Speaking In Tongues
Лавка Языков

Екатерина Васильева

GOTTA GO HOME
(О любви к Родине)

Jeffrey Silverthorne Dead Rabbit, New Mexico, 1972

19.07.99 LA

Здравствуй, дорогая Оленька!

Как видишь, мы уже дома. Я только что отнесла в проявку все двадцать плёнок, которые наснимала в Москве. Самые интересные фотографии обязательно пришлю тебе. Особенно любопытно, как получились фотки с той поездки на озеро всей компанией. Помнишь?

Ах, я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что я снова здесь в Лос-Анжелесе! Кстати, ты уже смотрела новую серию «Star Wars»? Или она ещё не шла у вас в кино? Ну так вот: там герои путешествуют от планеты к планете, причём для каждой из планет художники разработали свой совершенно особый дизайн, чтобы, так сказать, подчеркнуть, насколько отличаются друг от друга разбросанные во вселенной миры. Но оказывается, что в реальной жизни достаточно всего лишь перелететь с одного континента на другой, чтобы почувствовать себя в совершенно иной галактике. И никакому дизайнеру, вооружённому даже самым совершенным компьютером, думаю, было бы не под силу создать искусственным путём два таких противоположных мира...

Ты будешь, может быть, смеяться, но, если честно, я вообще уже не предполагала, что когда-нибудь снова вернусь в Лос-Анжелес. Это, конечно, глупо, и статистика авиакатастроф вообще не должна допускать подобных мыслей, но почему-то, ещё когда я летела в Москву, мне казалось, что шансов пережить этот полёт у меня очень немного. Предполагала ли ты во мне такую трусиху? Однако, какою бы ужасной ни представлялась мне сама перспектива погибнуть в двадцать лет в океанской пучине вместе с осколками нашего Боинга, главным образом всё моё существо протестовало именно против того факта, что я, может быть, так никогда и не долечу до России, что все надежды и ожидания, которые я связывала с этим путешествием, умрут вместе со мной именно в тот момент, когда их исполнение кажется таким близким и возможным. «Высшая сила, -- думалось мне, -- не допустит подобной несправедливости!» И действительно -- мы долетели!..

Весь этот месяц в Москве был таким счастливым, беззаботным и, в то же время, наполненным каким-то глубоким смыслом, что, уезжая обратно, я не могла не признать того, что «высшая сила», к которой я взывала по дороге в Россию, с лихвой выполнила все обязательства передо мной. Разве я могла требовать от неё чего-то ещё? Таким образом, в моём подсознании постепенно укрепилась мысль, что теперь-то уж точно всё кончено: по дороге назад в Америку наш самолёт обязательно разобьется. Причём, знаешь, я уже если и не относилась к предстоящей катастрофе совершенно спокойно, то, по крайней мере, смирилась с этим и считала такой исход моей судьбы абсолютно закономерным и справедливым. Или я как романтическая натура просто внушила себе всё задним числом? Может быть. Только чувство того, что в моей жизни началось теперь что-то вроде продлёнки не покидает меня. Понимаешь, о чём я говорю? Будто я всыпала в «однорукого бандита» все свои карманные деньги, зажмурилась и... выиграла миллион, нет, сто миллионов. То есть столько, сколько мне всё равно во всю мою жизнь не потратить. И вдруг после этого я получаю ещё одну призовую игру! Приятно, конечно, поиграть, но в то же время чувствуешь, что это уже как бы и лишнее... Только не думай, что жить с таким чувством грустно или тревожено. Наоборот -- давно уже не ощущала я такого спокойствия и удовлетворения. Сейчас вот смотрю из окна и думаю: «Мои дорогие пальмы, мы не должны были больше встретиться, я забыла вас за месяц, я не хотела к вам, но вот мы снова вместе и я рада, рада, потому что вы всё же лучше пустоты на дне океана...»

Так что сейчас я в прекрасном настроении! А ведь подумать только: ещё пару дней назад, перед самым отъездом, в меня вселилась ужасная тревога. Хорошо, что ты послушалась меня и не пошла провожать нас в аэропорт. Это бы ещё больше расстроило мои нервы. Ночью накануне отъезда я до самого рассвета не могла сомкнуть глаз, а когда наконец заснула, то мне приснился совершенно кошмарный сон: я стою на коленях в католической церкви и священник, лица которого я не вижу, вкладывает мне в рот вместо сухарика, символизирующего тело Христово, осколок керамической посуды. Я хочу его выплюнуть, но он мгновенно разламывется у меня во рту, как шоколад, на миллион мельчайших кусочков... И тут зазвонил будильник: пора было на самолёт...

