Speaking In Tongues
Лавка Языков

МИШЕЛЬ МЭРФИ

Из книги «Карманный нож и свет»
(1998)

Перевела Галина Ермошина

ЗВУКИ ДОСТАТОЧНЫЕ, ЧТОБЫ ВЕРИТЬ

УМЫВАЮЩИЙ РУКИ

Названный ему дом, чтобы зубы выросли с трудом на яблоках,

рассказал ему, что я думала — смерть была способом медленно

она всасывала ветер прямо в кровь пока живот не набух грязью, оста-

вившей историю длиться без какого-либо завершения в поле зрения

Напевавшее сзади лето неизменных москитов баллада, шлепающая

свободно на его языке мои руки никого не беспокоили для танца,

так как они росли изысканно как торс сломанной птицы и точно также

тонки

Во сне он шагал с умершим, который стремился ко мне до возвра-

щения в воздух бледные тени, торгующие шляпами, завлекающие сло-

ва пока нельзя не понять их братьями и данная правильная жизнь ни-

когда не потонет в этой мелкой воде, а выплывет окрещенная

желая съесть все, что могло бы иметь сладкий вкус, как эти дыни,

разнеженные на этой земле

ВЕРСИИ РТА

Доставляя это прямо в гараж это было любовью тоже ровный

свет затопляющий пыль лицемерные сны разновидность, что остав-

ляет жаркий небрежный почерк на бедре и ободран для нашего нижнего

белья мы признаем все это нисколько не ложь, мы могли бы жить без

твоего способа разговора в твоем сне утренние лица сухо изрекали и

хотели пить я могла бы тащить тебя под обломки этих милых картин

ты знал с самого начала тустеп мы исполнили сквозь телефонные линии и

синяки есть ли где-то кровь, отбивающая остатки опасного дела вос-

поминания, которые мы храним скрепленные печатью и оранжерейное цвете-

ние повторяющиеся холодные подушки насмехающийся хлопок этой две-

ри И это выпрямляет любовь способ, которым мы очищаем кожуру апель-

синов рассыпает корки в неровный след вдоль по залу, который разделяет

мои губы это пустошь и пальцы, чтобы сжигать мир трение

этих мозолей по их правдивой коже.

ПОКРЫВАЮЩИЙ ЗАНОВО

Из всех окон

ваше имеет путь с уксусным светом

вещество источника?

Остановленный поцелуй висит в воздухе

красное приобретает новую облицовку

Наше первоначальное произношение неверно истолковано

над грубостью дня

улица полна незнакомцами, выпрашивающими милостыню у пламени

Когда ты поёшь вне или летаешь внутри гигантских зданий

последовательность — вне досягаемости

правая рука потеряна недалеко от продуктового киоска

выдавливая спелость из груши

Мы можем быть тайной и риском, разговаривая друг с другом

порою прикидываясь, что не замечаем случайного отсутствия

Я желаю, чтобы я могла бы взять тебя повсюду

ТУПИК

Это была осень красных листьев, сбор черных грецких орехов.

Следующим летом Катерина едва не утонула, морская водоросль обер-

нулась вокруг ее загорелых ног. Но теперь она была бледной, вес-

нушчатой, выросшей из одежды своей матери, привезенной месяцами

раньше. Она тосковала по телефону так быстро, прежде чем ты узна-

вала, что это будет и твоим также. Не думая, как скоро девочка мо-

жет исчезнуть без следа. Они научились управлять палочкой в 9 лет.

Все мальчики дерутся за этот подобранный хлам, сигаретные кольца

на каждом пальце, рты, которые пахли кислым и сладким рассолом.

Пачки фруктового сока высовывались из их карманов, когда мы ката-

лись верхом на спине, думая что когда-то мы влюбимся, помня их за-

пах. Она сидит на заднем дворе, розовая от утра, потерявшаяся в

солнце. Руки сильно ударяют в украшенный цветами передник, снова и

снова сжимающий ее руки.

КАРМАННЫЙ НОЖ И СВЕТ

КОСТИ

Это первая история вращает голубое

безмолвие взвешивает наши губы

глаза пронзили и окровавили ее руки.

Кость и доступный свет. Смотри на нее

завязанными глазами обид

никто вполне не вычерчивает эти годы.

Заселенная в Айове

земля объяснила как история

ветра никогда совсем не вычисляли

трогали нас мы уклонились.

Дай нам пещеру

когда наши спины повернуты

вниз к поцелуям

прижатым на предложениях.

