Speaking In Tongues
Лавка Языков

О БЕРЕНЕ И ЛЮТИЭН

ГЛАВА 19-ая КНИГИ «СИЛЬМАРИЛЛИОН»,

СОЧИНЕННОЙ ДЖОНОМ РОНАЛЬДОМ РУЭЛОМ ТОЛКИНОМ

И СОСТАВЛЕННОЙ СЫНОМ ЕГО КРИСТОФЕРОМ

Перевел М.Немцов

J.R.R.Tolkien. The Silmarillion. Edited by Christopher Tolkien.

Среди сказаний, дошедших до нас из тьмы тех дней, сказаний о горестях и бедствиях, есть, однако, и такие, в самом плаче которых -- радость, а под сенью смерти -- свет негасимый. Из этих историй самая прекрасная до сих пор касается слуха Эльфов -- сказание о Берене и Лютиэн. О жизни их сложено Лэ о Леитиан, Песнь Освобождения от Уз, -- самая долгая песнь из всех, кроме той единственной песни о делах мира старинных; здесь же сказание это повторяется и в немногих словах, и без пения.

Рассказывают, что Барахир не желал покидать Дортонион, и Моргот травил там его до самой смерти, пока не осталось у него всего двенадцать спутников. Лес Дортониона взбирался тогда к югу до горных пустошей; а к востоку от тех нагорий лежало озеро, Тарн Аэлуин, с зарослями дикого вереска вокруг; и земля вся эта была нехоженной и невозделанной, ибо даже в дни Долгого Мира никто не селился там. Однако, воды Тарн Аэлуин держались в почитании, ибо были ясными и голубыми днем, а в ночи зеркалом звезд были; и говорили, будто сама Мелиан считала эту воду священной в дни старины. Сюда-то Барахир со своими изгнанниками и отступил, и здесь устроил себе убежище, и Моргот не мог обнаружить его. Но слухи о деяниях Барахира и спутников его пошли по всей земле вширь и вглубь, и Моргот приказал Саурону найти их и уничтожить.

Был тогда среди спутников Барахира Горлим, сын Ангрима. Жену его звали Эилинел, и великой была их любовь, пока зло не пришло. Горлим, вернувшись с войны на границах, нашел дом свой разграбленным и покинутым, жены же своей не нашел вовсе; а убита она или угнана в полон, не ведал. Тогда ушел он к Барахиру, и изо всех его спутников стал самым яростным и отчаянным; но сомнение грызло сердце его: думал он, что, быть может, Эилинел и не умерла. Временами, тайно и один, уходил он и навещал дом свой, как и прежде стоявший средь полей и лесов, которыми когда-то владел он; и стало известно это слугам Моргота.

Как-то осенью пришел он в вечерних сумерках и увидал, как подумалось ему, свет в окошке; приблизившись осторожно, он заглянул внутрь. Там узрел он Эилинел, и лицо ее было измождено скорбью и голодом, и показалось ему, что слышит ее голос: жаловалась она, что покинул он ее. Но только вскричал он криком, как задуло огонь налетевшим ветром; волки завыли, и на своих плечах вдруг ощутил он тяжелые лапы сауроновых охотников. Так пойман был Горлим; и, уведши его в свой лагерь, мучили они его, желая выведать тайные места Барахира и все его потайные пути. Но ни слова не вымолвил Горлим. Тогда они посулили освободить его и соединить с Эилинел, если уступит он; и, измученный под конец болью, поддался он их уговорам. Тогда привели его и поставили прямо пред ужасным Сауроном; и Саурон сказал: «Вот слышу я, что ты согласен на мену со мною. Какова твоя цена?»

И Горлим ответил, что должен он снова найти Эилинел и выйти вместе с нею на волю, ибо думал, что и Эилинел захвачена в плен вместе с ним.

Тогда Саурон улыбнулся, говоря: «Невелика цена для такого предательства. Так тому и быть. Говори!»

Горлим и хотел уже было отступиться, да глаза Саурона лишили его мужества, и рассказал он, наконец, все, что знал сам. Рассмеялся тогда Саурон; и высмеял он Горлима, и открыл ему, что видел тот всего лишь призрак, колдовством созданный, чтобы заманить его в ловушку; ибо Эилинел давно уж умерла. «Тем не менее, я исполню твою молитву,» -- сказал Саурон, -- «и ты отправишься к Эилинел, и будешь отпущен на волю с моей службы.» После чего подверг он его мучительной смерти.

Таким вот образом убежище Барахира было открыто, и Моргот набросил на него свою сеть; и Орки, пришедшие в тихие часы перед рассветом, застали врасплох Людей Дортониона и убили всех, кроме одного. Ибо Берена, сына Барахира, отец отправил с опасным поручением разведать пути Врага, и он был далеко от убежища, когда его захватили. Но когда спал он, заночевав в лесу, приснилось ему, что птицы-могильщики, будто листья густо усыпали нагие ветви деревьев вокруг озера, и кровь стекала с их клювов. Потом увидел Берен во сне своем фигуру, шедшую к нему по водам озера, и был это призрак Горлима; и заговорил призрак с ним, открыв свое предательство и смерть свою, и просил он Берена поспешить, дабы предупредить отца.

Тогда Берен проснулся и поспешил сквозь ночь, и на второе утро вернулся к убежищу изгнанников. Но пока подходил он ближе, птицы-могильщики поднялись с земли, и расселись по черным ольховым деревьям у Тарн Аэлуин, и закаркали в насмешку.

Похоронил Берен кости отца своего, и поднял над ними могильник из валунов, и поклялся на нем клятвой отмщения. И потому бросился он сначала в погоню за Орками, что убили отца его с родичами, и к ночи нашел их лагерь у Источника Ривила над Изгородью Сереха: и, будучи искусным в лесной жизни, подошел он к их костру незамеченным. Там хвастался их командир своими подвигами, и размахивал он рукой Барахира, которую отрезал, дабы доказать Саурону, что задание его выполнено; и кольцо Фелагунда было на той руке. И тогда выскочил Берен из-за скалы, и убил командира, и, взяв руку и кольцо, бежал он, хранимый судьбой; ибо Орки были в смятении, и стрелы их летели без цели.

И после этого Берен еще четыре года скитался в Дортонионе изгнанником-одиночкой; но стал он другом птиц и зверей, и они помогали ему и не предавали его, и с того времени больше не ел он никакого мяса и не убивал ничего живого, что не стояло на службе у Моргота. Не страшился он смерти, а одного лишь полона боялся, и, будучи отважным и отчаянным, избежал он и смерти, и уз; и о подвигах одинокой дерзости, совершенных им, громкая слава пошла по всему Белерианду, и рассказ о них докатился аж до самого Дориата. И в конце концов Моргот назначил цену за его голову, не меньшую, чем цена за голову Фингона, Высшего Короля Нолдора; но Орки бежали, заслышав о его приближении, а вовсе не искали встречи с ним. Поэтому послали армию против него под предводительством Саурона; а Саурон взял с собой оборотней -- жестоких зверей, в тела которых, как в тюрьму, заключены были ужасные духи.

Вся земля эта наполнилась теперь злом, и все чистое ушло из нее; и Берена заставила нужда, столь тяжкая, что должен был он бежать из Дортониона. Во время зимнее и снежное покинул он землю эту и могилу своего отца и, взобравшись в высокую область Горгорота, Гор Ужаса, разглядел он вдали землю Дориата. И там запало ему в сердце, что спустится он в Спрятанное Королевство, куда нога смертного еще не ступала.

Ужасным было его путешествие на юг. Круты утесы Эред Горгорот, а у их подножий простирались тени, брошенные туда еще до восхода Луны. За ними лежала глушь Дунгортеба, где колдовские чары Саурона и власть Мелиан вместе столкнулись, и где бродили ужас и безумие. Там обитали жестокие пауки, порожденные Унголиант, сплетавшие свои невидимые сети, опутывавшие все живое; и чудовища скитались там -- те, что рождены в долгую тьму, еще до Солнца, -- и молчаливо охотились, выбирая жертву многими глазами своими. И не было пищи в этой одержимой земле ни для Эльфа, ни для Человека, а смерть лишь одна. Путешествие это не числится наименьшим из великих подвигов Берена, но ни с кем не говорил он после о нем, дабы ужас не возвратился в его разум; и никто не знает, как нашел он дорогу и вернулся к границам Дориата теми тропами, по которым ни Человек, ни Эльф после него не смели пройти. И он прошел сквозь чары, что Мелиан сплела вокруг королевства Тингола, как она сама и предсказывала; ибо великий рок лежал на плечах его.

И повествуется в Лэ о Леитиан, что Берен вступил в Дориат, спотыкаясь, седой и согбенный, словно бы многими годами скорбей, -- столь тяжела была мука его дороги. Но, блуждая в летних лесах Нелдорета, набрел он в вечерний час под восходившею Луною на Лютиэн, дочь Тингола и Мелиан, когда танцевала та на неувядающей траве полян у Эсгалдуина. Тогда вся память о боли покинула его, и поддался он очарованию; ибо была Лютиэн прекраснейшей из всех Детей Илуватара. Голубыми были одежды ее, словно безоблачное небо, а ее глаза -- серыми, как вечер, пронизанный светом звезд; покрывало ее было заткано золотыми цветами, волосы же -- темны, словно тени сумерек. Как свет на листьях деревьев, как голос чистых вод, как звезды, сверкающие над туманами мира, -- вот какой была слава ее и ее красота; и в лице ее был сияющий свет.