Мы сели в такси. Пока таксист выруливал со двора на улицу, по радио передавали что-то из Высоцкого, какую-то очень грустную песню. Я начала плакать. Сначала мне было стыдно, но потом я поняла, что никто не обращает на меня внимания: братик полностью погрузился в свой Game Воу, мама беспокоилась только о том, не забыли ли мы случайно сумку с сувенирами, папа читал уже какую-то американскую газету... А тут таксист, как нарочно, переключил радиопрограмму, и из приёмника послышалось: «Gotta go home, gotta go home, у-у-у», ну эта известная песня «Воnеу М», знаешь? И я как-то внезапно развеселилась. Всю грусть будто рукой сняло, честное слово.

На этой оптимистической ноте и заканчиваю своё письмо. Надеюсь вскоре получить от тебя ответ. Ты ведь не забудешь меня, как не забывала все те долгие восемь лет разлуки, которые предшествовали нашей последней -- увы, уже тоже подошедшей к концу -- встрече?

Пока.

Твоя Алёна

Р.S. Кстати, несмотря на то, что моя поездка подошла к концу, каникулы у меня ещё продолжаются. Что-то вроде after hour после большой вечеринки, понимаешь? Колледж начнется только через месяц, так что буду, пока можно, наслаждаться свободой. В конце концов, я действительно рада, что не разбилась в самолёте: любопытно всё-таки хоть одним глазком взглянуть на то, что будет дальше...

23.07.99 LA

Привет, Оленька!

Ну вот, мой аftеr hour или, другими словами, дополнительное время, которое теперь пошло в моей жизни, я провожу не так уж плохо. Погода у нас прекрасная (впрочем, другой в LА просто не бывает), так что почти каждый день я езжу на пляж.

Знаешь, купаясь в океане, особенно постепенно удаляясь от берега, я испытываю довольно странное чувство: что-то вроде внутренней невесомости. Ведь обычно человек всегда движется в определённом направлении, к какой-то цели или просто к объекту. А я, покинув берег и помогая волнам нести меня вперёд, углубляюсь лишь в бесконечное Ничто, состоящее из воды и целующего её на горизонте небосвода. Ты скажешь, что тут нет ничего особенного, что это чувство знает любой человек, купавшийся когда-либо в море или даже просто в очень широкой реке. Но нет, океан -- это совсем другое... Помню, когда я ещё маленьким ребёнком приезжала в Ленинград и меня водили к Финскому заливу, предварительно разъяснив, что за ним находится Финляндия, мне казалось, что я могу различить где-то на горизонте вздымающиеся вверх высотные дома с бегущими строчками рекламы и даже прогуливающихся вокруг людей. Конечно же, на самом деле ничего не было и не могло быть видно, но факт остаётся фактом: за каждым морем человек склонен предполагать сушу, на которой снова начинается разумная и организованная жизнь. А за океаном трудно, очень трудно что-либо предположить. У меня лично просто не хватает воображения. Он -- как вселенная, бесконечная и лишённая всяких ориентиров...

Кстати, послушай: помнишь, мы как-то стояли с тобой в Москве у подножия Храма Христа Спасителя и, задрав головы, смотрели вверх? Мимо нас проходила экскурсия, и экскурсовод лепетала что-то вроде: «Этот великолепный храм воздвигнут как напоминание всему человечеству о величии и бессмертии Бога...» А я подумала совсем о другом. Мне вдруг пришло в голову, что птицы, которые, не будь этого храма, наверняка заблудились бы где-нибудь в облаках, теперь ни за что не потеряются, ведь золотой купол как магнитом будет притягивать их городу. Значит и вселенная имеет свои ориентиры. Но не Тихий океан...

Знаешь, сейчас я думаю о том, откуда чайки, летающие над океаном, берут свою волю возвращаться каждый раз на берег. Что же такое находят они для себя на нашем покрытом кактусами и пальмами побережье? Что заставляет их предпочесть сушу океанской бесконечности?..

Умоляю, пиши мне скорее.

Пока.

Твоя Алёна

05.08.99

Привет!

Ну наконец-то я получила от тебя ответ! Ты пишешь, что я тут схожу с ума от вынужденного каникулярного безделья и вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным, стараюсь вогнать себя в состояние «бессмыссленной и беспричинной меланхолии». Причём же тут меланхолия? Меланхолия -- это состояние грусти, неудовлетворённости, в конце концов. А я абсолютно довольна всем, что меня окружает. Более того, я даже считаю это почти незаслуженным, внеплановым подарком судьбы, без которого вполне можно было бы обойтись. Так что никакой меланхолии нет и быть не может.