COLUMBUS AVENUE

У цветочного киоска мы склоняемся над зимними тюльпанами в

оранжевых электрических лепестках, которые полностью осыпали суб-

ботнюю утреннюю карикатуру, достигшую безветрия в этом воздухе.

Что есть такого вокруг оранжерейного неба, что заставляет нас бо-

леть из-за молнии, из-за глотка грязной земли? Благодаря синтакси-

су мы можем разжевывать — размышлять, он может преобразовать дере-

во обратно в семя и заставить его напевать.

ОСНОВАНИЯ

Субботы. Флаконы разбросаны на кухонном столе. Мама убеждает

себя в красоте. Лосьоны быстро сбрасывают розовый цвет в ее ла-

донь, запах удушливых бегоний, оранжерейный целлофан. Она трет

пальцами под коленками со шрамами, ее груди освобождены, крем об-

волакивает ее кожу, в то время, как она рассеянно мурлычет этому

дню. Снаружи папино радио трубит сквозь взметенную пыль, его пус-

тые пивные бутылки заталкивают ветер в свои рты. Пронзительный и

посредственный. Сухая жара преувеличивает ее ожидания. Она хочет

сказать, что он несчастен без ее вопросов. Его тяжелое раскаяние,

другой способ подсчитывания часов до темноты. Долгий вечер и она

приходит, чтобы обдумать этот дурной ветер. Способ, которым это

идет к кости. Она поворачивает кувшин в своих веснушчатых руках,

усеивает точками темноту под глазами, шлепает малиновые румяна на

скулы. Позже входит папа, толкает ее. Его руки дергают ее за воло-

сы, пока она готовит обед. Ее смех карабкается по его толстой шее,

гремит возле ее ушей, заставляя его царапать ее сильнее. Нарезан-

ные картофелины обведены чернотой, заколки стянуты с ее волос,

хлопнувшись на линолеумный пол, как только закрылась со щелчком

кухонная дверь. Ее хихиканье пронизывает вновь, так отличающееся

ночью, низкое и взбалтывающее. Звук достаточен, чтобы поверить в

достаточное. Тела ослаблены рассказами, стонущими во всем, что

скрывает.

СМЫВАЯ ВНИЗУ

ЛИШЬ МЫ САМИ

Еще одно теплое заклинание

результаты выглядят крайне простыми.

Несколько швов

окаймляют имя для жизни.

ДЕВУШКА В РЫБНОМ САДКЕ

Иногда она хотела бы проснуться и увидеть видения, пойманные

низким потолком — скользящую видимость, колеблющуюся в занавесках;

умершие названия, плывущие сквозь валы морской пены и сон был бы

рыбной впадиной. Вокруг вода, флюоресцирующие скальные пещеры. Аб-

солютная прозрачность воздуха и земли. Однажды утром она поднялась

полная удивления и знала песню каждого прошлого камня, могла бы

напевать любую балладу в любой тональности, могла бы попробовать

детский рояль каждым мерцанием взгляда и никогда бы не проголода-

лась. Время не было потерянным, когда она пристально смотрела в

потолок, сгорбленность матраца мешала ее передвижению слишком да-

леко в любом направлении. И застенчивая улыбка ее призраков раска-

чивала, обещала что-то приблизить к страсти, целые напевы плыли

над ее головой. Когда, передвинув раму кровати, она открыла короб-

ку клавессинных струн, настраивающий молоточек, простынная музыка

из нескольких музыкальных комедий, падает простая жестянка лакри-

цы. Лента дельфинов поет.

ОКРУЖНОСТЬ

«Будущее было в тех руках» — сказал кто-то и направил ее лок-

ти глубоко в печь. Я подхожу с жизнью для себя, когда никто не

смотрит, удваиваю ее величину. Я использовала ее, чтобы быть лесо-

рубом, который мог бы свалить дерево прямо на заданное место. Кто

знал, была ли я оценена по возрасту? Считающая кольца, чтобы сфор-

мировать такой же вид веры. Это — прицепная жизнь. Сторонящаяся

юга, когда дождь отбивает такт по металлической крыше. Радиопоме-

хи, заполняющие каждый год, никогда не заполняют как ты прибыл.

Когда я нырнула с моста, волна расчесала мои волосы. Я хотела вос-

хищения, чтобы никогда не закончиться. На одолженном пианино мело-

дия возвращается ко мне целиком. Мои пальцы передают чешуйки, ко-

торые никогда не собирались быть сыгранными прежде незнакомцев.

