Speaking In Tongues
Лавка Языков

ЕВГЕНИЙ ШЕШОЛИН

СЕВЕРНЫЙ ДИВАН⁽¹⁾

От публикатора:

Переложения с персидского Евгения Шешолина, избранные для «Лавки Языков» Артемом Тасаловым из машинописного сборника, который подарил ему автор в 1988 году. Здесь даны отдельно переложения с персидского и авторские стихи в персидских формах, хотя в сборнике они перемежаются. Думаю, будет особо интересно видеть, как органично освоил поэт персидские формы языком русского мифа, что еще раз подтверждает мнение Льва Гумилева о «комплиментарности» народов Руси и Азии. Считаю уместным предварить эту подборку выдержкой из предисловия Жени, которое он сделал к первому варианту «Северного Дивана» 1984 г.

Значительно сокращенный вариант данной подборки выставлен на домашней литературной странице Скитальца в Иерусалиме.

Надеюсь, интерес к творчеству Евгения Шешолина будет постепенно расти и тогда появиться возможность издать его сборники полностью в Интернете или в печати. Недавно скончался Мирослав Андреев -- держатель наиболее полного архива Евгения, судьба которого теперь проблематична. У меня есть Первый и Второй Северный Диван, сборник избранных стихотворений и несколько десятков писем. Надеюсь также, что уважаемая редакция «Лавки Языков» внимательно отнесется к данной подборке в 1100 строк стихов, где я постарался представить лучшие образцы переложений с персидского и оригинальных стихов в персидских формах Евгения Шешолина -- горького друга души моей и прекрасного Поэта.

Артем Тасалов

Псков

16 февраля 2000 года

Из авторского предисловия:

Увлечение персидскими формами стиха не было для меня забавой. В основу полагалась газель. Как известно, она так и осталась экзотическим видом в ареале русской поэзии, несмотря на попытки Фета, Брюсова, Вяч.Иванова, Кузьмина, Ликсперова. Как форма очень характерная, газель властно требует проявиться в себе чертам далекой родины, от чего и мои образцы не вовсе свободны. Дело в другом. Мне представляется малым внимание прежних авторов к важному свойству газели, отличающему ее от других форм: бейты (двустишия) ее должны быть автономны по отношению друг к другу; в классической газели они готовы (кроме первого и заключительного) к перестановке местами внутри общего каркаса, а то и вовсе могут быть изьяты без ущерба для целого. Такое требование направляет внимание на повышенную ассоциативность, когда вокруг «свечи»-темы вьются «мотыльки»-двустишия. Все это в определенный момент совпало с моим желанием свести до минимума схематическую сюжетность стихотворения. Газель оказалась, в этом смысле, искомым, а в дальнейшем метод открыл свои горизонты, став на долгое время любимым. Вокруг газелей наросли другие традиционные формы персидского стиха: касыда, кита, муссалас, мухаммас, мусаддас, месневи, рубаи, фарды и тарждибанд. Надеюсь, мне удалось вдохнуть жизнь в старые, прекрасные формы.

Не торопись напрасно, следуй за теми,

кто знает дорогу, ведь целая рать

подобных тебе дорогой поэзии пришла,

а потом ушла.

Мирза Асадулла Хан Галиб⁽²⁾

ГАЗЕЛИ⁽³⁾

1. ПОДРАЖАНИЕ МИР ТАКИ МИРУ

Мой майский сад -- как будто зеленым вином облит;

в глаза мне лезет безалаберный бурьян, -- я пьян!

В избе души -- последний стол, да почтальон-паук,

да под столом курится маленький кальян, -- я пьян!

Глаза закрою, и в глазах -- куда же мне бежать?! --

трещит от ветра твой душистый сарафан, -- я пьян!

А каждый взгляд, как будто налили стакан, и -- всклень!

Душой оплачено! Зовите же цыган! Я пьян!

Другого воздуха всегда хочу хлебнуть, гурман;

и оттого, что этот мир смертельно пьян, -- я пьян.

2. ИЗ ХАФИЗА⁽⁴⁾

Тень ивы, ручеек, душа поэта влюблена, прекрасна;

чаша полна, виночерпий розовощек, весна прекрасна!

О ты, баловень судьбы, знающий, какова ей цена,

да будет ныне радость твоя, как судьба -- ясна и прекрасна!

Ночь свиданья не пропусти, долю сладости обрети, --

луна полна, поляна тюльпанов озарена, прекрасна!