Что касается твоего предложения применить мой литературный талант, на который ты, по твоим же словам, давно уже обратила внимание, по назначению, то есть написать, наконец, «что-нибудь дельное и законченное», а не заполнять нашу переписку в очередной раз «какими-то непонятными и бессвязными образами», то, представь, мне самой уже пришла в голову эта идея. Дело в том, что пару дней назад я записалась на курсы «creative writing». Как бы тебе перевести? Короче, это такой кружок, где люди собираются, но вместо вышивания или выжигания пишут рассказы под чьим-нибудь руководством.

Вчера состоялось первое занятие. Мы собрались в одной из аудиторий нашего колледжа. Были там и люди моего возраста, и постарше, и совсем пожилые. Наш руководитель -- известный писатель. Так, по крайней мере, написано в программе курса. Выглядит он как... Ну как ты себе представляешь типичного продавца в отделе радио- и видеоаппаратуры? Белая рубашка, галстук, гладко выбрит, на лице вечная улыбка... Сначала он полчаса вводил нас в курс дела, рассказывал о том, что прежде всего необходимо начинающему прозаику, то есть какой ручкой лучше всего пользоваться, какими тетрадями. Во избежание неприятностей и творческих разочарований он посоветовал нам всегда носить с собой запасной стержень. Видишь, как у профессионалов всё продумано!

Потом «известный писатель» перешёл к первому постулату, непосредственно касающемуся литературного процесса. «В основе каждого рассказа, -- сказал он, -- должен стоять сюжет. Чем необычнее, удивительнее и невероятнее этот сюжет, тем лучше. Тем больше у вас шансов, что кто-то заинтересуется вашей историей». Тут я никак не могла согласиться и возразила: «Разве читателю не ближе вещи, имеющие непосредственное отношение к его жизни?» «Так было раньше, -- разъяснил он, -- в эпоху реализма, но сейчас мы стоим на пороге нового тысячелетия и не можем больше ориентироваться на старые, отжившие образцы. Теперь людям хочется чего-нибудь абсолютно сrazy, чего в жизни не бывает и быть не может. Понятно? Итак, чтобы быть хорошим писателем в наше время, нужно уметь абстрагироваться от реальности и перемещаться с помощью воображения в совершенно иные миры.» Это и было нашим первым домашним заданием -- абстрагироваться и написать нечто настолько невероятное, чтобы другие просто со стула свалились. Прямо цирк какой-то получается, а не литературный кружок!

Так что, как видишь, теперь мне есть, чем заняться. Ладно, пойду пока делать расслабляющие упражнения для пальцев (каким только полезным навыкам не научишься на этих курсах!).

Ну пока. Пиши.

Твоя Алёна

08.08.99 LA

Привет-привет!

И давай поскорее приступим к делу! Как всё изменилось с того момента, когда я в последний раз писала тебе. И сколько ещё, вероятно, изменится за то время, пока это письмо будет находиться в пути! Не требуй объяснений! Разве можно остановить реку руками? Разве можно заставить чувства, пронизывающие меня в этот момент, изливаться в законченных фразах?..

Сегодня я была на пляже. Я лежала у самой воды и читала. Набегающие волны почти касались страниц моей книги... Ах, что же я такое пишу? Кого волнуют эти волны, это небо, этот ветер? Пусть всё пропадёт пропадом! Я не заплачу!..

Итак, я прочитала 20 страниц. Цифра 20 до сих пор стоит у меня перед глазами. Я никогда не забуду эту двойку, этот нолик -- последний горький кусочек, который проглотили мои глаза, прежде чем перед ними открылось настолько великолепное блюдо, что они готовы были прилипнуть к нему, как пчёлки к сладкой пыльце... Нет, не буду ничего описывать. Письмо закончено.

Пока.

Р.S. ...Ты хочешь знать, как это было? ...Баскетбольный мяч приземлился в песок рядом со мной. Он упал сверху на мяч и, обхватив его обеими руками, несколько секунд оставался лежать прямо перед моим носом. Несмотря на то, что он был, вероятно, разгорячен игрой, его лицо показалось мне удивительно бледным, особенно по нашим калифорнийским меркам. Едва тронутая загаром кожа выдавала в нём либо только недавно прибывшего в Лос-Анжелес туриста, либо кого-то, кто нечасто бывает на пляже. Его глаза остановились на мне с таким наглым, почти вызывающим вниманием, что я невольно задержала дыхание. Впрочем, точно таким же внушающим трепет взглядом окинул он тут же и свой мяч, будто собираясь выговорить ему за непослушание, затем вскочил на ноги и отряхнул с тела песок. Облако песчинок приземлилось на страницах моей книги. Товарищи по игре уже нетерпеливо звали его в свой круг, и ловким движением послав мяч в их сторону, он одним прыжком уже снова оказался среди игроков, располагавшихся шагах в двадцати за моей спиной. Повернув голову, я могла продолжать наблюдать за ним. Могла, но я не стала этого делать. По крайней мере, не в ту же самую минуту. Я подождала немного, пока желание снова увидеть его лицо не превратилось в нестерпимую тоску, мучительнее, чем голод или жажда, и лишь тогда развернулась в его строну. Но, несмотря на пиршество, которое снова предстало перед моими глазами, они уже не могли насытиться, тоска больше не стихала. Да, я тосковала по нему даже в тот самый момент, когда мой взгляд мог еще беспрепятственно упиваться им! Но теперь его нет передо мной, и ты можешь себе представить, как невероятно я страдаю! И как невыносима будет моя тоска через час, через два, завтра утром?..