Но исчезла она из взора его; и онемел он, точно околдованный, и блуждал долго в лесах, дикий и пугливый, будто зверь, все ища ее. В сердце своем он звал ее Тинувиэль, что означает Соловей, «дитя сумерек» на языке Серых Эльфов, ибо не знал он другого имени ее. И видел он ее в далеком листопаде в пору осени, а зимой -- как звезду на холме, но цепью сковало ему члены.

И вот пришло время предрассветное на пороге весны, и Лютиэн танцевала на зеленом холме; как вдруг запела она. Чудесной была ее песня, проникала в самое сердце, -- как песня жаворонка, что поднимается от врат ночи и изливает голос свой среди умирающих звезд, уже завидев солнце за стенами мира; и песня Лютиэн отомкнула запоры зимы, и заговорила замерзшая вода, и цветы взрасли на холодной земле там, где ступила она.

Тогда чары молчанья пали с Берена, и позвал он ее, вскричав: Тинувиэль; и в лесах эхом отозвалось это имя. И тогда остановилась она в удивлении и не бежала от него больше, и Берен подошел к ней. Но только взглянула она на него, как рок настиг ее, и полюбила его она; и все же выскользнула из его рук и исчезла из виду, лишь день начал пробиваться. И после Берен лег на землю в забытьи, будто пораженный блаженством и скорбью сразу; и погрузился он в сон, словно в пропасть тени, и, проснувшись, стал холоден, как камень, и сердце его было опустошено и брошено. И, блуждая разумом, шарил он вокруг подобно тому, как пораженный внезапной слепотой пытается нащупать руками исчезнувший свет. И так вот -- муками -- начал он расплачиваться за судьбу, возложенную на него; и в эту судьбу его Лютиэн была поймана, и, бессмертная, разделила смертность его, и, свободная, надела его цепь; и ее мука была больше, чем кто-либо из Элдалие когда-либо знал.

Уже не надеялся он, но она вернулась к нему туда, где сидел он во тьме, и тогда-то, в Спрятанном Королевстве, вложила она свою руку в его ладонь. После этого часто приходила она к нему, и тайно бродили они вместе по лесам с весны и до лета; и ни у кого больше из Детей Илуватара не было радости столь великой, хоть время и коротко было.

Однако Даэрон-менестрель тоже любил Лютиэн, и вызнал он про их встречи с Береном, и предал их Тинголу. Преисполнился тогда гнева Король, ибо Лютиэн любил он больше всего на свете, ставя ее гораздо выше всех принцев Эльфийских; смертного же Человека не брал он к себе даже на службу. Поэтому говорил он в печали и изумлении с Лютиэн; но не открывала она ничего, пока он не дал ей клятву, что не станет ни убивать Берена, ни заключать его в тюрьму. Но послал он слуг своих возложить на него руки и привести его в Менегрот как злодея; Лютиэн же, упредив их, сама привела Берена к трону Тингола, словно был он почетным гостем.

Тогда Тингол взглянул на Берена в презрении и гневе; Мелиан же молчала. «Кто ты такой, -- спросил Король, -- что приходишь сюда как вор и незваным осмеливаешься приближаться к моему трону?»

Берен же, исполненный ужаса, ибо великолепие Менегрота и величие Тингола были и впрямь велики, не ответил ничего. Поэтому Лютиэн заговорила и сказала: «Он -- Берен, сын Барахира, повелителъ людей, могущественный враг Моргота. Рассказ о делах его песней стал даже среди Эльфов.»

«Пусть Берен говорит! -- сказал Тингол. -- Чего желаешь ты здесь, несчастный смертный, и по какой причине покинул ты землю свою, чтобы войти в эту, -- запрещенную таким, как ты? Можешь ли ты привести мне причину, по которой моя власть не может быть возложена тяжелым наказанием за дерзость твою и безрассудство?»

Тогда Берен, подняв взор, увидел глаза Лютиэн, и взгляд его упал также на лицо Мелиан, и показалось ему, что слова вложены в его уста. Страх оставил его, а гордость старейшего дома Людей вернулась; и сказал он: «Судьба моя, О Король, привела меня сюда сквозь опасности, которые лишь немногие из Эльфов осмелятся преодолеть. И здесь я нашел то, что и взаправду не искал, но, найдя, буду хранить вечно. Ибо это выше всего золота и серебра и за пределами всех драгоценностей. Ни скала, ни сталь, ни костры Моргота, ни все силы Эльфийских королевств не остановят меня перед сокровищем, которого желаю я. Ибо Лютиэн, дочь твоя, -- прекраснейшая из всех Детей Мира.»

Молчание опустилось тогда на зал, поскольку те, кто стояли там, изумлены были и испуганы, и думали они, что Берен будет немедля убит. Тингол же медленно промолвил: «Смерть заслужил ты для себя этими словами; и смерть внезапную отыщешь ты, дабы не думал, что клятву я дал в спешке; смерть, от которой отвращаюсь я, о низкорожденный смертный, в царстве Моргота научившийся шнырять подобно его шпионам и рабам.»

Тогда Берен ответил: «Смертью ты можешь оделить меня, заслуженной или же нет; но имен я не приму от тебя -- ни низкорожденного, ни шпиона, ни раба. Клянусь кольцом Фелагунда, которое дал он Барахиру, отцу моему, на северном поле брани, дом мой не заслужил таких имен ни от одного Эльфа, будь он хоть королем, хоть нет.»

Гордыми были его слова, и взоры все упали на кольцо; ибо поднял он его высоко, и сверкнули в нем зеленые камни, изработанные Нолдором в Валиноре. А было это кольцо подобием двух змиев, чьими глазами изумруды были, а головы встречались под короной из золотых цветов, которую одна змея поддерживала, а другая пожирала; было это знаком Финарфина и его дома. Тогда Мелиан нагнулась к Тинголу и шепотом дала ему совет, дабы остудил он свой гнев. «Ибо не тобой, -- сказала она, -- Берен будет убит; и далеко и свободно поведет его в конце концов судьба его, и все же переплетена она с твоею. Остерегись же!»

Но Тингол взглянул в молчании на Лютиэн; и подумал он сердцем своим: «Несчастные Люди, дети мелких царьков и королей на миг, могут ли такие, как они, возложить на тебя руки и остаться после этого в живых?» Потом, нарушив молчание, сказал он: «Я вижу кольцо, сын Барахира, и понимаю я, что ты горд и считаешь себя могущественным. Но дела отца, если бы даже и мне служил он, не годятся, чтобы завоевать дочь Тингола и Мелиан. Внемли же! Я тоже желаю сокровища, взять которое нелегко. Ибо и скала, и сталь, и костры Моргота хранят драгоценность, владеть которой я желаю наперекор всем силам Эльфийских королевств. Но слышу я, что такие запоры не страшат тебя. Пусть же тогда все будет по-твоему! Принеси мне в своей руке Сильмарил из короны Моргота; и тогда, если она того пожелает, Лютиэн сможет вложить свою руку в твою. Тогда лишь станет твоей моя драгоценность; и хотя судьба всей Арды заключена в Сильмарилах, ты все же сочтешь меня щедрым.»

Так сам выковал он страшный рок Дориата и поработил себя проклятием Мандоса. И тем, кто слышал слова эти, стало ясно, что Тингол прибережет свою клятву и все ж отправит Берена на смерть; ибо знали они, что перед тем, как Осаду прорвали, всей силе Нолдора не удалось даже издалека увидеть сияние Сильмарилов Феанора. Ибо были они вправлены в Железную Корону, и берегли их в Ангбанде превыше всех сокровищ; и Балроги были вокруг них, и мечи бесчисленные, и решетки крепкие, и стены неприступные, и всё темное величие Моргота.

Но рассмеялся Берен. «За невеликую же цену, -- ответил он, -- продают Короли Эльфов своих дочерей: за драгоценные камни, да за то, что создано ремеслом. Но если такова твоя воля, Тингол, то я ее исполню. И когда мы встретимся вновь, рука моя будет держать Сильмарил из Железной Короны; ибо ты не в последний раз смотришь на Берена, сына Барахира.»

Потом он взглянул в глаза Мелиан, которая безмолвствовала; и попрощался с Лютиэн Тинувиэль,и, склонившись перед Тинголом и Мелиан, отстранил он стражей вокруг себя и покинул Менегрот один.

Тогда, наконец, Мелиан заговорила и сказала она Тинголу: «О Король, хитрый совет ты дал. Но если глаза мои не утратили зрения, исполнит Берен задание или нет, -- любой исход будет для тебя недобрым. Ибо обрек ты или дочь свою, или же самого себя. И теперь вовлечен Дориат в судьбу более могущественного царства.»

Но Тингол ответил: «Не продаю я ни Эльфам, ни Людям тех, кого люблю и кем дорожу превыше всех сокровищ. И существуй надежда или опасение, что Берен когда-нибудь вернется в Менегрот живым, не видеть ему впредь света небесного, хотя и дал я в этом клятву.»