В чашах очей виночерпий несет волшебное вино:

захмелеет разум, каждая мысль станет пьяна, прекрасна!

Таящему в сердце сладкий образ возлюбленной, скажи:

«От сглаза руту сожги, ведь твоя любовь видна, прекрасна!»

Целомудренной мудростью украшаю невесту судьбы

в надежде, что ждет долгожданная жена, -- нежна, прекрасна!

Неведомо как прошла жизнь, о Хафиз, войди в погребок --

у прогулявших жизнь узнаешь, как чаша вина прекрасна!

3. ИЗ ХАФИЗА

Лепестки розы гиацинтами заслони! --

То есть, лицо отверни! То есть весь мир смахни!

Росинки пота рассыпь с лица и весь цветник,

как чаши наших глаз, живой водой опьяни!

Хоть как-нибудь сонные нарциссы глаз раскрой! --

Ревнивые вокруг нарциссов глаза сомкни!

Если не можешь не убивать влюбленных, что ж:

вино раздели с другими, а нас упрекни!

Пелена на очах, -- взгляни! -- как пена вина!

Законы этой слепой жизни с пеной сравни!

Раз начали осыпаться дни розы, мы пьем

по кругу розовое вино, -- к нам заверни!

Запах фиалок вдохни, кудри милой возьми,

на алый тюльпан взгляни, пить поскорей начни!

Молитвою о встрече умоляет Хафиз:

молитву брошенных душ, Боже, не оттолкни!

4. ИЗ КАМОЛА ХУДЖАНДИ⁽⁵⁾

Позор не горек, со славой своей не слиться,

с вероучением в наши сердца не пробиться!

Расскажи каждому, что на этих устах

радостное вино любимых губ искрится!

Аскет садится молиться и неспроста! --

в общих оковах корысти и он томится!

Мыслям благим -- благоухать в нашем кругу! --

Сандал курится, на лучшее -- не годится!

Если не осталось, о виночерпий, вина, --

лалов губ глотка достаточно нам забыться!

Изумленному -- молитвенный коврик мал!

Мутриб-разбойник, где можно опохмелиться?

Покой и благочестье отринул Камол;

предпочитает семи стоянкам -- напиться!

5. ИЗ КАМОЛА ХУДЖАНДИ

Ласкового взора подарить ни разу ты не смогла

и рассказ безумца средь других рассказов не поняла.

Жемчужина, которой никто не находил никогда,

не было ни разу, что б сияньем нищего ты нашла!

Рассыплется весь мир-мираж: в глазах стоишь ты одна;

все давно забыто-темно, память лишь о тебе светла!

И хоть я кроме горя не видел ничего от тебя,

радостно мне оттого, что радость ты себе забрала!

И пусть душа покинет, я в сердце сохраню навсегда

сладость поцелуя, что ты обещала и не дала...

6. ИЗ БИНОИ⁽⁶⁾

О роза, сядь вместе с нами и вина хлебни!

Кебаб сердец в огне своих щек переверни!

Раз тюльпаном вспыхнул жасмин от чаши вина,

еще чашу, тюльпаноликая, наклони!

Выпрями стан! Во всем сияньи пред ним стань!

Ликом тюльпан смути! Кипарис дрожью согни!

Прогони с сокровищницы змей кудрей! --

Выгляни хоть на миг, а после -- весь мир смахни!

Сказала: «Как смерть, к разлуке иду, как жизнь, жду!..»

Спеши незаменимая, как спешат они!

О роза, в мире тьмы сомнительно бытие!..

Лепестки огня бутоном чадры заслони!

Мы -- пропойцы, -- увы! -- из самой дурной молвы!

О, хвалимая всем городом, нас оттолкни!

Раскрой свой диван, Хали! -- Ради стихов! -- Он ждет! --

Бесплотными жемчугами шаху в уши сыпни!

7. ИЗ НИЗАРИ

С жеманством в нищие строенья не входи.

Зачем идешь, лишенный зренья? Не входи!

Не нашим ты путем пришел сюда! Молчи!

Не знал бездомного мученья! Не входи!

Отверженных бродяг -- такое место здесь, --

в святое место без почтенья не входи.

Наш уголок! -- Он скрыл сокровищницу тайн! --

Сюда без нашего ученья не входи!

Пока силен и горд, останешься чужим;

склони главу и без почтенья не входи.

А низари поет под дверью соловьем...

Скажи ему: «Не надо пенья. Не входи...»

8. ИЗ ГАЛИБА

Как можно по взгляду твоему томиться, -- взгляни! --

Я -- как слеза, повисшая на реснице, -- взгляни!