Только не подумай, что я влюблена в него. Слово «любовь» здесь абсолютно не подходит. Любовь подразумевает интерес к личности другого человека, желание делать ему приятное, стремление завести какие-то отношения, в конце концов. Но моё чувство -- и тут у меня нет никаких иллюзий -- абсолютно эгоистическое: мне наплевать, что он за человек, я не желаю ему ни добра, ни зла, даже его имя меня не волнует. Если так посмотреть, то получается, что он мне совершенно безразличен. Я только хочу всё время видеть его перед собой, чтобы... Ну как тебе объяснить? Чтобы каждую секунду, глядя на это лицо, испытывать необыкновенное, головокружительное ощущение будто скатываешься вниз с горки, от которого так восхитительно захватывает дух. Да, я теперь как маленький ребёнок, тянущийся к аттракциону и внушивший себе, что лучшего удовольствия на свете не существует...

Однако если я непременно хочу увидеть его ещё раз, нельзя обойтись совсем без информации. Кое-что мне уже удалось выяснить. Один из тех ребят, что играли с ним в баскетбол, живёт на моей улице. По-моему, он мексиканец или итальянец, короче, мы и не знакомы-то толком, только иногда перекидываемся с ним парой слов. Короче, я встретила его сегодня после обеда в магазине и попробовала навести разговор на их сегодняшнюю баскетбольную команду. Оказалось, что все собрались более-менее случайно, по методу «тай-тай-налетай», однако люди большей частью свои, местные, из тех, что торчат у океана каждый день с утра до вечера. И только одного типа мой сосед, по его словам, сегодня видел в первый раз: тот, судя по выговору, приехал откуда-то с другого конца Америки, если вообще не из Канады, но на обычного туриста он не похож, потому что никуда не торопится, ничем не восхищается и ничему не удивляется. Я, естественно сделала вид, что меня это мало интересует, но словоохотливый сосед сам всё разболтал, даже его имя -- Андре. Напоследок я ещё узнала, что те, кто играл сегодня, договорились встретиться на том же месте и завтра в двенадцать часов... Ах, Андре, если тебя не будет там завтра, моё сердце разломится на два осколка: один, объятый пламенем, поднимется вверх, к самым небесам, чтобы никогда больше не вернуться на землю, а другой -- превратится в льдинку и растает тут же на пляске в лучах калифорнийского солнца.

Р.Р.S. Сейчас уже час ночи. Пишу тебе опять, потому что одна мысль никак не даёт мне покоя. Понимаешь, это ведь так странно, так странно -- то, что сегодня произошло со мной. Нет, не то странно, что какой-то тип грохнулся на пляске в песок прямо перед моим носом, а то, откуда взялась та страшная сила, которая влечёт меня к нему. Как могла образоваться в одно мгновение из ничего такая боль?.. А ведь, представь, после того, как мы вернулись из Москвы, я была в глубине души уверена, что со мной этим летом уже ничего не может произойти. Последние недели я жила как во сне и думала: так и надо, так и должна выглядеть жизнь человека, которому нечего больше желать, потому что все его желания только что исполнены. Ах, как сладок был этот сон!.. Но новая боль разбудила меня сегодня, и я боюсь, ужасно боюсь, что не смогу её выдержать...

Пока

Твоя Алёна

10.08.99 LA

Здравствуй, дорогая Оля!

Начинаю это письмо и не знаю, смогу ли дописать его до конца. Странно, мне кажется, кто-то будто высасывает из меня силы и скоро их не останется совсем. Зачем же я говорю «кто-то»? Я ведь прекрасно знаю, что это он, только он и никто другой! Остатки моей воли разбиваются как волны о хрустальные берега того царства, которое скрывается в глубине его глаз. Все идеалы и высокие цели теряют свой смысл перед тем божеством, что создало себе алтарь в надменном изгибе его губ. Мой взгляд растерянно и бесцельно блуждает от одного предмета к другому, и только на его лице находит он себе досланное прибежище... Да, ты угадала: я снова видела его. Вчера утром. На пляже. А потом ещё вечером...