Лютиэн же молчала, и с того часа не пела она больше в Дориате. Мрачная тишина нависла над лесами, и тени стали длиннее в королевстве Тингола.

Повествуется в Лэ о Леитиан, что Берен прошел через Дориат беспрепятственно и вышел, в конце концов, к краю Сумеречных Озер и к Изгородям Сириона; и, оставив землю Тингола, поднялся на холмы, что над Водопадами Сириона, где река ныряет под землю с превеликим шумом. Оттуда он бросил взгляд на запад и сквозь туман и дожди, что лежали на тех холмах, увидел Талат Дирнен, Охраненную Равнину, простиравшуюся между Сирионом и Нарогом; а дальше различил он нагорья Таур-эн-Фарот, что высились над Нарготрондом. И в отчаяньи, без надежды и без совета, обратил он туда стопы свои.

По всей этой равнине Эльфы Нарготронда несли беспрестанную стражу; каждый холм на ее границах был увенчан скрытой башней, а по всем ее лесам и полям были тайно и весьма искусно рассыпаны лучники. Стрелы их были уверенны и смертельны, и ничто не могло прокрасться там вопреки их воле. Поэтому не успел Берен ступить на дорогу, как они уже знали о нем, и смерть его была близка. Но, зная об опасности этой, он все время держал в высоко поднятой руке кольцо Фелагунда; и, хотя он не видел ни одного живого существа из-за скрытности охотников, чувствовал он, что за ним следят, и часто провозглашал: «Я Берен, сын Барахира, друга Фелагунда. Отведите меня к Королю!»

Поэтому охотники не убили его, а, собравшись, преградили путь и приказали остановиться. Но, увидев кольцо, склонились пред ним, хотя недобро выглядел он: дик и изможден дорогой; и повели они его на север и на запад, передвигаясь ночами, дабы тропы их не стали известны. Ибо в то время не было там ни брода, ни моста через поток Нарога перед вратами Нарготронда; но дальше, к северу, там, где с Нарогом сливался Гинглит, течение было слабее, и, пересекши реку там и снова повернув на юг, Эльфы при свете луны привели Берена к темным вратам своих тайных залов.

Так Берен предстал перед Королем Финродом Фелагундом; и Фелагунд узнал его, не нуждаясь ни в каком кольце, чтобы вспомнить родственника Беора и Барахира. За закрытыми дверьми сели они, и Берен рассказал о смерти Барахира и обо всем, что постигло его в Дориате; и плакал он, вспоминая Лютиэн и радость их совместную. Фелагунд же слушал рассказ этот в удивлении и неспокойствии; и знал он, что клятва, которую дал он, обернулась на него за его же смертью, как и предсказывал он задолго до этого Галадриэли. И говорил он тогда с Береном в тяжести сердечной. «Ясно, что Тингол желает твоей смерти; но мнится мне, что путь рока этот ведет дальше его цели, и что Клятва Феанора в этом действует вновь. Ибо Сильмарилы закляты клятвой ненависти, и даже тот, кто лишь поименует их в желании, пробуждает силу великую от тяжелого сна; и сыны Феанора лучше руинами положат все Эльфийские королевства, чем потерпят, что кто-либо, кроме них самих, завоюет Сильмарил или завладеет им, ибо Клятва движет ими. И теперь вот Келегорм и Куруфин обитают в залах моих; и, хоть я, сын Финарфина, -- Король, они завоевали большую власть во владениях моих и возглавляют множество своих собственных людей. В каждой нужде они выказывали мне дружбу свою, но боюсь я, что не проявят они ни любви, ни милосердия к тебе, стоит лишь рассказать им о твоем поиске. Меня же удерживает моя собственная клятва; и этим мы все опутаны.»

Потом Король Фелагунд говорил перед народом своим, припомнив все подвиги Барахира и то, в чем поклялся он сам; и объявил он, что возложено на него помочь сыну Барахира в его нужде, и просил он помощи вождей своих. Тогда поднялся Келегорм посреди всего собрания и, вынув меч свой, вскричал он: «Будь он друг иль враг, будь хоть демон Моргота, хоть Эльф, хоть дитя Людей или же какое другое живое существо в Арде, ни закон, ни любовь, ни союз адский, ни мощь Валара, ни любая другая сила колдовства не защитят его от настигающей ненависти сынов Феанора, если возьмет он или найдет Сильмарил и оставит его себе. Ибо Сильмарилы одни мы считаем своими, пока мир не завершится.»

Много других слов сказал он, столь же сильных, сколь сильны были задолго до того в Тирионе слова отца его, впервые возжегшие Нолдор к бунту. А после Келегорма Куруфин говорил, мягче, но с не меньшей силой, вызывая перед мысленным взором Эльфов видения войны и разрушения Нарготронда. И столь великий страх посеял он в их сердцах, что никогда после того до самого до времени Турина ни один Эльф царства этого не выступал в битве открытой; но украдкой и ловушкой, колдовством и наконечником отравленным преследовали они всех чужаков, забывая об узах родства. Так отступились они от доблести и от свободы Эльфов прежних дней, и затемнена земля их стала.

И теперь бормотали они, что Финарфина сын -- не Вала, чтобы командовать ими, и отвратили они лица свои от него. Но проклятье Мандоса снизошло на братьев, и темные мысли в сердцах их взрасли. Замыслили они отправить Фелагунда на смерть одного и захватить, возможно даже, трон Нарготронда; ведь принадлежали они старшей линии принцев Нолдора.

И Фелагунд, видя, что покинут он, снял с головы своей серебряную корону Нарготронда и бросил ее к ногам своим, молвив: «Можете вы нарушить свои клятвы верности мне, но должен я хранить то, что привязывает меня. Все ж, если есть здесь кто-нибудь, на кого не упала еще тень проклятья нашего, я должен найти хотя бы нескольких, готовых последовать за мной, и не уйду отсюда как нищий, которого вышвыривают за ворота.» И было их десять, вставших подле него; и вожак их, которого называли Эдрахилон, нагнувшись, поднял корону и просил, чтобы вручена она была управителю до Фелагундова возвращения. «Ибо остаешься ты моим королем -- и их королем, -- сказал он, -- что бы ни стряслось.»

Тогда отдал Фелагунд корону Нарготронда Ородрету, брату своему, чтобы управлял тот вместо него; а Келегорм и Куруфин не сказали ничего, но улыбнулись и ушли из залов.

Осенним вечером Фелагунд и Берен отправились из Нарготронда вместе со своими десятью спутниками; и шли они вдоль Нарога до его истока в Водопадах Иврина. У подножия Тенистых Гор встретили они компанию Орков и убили всех в их лагере ночью; и взяли они их снаряжение и оружие. Искусством Фелагунда были их собственные фигуры и лица обращены в подобия Орков; и, переодетые таким образом, прошли они далеко по дороге на север и вступили в западный проход между Эред Ветрин и нагорьями Таур-ну-Фуин. Но Саурон в своей башне знал об их приближении и сомнение взяло его; ибо шли они в спешке и не остановились доложить о делах своих, как было приказано всем слугам Моргота, проходившим тем путем. Поэтому послал он задержать их и привести к себе.

Так и случилось состязание Саурона и Фелагунда, прославленное и воспетое. Ибо боролся Фелагунд с Сауроном песнями силы, а сила Короля была очень велика; но Саурон одержал верх, как повествуется в Лэ о Леитиан:

Он колдовства затянул песню,

Измены, силы неизвестной,

Всеоткрывающей всеместно,

Предательства, огней потухших.

Затем вдруг Фелагунд, качнувшись,

Запел в ответ песню о дружбе,

О битве против власть держащих,

О тайнах сбереженных, силе башни,

О верности, побеге, о свободе,

О переменах форм и об исходе,

Цепях разбитых, сломанных капканах,

Открытых тюрьмах и о петлях рваных.

Мощнее становился песни ход, --

Она то оступалась, то рвалась вперед,

Гимн ширился, и Фелагунд сражался,

В слова свои вложить пытался

Всю мудрость и всю мощь Эльфийских стран.

На них спустился сумерек туман,

И слуха их коснулись нежно трели:

То птицы в дальнем Нарготронде пели,

За ним вздыхало Море -- за чертой

Западных стран, где жемчуг золотой

Усыпал пляжи праведной земли,

В которой Эльфы свой приют нашли.

Но вот уже сгущалась мгла,

А в Валиноре -- кровь текла

В Моря, -- где избивали Нолдор

Всадников Пены и -- увы! -- недолго

Куда они тащили корабли,

Как лебедей от светом залитой земли.

Волк спорил с ветром в вое. Ворон реял.

Лед грозно бормотал в устьях Морей, и --

И в Ангбанде уж узники скорбели.

Громадой гром навис, костры горели, --

И Финрод перед троном пал.

Сорвал Саурон потом обличья их, и стояли они перед ним, обнаженные и убоящиеся. Но хотя род их и открылся, Саурон не мог узнать ни имен их, ни целей.

Поэтому бросил он их в глубокое подземелье, темное и молчаливое, и пригрозил убить всех прежестоко, если кто-нибудь не выдаст ему правды. Время от времени видели они два глаза, вспыхивавшие во тьме, и оборотень пожирал одного из их сотоварищей; но никто из них не предал своего господина.

