагодарил меня за пять баллов! «Пусть даже это не спасет мою абитуру, - сказал он, я думал, Вы поставите меньше.» Что, обалдели, а? Это не сходится с вашей ложью и клеветой!

Вам приходилось хоть раз побывать в ситуации Саши? Когда не знаешь, как жить дальше, когда на твои вопросы нет ответов? Любовь, проблемы с родителями, поиски смысла - никто не говорит, что жизнь в вашем возрасте всегда легка. Но Саша, он был постарше вас, да вы его и не знали почти - ему вы приписываете, что у него якобы таких проблем не было. Ему - считаете вы - не хватило балла по немецкому и ррраз! он уже повис на ближайшем дереве! Нет, господа, так не пойдет! Особенно со мной.

Никто кроме вас не видит между моей оценкой и этим жутким горем никакой взаимосвязи. Обычно называют другие причины, а именно: отношения учеников между собой, друг к другу и друг с другом, которые вам может быть когда-то станут понятны. Я от имени всего учительского коллектива написал соболезнования Сашиным родителям, и оно не осталось без ответа. И тут появляетесь вы с вашими обвинениями! Ну что же вы! Да вас засмеют! Я должен извиниться. Я и извиниться, перед всеми учениками. За Сашину смерть. Что за сумасбродство! За что?!

После этого происшествия к нормальным отношениям уже не вернуться, кончено. Я не стану дожидаться возвращения директора Экнера, а обращусь в более высокие инстанции. Я призову на помощь юстицию, я... Я дам вам шанс. Последний шанс. Если вы не хотите, чтобы ваше поведение стало известно всем, чтобы вы вылетели из школы без абитуриентских экзаменов - тогда я, я, а не вы должен требовать извинений. Да, я жду от вас извинений. Не объяснения, не оправдания, это меня не интересует. Достаточно будет одной простой фразы. А потом я потребую, чтобы вы в полной мере продемонстрировали, что вновь способны усваивать материалы занятий. Иначе... Ваши извинения за подписью каждого. Чтобы завтра утром лежали у меня на столе.

4.

Кламм сидит за столом, листает книгу и ест яблоко. Из радиоприемника, стоящего перед ним, слышна классическая музыка. Время от времени он смеётся.

Так-то оно лучше, правда? Если подумать, что мы сейчас должны разбирать поминальную литургию матушки Гретхен... Ну вот, в понедельник она будет лежать у вас на партах.

Читает.

Ах, да, привет от директора Экнера. Его удачно прооперировали и совсем скоро он приступит к работе. Да, я навестил его в больнице. Я подумал, надо, наверно, чтобы кто-нибудь из коллег заглянул. Но он спал и я ушел. Я оставил ему хорошую книгу. Роман Хандке. Петера Хандке. Может быть, разберем его как-нибудь. Если вам понравится.

Читает. Откладывает книгу в сторону, выключает радио и достает тетрадь для заметок. Переводя глаза с одного ученика на другого, делает пометки в тетради. Иногда задерживает взгляд на одном из учеников и опять делает пометки.

Удивляюсь я вашему упрямству. Нет, в самом деле. Вы все напишете на нуль баллов, некоторые из вас провалят абитуриентские экзамены, я так решил, иначе не могу. За что вы боретесь? А другие ученики? За младших, чтобы им потом было лучше? Ах, знаете ли, им не так уж плохо приходится. С младшими классами у меня не бывает проблем, все начинается в самых старших. Вы боретесь так, вообще, за лучший мир, за новую школу? Да, это все мечты. Я тоже когда-то был молодым и могу сказать, что моим учителям нелегко со мной приходилось. Я протестовал, бунтовал, хотел головой пробить стену. Теперь я постарел, понятное дело, и взгляд на те вещи, которые никогда не изменишь, прояснился. Школа никогда не изменится. Потому что всегда будут существовать люди, которые знают больше, чем все остальные. Но иногда во мне просыпается ярость, и тогда мне больно видеть, как быстро приспосабливаются к существующим отношениям более молодые коллеги. Школа - кошмарный сон. Я вас отлично понимаю.

Включает радио. И опять выключает.

Я не знаю наверняка, вы действительно так рассержены? Может быть, вы просто ищете клапан и полагаете, что нашли его во мне. Как вы думаете, сколько тысяч марок тратит эта школа на то, чтобы вставить новые стёкла? Не только стёкла, сюда же отнесите разломанные стулья, и столы, и сожженные мусорные бачки, и вырванные из стен умывальные раковины. Я не верю, что мы, педагоги, - я подчеркиваю, что отношусь к ним - действительно нашли решение этой проблемы. Если же ваша война, как вы ее называете - является попыткой выразить свой гнев ненасильственным способом - тогда считайте, что вы заслужили мое признание и - да, мое уважение.