Сначала я думала, что он уже совсем не придёт на пляж. Минул час пополудни, игра в баскетбол давно началась, а его всё не было. «Нет-нет, -- успокаивала я себя, -- не может быть, чтобы он так и не появился. Высшая сила не допустит этого, она ведь знает, что иначе я умру от тоски, не сходя с этого местах.» И он действительно появился. Я удивилась, что песочные холмики прогибаются у него под ногами и ветер шевелит его волосы, как это бывает с обычными людьми... Потом он играл вместе с другими в баскетбол, пока они, наконец, не устали и не легли загорать на песок неподалёку от меня. Однако Андре долго не пролежал и вскоре начал собираться. Другие стали удерживать его, но он дал им понять, что твёрдо решил идти. В это время один из назойливых распространителей рекламы, которые иногда появляются у нас на пляске, попытался всучить мне в руки ярко-розовый листок. Я машинально взяла его, но тут же рассеянно выронила. Далее беспардонный распространитель проследовал прямо к Андре и его товарищам, чтобы вручить и им пачку розовых рекламок. Андре пробежал листок глазами, усмехнулся и, уходя, бросил своим приятелям: «Вот там, может быть, и увидимся сегодня вечером».

Дрожащими от волнения руками нащупала я в песке потерянный было листок и, поспешно развернув его, попыталась вникнуть в смысл того, что там написано. Это было объявление о party под девизом «Нарру Holiday», на которую приглашал в тот вечер один из здешних клубов. Я была почти -- на девяносто девять процентов -- уверена, что на самом деле он совсем не собирается в этот дурацкий клуб, совсем даже напротив: его предложение провести там вечер, высказанное к тому же таким ироническим тоном, нужно понимать как чистейшее издевательство. Но тем не менее я твёрдо решила пойти туда: надежда ещё раз увидеть его -- даже самая микроскопическая -- оказалась сильнее всех разумных доводов...

Странно выглядит Лос-Анжелес по вечерам. Звёзды на небе кажутся такими же искусственными, как и звёзды под ногами. Витрины лавок заставлены безделушками, будто серванты в модных гостиных. Короче, хоть и находишься на улице, но чувствуешь себя запертой в четырёх стенах. Так что когда заходишь в какой-нибудь клуб, особо ничего не меняется -- только становится чуть темнее и вместо звёзд наверху появляются разноцветные лампочки.

Ненавижу такие «party»: наполовину состоят они из туристов, обезумевших от счастья, что им, наконец, удалось попасть в Лос-Анжелес и толкающих друг друга под локоть, как только им кажется, что в толпе промелькнула та или иная «звезда». Вторая половина -- это местные чудаки, праздный и вечно скучающий народ. Этих уже ничем не удивишь, тем более фирменными коктейлями с какими-то непонятными перьями и зонтиками, от которых балдеют туристы. Музыка тоже оставляет желать лучшего: то включат «пляжный» регги, то пищащих итальянцев, то вообще скороговорку на негритянском диалекте... Разве я могла надеяться найти здесь моё сокровище?.. Слава Богу я встретила одну девчонку из моего колледжа. К ней как раз приехала подруга из Германии, и она привела её сюда показывать ей Леонардо ДиКаприо. Мы поболатали немного, я пожелала им «good luck» в их предприятии и уже собралась уходить, как вдруг...

Да, я увидела его, то есть Андре. Удивительно, как мало значит для меня это имя. Ведь так зовут, наверняка, многих, а он... он только один. Поэтому к чёрту имена! Всё равно ни одно из них не достойно того, чтобы в полной мере ассоциироваться с этим существом.

Итак, он стоял на лестнице, ведущей на второй этаж, где располагался бар, и пытался поцеловать девушку в голубом атласном платье до пола, которая, впрочем, отчаянно вырывалась из его объятий. Странно, но я не испытывала в этот момент никакой ревности, скорее злость и недоумение: как могла она с таким упорством противиться ему? Разве красиво разбрасываться хлебом на глазах у голодного?.. Наконец девущка оттолкнула его с такой силой, что он чуть свалился с лестницы. Видимо сообразив, что дальнейшие действия на этом фронте бесполезны, Андре, не удостоив свою обидчицу даже прощальным взглядом, сам спустился вниз. Мне показалось, что он кого-то ищет в толпе. Но тут случилось нечто совершенно неожиданное: наши глаза встретились, и он направился прямо ко мне, не спуская с меня внимательного и сосредоточенного взгляда. Мне почему-то стало страшно, ужасно страшно, но я не могла заставить себя отвернуться или, по крайней мере, опустить глаза. А он всё приближался. Мир вокруг меня будто замедлил своё движение. Даже песня «Воnеу М» «Gotta go home», которая как раз раздавалась на весь клуб, звучала у меня в ушах не намного бодрее, чем траурный марш. Наконец, он подошёл вплотную ко мне, наклонился к моему лицу, его глаза блеснули передо мной ярче, чем отполированное лезвие ножа... и тут я потеряла сознание.