В час, когда Саурон заточил Берена в подземелье, опустилось на сердце Лютиэн бремя ужаса; и, придя к Мелиан за советом, узнала она, что Берен лежит в темницах Тол-ин-Гаурхота без надежды на спасение. Тогда Лютиэн, понимая, что ни от кого больше на всей земле помощь не придет, решилась бежать из Дориата и сама прийти к нему; но просила она помощи у Даэрона, и предал он цель ее Королю. Тогда наполнили Тингола страх и удивление; и, поскольку не желал он лишать Лютиэн света огней небесных, дабы не сделать ей вреда и не дать ей угаснуть, но удержать лишь ее хотел, повелел он построить дом, из которого не смогла бы она выбраться. Недалеко от врат Менегрота стояло дерево, величайшее из всех деревьев Нелдоретского Леса; а был то буковый лес, и покрывал он всю северную часть королевства. Этот могучий бук назывался Хирилорн, и было у него три ствола, равных в охвате, гладких корой и неимоверно высоких; не росли на них ветви до очень большой высоты от земли. Высоко в воздухе, меж стволами Хирилорна, выстроили деревянный терем и туда поселили Лютиэн; и убрали лестницы, и охраняли их, и только слуги Тингола приносили то, что ей было надобно.

Повествуется в Лэ о Леитиан о том, как убежала она из терема на Хирилорне; поскольку приложила она свои волшебные искусства и заставила свои волосы отрасти до длины великой, и соткала из них темное одеяние, облекшее красоту ее, как тень, и было оно сном заговорено. Из прядей, что остались, сплела она веревку и спустила ее из окна своего; и, покачиваясь над стражниками, сидевшими под деревом, конец веревки той нагнал на них глубокий сон. Тогда Лютиэн выбралась из тюрьмы и, облаченная в свой плащ из тени, избежала всех взглядов и исчезла из Дориата.

И случилось, что Келегорм с Куруфином отправились через Охраненную Равнину на охоту; а сделали они так потому, что Саурон, исполненный подозрений, отправил в земли Эльфов множество волков. Поэтому взяли они своих гончих псов и поскакали; и думали они, что, вернувшись, быть может, узнают вести о Короле Фелагунде. Вожака же своры охотничьей, бежавшей за Келегормом, звали Хуан. Рожден он был не в Срединной Земле, но пришел из Благословенного Царства; ибо Ороме дал его Келегорму еще давно, в Валиноре, и там следовал тот за рогом своего хозяина, пока зло не пришло. Хуан последовал за Келегормом и в изгнание и был верен; поэтому и он тоже вовлечен был в горестную судьбу, предназначенную Нолдору, и было предуказано, что встретит он смерть свою, но не раньше, чем повстречается с самым могущественным из всех волков, когда-либо ступавших по миру.

Именно Хуан обнаружил Лютиэн, летевшую тенью, застигнутой светом дневным врасплох под кронами деревьев, когда Келегорм и Куруфин остановились на краткий отдых вблизи западных опушек Дориата; ибо ничто не могло избежать взора и нюха Хуана, и никакое волшебство не могло остановить его, и глаз не смыкал он ни ночью, ни днем. Привел он ее к Келегорму, и Лютиэн, узнав, что был тот принцем Нолдора и врагом Моргота, обрадовалась; и объявила она себя, отбросив в сторону плащ свой. И столь велика была внезапная красота ее, явленная под солнцем, что влюбился в нее Келегорм; но говорил он с ней честно и обещал, что найдет она подмогу в нужде своей, если вернется с ним сейчас в Нарготронд. Ни намеком не выдал он того, что уже знал о Берене и поиске его, о чем рассказала она; ни того, что дело это касалось его очень близко.

Так вот прервали они охоту и возвратились в Нарготронд, и Лютиэн предана была; ибо они держали ее крепко, и отняли плащ ее, и не дозволено ей было ни проходить сквозь ворота, ни говорить ни с кем, кроме братьев -- Келегорма, да Куруфина. Ибо теперь, полагая, что Берен с Фелагундом -- пленники без надежды на подмогу, замыслили они дать Королю пропасть, а Лютиэн оставить себе и заставить Тингола отдать руку ее Келегорму. Тем умножили бы они власть свою и стали бы могущественнейшими из всех принцев Нолдора. И не намеревались ни сами они искать Сильмарилы хитростью искусной или же войной, ни терпеть, чтобы другие искали их, пока в руках их не будет всей мощи Эльфийских королевств. У Ородрета же не было сил, чтобы противостоять им, ибо покачнули те сердца людей Нарготронда; и Келегорм послал гонцов к Тинголу, дабы поторопить того с решением.

Но Хуан -- гончий пес -- был верен сердцем, и любовь к Лютиэн завладела им в первый же час их встречи; и печалился он о ее пленении. Поэтому часто приходил он в покои ее; а ночами ложился у дверей, ибо чувствовал, что зло пришло в Нарготронд. Часто Лютиэн говорила с Хуаном об одиночестве своем, рассказывая о Берене, который другом был для всех птиц и зверей, не служивших Морготу; и Хуан понимал все сказанное. Ибо понимал он речь всех живых существ, обладавших голосом; самому же ему дозволено было лишь три раза до смерти своей говорить словами.

И вот Хуан придумал план, чтобы помочь Лютиэн; и, придя к ней в час ночной, принес он ее плащ и в первый раз заговорил, дав ей совет. Потом вывел он ее путями тайными из Нарготронда, и бежали они на север вместе; и смирил он гордость свою, и дозволил ей скакать на себе верхом, будто был он конем, -- а так лишь Орки временами ездили на огромных волках. И была их скорость великой, ибо Хуан быстр был и неутомим.

В подземельях Саурона томились Берен и Фелагунд, а все сотоварищи их мертвы уже были; Саурон же намеревался Фелагунда оставить напоследок, ибо чуял он, что был тот Нолдо -- великого могущества и великой мудрости, и полагал он, что в нем заключалась тайная цель их путешествия. Но когда волк-оборотень пришел за Береном, Фелагунд собрал всю силу свою и разорвал оковы; и боролся он с оборотнем, и убил его с помощью рук лишь своих и зубов; сам же изранен был до смерти. И сказал он тогда Берену: «Ухожу я на долгий свой отдых в залы, где нет времени, ухожу за моря и за Горы Амана. Долгий срок пройдет прежде, чем увидят вновь меня среди народа Нолдор; и может статься так, что не встретимся мы во второй раз ни в жизни, ни в смерти, ибо судьбы родов наших расходятся врозь. Прощай!» И умер он во тьме на Тол-ин-Гаурхот, в огромной башне, которую сам же и построил. Так Король Финрод Фелагунд, прекраснейший и любимейший из всего дома Финве, искупил свою клятву; Берен же оплакивал его подле в отчаяньи.

В этот час Лютиэн пришла, и, стоя на мосту, что вел к острову Саурона, запела она песню, которую никакие стены из камня задержать не могли. Услышал Берен, и подумал он, что грезится ему: ибо звезды сияли над ним, и в кронах деревьев пели соловьи. И в ответ запел он песню вызова, что сочинил во славу Семи Звезд -- Серпа Валар, -- что Варда повесила над Севером как знак падения Моргота. Потом все силы оставили его, и провалился он во тьму.

Но Лютиэн услышала голос его и запела тогда песню большей мощи. Волки взвыли, и задрожал остров. Стоял Саурон в высокой башне, закутанный в пелену своей черной мысли; но улыбнулся он, услышав голос ее, ибо знал, что была она дочерью Мелиан. Слава о красоте Лютиэн и чудесном пении ее давно уж вышла за пределы Дориата; и замыслил он сделать ее пленницей и передать ее под власть Моргота, ибо награда ему за это была бы велика.

Поэтому послал он волка к мосту. Но Хуан убил его тихо. Все посылал Саурон других, одного за одним; и одного за одним хватал их Хуан за глотки и убивал. Потом Саурон послал Драуглуина, зверя ужасного, заматерелого во зле, повелителя и господина всех оборотней Ангбанда. Велико было могущество его; и битва Хуана и Драуглуина долгой была и жестокой. Все же, в конце концов, бежал Драуглуин, и, удрав в башню, издох он у ног Саурона; и, издыхая, сказал он хозяину своему: «Там Хуан!» Саурон же знал хорошо, как и все в той земле, судьбу, что была предуказана гончему псу Валинора, и пришла к нему мысль самому совершить это. Поэтому принял он обличие оборотня и сделал себя могущественнейшим из всех волков, когда-либо ступавших по миру; и вышел он боем проложить себе путь по мосту.

И столь велик был ужас приближения его, что отпрыгнул Хуан в сторону. Саурон тогда бросился на Лютиэн, и обмерла та перед угрозой злобного духа, что горела в глазах его, и перед гнилостными испарениями его дыхания. Но не успел он приблизиться, как она, падая, набросила складку темного плаща своего прямо перед глазами его; и споткнулся он, ибо мимолетная дрема слетела на него. И тогда Хуан прыгнул. И была там битва Хуана с Волком-Сауроном, и вой с лаем эхом отдавались в холмах, а стражи на стенах Эред Ветрин, что по другую сторону долины, слышали их и были в смятении.