Ты так сторонилась моей беспокойной любви...

Ну, вот: покоюсь теперь в этой гробнице: взгляни!

Я научился думать, что ты не видишь меня!

Чего стоило этому научиться! -- взгляни!

Взошли семена кустами для гнезд; где же Хума?

Мои силки, мои семена для птицы, -- взгляни!

Светлая, ты не смотрела тоске прямо в глаза;

в моих глазах тоска по свету таится: взгляни!

9. ИЗ ГАЛИБА

Столько жалоб на тебя в груди, что даже слов нет! --

раны сердца хоть красноречивы, -- языков нет.

Тем чревоугодья больше, чем честнее пост...

Есть ли в рамазан не предвкушающие плов? -- Нет!

Нам по кругу пестрый кубок пущен на пиру!

Жизнь -- единый вдох весны! Жары и холодов -- нет!

Мир -- лишь отблеск бытия, но что тогда -- ничто?

Взор летит над океаном -- берегов нет...

10. ИЗ ГАЛИБА

Созвучьем слов, соцветьем струн я не звучу;

я -- рваная струна, -- я о смерти кричу!

Ложной скромности не хочу и не кичусь:

о тайнах, сжигающих сердце, я молчу.

Любовь к охотнику держит меня в силках, --

небо -- рядом, крылья -- сильны, но не лечу.

11. ИЗ ГАЛИБА

Бредем мы с сумраке, чтоб ночь перебродила в утро, --

так разум рану нам велит перевязать, хоть больно.

«Ты огорченьям не перечь!» -- сказали (мол, на пользу!..).

Подите прочь! Вино горчит, зато и пьется вольно!

От мира Галиб и не ждал слов в верности признанья, --

ему «есть верность!» -- тихих слов, неверных слов -- довольно!

12. ИЗ ГАЛИБА

Поздно ты вспомнила обо мне!.. У ног твоих положить что мне? --

себя, иль годы без тебя, что за долги дни пошли прахом?!

Ты цвела красотой молодости, в расцвете пестрых лет был я ...

поблекла ты, дела мои, -- никого не вини! -- пошли прахом!

Поверила ты наконец моей старости, но где ж твоя прелесть?..

Лавры за тридцать лет терпенья, -- как ни поверни! -- пошли прахом!

О Галиб, не остановить круг вращенья небес, о Галиб!

Пошли прахом все дни мои!.. О, почему они пошли прахом?!

13. ИЗ ГАЛИБА

Той ночью усыпан был розами ковер мой,

но я -- как в огне, -- она не пришла той ночью.

Хмельная, во сне пришла, в растегнутом платье...

И как моя страсть ее завлекла той ночью?

Чем горше, тем слаще, о Галиб, душа расскажет,

но в Судный лишь День! -- какою была той ночью...

14. ИЗ ГАЛИБА

Солончаками я бреду, но где ж забвенье я найду, --

мою газель стрелок беды все время держит на виду!

Я прост душой и не таю вражды ни к одному из вас,

я не приманка, я -- силок, -- я сам настороже, я жду.

Нет положенья у меня, и чести не было и нет;

Юсуфа продали за так; я тоже ни за грош сойду!

Изгой последний, в круг святых я никогда не попаду;

но среди грешников я -- свой, и -- первый человек в аду!

Искусан бешенной собакой, бежит несчастный от воды...

Искусанный людьми, Асад бежит от зеркала в бреду!

Все радости, что я пою, воображеньем рождены:

я -- соловей, и песнь мою услышат в сказочном саду!

15. ИЗ ГАЛИБА

Коль Хума, да надо мною, пролетела хоть случайно,

мне б на темя черным прахом тень крыла ее осела.

Райские дворцы в душе я у себя не обнаружил,

если б сердце, плача кровью, снова в мир не захотело...

Нет, ни праведность, ни юность жизни прелестей не ценят!..

Праведником оказаться юным -- вот где худо дело!

Припадали мы к порогу друга, чтобы благочестье,

да как пыль со лба у звонко кланявшегося, слетела!

16. ИЗ ГАЛИБА

В саду моей души равны травинка и поляны,

тропинка вьется -- фитилек, фонарики -- тюльпаны.

Смеются розы невпопад над трелью соловья

и называют дурачком, беспечным и стеклянным...

Я пьян поэзией давно, не запугать мой дух!

Курильщик я восточных трав, -- они пьяны, духмяны!

Мертвы глаза у тех, чей взгляд из сердца не течет!