Как это могло произойти? Не знаю, раньше со мной такого, по крайней мере, не случалось. Может от того, что в помещении было очень душно, или же действительно от этих глаз...

Очнулась я в одной из служебных комнат. Девчонка из моего колледжа сидела рядом со мной вместе со своей подругой.

-- Как же так можно? -- порицала она меня. -- Разве не видно было, что он псих ненормальный? Вместо того, чтобы сразу же убежать, ты смотрела на него полчаса, как баран на новые ворота. Вот он и разошёлся совсем!

-- А что он сделал? -- спросила я.

-- Поцеловать тебя хотел, вот что. Неужели до сих пор не дошло?

-- И что, поцеловал?

-- Да нет, не успел, слава Богу, успокойся.

-- А где он сейчас?

-- А ты как думаешь, где? Security его, конечно, сразу же выставили на улицу, да так, что, я думаю, он ещё долго этого не забудет.

К нам зашёл администратор клуба с какими-то медикаментами и, убедившись, что я уже пришла в себя, начал извиняться со всей американской вежливостью, на которую был способен:

-- Нам ужасно неудобно, что именно у нас вы нарвались на этого хулигана. Только не беспокойтесь, мы уже всё выяснили: этот тип поспорил с кем-то, что поцелует за вечер десять девушек. Распущенность и упадок нравов налицо. Но таким хулиганам в нашем клубе не место. Пусть только попробует ещё раз сюда показаться!.. Вызвать вам такси?

-- Да нет, спасибо, -- ответила я, -- я как-нибудь сама доеду.

-- Ну хорошо. Заходите к нам ещё! А вы, девушки, -- обратился он к моей соученице и её гостье, которые, вероятно, уже успели посвятить его в свои проблемы, -- оставайтесь: мистер ДиКаприо обязательно ещё зайдёт к нам сегодня...

Вот видишь, нравственность и общественный порядок на этот раз оказались на моей стороне. Чего бояться тому, кого защищают широкоплечие ребята из security и всемогущий администратор, с такой лёгкостью дающий обещание устроить свидание с самим ДиКаприо? Но я боюсь, смертельно боюсь. Я готова кричать от страха и боли, пока всё не кончится, понимаешь -- всё!

Bуе

Твоя Алёна.

22.08.99 LА

Привет, Оля!

Ты пишешь, что серьёзно беспокоишься за меня, что вся эта история не идёт мне на пользу и что даже мой стиль в последних письмах стал, против обыкновения, намного менее художественным. Не знаю-не знаю. Но в одном ты права: наш преподаватель с курса «creative writing» навряд ли одобрил бы мои откровения, додумайся я преподнести их ему в форме рассказа. В прошлый раз он сказал нам: «Литература должна проникать в сферы, недоступные простому смертному. Так что если хотите написать по-настоящему увлекательную историю, сделайте её героями инопланетян или, на худой конец, очень богатых людей, о жизни которых нормальный человек имеет обычно такое же смутное представление, как и об инопланетянах. Тогда успех вам гарантирован.» Как видишь, моей истории в этой компании делать нечего.

Но вернёмся к главному герою. После того вечера в клубе я пообещала себе, что не сдамся ему без сопротивления, но с каждой попыткой обрести свободу я ещё туже затягивала верёвки на моём теле...

Мы встретились сегодня. Он сидел на Аллее Звёзд с рюкзаком у ног возле какого-то магазина, с некоторым высокомерием разглядывая проходивших мимо туристов с фотоаппаратами. Я остановилась на другой стороне улицы и сделала вид, что рассматриваю товары торговца африканскими украшениями, которые тот разложил прямо на тротуаре, стараясь при этом не выпускать Андре из поля зрения. Из магазинчика, возле которого он сидел, вышел человек со шваброй в руках и, не обращая ни на кого внимания, начал надраивать мостовую. Ещё немного, и он хлестнул бы Андре тряпкой по лицу, но тот успел вовремя подняться и, бросив презрительный взгляд в сторону магазинчика, побрёл на мою сторону улицы. Я опустила глаза к какому-то деревянному браслету, а когда подняла их, Андре уже стоял прямо передо мной.

-- Я уезжаю сегодня, -- сказал он таким тоном, будто мы были давно знакомы.

-- Почему? -- вырвалось у меня.

-- Да так, пора домой, -- объяснил он и взял мою руку в свою.