Обернись. Я хочу сказать тебе, что мои руки созданы для поворота

стволов. Окружности. Для ощущения. Немощеные дороги. Песчаная от-

мель. Мои более ранние имена развеяли звезды, разрешили другим па-

дать, сверкая. Акры неиспользованных слов выросли вокруг меня.

Слишком много для одного человека, чтобы собрать урожай в одиноч-

ку. Если бы я имела только одну историю, я скорее умерла от голо-

ду, чем жила бы ею.

ЗНАЮЩИЙ МЕСТО

Дверной звонок звенит и радостные крики-вороны влетают в

комнату. Свежая грязь на их клювах, живые червяки обрамляют их

рты. Я могу вытащить тебя, сбитого с ног долгими ветрами, взять

этот мел и заставить его говорить за твоей спиной. Мы создаем те-

невой театр слов, забываем, что наши рты пили и раскалывали. Наши

пальцы поднимаются и падают в разное время, чтобы имитировать

стремительное движение птиц. Поцелуй меня. Или еще лучше — закрой

штору, просунь руки сквозь экран, одну за другой. Везде панель

прикосновения в своем противостоящем ритме. Завывания появляются в

обратном порядке на стене, царапают наши уши, создавая для наших

ртов невозможность закрыться. В попытке сделать правое разновид-

ностью левого мы случайно открываем новые позы нас самих. Чванство

и прыжок их земляного ржания, наши ноздри фыркают с памятью о та-

ком животном.

ЯЗЫК НА СВОЕЙ ПОЛКЕ

ПАНОРАМА

Река пересекала поля, мы догадались и не остановились там.

Выведенные под белую длину мигающих огней, улицы вскоре стали вос-

поминанием, которое не дольше советовало нам. Разбитые бутылки

накренили плотные водостоки, ободрали наши старые мечты. Бесцере-

монно раздавленный воздух. Пейзаж накренился вперед ярд за ярдом.

Когда я пробегаю пальцами сквозь этот образ, он ослепительно

сверкает изнанкой, жаля руку, что кормит его. Нет ничего похожего

на тех птиц, что поймали арканом тропинку горизонта. Ястребы, ко-

торыми я хотела править, неоседланы и выровнены внутри скребущих

туч. Представь их поставленными в стойло, запинающиеся крылья.

Чтобы быть чисто выскобленными моим языком, если я отважусь.

Наш словарь не включает слово «избавление», мы заглушили «от-

каз». Наше внимание, связанное месяцами поиска новых путей, чтобы

сказать «переговоры», «обещания» скользит свободно. Вечером наше

положение сужается. Вращающиеся на незримой оси, мы притворяемся

все время, чтобы быть стоящими неподвижно.

Это — наше отношение к отъезду, что сделало меня охрипшей.

Раньше, выкричавшиеся колодцы только, чтобы поймать рефрен, рыбная

ловля пенни из моих карманов, чтобы охранять их беспорядок — голо-

вы, хвосты. Мерцание в воде.

Ты думаешь, что мы слишком закрыты для воспоминания, чтобы

устранить двойное дно этой истории, что это опрокинет, оставит нам

собачью палку для подпорки. Наклони свой месяц. Я попробую его на

вкус как любой сорванный бальзам, будь благодарен, сотри свой язык

о мой переполненный голос. Оползни появляются на расстоянии, чтобы

строить пространство пульсов. Вводные слова, которые не вытесняют.

НАМЕК

Обучая вращаться пчел, мы прекратили нетерпение после слов.

Их запутанные итоги изобрели расстояния сот, лабиринтов белого шу-

ма. Когда я определила скорость такого движения, я намеревалась

повернуть прозрачность, сформировать оболочку сверкающего намека

со слепым медовым ртом. Как утонченна становится любая красота,

когда неожиданно и бесконечно уходит.

БЕЗ ВЫСОТЫ

Я сказала таким образом один раз только умерший, белый шум, ко-

торый оставили позади меня в живых когда любой воскресный город

проходящий движения скорби заклинает цвет для этих щек просителей,

стоящих широко расставив ноги. Я прибываю в эту новую кожу как буд-

то навсегда и слушаю лучший кофе, тот который мы нюхаем — испаре-

ние, отпечатанное на наших языках, когда кружка его гущи регулирует

путь, которым мы несем это из комнаты в комнату.

ШЛИФУЯ ГЛАСНЫЕ

АРАНЖИРОВКИ

Ты начинаешь дрожать в дверях, спиной к стене. Когда ты ис-

пользуешь руки, это не имеет ничего общего с молитвой, как ты во-

образил, они лишь отступили к твоему рту, как бы для сохранения

души от твоих случающихся слов.