Хочет включить радио, но оставляет его выключенным.

Но сейчас вы в безвыходном положении. Вы не усваиваете материалы занятий, этому претит ваша гордость. Я мог бы выбить некоторых из вас - Ута, Мелани, Карстен - из вашей фронды, но мне не хочется. Я ценю вашу моральную решимость. И потому, как я вас понимаю и хочу вам помочь, предлагаю вам вот что. Я готов снизить требования по следующей контрольной работе. Я готов снизить их настолько, что каждый из вас с ней справится. По крайней мере пять баллов. Допустим, шесть.

Вы спрашиваете, почему он так поступает? Шесть пунктов, чудовищно. Если мы плохо напишем контрольную, он вынужден будет поставить нам плохие оценки, у него не будет выбора. Мы же в гимназии, на курсе углубленных знаний. Лучшие - этакий эталон, по нему все и будет определяться. Шесть баллов. Почему?

Вы боитесь. Ужасно боитесь, я это вижу. На следующей неделе вы будете писать по Гёте, адски трудная штука, стихи роятся в ваших головах, все путается. Я тоже когда-то был молодым. Я тоже писал по Гёте. Молодым я не мог себе представить что значит быть учителем. Я всегда думал, учитель никогда не ложится спать, он не пьёт не ест, а только сидит себе и ставит оценки. Теперь я знаю, что учителя тоже люди, со своими ошибками и слабостями, так же как вы. У вас тоже есть свои взлёты и падения, иногда ночью вы не спите и думаете, что сделали не так. Конечно, учитель в этом смысле ничего не может исправить, он должен оценивать ваши достижения, и на этом точка. Если бы он был виноват, да, виноват, было бы иначе. С чувством вины он мог бы жить дальше, он мог бы переработать его, сделать полезным в качестве положительного стимула. Но вот так?

Поэтому я очень благодарен вам за ваше письмо. Оно дает мне силы, чтобы заниматься своим делом дальше. Ибо теперь я могу сказать «нет». Я могу пойти к директору Экнеру и сказать: «Я не ставлю своим ученикам плохих оценок. Я уклоняюсь от этого. Я несу ответственность, и эта самая ответственность запрещает мне оценивать контрольную работу по..., ну скажем, ниже чем по семибалльной системе!» Думаете, я не смогу? Я смогу гораздо больше.

Директор Экнер - послушайте, пожалуйста, хорошенько, - всегда носит при себе браунинг. 9 миллиметров, 13-зарядный, во внутреннем кармане. Про это знаю только я. Вы понимаете? Я могу пойти к нему и сказать: «Послушайте, эти, на курсе углубленных знаний, в них бродит столько ненависти, что несколько мусорных бачков и умывальных раковин ничто по сравнению с ней, а уж ваш браунинг вам точно не поможет!»

Вы хотите победить в вашей войне, не так ли? Никто не начинает войну, не надеясь на победу. Но для этого вам нужно оружие. Завтра я принесу вам кое-что.

5.

Кламм заходит в класс с коробкой в руках.

Атаки против меня усиливаются. Я прохожу через ворота, а мои ученики больше не считают нужным здороваться со мной. Просто отворачиваются в сторону, словно не видя меня. Ну ладно, я тоже делаю вид, что их не вижу. Я иду через двор и слышу сверху свое имя. Два восьмиклассника сидят на дереве. У них петли на шее, и они дерзко смеются мне в лицо.

Я захожу в учительскую. Дипломатическая арена, приветствую своих коллег, желаю им доброго утра, коллеги приветствуют меня. Я наливаю себе чашку кофе и шучу с практиканткой. Но когда я прохожу к своему месту, мои коллеги отстраняются от меня, немного, совсем чуть-чуть, словно от меня плохо пахнет или я болен. Я веселюсь и придвигаюсь к ним поближе, но тоже совсем немного, словно случайно. И самое смешное в том, что при этом они продолжают разговаривать, понимаете? Делают вид, что все эти отодвигания и придвигания - самая нормальная вещь на свете. Я двигаюсь туда-сюда, приятно улыбаюсь, если мои коллеги меняют место, и в конце концов остаюсь один за совершенно свободным столом.