Мы пошли вдвоём вдоль аллеи. Если бы ты знала, как невинно было его прикосновение к моей руке! Так невинно, что оно почти оскорбляло меня, только лишний раз подчёркивая огромную дистанцию между нами, только ещё больше разделяя нас, вместо того, чтобы хоть чуть- чуть сблизить. Я была почти в отчаянье!

-- Откуда ты приехал? -- спросила я.

-- А ты?

-- Я здесь живу уже восемь лет, но вообще я из России. из Москвы.

-- Москва? -- переспросил он. -- Я вроде что-то слышал... И нравится тебе в LА?

-- Да. А тебе?

Он отрицательно покачал головой.

-- Так ты не приедешь на следующий год? -- подавляя подступающие к горлу слёзы, пролепетала я.

-- А если бы и приехал? Неужели ты и через год ещё будешь помнить обо мне? -- с любопытством взглянул он на меня.

-- Как же можно тебя забыть? -- подняла я на него полные слёз глаза.

-- Ну не знаю, -- пожал он плечами. -- Есть ведь всевозможные способы: современная медицина помогала и в более тяжёлых случаях.

-- Но я не хочу, чтобы мне помогали! Мои чувства никого не касаются! И даже тебя!

Мы подошли к выставленному прямо на улице прилавку, на котором лежали брошюрки в одинаковых серых переплётах.

-- Покупайте книги независимых авторов калифорнийского андеграунда, -- проговорила нараспев стоявшая за прилавком женщина, обращаясь куда-то в пустоту.

-- Зачем же ваши авторы высовываются наружу из своего андеграунда? -- усмехнулся Андре. -- Сидели бы там и дальше.

-- Вы сначала почитайте, а потом говорите, -- нашлась продавщица.

-- Неужели вы на самом деле думаете, что я собираюсь читать ваш дурацкий андеграунд? У кого есть, что сказать, тот не станет переплетать свою книжку серым картоном и класть её на прилавок в один ряд с десятком других, ей подобных...

Он потянул меня за руку, и мы пошли дальше.

-- Ты и вправду тогда в клубе хотел поцеловать меня на спор? -- спросила я.

-- На спор? Что за бред? Кто тебе сказал?.. Впрочем, вполне может быть. Но не в этом дело. Мне просто нравится целовать женщин против их воли. Вот и всё.

-- Неужели ты думаешь, что никто не согласится поцеловать тебя добровольно?

-- О, конечно согласятся, и очень многие! Но это меня не интересует. Поцелуй, не вырванный силой, значит не больше, чем одна из тех серых книжек на прилавке. Никто не сможет отличить его от тысячи таких же, как он, бессмысленных и бесцветных.

-- Ты говоришь, как герой какого-нибудь фильма!

-- Что же тут удивительного? Мы ведь в Голливуде.

-- Значит ты просто используешь женщин для своего удовольствия, да?

-- Можно так сказать.

-- И тебе никогда не хотелось увидеть в их глазах ответное чувство?

-- Нет, не хотелось. Наоборот. Я ведь прекрасно знаю, что такое женская страсть, и потому стараюсь всячески её избегать.

-- Что ты имеешь в виду?

-- А вот что: если я хочу целоваться, значит я просто хочу целоваться, а не ищу в этом какой-то потусторонний смысл, как обычно делают влюблённые женщины. Им ведь, знаешь, ещё до сих пор никто не смог объяснить, что земля не плоская и не стоит на трёх китах, и что как бы ни было велико их желание дойти до края света, сделать это, по всей видимости, будет невозможно, даже отдавшись самому лучшему, самому прекрасному мужчине всех времён и народов. Если они одаривают нас поцелуями, то только потому, что надеются найти в них ответы на все вопросы мироздания и достичь, наконец, того полного и абсолютного удовлетворения -- того края света -- которого в силу устройства нашей планеты вовсе не существует. Разумеется, они всегда обманываются: никакие поцелуи, никакие ласки не способны удовлетворить их тоску по чему-то далёкому и недостижимому, чему и имени-то в природе нету, -- они только ещё больше разжигают её. Поэтому я терпеть не могу иметь дело с женщинами, которые влюблены в меня. Почему я должен отвечать перед ними за всю вселенную?

-- Однако тогда в клубе ты хотел меня поцеловать, хотя я... -- Слёзы не дали мне договорить.

-- Это была ошибка. Разве я мог знать, что ты до такой степени сходишь по мне с ума? Но выражение твоих глаз, когда я наклонился к тебе, и потом этот обморок... К сожалению, мне слишком поздно стало всё ясно. И сегодня ты ведь нарочно остановилась на улице, чтобы наблюдать за мной?..

Я не понимала, к чему он клонит, и мы шли дальше молча, пока наконец не свернули в какой-то переулок. Проходя мимо церкви, в которой только что кончилась воскресная служба, мы замедлили шаг. Женщины в нарядных платьях и соломенных шляпках, мужчины в строгих костюмах выходили наружу под колокольный звон. За ними семенили дети с восторженными и немного ошарашенными глазами.