Пуст кабачок, где нет вина, вверх дном стоят стакана!

17. ИЗ ГАЛИБА

Без веры и неверья -- веселей всего жить!

Страшна неверных смерть, но нам-то каково -- жить!..

Про жизнь беспечного гуляки я скажу одно:

такую легкую так трудно для него -- жить!

Перехитрил два мира тот, кто принял смерть в степи,

но смог и во дворце с рожденья до того -- жить!

Кто навсегда порвал с людьми, лишь тот обрел покой!

Подобно Хызру, надо там, где никого -- жить.

Завеса явлена; за ней -- какая тайна ждет?..

Смерть -- это каждому письмо, читать его -- жить!

Влюбись, но в тот же день умри, иначе и тебе

в сплошном раскаяньи, -- не слаще моего, -- жить!

Соперникам не уступлю, но от стрелы любви

мне -- умереть, а толстокожих торжество -- жить.

И душу я отдам сто раз за весть, что ты придешь!

Надеждою моей нельзя лишь одного -- жить...

18. ИЗ ГАЛИБА

Никого там, где хочу жить, пусть не будет!

И кого-то поговорить -- пусть не будет!

Пусть не будет в доме ни стен, ни дверей,

и нужды тот дом сторожить -- пусть не будет!

Пусть никто не сидит надо мной больным,

а умру -- никто слезы лить пусть не будет.

19. ИЗ ГАЛИБА

Пока любим людьми мой опьяняющий диван станет,

вино старинным без моих непьющих прихожан станет!

Меня не станет, и моей звезды настанет апогей:

известно о моих словах на сто известных стран станет!

Почтят чернильницу мою живой газельей железой, --

тогда от мускуса и черновик благоухан станет!

И станет вызывать соблазн и буква каждая моя;

гордиться ею станет шейх, мечтать о ней брахман станет!

Но будет! что я говорю!? Коль будет продолжаться так,

огонь мою тетрадь чернить, листать, и яр, и рьян, станет!

Уставится незрячий глаз в пустое зеркало мое,

и грубо кудри поправлять поэзии -- профан станет.

И мысль-красавица уйдет из города моей души, --

и разгребать руками пустословия бурьян станет.

И станет ворон полевой крылами хлопать песне в такт

и подпевать на пьянке тем, кто духом нищ и рван, станет.

О сердце бедное, пляши в кругу мелодии своей,

что стонами души, что скоро воспарит из ран, станет!

Затмится свет, зажжется тьма, огонь допьет мою свечу,

надломится крыло, и тишиною ураган станет.

И будет занавес открыт, и обнажатся жизни всех,

и сном разьединенность христиан и мусульман станет.

Осядет, будто пыль, воображаемое бытие,

и солнечной волной в груди единства океан станет.

У Галиба подвал вина под каждым словом утаен,

и, кто пришел, прочтет его диван, -- и каждый пьян станет!

РУБАИ⁽⁷⁾

20. ИЗ ХАЙАМА

О небо, ты горчишь мою мечту,

Рубашку счастья рвешь ты на лету;

Огнем в глаза становится твой ветер,

Становится золой вода во рту!

21. МУСАДДАС⁽⁸⁾ НА БЕЙТЫ КАМОЛЛАДДИНА ИСФАХАНИ

Глазами разума смотрю вокруг себя, себе на страх:

страшнее званья, чем поэт, в обоих не найти мирах!

Поэт -- как птица Хумаюн, -- хоть рыщет с голоду в костях,

в тени счастливого крыла проходит гордый падишах!

В пустом кармане нищеты, в далеких, призрачных веках

забыт мой мускус, мой талант, -- ты слышишь? -- он, духмян, запах!

Смотри: вот славный Исфахан перед тобой во всей красе

несет жемчужные дома, как роза в утренней росе;

вот -- ярким яблоком -- базар, вот -- в синих сотах -- медресе:

вино небес и соль земли... А вот и люди, -- все, не все,

но лишь лепешка промелькнет в каких-нибудь худых руках, --

и зубы, зубы, зубы всех заблещут у тебя в глазах!..

Я вспоминаю не тебя, но аромат волос, что свят;

и волосы расчешет ночь, -- и звезды искр уже летят...

Не ближе я к тебе в стихах ни на волос, как говорят...

Перебираю дни свои, как волосы твои, подряд...

Хоть волосок един в глазу открытом, -- весь уж он в слезах,

но смотрит глаз и ночью мой сон о любимых волосах!