Я веду урок, мои ученики внимательно слушают и записывают. Время от времени кто-то из них поднимает руку и задает вопрос, направленный на то, чтобы меня уничтожить. «Когда Штифтер написал «На закате лета»? «Назовите нескольких типичных представителей плутовского романа». Но я подготовился. Я готов ко всем вопросам на свете, я же - черт подери! - лучший учитель немецкого, таких в этой школе никогда не было! «Накануне лета» выходил в трех томах в 1857 году. Уже в конце 40-ых годов Штифтер создал в набросках рассказ под названием «Гофмастер», от которого сохранились фрагменты.» «Из под пера Йохана Бера, Кристиана Ройтера, Якоба Кристофеля фон Гриммельсхаузена в 17 веке вышли первые значительные плутовские романы. В 1834 году вместе с образом из произведения Генриха Гейне «Из воспоминаний господина фон Шнабелевопски» плут вернулся в немецкую литературу. Структуры, подобные плутовскому роману, вы найдете в 20 веке у Томаса Манна и Гюнтера Грасса.» Ученики замечают, что я не даю им себя уничтожить, и перестают задавать вопросы. А потом я иду к вам и знаю, что я среди друзей.

Вчера я вам кое-что пообещал. Помните?

Достает из коробки папки и скоросшиватели.

Скоро мне придется арендовать еще один подвал. Если каждый год начинать заново - для каждого учителя одна папка, для каждого ученика - скоросшиватель - с течением времени кое-что поднабирается, можете себе представить.

Открывает несколько папок.

Вот, Ута, про Вас: «Невзрачная маленькая девочка, брызгает слюной, когда говорит, да и вообще ей нелегко придется в жизни.» Тогда Вы были в пятом классе. Между тем Вы тщательно работали над собой, и это, разумеется, зафиксировано. Марк: «После четвертого урока успех у Мелани. Для поцелуя встает на цыпочки и при этом потеет.» Это ведь было совсем недавно.

Вы спросите, что все это значит? Тогда послушайте вот это: «Стоит возле забора и мочится. Подхожу и требую отчета. Изумлен, но брюки не застегивает. Говорю, чтобы пользовался туалетом. Смеется и опять мочится. Говорю, что пойду к директору Экнеру. Заканчивает мочиться, застегивает брюки и говорит, что у меня нет никаких доказательств.» Отгадайте, кто это? Ну? Мой коллега господин Веллердиек. После урока физкультуры на улице он никогда не пользуется туалетом. Думает, что его никто не видит, но у меня тут заметки за последние восемь лет. Или вот: «Ставит сломанный диапроектор на полку. Говорю, Вы должны заполнить ходатайство, проектор сам собой не починится. Говорит, что именно у нее он всегда ломается, ей очень жаль, может быть, я позабочусь о починке проектора? Говорю, что преподаю немецкий, мне не нужен диапроектор, кроме того, не я его сломал. Говорит, если мне не нужен проектор, тогда это меня не касается.» Догадались? Моя коллега госпожа Нойхаус.

Вы говорите о войне? А я веду ее вот уже 30 лет подряд, и с каждым годом становится все хуже. В учительской мне часто приходится брать себя в руки, чтобы не опрокинуть коллегам на голову полный кофейник. И когда вчера госпожа Нойхаус попалась мне на глаза, а провод от проектора волочился позади нее, как это всегда бывает, уже целых 14 лет, я был готов удушить ее этим проводом. Почему? Потому что она пытается завоевать любовь у своих учеников. Но учителю нельзя быть любимым! Хороший учитель, который хочет научить своих учеников чему-либо, должен их чеканить и формовать, но никакой ученик не даст добровольно себя чеканить и формовать, даже хороший, а если и даст, то тогда учитель уже проиграл, потому что тогда ученик диктует, что, куда и зачем. Школа - это принуждение. Так всегда было, так всегда будет, и учителя и ученики сосуществуют благодаря этому принуждению. Я всегда надеялся, что кто-нибудь когда-нибудь это поймёт. Я надеялся, что получу письмо от какого-нибудь бывшего ученика: «Господин Кламм, Вы всё делали правильно.» Вот вам весёлое: я никогда не получал такого письма. Ни разу! Ну ладно, оставим это. Вы познали истину, только вы. И за это я сделаю вас сильными.