-- Я сам вырос в религиозной семье, -- сказал Андре, кивая в их сторону, -- поэтому этот вид страсти мне прекрасно знаком. Они молятся на Него, стоя на коленях, они изливают Ему свою беспредельную тоску и просят дать им хоть кусочек небесного блаженства. А Он покорно предоставляет себя в их распоряжение. Он и на крест-то пошёл только потому, что боялся отказать им в удовольствии верить в себя, боялся признаться в своём бессилии. И вот уже две тысячи лет они продолжают выжимать из Него последние соки своей безграничной любовью. И что же? За это время мир ни на капельку не изменился к лучшему. Только тоска по совершенству разрослась до невероятных размеров... Пойми, на свете нет той сверхъестественной силы, которая могла бы ответить нам на наши сверхъестественные чувства. Пойми -- и забудь меня, если сможешь.

Дальше идти было некуда. Пешеходная зона закончилась. Мы стояли на краю автомагистрали. Он осторожно высвободил свою руку из моей, остановил выезжавшую на трассу машину, договорился о чём-то с водителем, сел внутрь и исчез навсегда...

Пока.

Твоя Алёна

27.08.99 LА

Здравствуй, дорогая Оленька!

Ах, как жарко сегодня целый день! Просто как в аду! Нет-нет, в аду, наверное, намного лучше! Там страх, там насилие, там ненависть, а здесь только изнуряющая тоска, которая всё тянется и тянется в длину, как белая полоса на автомагистрали...

Представь, прошла всего неделя, но я уже начинаю забывать черты его лица. Какой у него был нос, какие губы?.. Каждый день теряется какая-нибудь деталь. И даже то головокружительное ощущение, будто летишь вниз с горки, которое я испытывала каждый раз, когда он являлся мне наяву или хотя бы в мыслях, становится всё слабее. Только рана, причинённая им, всё никак не хочет затягиваться и своей тупой, однообразной болью отравляет мне дни и ночи.

Но этого больше не будет. Не будет больше дней и ночей, не будет океана и пальм, не будет тянущейся к горизонту автомагистрали... Думаешь, я сделала ошибку, проглотив эти таблетки? Да, пожалуй, я поспешила. Можно было бы, наверное, подождать до завтра, посмотреть, что напишут в утренних газетах, поесть ещё раз на завтрак мои любимые булочки с джемом, погладить нашу кошку, которая теперь, как назло, убежала куда-то на улицу и прогуляет там, наверное, всю ночь. Но всё это такие вещи, ради которых меня по утрам и с постели-то обычно не поднимешь. Почему же они должны внушить мне желание прожить ещё один лишний день?

Если мне чего-то по-настоящему и жалко, то тех мимолётных образов и и впечатлений -- таких хрупких и таких драгоценных, -- которые умирают теперь вместе со мной, так и не излившись ни в один мало-мальски законченный рассказ, ни в одно стихотворение. Но, знаешь, я думаю, даже со временем из этого ничего бы не получилось. Я всегда удивлялась, откуда писатели берут столько терпения, столько дисциплины. Один вот недавно рассказывал по радио, что для того, чтобы не запутаться в перипетиях своего собственного психологического романа, он записывает в черновике мысли, принадлежащие различным сторонам какой-нибудь особо многогранной личности, авторучками разного цвета. Другой -- перед тем, как приступить к работе над рассказом составляет таблицу с перечнем героев и черт их характера. Нет, на такое меня никогда не хватило бы, так что жалеть о несостоявшейся карьере писателя тоже незачем...

Мои глаза уже слипаются. Я думаю, таблетки начинают действовать. Интересно, перед тем, как я умру, мне ещё приснится что-нибудь? Говорят, у людей, которые знают, что вот-вот наступит их смерть, в одно мгновение пролетает перед глазами вся жизнь. Странно, но со мной ничего подобного не происходит. Как ни пытаюсь вспомнить что-нибудь важное, ничего не получается. Только во рту ощущается вкус того мороженого, которое мы ели с тобой на Арбате. Ну пломбир в вафельном стаканчике, помнишь? Да ещё в ушах звенит, не переставая, мелодия, которая развеселила меня тогда в такси по дороге в аэропорт: «Gotta go home, gotta go home...»

Как ты думаешь, я попаду в рай? Если да, то мы скоро увидимся в Москве.

До встречи.

Твоя Алёна

Speaking In Tongues Лавка Языков

Екатерина Васильева

GOTTA GO HOME (О любви к Родине)

Speaking In Tongues
Лавка Языков

GOTTA GO HOME
(О любви к Родине)