Так разреши это потом. Коса на его отмели, язык на его полке.

Ты запомнил каждый номер автомата-проигрывателя, оставляешь кружа-

щийся табурет и направляешься к двери. Что из того. Я слушала слу-

хи случая и когда никто не смотрел, видела кружение бутылки в тем-

ноте.

ПРЕКРАСНЫЕ СТОЛКНОВЕНИЯ

КАЧАЮЩАЯСЯ В БОЛЬШОМ НЕБЕ

Если Телец не получит его, Рак заставит — сказала она. Ее пе-

чаль рядом с ней самой, еще не приблизилась настолько, чтобы быть

названной по имени. Она была религиозной женщиной, по общему мне-

нию, но не смогла бы остановить пронзительный крик в своем сне.

Варенье упало из ее рук и растеклось по полу. Жизнь обыденных

бедствий. Она впечатала свои пятки в грязь, отбросив осторожность.

Она сказала это или мне, или, но затемнила свои воспоминания,

отыскав все, что не могло быть занесено песком от ее взгляда. Рот

полон булавок. Пластинка играет, чтобы раскачивать дверную сетку.

Она хочет стать чужой, стеречь его шепот в трубке общественного

телефона. Легко оглядываться на рассказ и видеть как далеко он мо-

жет зайти без места, которое называется домом. Он сказал это или

тебе, или, но она уже была занята смазыванием туфлей, гравирован-

ных замысловатыми инициалами, которые она хотела выучить, чтобы

назваться. Она сказала мы все в конце концов предаемся отвращению,

и измерила шагами свой кухонный пол. Другая тарелка выпала из ее

рук как безупречное завершение. Как раз, чтобы разбить тишину.

ОДАЛИСКА

Когда фотограф рассеянно гладит

сон из ее глаз

вспышка спотыкается в трех направлениях

слово «милый» процарапывается сквозь ее зубы

как раз, когда она улыбается, потянувшись.

Она — в поисках рамки.

Подпись, чтобы сжечь темноту ее ошибок.

Сегодня все, чего она хочет — отведать огня и ожога,

чтобы протрезветь и сбежать.

Разгадай ее лицо.

Для счетчика, который падает и ломается

она распахивает тесно защищенный звук

находит музыку, танцующую на хороших костях основы.

Возвышаясь над тем, что камера сжимает

чтобы разоблачить домашнюю жизнь, она обнажает обнаженное,

затеняя себя на стене спальни.

ЕСЛИ ЭТО ПРАВДА

Она звала снова и снова. Бесшумная темнота снаружи. Комар

сплетает сеть, развешивает, насекомые потянулись к утреннему краю.

Едва ли это форма, в которой не больше, чем может увидеть глаз.

Едва ли это форма, которая не гордится своей собственной

влажной тенью, своим собственным стремительным жаром. Тяжесть при-

гибает розу, ее пальцы едва касаются поверхности дня.

Ее пальцы, едва касающиеся поверхности письма, несколько слов

повторяются как мелодия, которую мы насвистываем, по колени в пе-

чали.

Мы повторяем несколько слов, как будто их произнесение могло

бы выразить словами нашу историю. Пока она все еще жива, она ни-

когда не разделит грушу ни с кем. Раскачивая размышление, она мед-

ленно обдумывает его суть. В другой части мира разлука и груша

звучат одинаково. Хотя она подозревает, что есть груша для каждого

рта, она неосторожно поглощает больше, чем ее законная доля.

Самый ранний сливовый цвет оставляет ее изнеможенной, но это

— изобильная кожа груши, которая выставляет ее аппетит для чего он

есть. Испуганная, грозовая. Когда-то обнаруженная, она просто

возвращается, подчиняется голоду.

Она просто возвращается и разрезает грушу пополам. Событие

так потрясающе, ее мышцы заморожены, корни ее наклонились к плоду.

Она стукает дыню, дразнит киви, ввязывается беспорядочно в манго.

Она — подозрительность груш, их августовская кожа. Уходит, черный

инжир заполнил ее карман.

Она не обращает внимания на тот факт, что в другой части мира

есть люди, которые не имеют возможности разрезать грушу пополам,

не отделят голос от плоти. Она воображает слова, бегло просматри-

вающие их рты, отражающиеся на их существованиях. Воображает жен-

щину с тупым ножом, разрезающую грушу, ее обдуманное насилие.

Бледная и сладкая. Каждого бога она посылает в небеса, чтобы иметь

долгую линию для ожидания.

Speaking In Tongues Лавка Языков