Против меня развивается непонятная инициатива. Группа молодых коллег договорилась с директором Экнером о встрече. Может быть, и не из-за меня. Должно быть нет. В понедельник директор Экнер будет опять у себя в кабинете, а на вторник назначена эта встреча. Подобная спешка служит предостережением, поэтому следует всегда быть начеку. Я приду на эту встречу. Я выложу на стол стопку прекрасных контрольных работ, ваших работ, и с наслаждением буду наблюдать, как совместная стратегия уничтожения моих врагов рассыплется в прах. «А-а-а...» -услышу я слова директора Экнера. - «Господин Кламм ставит хорошие оценки. Мда, в таком случае я не вижу оснований для его увольнения.» Ха, как им будет стыдно! Это меня вполне устроит.

Они для меня не опасны, да и у директора есть браунинг на всякий случай. Но я еще не закончил. Они уже в нокауте, но счет еще не пошел. «Вы заходите в класс, - скажу я. - И пренебрежение ударяет в вас словно ледяной ветер. Вам знакомо это чувство? Вы стоите перед учениками, пытаетесь как-то продвинуться сквозь урок, но ученики не хотят, все как один, они смотрят на часы, все снова и снова, они высчитывают минуты. И когда наконец раздается звонок, весь класс выдыхает, вы уходите и слышите, как ученики за вашей спиной разговаривают и смеются и опять оживают. Вам знакомо это чувство?! Нет?! Тогда приходите на мой курс углубленных знаний, там вас поджидает ненависть!» А Веллердиеку я скажу: «А-а-а, господин Веллердиек, а где вы были вчера утром после урока физкультуры на улице? Или давайте я задам вопрос иначе: Как выглядит школьный туалет изнутри?»

Я с удовольствием приглашу вас к себе. Я покажу вам подвал, все бумаги, чтобы вы немного вошли в курс дела. Могу заварить чай, кофе и испечь торт. Я знаю, вы ученики, у вас много дел, день после школы забит всякими обязанностями. И все-таки: если хотите, заходите. Буду рад.

6.

Кламм с перебинтованным лбом.

Извините, пожалуйста, я упал. Ничего страшного, просто когда я брился, внезапно потерял равновесие и ударился лбом о раковину. Понятия не имею, как так получилось, со мной подобного никогда не было.

Не знаю, сколько я так пролежал. Двигаться не мог, только чувствовал, как из головы медленно сочится кровь. В такие моменты появляется особенный, абсолютно беспричинный страх за свое существование. Кто будет меня искать, спросил я у себя. Директор Экнер не будет, он болен и у него полно других забот, мои коллеги и не подумают, а мои ученики? Ну уж, они-то будут рады паре свободных часов.

Кровь все текла, на полу уже образовалась лужица, и я начал скорее от скуки, окунать в нее палец и писать внизу на унитазе отдельные слова. «Дерево» написал я, или «точка», то, что как раз пришло мне в голову. У меня даже возникла мысль в виде одной очень остроумной сентенции про жизнь, но она не поместилась бы на стенке унитаза. Если бы я как-то подвинулся, повернулся, тогда бы смог писать на стене, но положение было таково, что оставался только унитаз, а на нем место для трех-четырех слов, не больше.

Это означало, что надо подумать, отделить существенное от банального, зафиксировать истину. Три слова. Тут приполз таракан и принялся за мою кровь. «Убирайся, это моя кровь, кроме того она нужна мне для письма.» Но он опять приполз, я услышал его чавканье. Я попытался поймать его, но он увернулся, я зажал его между пальцами, но не смог раздавить, у него оказался слишком крепкий панцирь. Я прижался подбородком к полу и высунул язык. Он, дурак, попался на удочку. Мне оставалось только втянуть его в рот и разжевать.

При этом у меня появилось приятное чувство невероятного благоговения, и я задумался, откуда оно. Верно - такое же благоговение я испытываю, когда объясняю что-либо своим ученикам. Это называется педагогическим эросом. Спросите какого-нибудь учителя, все равно какого, можно молодого, можно даже из начальной школы, ощущает ли он педагогический эрос, разумеется, да! А почему? Потому что учителя не могут выиграть войну! Войну против варварства, которое излучают прыщавые физиономии и пубертатные тела. Оружие ржавеет, учителя стареют и устают, а их враги с каждым новым учебным годом получают подкрепление. Мы убиваем не очень многих. Но если вдруг вот молодой человек лежит с переломанной шеей, и учитель больше не испытывает педагогического эроса, этого благоговения как при разжевывании таракана, тогда ему надо прекращать, немедленно, уходить на пенсию досрочно, иначе он спятит, или пусть застрелится на месте.