Но ни коддовство, ни чары, ни клык, ни яд, ни дьявольское искусство, ни сила животная не могли сломить Хуана из Валинора; и взял он противника своего за глотку, и прижал к земле его. Переменил тогда Саурон облик и из волка змеем сделался, а из монстра снова принял свое старое привычное обличье; но не мог избежать он хватки Хуана, не сбросив телесной формы своей полностью. Не успел гнусный дух его покинуть свое темное обиталище, как Лютиэн приблизилась к нему и сказала, что сдернуто с него должно быть его одеяние из плоти, а призрак его повизгивающий должен послан быть обратно к Морготу; и еще сказала она: «Отныне вечно твоя обнаженная сущность будет претерпевать там муки презрения его, пронзаемая взглядом его, пока не уступишь ты мне владение башней своей.»

Сдался тогда Саурон, и Лютиэн приняла во владение остров и все, что было на нем; и Хуан отпустил его. И немедленно принял он облик вампира, огромного, как темная туча, застившая луну, и бежал он, роняя капли крови из глотки своей на деревья, и прилетел на Таур-ну-Фуин, и поселился там, наполняя все нагорье ужасом.

Тогда встала Лютиэн на мосту и объявила власть свою: и разрушились чары, что связывали камень с камнем, и ворота были брошены наземь, и раскрылись стены, и открылись подземелья глубокие; и много рабов и узников вышло в удивлении и смятении, защищая глаза свои от бледного света лунного, ибо долго томились они во тьме Саурона. Но не вышел Берен. Поэтому искали его Хуан и Лютиэн во глубине острова; и нашла его Лютиэн в скорби глубокой подле Фелагунда. Так глубоко было горе его, что лежал он неподвижно и не слышал приближавшихся шагов ее. Тогда подумала она, что мертв он уже, и, обвив руками его, провалилась она в черное забытье. Берен же, возвратившись к свету из колодцев отчаянья, поднял ее на руки, и взглянули они снова друг на друга; и день, поднимавшийся над темными холмами, лил свой свет на них.

Они похоронили тело Фелагунда на вершине холма, на его собственном острове, и был остров тот чист опять; и зеленая могила Финрода, сына Финарфина, прекраснейшего из всех принцев Эльфийских, осталась непоруганной до тех пор, пока земля не изменилась и не исчезла, изломанная, в разрушительных морях. Финрод же ходит с отцом своим Финарфином под деревьями Элдамара.

И вот Берен и Лютиэн свободны стали опять, и пошли они вместе по лесам, и вновь их прежняя радость была с ними, -- хоть и на краткое время; и хотя пришла зима, им не было больно, ибо цветы продолжали цвести там, где проходила Лютиэн, и птицы пели у подножий заснеженных холмов. Хуан же, будучи верным псом, вернулся к Келегорму, хозяину своему; но любовь их была уже не такой, как прежде.

В Нарготронде было смятение. Ибо вернулось туда много Эльфов, бывших узниками на острове Саурона; и возмущение поднялось такое, что никакие слова Келегорма не могли утишить его. Горько сетовали они на гибель Фелагунда, их короля, говоря, что дева осмелилась на то, чего сыны Феанора сделать не посмели; но многие понимали, что скорее предательство, чем страх, вело Келегорма и Куруфина. Поэтому сердца людей Нарготронда освободились были от их владычества и снова обратились к дому Финарфина; и послушны они стали Ородрету. Но не желал он убийства братьев, как того хотели некоторые, ибо родственная кровь, пролитая родичами, связала бы их всех еще крепче с проклятием Мандоса. Все же ни хлеба, ни отдыха не дал он Келегорму и Куруфину во владениях своих, и поклялся, что небольшая отныне будет любовь между Нарготрондом и сынами Феанора.

«Да будет так!» -- молвил Келегорм, и огонь угрозы вспыхнул в глазах его; Куруфин же улыбнулся. Взяли они тогда коней и поскакали, подобно пламени, чтобы отыскать, если возможно, родичей своих на востоке. Но никто не хотел ехать с ними, даже те, кто были их собственными людьми; ибо понимали все, что проклятье грузом тяжелым лежало на братьях, и что зло следовало за ними. Тогда-то Келебримбор, сын Куруфина, отрекся от деяний отца своего и остался в Нарготронде; Хуан же по-прежнему следовал за конем Келегорма, хозяина своего.

На север поскакали они, поскольку в спешке своей намеревались пересечь Димбар, да вдоль северных границ Дориата, ища скорейшего пути в Химринг, где Маэдрос, брат их, обитал; наверное, по-прежнему надеялись они со всей скоростью проехать через него, поскольку лежал он близко от границ Дориата, обходя стороной Нан Дунгортеб и угрожающие Горы Ужаса вдалеке.

А еще рассказывается, что Берен и Лютиэн в скитаниях своих пришли в Лес Бретиль и приблизились, наконец, к границам Дориата. Вспомнил Берен тогда о своей клятве; и, вопреки сердцу, решил он, что теперь, когда Лютиэн пришла под защиту своей родной земли, может он отправиться вновь. Но не желала она новой разлуки с ним, говоря: «Ты должен выбрать, Берен: отречься от цели своей и клятвы и обречь себя на жизнь скитальца по лику земли; или же сдержать свое слово и бросить вызов власти тьмы на троне ее. Но по любому пути я буду идти с тобою вместе, и проклятье рока нашего будет единым.»

И вот, когда говорили они об этом и шли вместе, не замечая ничего вокруг, подъехали к ним Келегорм и Куруфин, спешившие сквозь лес; а следили за ними братья издалека и знали, что они это были. И пришпорил Келегорм коня своего, и погнал его на Берена, намереваясь затоптать того; Куруфин же, резко повернув, наклонился и поднял Лютиэн в седло к себе, ибо был наездником сильным и хитрым. Выпрыгнул тогда Берен из-под коня Келегорма да прямо на коня Куруфина, несшегося на всем скаку мимо него в то мгновение; и Прыжок Берена прославлен стал среди Людей и Эльфов. Схватил он сзади Куруфина за шею и швырнул его назад, и упали они наземь вдвоем. Конь же попятился и упал, но Лютиэн отброшенной в сторону оказалась и лежала на траве.

Сжимал Берен горло Куруфина; смерть же была близка к нему самому, ибо Келегорм уже наезжал на него с копьем. В тот час Хуан покинул службу Келегорма и прыгнул на него так, что конь хозяина пошатнулся, и повернул в сторону, и не смог тот доскакать до Берена, ибо велик был ужас его перед огромным гончим псом. Проклял Келегорм и пса, и коня, но Хуана не остановило это. Тогда Лютиэн, поднявшись, запретила убийство Куруфина; Берен же лишил его снаряжения и оружия, и забрал кинжал его Ангрист. Кинжал тот сделан был Тельхаром из Ногрода, и висел без ножен на поясе его; железо разрубал он, точно было оно зеленым деревом. Подняв Куруфина, Берен отбросил его от себя и пешим отправил к его благородным родичам, дабы те поучили его, как обращать доблесть к большей пользе. «Коня твоего, -- сказал он, -- я сохраню для службы Лютиэн, и счастливым можно считать его, что свободен он от такого хозяина.»

Проклял тогда Куруфин Берена под небом и облаком. «Ступай отныне, -- сказал он, -- на скорую и горькую смерть.» Келегорм взял его к себе на коня, и братья будто бы уже совсем отправились в путь; и Берен отвернулся от них и не обращал внимания на их слова. Куруфин же, полный стыда и злобы, взял лук Келегорма и пустил стрелу назад в тот миг, когда отъехали они; а направлена стрела была на Лютиэн. Хуан, прыгнув, поймал ее зубами своими; но Куруфин выстрелил еще раз, и Берен, прыгнув, закрыл собой Лютиэн, и ударила стрела его в грудь.

И говорится, что преследовал Хуан сынов Феанора, и бежали те в страхе; а возвратившись, принес оеез леса траву. Листом травы той укутала она рану Берена и искусством своим и любовью своею излечила она его; и так вот вернулись они, наконец, в Дориат. Берен, разрываясь между любовью своею и своей клятвой и зная, что Лютиэн теперь -- в безопасности, поднялся однажды утром еще до солнца и поручил ее заботе Хуана; а затем в боли великой уехал он, пока она еще спала на траве.

Поскакал он снова на север, быстро, как только мог, к Проходу Сириона и, добравшись до предгорий Таур-ну-Фуин, взглянул через всю пустыню Анфауглит и увидел вдали пики Тангородрима. Отпустил он там коня Куруфина и просил его оставить отныне страх и рабство и свободно бежать по зеленым травам земель Сириона. И, оставшись, наконец, один и стоя на пороге последней опасности, сложил он Песнь Прощания во славу Лютиэн и огней небесных; поскольку был он уверен, что должен попрощаться и с любовью своею и со светом. Песни той эти слова -- всего лишь часть малая:

Прощай же, милая земля, --

благословенна ты, светла,

над тобой серы небеса...

Жила здесь Севера краса

и бегала тропой лесной,

легка, под Солнцем, под Луной, --

Лютиэн Тинувиэль, --

прекрасней, чем ее воспел

смертных Людей язык любой.