Открыта даль, могуч порыв, мала земля и мал поэт;

в пустыне мертвой и скупой родник души искал поэт;

лишь за горой сыпучих слов от зноя отдыхал поэт,

и чудо взял из ничего, и ни за что отдал поэт!

Приготовление к Суду -- вот жизнь поэта, о Аллах! --

и в мире праха у меня просыпался меж пальцев прах!

Я переулок присмотрел, -- мне тихий домик нужен лишь;

судьба неверная моя, ты чистой свечкой догоришь,

и полетит моя душа над ребусом садов и крыш,

и будут медленные дни, и ты страницу отворишь,

и, предвкушая сладость встреч, влажны глаза мои в мечтах,

как сладок от стиха язык, -- как будто сахар на устах!

МЕСНЕВИ⁽⁹⁾

22. ИЗ ГАЛИБА

ТУЧА РАССЫПАЮЩАЯ ПЕРЛЫ

В глубинах своей души Бога взрасти, взлелей, --

и Он дарует дар проницать душе твоей.

Из тысяч уст летит хвала вновь и вновь к Нему, --

мысли многих переполняет любовь к Нему!

Видишь: и вправду раб очарованьем горит

и кумира, как безумец, из камня творит.

Но знай: поклоняясь истукану, верит он,

что всеобщий Создатель в том камне заключен.

А этот, огнепоклонник, чей взор замутнен,

кто осадком из чаши ужаса опьянен,

надежды сердца обратил к солнцу потому,

что лик друга в том оконце видится ему.

Другие, смятенные, в степях и городах

рыщут повсюду с именем Его на устах.

Своему обычаю одному следуют;

в Иездана верят и путем к нему следуют.

Но все взорам открывается итог один:

у Бога много служителей, а Бог -- один.

Зеркалом Истины должен быть мир наречен, --

вечный Лик на его просторах запечатлен!

В каждой мельчайшей частице его строенья

явлены знаменья единого творенья.

Придет день, -- и все люди толпой соберутся,

и в покинутые тела души вернутся.

Тогда, о Боже! прости своего раба! --

оглянись: ведь так бесплодна моя судьба!

Не смогут плечи весов тяжесть грехов нести!

Грехи мои -- без разбору все -- отпусти!

Разбором грехов Ты умножишь мою беду, --

лучше взвесь тяжесть жизни, под которой иду!

Свободным Ты дал в оправданье вольную речь,

а моей жизни ключ может лишь горечью жечь!

Не спрашивай о моем горе, -- Ты знал о нем, --

разворачивал свиток бед моих день за днем...

Что ж, если таков сужден конец, то в конце концов,

если нужно держать ответ мне за тьму грехов,

Ты силу мне высказать все прямо сейчас дай! --

но обещанье прощенья за этот рассказ Ты -- дай!

Не ищи моих оправданий, -- истерзан я, --

тяжело мне и будет грубой правда моя.

Сердце заливается кровью -- скрывать зачем?

Что на душе -- Ты и так знаешь -- молчать зачем?

Значит, Ты знаешь, что не был кафиром я,

не кланялась огню и солнцу душа моя,

что я не воровал, разбойником не бывал,

по наущению Ахримана не убивал.

Лишь вино, -- от него в искрах могила моя! --

окрыляло, как в последний полет -- муравья.

Утолить тоску свою мог я только вином...

Чем еще, Боже, пекшейся о рабе своем?!

За вино, музыкантов, аромат по садам --

пусть платит Джамшид, или Парвиз, или Бахрам! --

от вина их лица жарче костров пылали!..

И косые взгляды клеветников -- пылали!..

А мне -- чем платить? -- я от страсти к вину горел,

руку тянул за подачкой, от стыда чернел.

Ни винного погребка, ни сада, ни дворца,

ни преданного друга, ни дастанов чтеца!..

И не мне плясали красавицы на пиру,

и не в мою честь музыканты вели игру,

но гнала меня за вином по ночам без сна

любовь к моей возлюбленной, хмельнее вина!..

А утром жаждали пьянящей крови моей

виноторговцы с безнадежной правдой своей!

Если кончилось время речей -- что говорить!..

Если пересох жизни ручей -- что говорить!..

О, сколько светлых дней, сколько ночей при луне

исчерна-чорными без вина виделись мне!

Небо в месяц бахман туча скрывала одна,

но в чаше моей вино не прикрывало дна.

Розами благоухал мир, тюльпанами цвел...

О, келья моя, придавленный камнем подол!..