Я смотрю на унитаз. И тут меня осеняет. Три слова. Почему я не увидел их сразу? Я пишу истину, квинтэссенцию, на оставшемся свободном месте: «Учителя - это убийцы.» Я протираю стенку унитаза до блеска и пишу еще раз с восклицательным знаком: «Учителя - это убийцы!» Вы не поверите, какую силу придает такая простая истина. Я поворачиваюсь, пишу на стене «Учителя - это убийцы, учителя - это убийцы...» Я пишу на стене все выше и выше, я полностью исписываю всю ванную. Мне приходится расцарапывать свою рану, потому что нужна свежая кровь: «Учителя - это убийцы, учителя - это убийцы.»

А теперь умереть, думаю я. Все сказано, больше ничего не будет. Но тут я вспоминаю про своего соседа. Если он меня обнаружит, то сначала примется за уборку ванной комнаты. Такой уж он человек, убогий, все в доме его жалеют. Он будет мыть ванную, как одержимый, а начнет наверняка с унитаза. Но ведь надо, чтобы вы узнали! Итак, я одеваюсь, перевязываю голову, быстренько вливаю в себя бутылку пива - и вот я перед вами.

7.

На улице бушует гроза. Кламм стоит у окна.

Пятистопный ямб, свободный от рифмы, затем стихотворение-мадригал, зарифмованное. Великолепная текстура обнаженной рифмы, фразы созерцательно-научного мышления... Что за непогода. Уже половину школьного двора залило. Ах, напишите просто что-нибудь о природе, у Гёте это всегда к месту.

Там внизу идет мой коллега, господин Кёллер. Если бы я сейчас открыл окно, то запросто мог бы плюнуть прямо на его ушанку. Да ладно, он все равно ничего не заметит.

Замечания Экермана относятся, разумеется, к произведению Гёте как целому. Но вы можете выбрать для себя самые интересные моменты, а я сложу их вместе, какая мне разница.

Гремит гром.

Да, кстати, директор Экнер опять на работе. Выглядит вполне живым, это меня изумило. А вам известно, что браунинг он носит исключительно благодаря мне? Он спросил меня на последнем школьном вечере, браунинг, 9 миллиметров, тринадцатизарядный, ему продадут задешево. Почему нет, сказал я, насилие в школе, никогда не знаешь заранее. А когда он у него появился, мы встретились ночью в той части школьного двора, где курят, и устроили многочасовую тренировку.

Гремит гром.

О боже, какой шум. Ой, гляньте-ка! Полюбуйтесь-ка, ну... смотрите, смотрите... Кристиан Генц и моя коллега, госпожа Нойхаус! Так я и знал, что между ними что-то есть!

Вынимает записную книжку, смотрит на часы и делает пометку.

Боже всемогущий, мальчишка-то в десятом классе. В самом деле, говорю я себе, есть ли у госпожи Нойхаус предел по малолетним? Идут себе за ручку под дождиком. А она держит над головой диапроектор...

Третий вопрос, разумеется, вопрос добычи. Надеюсь, вы это отметили? В противном случае вы истолкуете это просто риторически, в более серьезном случае я вседа смогу это оправдать.

Я знаю, что вы все хорошо пишете контрольные работы, большую часть из них даже очень хорошо. Поскольку каждая система имеет свои ценности, свой стимул, без которого все распадется. В школе таким стимулом являются оценки. Учитель, который ставит положительные оценки, святой. Ученики его на руках носят, родители на него молятся, и он может позволить себе все. Ученик, получающий хорошие оценки, неприступная крепость. Никакой учитель не пойдет на то, чтобы поставить ученику плохую оценку, если остальные коллеги ставят ему только хорошие. Если ученик достаточно хорош, его работы больше не проверяют, он получает автоматом свои 15 баллов. Вам я поставлю лучшие оценки в мире, я сделаю вас неуязвимыми!

Гремит гром.

Четвертый вопрос подразумевает, конечно, дуализм Фауста и Мефистофеля, пакт в его собственном смысле, образованный из контекста добра и зла, но и кровь, кровь как... Ах, напишите просто, как вам хочется, без обиняков. Я знаю, что вы имеете в виду совсем другое.

8.

Кламм с пачкой контрольных в руке. Он дрожит.

Вы так не считаете... Вы так не считаете, я же знал... Какой у вас план? Скажите и тогда... Вы хотите меня уничтожить. Пачкотня, возмутительные каракули... Вы что, хотите получить нуль баллов?! Хотите пойти к директору Экнеру: «Полюбуйтесь, он нам всем поставил Нуль, он сумасшедший!» Но этого вы не сделаете... Меня вы не запугаете, Вы - нееет!... Я... я сделю так, словно ничего было...