Пусть миру определено судьбой

во зло быть обращенну вспять,

хаосом, прежним мраком стать, --

он все же создан был не зря:

рассветы, земли и моря,

и сумерки, и леса стать, --

чтоб Лютиэн лишь краткий миг могла в них пребывать.

И пел он громко, не заботясь о том, чье ухо может услышать его, ибо был он в отчаяньи и не искал спасенья.

Лютиэн же услышала его песню и сама запела в ответ, пришед к нему нежданно сквозь леса. Ибо Хуан, еще раз согласившись служить конем ей, быстро пронес ее по следу Берена. Долго размышлял он в душе своей, что может сделать он, чтобы развеять опасность, грозившую тем двоим, кого любил он. Поэтому свернул он в сторону острова Саурона, когда пошли они на север, и взял он там отвратительную волчью шубу Драуглуина и кожу летучей мыши Турингветили. Была та гонцом Саурона и летала обычно в Ангбанд в обличье вампира; и ее огромные пальцекрылья щерились в каждом суставе железными когтями. Облаченные в эти ужасные одеяния, Хуан и Лютиэн промчались Таур-ну-Фуин, и все живое бежало их.

Берен, завидя их приближение, обескуражен стал; и дивился он, ибо слышал голос Тинувиэль, и думал, что призрак то на сей раз мчится полонить его. Но они остановились и отбросили личины свои, и подбежала Лютиэн к нему. Так Берен и Лютиэн встретились вновь между пустыней и лесом. Некоторое время молчал он и радовался, но потом опять попытался отговорить Лютиэн от путешествия ее.

«Трижды теперь проклинаю я клятву свою Тинголу, -- молвил он, -- и уж лучше бы убил он меня тогда в Менегроте, нежели теперь должен я привести тебя под тень Моргота.»

И тогда во второй раз заговорил Хуан словами; и дал он Берену совет, сказав: «От тени смерти уже не спасти тебе Лютиэн, ибо любовью своей прикована она к ней. Ты можешь отвернуться от судьбы своей и увести ее в изгнание, понапрасну ища мира до скончания жизни своей. Если же ты не станешь отрицать рок свой, то либо Лютиэн, забытая тобой, наверняка умрет в одиночестве, либо она должна с тобою вместе бросить вызов судьбе, что тебе уготована, -- безнадежно это, но все же еще не определено. Больше советов не могу я давать, как не могу идти дальше вашим путем. Но сердце говорит мне: то, что найдете вы у Врат, я и сам увижу. Все же прочее темно для меня; но, может статься, три тропы наши ведут назад в Дориат, и сможем мы встретиться еще задолго до конца.»

Понял тогда Берен, что Лютиэн невозможно отделить от рока, тяготеющего над ними обоими, и не пытался он больше разубедить ее. Помощью Хуана и мастерством Лютиэн облачен теперь он был в шкуру Драуглуина, а сама она -- в крылатую кожу Турингветили. Стал Берен во всем точно оборотень на вид, лишь в глазах его пылал дух и впрямь суровый, но чистый; и ужас был во взоре его, когда увидел он рядом мышеподобное существо, льнувшее к нему перепончатыми крыльями. Завыв на луну тогда, бросился он вниз с холма, а летучая мышь кружила и металась у него над головой.

Они миновали все опасности, пока, покрытые пылью своей дальней и трудной дороги, не пришли в жуткую долину, что простерлась перед Вратами Ангбанда. Черные провалы открывались у самой дороги, а оттуда испускались формы будто бы извивающихся змей. По обеим сторонам утесы стояли, словно искореженные осадой стены, а на них сидели птицы-стервятники и вскрикивали смертельными голосами. Перед ними стояли Врата непроницаемые, -- широкая и темная арка в подножии горы; над ними же высился утес тысячеметровый.

Смятение тогда охватило их, ибо врата охранял стражник, о котором не дошли еще до них вести. Слухи, неизвестно из каких владений принцев Эльфийских пришедшие, докатились до Моргота, и к тому же часто в чащобах и на просеках лесных слышен был лай Хуана, великого гончего пса войны, так давно спущенного с цепи Валаром. Припомнил тогда Моргот рок, ожидающий Хуана, и избрал изо всех щенков породы Драуглуина одного; и кормил он его из своей собственной ладони плотью, еще жившей, и передал ему силу свою. Быстро рос волк до тех пор, пока не перестал помещаться даже в самом большом логове, но лежал, огромный и голодный, у стоп Моргота. Там пламя и боль ада вошли в него, и преисполнился он духом всепожирающим, мучимым, ужасным и всесильным. Кархарот, Красная Пасть, -- так назван он в сказаниях тех дней, а еще -- Анфауглир, Челюсти Жажды. И Моргот установил ему, не знающему сна, лежать у дверей Ангбанда, дабы Хуан не вошел туда.

Учуял их издалека теперь Кархарот, и сомнение обуяло его; ибо давно уже принесли в Ангбанд вести о том, что Драуглуин мертв. Поэтому когда приблизились они, воспретил он проход им и заставил остановиться; и подбираться к ним начал с угрозой, чуя что-то странное, исходившее от них. Но внезапно сила какая-то, снизошедшая издревле, от расы божественной, овладела Лютиэн, и, отбросив в сторону мерзкое одеяние свое, встала впереди она, маленькая пред мощью Кархарота, но лучистая и ужасная. Подъяв руку свою, приказала она ему спать, произнеся: «О горестный дух, провались же в темное забытье и не вспоминай хоть недолго о кошмарном проклятии жизни.» И упал там Кархарот, словно молния поразила его.

Прошли тогда Берен и Лютиэн сквозь Врата и вниз по ступеням лабиринта; и вместе совершили они величайшее из деяний, на которые когда-либо осмеливались Эльфы или Люди. Ибо пришли они к трону Моргота в его самый нижний из всех залов, ужасом поддерживаемый, огнем освещенный и наполненный орудиями смерти и мук. Проскользнул там Берен в волчьем облике под самый под трон; Лютиэн же волею Моргота лишена была своего одеяния, и вперил он взор свой в нее. Не была устрашилась она глаз его, и назвала свое собственное имя, и, как услугу, предложила петь пред ним подобно тому, как менестрели делают это. Моргот тогда, глядя на красоту ее, зачал в мыслях своих похоть злую и план, более черный, чем все, что до сих пор приходило в сердце к нему с того времени, как бежал он из Валинора. Так обманут он был собственной злобой, ибо смотрел на нее, оставив ее ненадолго на свободе и черпая тайное удовольствие в мысли своей. Тогда внезапно избежала она взора его и из теней начала песню, настолько прекрасную и такой ослепляющей силы, что вынужден был он слушать ее поневоле; и слепота сошла на него в те минуты, когда блуждали глаза его туда и сюда, пытаясь найти ее.

Весь двор его повержен был в сон, и все огни потускнели и погасли; Сильмарилы же в короне на голове Моргота воспылали вдруг светом белого пламени; и тяжесть той короны и камней в ней пригнули вниз голову его, как будто целый мир теперь покоился на ней со всем его грузом забот, страхов и желаний, мир, который даже воля Моргота не могла удержать. Лютиэн тогда, подхватив крылатое одеяние свое, воспарила, и голос ее полился сверху, словно струйки дождей в озера глубокие и темные. Простерла она плащ свой пред глазами его и навела на него сон, темный, как Пустота Снаружи, там, где когда-то бродил он в одиночестве. Внезапно рухнул он, подобно склону огромной горы, соскользнувшему вниз лавиной, и, как громом сброшенный с трона, лежал, распростертый на полах адских. Железная корона, эхом отзываясь, скатилась с головы его. Все стало тихо.

Мертвым зверем лежал Берен на земле, но Лютиэн, коснувшись рукой, подняла его, и сбросил он волчью шкуру. Потом вытащил он нож Ангрист; и вырезал Сильмарил из железных когтей, что удерживали его.

Когда зажал он камень в руке своей, сияние его пробилось сквозь толщу живой плоти, и рука его сама стала точно лампа сияющая; камень же терпел его прикосновение и не жег его. И пришло тогда Берену на ум, что сможет он превзойти клятву свою и вынести из Ангбанда все три Драгоценности Феанора; но не это уготовано было роком Сильмарилам. Нож Ангрист лопнул, и обломок лезвия, отлетевший в сторону, задел щеку Моргота. Застонал тот и пошевельнулся, и вся орда Ангбанда зашевелилась во сне.

Ужас упал тогда на Берена и Лютиэн, и бежали они, не видя ничего вокруг и позабыв про обличья свои, желая лишь еще раз свет узреть. Не задерживал их никто и не преследовал, но сквозь Ворота не пройти было им; ибо Кархарот пробудился ото сна и в ярости стоял теперь на пороге Ангбанда. Еще не знали они о нем, а он уже увидел их и бросился на них, бежавших.

Силы Лютиэн истощились уже, и не было у нее времени противостоять волку. Но вырвался Берен вперед, закрыв ее собой, и простер правую руку с сиявшим в ней Сильмарилом. Остановился Кархарот, и, хоть на мгновение, но испуг овладел им. «Изыди, ты, и спасайся! -- вскричал Берен, -- ибо здесь -- пламя, которое пожрет и тебя, и все злое.» И протянул он Сильмарил к самым глазам волка.