Было счастье агонией судорожной всегда, --

не успевал я им насладиться, нет -- никогда.

Раскалывался жемчуг, -- ведь это я вел нить!

Разбивалась чаша с вином, -- не начинал пить...

Хлебал я вражду соседей, да правду лжецов,

у подлецов одалживался, у подлецов!

От унижений перед глупцами -- пыльно в глазах;

треснули губы, целуя перед купцами прах!

Мне в удел дворец несчастья без стен Ты отдал,

и сердце мое страстям в вечный плен Ты отдал.

И у щедрого шаха дарить не было рук, --

да так, чтобы каждый подарок -- золота вьюк!

Да чтобы мог я слона золотом нагрузить!

Да чтобы мог я то золото нищим дарить!

И красавицы не нашлось для любви моей,

и не я распутывал длинные косы ей.

От постылой жизни, я терпел день за днем,

колется колючкой душа в халате моем.

Столько бед в этой жизни было, столько преград,

что не сможет меня утешить и райский сад!

Все равно сердцу: Эдем, иль пугают огнем, --

адское огненное клеймо -- уже на нем!..

Вина я святого попью в раю по утрам,

но утренних нет звезд и старого кубка там.

Как здесь бывало -- застолья ночного -- там нет,

шума и гама застолья хмельного -- там нет.

Тот питейный дом блажен, покоен и вечно наш;

в нем не место стону флейты и перезвону чаш!

Нет там разгула туч, дожди не хлынут туда,

осени -- нет, и весна не нужна -- навсегда!..

Для гурии страсть -- ничто, -- нечего ей беречь;

нет ни слез, ни разлук, но нет и восторга встреч!

Ждать любви незнакомой красавицы? но -- какой?

Счастьем ли будет встреча, если не ждешь с тоской?

Та, что оттолкнет и вырвется из рук, -- та -- где?

Та, что дает клятву и нарушает вдруг, -- та -- где?

Гурия отдается, она не злословит, --

бесстрастно утоляет страсть, не прекословит!...

Где томление взоров, лукавый тот взгляд -- где?

В стенах этого рая -- окно в ночной сад -- где?

А этого всегда хотело сердце мое!

И забыть тоску не сумело сердце мое!

На каждое обвиненье я в оправданье

выставлю из перечня мук мое страданье!

Скажи, что толку от Суда и его решенья,

если больше моих грехов -- мои же лишенья?!

ФАРДЫ⁽¹⁰⁾

ИЗ ГАЛИБА

23

Хоть кроху раздобыть сокровищ красоты твоей стараюсь,

как-будто муравей гумно зерна решился захватить...

24

В зеркало ты посмотрела и замерла от восхищенья...

А ведь гордилась, что сердце твое никому не подвластно!

РУБАИ

ИЗ ХАЯМА

25

Солнце негаснущего небосклона -- это любовь.

Птица долины, где радость бездонна -- это любовь.

Нет, не любовь -- перелив соловьиного стона!

Время, когда умираешь без стона -- это любовь.

26

Вино, опьяняющее навсегда, -- выпей! --

Ключом счастья пробившееся сюда -- выпей! --

Обжигающее, как огонь, но печали

уносящее, как живая вода, -- выпей!

26-2. ВОЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД ГАЗЕЛИ ЮНУСА ЭМРЕ⁽¹¹⁾

(для прочтения с тюркским акцентом)

Я вышел утром бродить и кладбища стену увидел.

За белой стеной, в черной земле, белые тела увидел.

Кому стало лучше, кому -- хуже, но все так тихо лежат...

Сухие вены, черную кровь, прогнивший саван увидел.

Их дом разрушен. На их яйлах скот больше не пасут.

Немые языки, холодные как снег, в устах увидел.

Засох черный огонь очей, солнцу подняться нет сил.

Руки, с черной земли подбиравшие розы, увидел.

Согнувшись, шли: со страхом ли, с обидой ли на мать, --

шли ровной чередой... потом я груду тел увидел.

Но, будто, кто-то плачет и снова расстается там:

зашевелилась рыжая трава, и я огонь увидел.

Когда Юнус увидел это, он нам поведал обо всем:

как растерялся ум его, когда он это увидел.

КАСЫДА⁽¹³⁾

27⁽¹²⁾

Если хочешь, пойдем легким облачком сна,

Если клетка грудная вдруг стала тесна.

Мы пройдем над землей, неизвестной тебе:

Посмотри, как ровна, до краев зелена!

Видишь: маленький домик из досочек сбит? --

Там лежал, как в гнезде, тот, чья повесть слышна.