Берет первую контрольную.

Так, что у нас здесь? А-а-а, Мелани, цветочки-ягодки, очень мило. Что Вам за такое поставить? Пусть будут 10 баллов, все равно из Вас ничего не выйдет.

Ставит оценку и берет вторую контрольную.

Ута... А Вы знаете, что Вы мне никогда не нравились? Спросите у своих одноклассников, они тоже считают Вас дрянью. Плачьте, плачьте, только не наделайте в штанишки, как тогда в шестом классе... Пять баллов, и сделайте наконец что-нибудь с Вашим визгливым голоском.

Берет третью контрольную.

Йоханнес? На Вас мне совершенно наплевать, восемь баллов, мечтайте себе дальше. Поняли? Да я никому из вас спуску не дам!

Берет следующую контрольную.

Марк? Это вообще ничто, глупость, полная чушь! Вы бездарь, Марк, нуль баллов, неудовлетворительно!

Он комкает работу с желанием бросить ее Марку.

Это сделали Вы! Вы скомкали свою контрольную работу! Вам на все плевать, Вы усмехаетесь в никуда и путаетесь с девицами!! Но в следующем году, клянусь Вам, в следующем году Вы будете также висеть на дереве!! Простите... я.. я не хотел... Простите, подождите, пожалуйста...

Он пытается разгладить контрольную и исправить оценку. Но потом прекращает.

Знаете, что? На устном я Вам... Я пойду Вам навстречу, честное слово... Мы все уладим, я и Вы, как мужчина с мужчиной...

Берет следующую контрольную.

Карстен, мда. Это хорошо. Это очень хорошо. Вы, коротко и ясно... 15 баллов. Я ставлю Вам 15 баллов за эту работу и поздравляю Вас с Вашим результатом. 15 баллов, боже мой... А Вы и рады, не так ли?

9.

Подвыпивший Кламм сидит за столом. Перед ним бутылка со шнапсом и рюмка.

Никогда еще не пил прямо из бутылки. Никогда! И если однажды выйдет закон, предписывающий нам, учителям, ученикам, всем пить из бутылки, я этого не сделаю! Только не я!

Я вовсе не пьян. Эту бутылку, можете быть уверены, я опустошу за 10 минут. И после этого я все равно буду в состоянии проверить целую стопку контрольных. Правда в том, что я только так и делаю. Так я не подпускаю к себе все это дерьмо. И если потом у меня еще есть желание - только если оно есть - я звоню родителям двух-трех шестиклассников и говорю им, что очень обеспокоен. Да, я таков. А почему?

Да потому что мой коллега, господин Кёллер со своими подпевалами на пару курит марихуану!! Потому что панки хоронят на школьном дворе своих крыс!! Потому что Кристиан Генц трахается со своей биологичкой!!

Может быть, все не так. Может быть, я бы смог с этим жить дальше. Если бы я на моем месте сделал бы что-то такое, чтобы все вокруг не становилось все хуже и хуже. Если бы я мог не просто беспомощно наблюдать, как все погрязает в болоте. Но ведь это и значит выжить. Быть благодарным за каждый день, который сумел пережить. А вечером сидишь за бутылкой вина и стараешься не думать про завтрашний день. Тут звонят в дверь. Открываю, передо мной мой ученик. Курс углубленных знаний немецкого, год абитуриентских экзаменов. Я ему только что поставил 6 баллов. В моих бумагах стоит: 6 баллов за последний семестр, чтобы ему только-только выдержать экзамены. Одним баллом меньше - и все бы пропало. Он пришел, потому что завтра педсовет. Он бледен, его трясет от страха. Он хватает меня за руку и умоляет прибавить ему один балл, ради всего святого, только один балл, иначе он сведет счеты с жизнью. Он крепко держит мою руку. Я вырываюсь, смеюсь ему в лицо и захлопываю дверь. Я иду к своим бумагам, вычеркиваю шесть баллов и ставлю пять.

Пьет.