Но Кархарот взглянул на священный тот камень и не убоялся, а дух всепожирающий пробудился в нем и вспыхнул пламенем внезапным; и, распахнув пасть свою, схватил он вдруг руку челюстями и перекусил ее в запястье. И сразу же все внутренности его наполнились огнем боли непереносимой, и Сильмарил опалил проклятую плоть его. Взвыв, побежал он пред ними, и стены долины Ворот эхом отражали яростный вой мучений его. Столь ужасным стал он в безумии своем, что все создания Моргота, обитавшие в долине той или бывшие на пути к ней, бежали далеко; ибо убивал он все живое, что попадалось на дороге ему, и рвался с Севера в мир, неся разрушение ему. Изо всех ужасов, приходивших когда-либо в Белерианд до самого до падения Ангбанда, безумие Кархарота было самым кошмарным; ибо сила Сильмарила заключена была в нем.

Берен же пал без чувств в Воротах опасных, и смерть близилась к нему, ибо яд был на волчьих клыках. Лютиэн губами своими вытянула яд и приложила силу свою убывавшую, дабы укрепить страшную рану. Но за спиной ее, в глубинах Ангбанда уже росли отзвуки великого гнева пробужденного. Поднималась орда Моргота.

Так и завершился бы поиск Сильмарила -- в крахе и отчаяньи; но в тот час над стеной долины появились три могучие птицы, летевшие на север, и крылья их были быстрее ветра. Средь всех птиц и зверей всех о скитаниях Берена и о нужде его прошла громкая слава, и сам Хуан просил все живое следить внимательно, дабы помощь принести ему в случае чего. Высоко над владениями Моргота Торондор и вассалы его парили, и, видя такое безумие Волка и падение Берена, быстро спустились они, не успели силы Ангбанда освободиться из-под сетей сна.

Подняли они Лютиэн и Берена с земли и вознесли их высоко в облака. Под ними, внизу, вдруг грянул гром, взметнулись ввысь молнии, и вздрогнули горы. Дым с огнем изрыгнул Тангородрим и языки пламени швырнул далеко по всем сторонам, и выжгли они дотла все земли вокруг; и Нолдор в Хитлиме задрожали. Торондор же держал свой путь еще выше над землей, ища высших дорог небесных, где солнце в вечном дне сияет, ничем не скрытое, и где луна бредет среди безоблачных звезд. Так вскоре миновали они Дор-ну-Фауглит, пронеслись над Таур-ну-Фуин и пролетели над скрытой долиной Тумладена. Ни облака, ни тумана не было над ней, и, бросив взгляд вниз, увидела Лютиэн далеко под собой, словно белый свет, испускаемый зеленым драгоценным камнем, сияние Гондолина прекрасного, города, где обитал Тургон. Но плакала она, поскольку думала, что Берен обязательно умрет; ни слова не произносил он, не открывал глаз и не знал посему ничего о своем полете. И, наконец, опустили их орлы на землю на границах Дориата; а принесены они были в ту самую ложбину, куда в отчаянии пришел Берен, оставив спавшую Лютиэн.

Положили орлы ее подле Берена и возвратились на вершины пиков Криссаэгрима к своим гнездам высоким; но пришел к ней Хуан, и вместе выхаживали они Берена так же, как и прежде, когда излечила она рану его, нанесенную Куруфином. Нынешняя же рана его была ужасна и отравлена была. Долго лежал Берен, и дух его витал по темным границам смерти, вечно терзаемый муками, преследовавшими его изо сна в сон. Потом же внезапно, когда уже почти все надежды ее истощились, проснулся он снова и взглянул вверх, и увидел он листву и небо над ней; а где-то под кронами деревьев услышал он песню, негромкую и неторопливую, которую пела ему, сидя рядом, Лютиэн Тинувиэль. И вновь была весна.

Потому назвали Берена Эрхамион, что означает Однорукий; и страдание вырезано было на лице его. Но в конце концов втянула в жизнь его любовь Лютиэн, и воспрял он, и вновь вместе пошли они сквозь леса. И не спешили они уйти из того места, ибо казалось оно им прекрасным. Лютиэн желала скитаться в глуши без возвращения, забыв и дом, и людей, и всю славу Эльфийских королевств, и на время Берен был доволен тоже; но не мог он надолго забыть клятву свою вернуться в Менегрот, и не мог он разлучать Лютиэн с Тинголом навеки. Ибо послушен он был закону Людей, провозглашавшему опасным ни во что не ставить волю отца, кроме как в крайней необходимости; и ему, к тому же, казалось неподобающим, что Лютиэн, столь знатная и прекрасная, вечно в лесу будет жить, будто грубые охотники Людей, лишенные и чести, и дома, и тех прекрасных вещей, что служат восхищению королев Элдалие. Поэтому убедил он ее через некоторое время, и направили они стопы свои прочь от бесприютных земель; и вступил он в Дориат, ведя Лютиэн домой. Так волею рока указано им было.

Над Дориатом же нависли дни злые. Горе и молчание сошли на весь народ его, как потеряна была Лютиэн. Долго искали они ее и напрасно. И повествуется, что во время то Даэрон, менестрель Тинголов, ушел из земли этой, и не видели его более. Он это сочинил музыку для танца и для песни Лютиэн еще до того, как Берен в Дориат пришел; и любил он ее, и все мысли свои о ней вложил он в свою музыку. Стал он величайшим изо всех менестрелей Эльфийских к востоку от Моря, и называли имя его даже прежде имени Маглора, сына Феанора. Но, ища в отчаянии глубоком Лютиэн, скитался он по странным тропам и, пересекши горы, пришел он на Восток Срединной Земли, где многие столетия слагал он плач у темных вод по Лютиэн, дочери Тингола, прекраснейшей из всего, что есть живого на свете.

В то время обратился Тингол к Мелиан; но на сей раз удержала она совет свой от него, сказав, что рок, предрешенный им, свершиться должен до самого конца своего, и что должен король теперь ждать им же самим назначенного часа. Но узнал Тингол, что Лютиэн ушла в странствиях своих далеко от Дориата, ибо прибыли известия тайные от Келегорма, как рассказывалось уже, гласившие о том, что Фелагунд мертв, и что Берен мертв, Лютиэн же -- в Нарготронде, и Келегорм женится на ней. Разъярился Тингол тогда и послал вперед соглядатаев своих, намереваясь начать войну с Нарготрондом. Совет же его пребывал в сомнении, ибо не доставало у него сил идти войной на семь сынов Феанора; но отправил он гонцов в Химринг, дабы призвать на помощь их в поиске Лютиэн, поскольку не отправил ее Келегорм домой к отцу и в безопасности ее тоже не содержал.

Но на севере владений его встретились гонцы те с опасностью внезапной и нежданной -- нападением Кархарота, Волка Ангбандского. В безумии своем спускался тот, яростный, с севера и, пройдя по Таур-ну-Фуин в восточной стороне его, спускался от истоков Эсгалдуина подобно огню испепеляющему. Ничто не могло остановить его, и мощь Мелиан по границам земли той не удержала его; ибо судьба гнала его вперед и сила Сильмарила, что нес он в себе навстречу мукам своим. Так ворвался он в девственные леса Дориата, и бежали все в страхе от него. Из всех гонцов лишь Маблунг один, главный капитан Короля, спасся и принес ужасные вести Тинголу.

И как раз в тот темный час возвратились Берен и Лютиэн в спешке большой с запада, и весть о возвращении их летела впереди, словно звук музыки, несомый ветром в темные дома, где люди сидели в печали. Пришли они, наконец, к воротам Менегрота, и большая толпа следовала за ними. Подвел тогда Берен Лютиэн пред трон Тингола, отца ее; и взглянул тот в удивлении на Берена, которого мертвым считал; но не любил он его из-за тех горестей, что навлек Берен на Дориат. Однако преклонил Берен пред ним колена и молвил: «Возвращаюсь я по слову своему. Пришел я теперь требовать свое.»

А Тингол ответил: «Как же поиск твой и клятва твоя?»

Но Берен сказал ему: «Выполнена она. Даже теперь Сильмарил -- в моей руке.»

Сказал тогда Тингол: «Покажи мне его!»

И вытянул Берен левую руку свою, медленно разжимая пальцы, но пустой рука была. Тогда поднял он правую руку свою; и с того часа называл он себя Камлост -- Пусторукий.

Смягчился тогда норов Тингола; и сел Берен пред троном его по левую сторону, а Лютиэн -- по правую, и рассказали они ему всю повесть о Поиске, а все вокруг слушали, и изумление наполняло их. И казалось Тинголу, что Человек этот -- не такой, как прочие смертные Люди, а стоит среди Великих в Арде, любовь же Лютиэн казалась ему чем-то новым и странным; и понимал он, что року их, быть может, никакая сила в мире противостоять не умеет. Поэтому смягчил он под конец волю свою, и взял Берен руку Лютиэн пред троном отца ее.