И отсюда петляла дорога в лесах, --

Будто выпил зеленого на ночь вина.

Если хочешь, сейчас в этот старый бокал

Мы прольемся, как в ночь -- золотая зурна.

Мы с тобой пожалеем того, кто меж нас

Лишним был бы, -- ему не очнуться от сна.

А еще для чего -- если знаешь -- скажи! --

На века стихотворная строчка дана?

Для чего по ночам прорастают травой,

Бьют крылами в стекло червячки-письмена?

И до неба подняться осмелится стих --

Так, что цель ему даже своя не видна.

Пульс не щупай моей воспаленной строке, --

Будто кровь, будет вечно болезнь темна.

Если даже ушел ты немного вперед,

Не кичись, что достиг золотистого дна.

Сколько спелых жемчужин ты сможешь поднять! --

Я уже не могу... -- словно звезды со дна!

Если знаешь -- скажи! -- поскучаем вдвоем, --

Иль другие настали уже времена?

(Иногда-иногда в темно-синей воде

Задрожит-промелькнет золотая блесна.)

Ты до крови не режь сна зеленый арбуз,

Резать будет судьба, -- расторопна она.

Есть граница границ -- не раздвинешь ее --

Вот она и в другом уже месте видна.

Я крещен этой северной зимней водой,

Мне религия предков моих суждена.⁽¹⁴⁾

Если ты состраданье отринул в себе,

Значит стрелка в компасе твоем не верна.

«Я достиг очень малого,» -- так говорят

Христиане, и я соглашаюсь сполна.

Почему же Восток в дни сомнений и драк

Выбираю, как-будто мне плеть не слышна?

Почему же в запекшийся кровью ислам

Голубая расщелина заключена?

Две причины созрели в моей голове,

И к племяннику вдруг повернулась она:

Чем Касталия Гессе -- не та же тюрьма? --

В ней полями Игры песня рассечена.

Есть святые и грешные, умный и злой, --

Всем на «диком» Востоке хватало вина!

И, бывало, народ, будто яблоня рос,

И -- последним -- цветок -- небо и тишина...

А вторая -- как зерна из мерзлых семян --

Из обструганных книг переводов слышна.

Мне Бедиль⁽¹⁵⁾ посылает разметку свою

И крошащийся луч золотого зерна.

Я затяжку Аль-Фарида⁽¹⁶⁾ смутно постиг

И трясусь по машинам до детского сна.

Но к касыде моей Низами⁽¹⁷⁾ приложил

Самый тонкий в истории перст колдуна.

И мерещится горе Камола -- как взмах

Черной бабочки -- только не поступь слона.

Я наскучить боюсь; кто б ты ни был, пойдем:

Это сладкая, все же, -- узнаешь, -- страна.

Кто-то облачком легким сквозь сон полетит,

А кому-то прогулка не будет скучна.

ГАЗЕЛИ

28. ВОРОЖБА

Льется легкое вино, и беседа льется, мудра, --

в памяти моей, за прозрачными горами, вчера.

Развевается вечерних огней разноцветный змей,

выбираем мы огонек вдали нашего костра.

Трезвому огню отдана дань сколько раз на дню,

а в душе синими звездами веры горят вечера.

За горой сейчас самый синий час вспоминает нас:

темнота мягка, дорога легка, долина добра.

Мне давно темно, мои глаза ветер бед слезит, но

призрачна беда, зрачка не задуть, прозрачна гора!

29

Я видел белый твой платок, когда ты что-то покупала,

и ярче горя на земле, насколько помню, не бывало!

Упругий молодой дубок почувствовал коры замок, --

с тех пор изогнутость ствола души движенья отражала.

Какой рискованный игрок! Как огонек в ночи далек!

Поспешно в брата муравей вонзил безжалостное жало...

Газель -- алмазная звезда -- зарыта в землю навсегда,

забыта светляком в грязи, а ей созвездья было мало!

И просто тихая печаль по улице куда-то вдаль,

неразличимая в толпе, как мать моя, бредет устало.

30. ДВОЯЩАЯСЯ

В ночи дрожащие огни костры свечами зажигали,

и ветры черные леса вдали наощупь различали.

И по одной звезде с небес, не попадая наотвес,

но узнавая лики, блики чорные цветы срывали.

И взгляды жаркие как снег, и колят из-под черных век,

и в этих вспышках тени нас иголки счастья собирали.

Скорее разожми ладонь! Жука летящего не тронь!