В тот вечер я выпил еще три бутылки, и с каждой мне становилось все лучше. Я вижу все четко и ясно. Я вижу Сашу висящим на дереве. И я знаю, что поступил правильно. Разумеется, вы можете сказать: одной абитурой больше одной меньше, скверный ученик, переломаны шейные позвонки, какое это имеет значение? Но я учитель, мне нужно уметь довольствоваться малым. Уже ничего не хочется менять, да и не получится, уже не хочется мстить, хочется просто, чтобы рядом был человек с твоими же идеалами. Он знает, что в жизни важно. Саша был таким человеком. Он умер во имя абитуры. Хотя ничто больше не имеет никакой ценности. Каждый дурак теперь делает абитуру, через десять лет вы сможете ею подтереться. Саша умер, потому что для него абитура еще что-то значила. Он был моим любимым учеником. Я любил его если хотите знать. Но он не справился с абитурой, и потому мертв. А я поэтому счастлив. Неужели вы не понимаете?

А-а-а, все равно ничего не понимаете. Глупое отродье, все как один, через 10 лет все равно будете безработными. Через 10 лет и гимназии здесь никакой не будет, а будет дом престарелых или бордель или то и другое одновременно. Потому что знания как такого больше не существует. Ничего нет такого, что бы учитель еще мог дать своим ученикам. Только информация, маленькие пёстрые кусочки, сжирающие мозг и оставляющие лишь радостное тупоумие. Через 10 лет и школ больше не будет. Абиутуру будут прописывать как больничный, университет будет для дураков, а 10-летние будут сидеть за компьютерами и править миром. И тогда вы вспомните меня. Вы будете рыдать и писать мне письма: «Господин Кламм, вы были правы!» Он ответа от меня не дождетесь. Ни на одно письмо!

Выпивает.

Я...я могу вас всех...Я могу стать самым любимым учителем школы. Я должен только... Ута, я не могу видеть вашей рожи, отвернитесь, а то меня сейчас стошнит! Хотите знать, что мы говорим о вас в учительской? Эх, Ута, голос полицейским свистком, лицо сковородой, сиськи утюгами!

Смеется и выпивает.

Самым любимым учителем... но знаете, что? Мне на это насрать. Сейчас вот допью бутылку и провалю вас всех по абитуре. И мне никто ничего не сделает! Ни ваши родители, ни директор Экнер...

Выпивает, встает, идет к окну.

Странно, обычно я могу выпить больше. Может, я сейчас не могу, потому что вы смотрите. Точно так же, как я не могу отлить, если кто-то стоит рядом. У Веллердиека с этим никаких проблем, как заструячит, не поверите. Вон он там стоит и учит метанию. Тоже судьба: преподавать метание.

Открывает окно и делает глубокий вдох.

Отсюда, сверху действительно можно контролировать весь двор. Как мне это раньше в голову не приходило? Если бы коллега Кёллер сейчас прошел под окном, я бы наблевал ему на ушанку.

Веллердиек!! Уберите руки!! То, что вы там делаете, какая же это вспомогательная поза?!

Извращенец грязный.

Член ему отрезать!!

Вы знаете, что на самом деле есть истина? И в определенной степени также моя проблема? Я - единственный, кто еще хоть что-то говорит. Другие боятся, директор Экнер держит их в ежовых рукавицах.

Экнер!! Старая развалина!! Выходите, если не боитесь!!

Учтите, скоро и до вас дело дойдет!! Вы все в моем списке!!

У меня такое настроение, что я мог бы про всю школу написать.

Выходите все!! Я объявляю войну!! Каждый против каждого, я хочу видеть мертвых!! А то утоплю вас всех в моей блевотине!!

А, да, что я еще хотел сказать: со мной вы не справитесь. Со мной нет. Я преподавал в те времена, когда вас еще и на свете-то не было. И я все еще буду преподавать, когда вы напрочь позабудете то, что чему я вас учил. Вот что я хотел сказать.

Его тошнит.

Экнер! Черт возьми, куда вы спрячетесь?! Я заблюю вам весь двор!! Я ВСЕМИРНЫЙ ПОТОП!!

Его тошнит.

Нойхаус!! Вылезайте из кустов, Вы, похотливая сволочь!! А где малыш Штехер? Вперед! Я хочу посмотреть, как вы ебетесь!

Его тошнит.

Я извиняюсь! Я очень извиняюсь перед уборщицами!! Это единственные, кто здесь хоть каким-то делом занимается!!

Его тошнит.

Я извиняюсь!! Я извиняюсь за то, что я - учитель!! Потому что я последний из тех, кто еще хоть что-то дает ученикам!! Я последний из учителей!!

Его тошнит.

Я извиняюсь за то, что я - убийца!! За то, что я съел таракана!! Я извиняюсь!!