Однако тень теперь лежала на радости Дориата из-за того, что возвратилась Лютиэн прекрасная; ибо, узнав причину безумия Кархарота, люди боялись еще больше, понимая, что опасность его усугублялась ужасной силой священного камня, и едва ли можно было ее преодолеть. А Берен, слыша о нашествии Волка, понял, что Поиск его не завершен еще.

И поскольку с каждым днем подбирался Кархарот все ближе к Менегроту, приготовили они Охоту на Волка -- изо всех единоборств со зверями, о которых рассказывают легенды, самое опасное. В погоню ту пустились Хуан Гончий Пес Валинора, и Маблунг С Тяжелой Рукой, и Белег Сильнолукий, и Берен Эрхамион, и Тингол Король Дориата. Утром выехали они верхами и пересекли Реку Эсгалдуин; Лютиэн же осталась позади, у врат Менегрота. Темная тень опустилась на нее, и казалось ей, что солнце больным и черным стало.

Повернули охотники на восток и на север и, следуя за течением реки, нашли, наконец, Кархарота-Волка в темной долине на северных склонах, откуда Эсгалдуин крутыми водопадами низвергался. У подножия водопадов пил Кархарот, дабы утолить вечно сжиравшую его жажду, и выл он, и так узнали они о нем. Он же, учуяв издалека их приближение, не бросился внезапно в нападение. Может статься, проснулась дьявольская хитрость в сердце его, поскольку облегчилась на краткое время боль его сладкими водами Эсгалдуина; и не успели они направить коней своих к нему, как украдкой отступил он в сторону, в глубокие сырые заросли и лег там, затаившись. Но выставили они часовых вокруг всего того места и стали ждать, а тени становились все длиннее и длиннее в лесу.

Стоял Берен подле Тингола, как вдруг почувствовали они оба, что Хуана нет рядом с ними. Великий лай пробудился тогда в зарослях; ибо Хуан, потеряв терпение и горя желанием взглянуть на того волка, отправился один, чтобы выгнать его оттуда. Кархарот же избежал его и, вырвавшись из терновых кустов, бросился неожиданно на Тингола. Быстро встал меж ними Берен с копьем, но Кархарот отшвырнул копье в сторону и повалил его, вгрызаясь в грудь ему. В тот миг на спину Волку из кустов сзади прыгнул Хуан, и упали они вместе наземь, яростно сражаясь; и ни одна битва волка и гончего пса не могла сравниться с той, ибо в лае Хуана слышался голос рогов Ороме и гнев Валара, а в вое Кархарота ревела ненависть Моргота и злоба более жестокая, чем зубы стали; и скалы вырывал шум их битвы, и падали скалы те с высоты и задушили водопады Эсгалдуина. Сражались там они до смерти; Тингол же не обращал внимания на то, ибо стоял он на коленях подле Берена, видя, что ранен тот тяжко.

В тот час Хуан убил Кархарота; но там, в сплетенных лесах Дориата, исполнен был и его собственный рок, давно предуказанный, и ранен был он смертельно, и яд Моргота проник в него. Пришел он тогда и, упав подле Берена, заговорил словами в третий раз; и попрощался он с Береном перед смертью. Не ответил ничего Берен, но положил руку свою на голову пса, и так вот расстались они.

Пришли Королю на помощь в спешке Маблунг и Белег, но лишь взглянули на то, что совершилось, как отбросили они копья свои и заплакали. Потом взял Маблунг нож и распорол брюхо Волка; а был тот изнутри весь будто огнем изожжен, рука же Берена,державшая камень, нетронута была тлением. Но стоило Маблунгу потянуться, чтобы дотронуться до нее, как руки не стало болъше, а Сильмарил лежал там, не скрытый ничем, и свет его наполнил все тени леса вокруг них. Тогда быстро и в испуге схватил его Маблунг и вложил в живую руку Берена; и Берен поднялся прикосновением Сильмарила, и вознес его, и просил Тингола принять его. «Теперь Поиск завершен, -- сказал он, -- и рок мой полностью выкован»; и больше не говорил он.

Принесли они обратно Берена Камлоста, сына Барахира, на носилках из ветвей, и Хуан, гончий пес, лежал подле него; и ночь упала, не успели они вернуться в Менегрот. У подножия Хирилорна, бука великого, Лютиэн встретила их, медленно бредущих, а некоторые несли факела у носилок. Обвила она тогда руками Берена, и целовала его, умоляя подождать ее за Морем Западным; и взглянул он в глаза ее до того, как дух оставил его тело. Но погас свет звезд, и тьма обволокла Лютиэн Тинувиэль. Так окончился Поиск Сильмарила; но Лэ о Леитиан, Лэ об Освобождении от Уз, не кончается.

Ибо дух Берена, -- как и просила она, -- задержался в залах Мандоса, не желая покидать мир, пока Лютиэн не придет сказать свое последнее прощай на смутных берегах Внешнего Моря, откуда Люди, которые умирают, отправляются, чтобы никогда не вернуться. Дух же Лютиэн провалился во тьму, и спасся он в конце, и тело ее лежало, словно цветок, внезапно срезанный и оставшийся лежать на траве, не увядая некоторое время.

Тогда зима леденящим сроком всех смертных Людей пала на Тингола. Лютиэн же пришла в залы Мандоса, где назначены места всем Элдалие, -- за обителями Запада, на окраинах мира. Те, кто ждут, сидят там в тени своих раздумий. Но ее красота была больше их красоты, а печаль ее -- глубже их печали; и опустилась она на колени пред Мандосом, и запела ему.

Самой прекрасной была песня Лютиэн пред Мандосом изо всех песен, когда-либо сплетавшихся словами, и самой печальной из всех, какие мир когда-нибудь услышит. Неизмененную, неуничтожимую, до сих пор поют ее в Валиноре неслышимо для мира, и Валар печалятся, слушая ее. Ибо сплетала Лютиэн две темы из слов -- о печали Элдара и о горести Людей, о Двух Родах, что были сотворены Илуватаром для населения Арды, Царства Земли среди бессчетных звезд. И когда стояла она пред ним на коленях, слезы ее упадали на стопы его как дождь на камни; и тронут был Мандос до жалости -- Мандос, которого никогда ничто не трогало, ни прежде, ни после.

Призвал он тогда Берена и, как и предсказывала Лютиэн, встретились они снова в час смерти его за Морем Западным. Но не было у Мандоса власти удерживать дух Людей, что умерли в пределах мира, когда время их ожидания закончится; не мог он также и менять судьбы Детей Илуватара. Поэтому отправился он к Манве, Повелителю Валара, который управлял миром под рукой Илуватара; и искал Малве совета во глубочайшей мысли своей, где открывалась ему воля Илуватара.

И выбор, данный им Лютиэн, был таков. По трудам ее и по ее печали освобождалась она от Мандоса и должна была уйти в Валимар, и обитать там до скончания мира среди Валара, забыв обо всех горестях, которые знала ее жизнь. Туда Берен прийти не мог. Ибо не было позволено Валару удерживать Смерть от него, поскольку Смерть -- дар Илуватара Людям. Другой же выбор был таков: могла она вернуться в Срединную Землю и взять с собою Берена, и обитать там вновь, но без радости и без уверенности в жизни. Должна стать она тогда смертной, и постигнет ее вторая смерть так же, как и его; и вскоре должна она будет покинуть мир навсегда, и красота ее станет лишь памятью в песне.

Эту судьбу избрала она, оставив Благословенное Царство и не притязая на родство свое с теми, кто обитал там; и поэтому, какие горести не лежали бы в ожидании впереди, судьбам Берена и Лютиэн -- соединенными быть, а тропам их -- вместе вести за пределы этого мира. Так и случилось, что из всех Элдалие она единственная умерла на самом деле и давно покинула мир. Но все же в выборе ее Два Рода объединены были; и она -- предшественница многих, в которых Элдар видят и посейчас, хоть мир и изменился, подобие Лютиэн возлюбленной, которую они потеряли.

И повествуется, что Берен и Лютиэн возвратились в северные края Срединной Земли и жили вместе некоторое время как настоящие муж и жена; и приняли они в Дориате свой смертный облик. Те, кто видел их, и рады были, и одновременно боялись; и Лютиэн пришла в Менегрот и излечила зиму Тингола прикосновением руки своей. Мелиан же взглянула в ее глаза, и прочла там написанную судьбу ее, и отвернулась; ибо знала она, что расставание за пределами конца мира прокралось меж ними, и никакая горечь потери не была тяжелее, чем горечь Мелиан-Майи в тот час. И отправились тогда Берен и Лютиэн одни, не страшась ни жажды, ни голода; и перешли они через Реку Гелион в Оссирианд, и жили на Тол Гален, острове зеленом посреди Адуранта, пока все вести о них не прекратились. Элдар потом назвали страну эту Дор Фир-и-Гуинар, Землею Мертвых, Которые Живут; и родился там Диор Аранел прекрасный, которого потом знали как Диора Элухила, что означает Наследник Тингола. Ни один смертный не разговаривал больше с Береном, сыном Барахира; и никто не видел, как Берен или Лютиэн покинули мир; и никто не отметил, где в конце тела их легли.

Speaking In Tongues Лавка Языков

О БЕРЕНЕ И ЛЮТИЭН

Speaking In Tongues
Лавка Языков