Его тошнит.

Я извиняюсь!! Перед учителями!! Перед учениками!! Я извиняюсь за все!! Простите меня!! Простите меня!!

Вытирает рот и возвращается.

Так. Вы довольны?

10.

Да.

Возможно, вы уже знаете: это мой последний урок на неопределенное время. Вчера у меня был важный конструктивный разговор с директором Экнером. Он посоветовал мне согласиться на операцию почки, которую я откладываю уже несколько лет подряд. На время моего отсутствия меня будет замещать коллега Кёллер, он моложе, и опасность получить осложнение для него не так велика. Может быть, я больше не вернусь, кто знает. Бывшие районы ГДР, но и Семигорье, Банат... Там лихорадочно ищут пожилых опытных работников!

Я... я хотел бы вам кое-что рассказать. Мы уже скоро год как вместе. Марк, Мелани, Карстен... мы знавали друг друга еще на средней ступени, мы, если можно так выразиться, старые знакомые. Ута, у вас я как-то замещал учителя, в шестом классе, точно помню. На Вас было голубое вязаное платье. Но и остальные... Йоханнес, Ваша игра «Леон и Лена» мне очень понравилась, кажется, я Вам еще ни разу про это не говорил. Во всяком случае, ваши лица я помню. А здесь, в этих стенах мы провели много времени вместе. Для меня это были годы, как многие прежние, но для вас это был важный, едва ли не самый важный отрезок вашей жизни. Поверьте, ни один год не похож на другой, ни один ученик! Каждый заслуживает на свой непохожий манер внимания учителя и... да, его симпатии. Я очень старался, чтобы вы это почувствовали. Я старался быть нужным для вас, давать ответы на все ваши вопросы. И если вы не задавали вопросы, я все равно отвечал, это была моя обязанность. Иногда было никак не обойтись без порицаний и наказаний, пару раз они были необходимы, иначе не получалось. Но, пожалуйста, поверьте мне: именно поэтому я преследовал только одну цель: подготовить вас к жизни, которая лежала перед вами широко и открыто и о которой вы - простите, пожалуйста - еще очень-очень мало знали.

Вскоре все завершится. Вскоре наступит день, ваш великий день, который и для меня был великим. Празднично одетые, вы будете стоять на сцене аулы, сжимая в руках аттестаты. Возможно, не все надежды сбылись, зато другого было более чем достаточно. Хор будет петь, директор Экнер будет держать речь, и слезы в глазах родителей будут немного и моими слезами. Детьми вы пришли сюда, взрослыми уходите. И в каждом заключена моя часть, она будет жить в вас дальше и выйдет в большой мир. Поверьте, это моменты настоящего счастья. Моменты глубочайшей удовлетворенности, и потому профессия учителя, наверно, самая замечательная из всех. Для себя я другой не представляю. Разумеется, замечаешь несовершенства, и над чем можно было бы еще потрудиться, хочется задержать вас еще на годик, и еще, и еще - но ничего не получится. Ученики - это не собственность учителя! Я тоже считаю, что это правильно.

Последний урок - перед Рождеством, большими каникулами или долгой болезнью - должен быть чем-то особенным. Я долго думал над этим и уже почти отчаялся, но тут мне пришла одна идея.

Вынимает пистолет.

Браунинг. 9 миллиметров, 13-зарядный. Он наверняка его уже обыскался. Однако я подумал, это будет вам интересно: последний шаг, финал. Хотя - вероятно, вы уже давно этого ждали.

Поднимает пистолет. Замирает.

А я если бы я поставил ему баллом больше? Если бы он справился со своей абитурой и ничего бы не произошло? Нет. Нет, я не мог. Понимаете? Он не заслужил шести баллов, я не мог поступить иначе. Но если мы, вы и я, если мы представим себе, что мы никогда друг друга не видели, сделаем так, как будто я новичок в этой школе, да, я новый учитель, и это - мой первый урок - тогда мы сможем, пожалуй, совместными усилиями, здесь и сейчас, еще раз все начать сначала. Или нет? Вы будете задавать вопросы, я буду на них отвечать. Я дам вам всё, что вам потребуется знать в вашей жизни. Если хотите, записывайте, если нет, оставьте. А на следующем уроке мы продолжим.

Итак, откройте страницу 9, «Пролог на небе», Господь, небесные силы. Кто будет читать за Рафаила?

Конец

Speaking In Tongues Лавка Языков

Кай Хензель

Кламмова война

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

Speaking In Tongues
Лавка Языков