Твои загаданные сны во тьме деревья узнавали.

Мигали синие глаза, мерцала черная слеза,

и ветер звезды открывал, и звезды снова закрывали.

И звезды в пепел упадут, и огонек в лесу задут,

и наши руки угольки в холодный воздух поднимали.

31. ПАМЯТИ И.БУХБИНДЕРА⁽¹⁸⁾

Этим вечером пахучи травы, провожая брата, -- он ушел;

вот следы его остыли, вот крыло в огне заката, -- он ушел.

Темным вечером осенним шел он к нам стихотвореньем, жив был мир...

Хоть не верится нам в это, он и вправду был когда-то, -- он ушел.

Шел по ржавому железу, ноги до крови порезал, как слепой...

Он не вынес боли мира, что валялся виновато, -- он ушел.

Не завидуй уходящим и о доле их горящей не жалей!

Не тобой дано навеки, не тобой навеки взято, -- он ушел.

32

А дорожка-то -- поката!.. До чего мы так докатимся?!

Как шары мы брат от брата..До чего мы так докатимся?!

Нам не встретиться глазами, сто столетий между нами,

только небо -- виновато... До чего мы так докатимся?!

Легкокрылого поэта может быть уже за это

принимают за солдата... До чего мы так докатимся?!

Камень по крутому склону прямо в небо, -- неуклонно, --

катим так же, как когда-то!.. До чего мы так докатимся?!

Мы с газелью в шубе рваной с репутацией туманной

в недрах старого плаката, -- до чего мы так докатимся?...

33

Этой жизни я совсем от любви не понимаю:

жизнь такая, что зачем от любви не умираю?..

Только вспомню, -- из груди рвется флейтою гортань, --

ручейком бегу к реке, от любви пересыхаю.

Оказалось: ничего я не знаю о любви, --

только знаю, что не то от любви еще узнаю!..

Подкрепи меня вином, яблоками освежи, --

я, как разоренный царь, от любви изнемогаю!

В этой древней, золотой клетке, -- словом, от любви,

сладко снова повторять: «От любви!..» -- как попугаю!

Так на веру нет надежд, что в надежду веры нет...

По меньшой из трех сестер от любви изнемогаю!

34

Ей, сирень! уходя, обо мне расскажи,

словно нежную сказку во сне расскажи!

Расскажи о зеленых крутых берегах,

о туманной безбрежной весне расскажи!

О дождях расскажи, о ветрах расскажи,

о, цветы уносящей, волне расскажи!

О тенистых таинственных тропах земли,

о больших облаках, о луне расскажи!

Про невинно-забытых, про тех, что живут

в заколдованной нашей стране, расскажи!

И пучину мечты, и на призрачном дне

переулок в лиловом огне расскажи!

Ей, сирень! обо мне ничего не скажи,

лишь пятью лепестками во сне расскажи!

35

Где-то траву заметают метели.

Где-то в холодных бараках запели.

В сердце случайно вонзилась заноза...

Мельче и вправду, но больше -- на деле.

Синее око холодного неба.

Мы у окна постоять захотели.

Наша надежда -- ослепший котенок

на многолюдной широкой панели.

Видишь: стрекозы с обрубками радуг

от колеса расползлись еле-еле.

Вот пробегает молоденький трактор.

Вот человек замерзает в шинели.

Это, мол, все -- под надежной защитой.

Это, мол, просто искусство газели.

36

Вот и вырвалось слово из города, словно убийца.

Вот и в мертвой деревне не дали бродяге напиться.

Проведите меня на ненужное, сорное поле, --

там я буду крапиве и дикому тмину молиться.

Ваши души, -- поверьте! -- еще не пропахли бензином!

В небесах улыбаются ваши прекрасные лица!

Ничего, что завяли на ржавчине детские уши!

Никому напевает с отравленной ели синица!

Принесите смертельных пасленовых ягод в ладонях,

белены заварите и дайте бродяге напиться!

37. ПРО НАШ АПРЕЛЬ

Спой нам радостную песню, спой нам, лучезарный Лель! --

В светлых хижинах в почете деревянная свирель!

-- «От родных садов лимонных, от растений благовонных,

от вина алее лала -- в голове -- хороший хмель!

По большим лазурным чашам всем друзьям счастливым нашим

там Фортуна разливала золотой прозрачный эль!

Над садовою беседкой, над оливковою веткой,

развлекая нас немало, бьет цветистая шрапнель!

Кто теперь сыграет в шашки с нашим добрым старикашкой?

Жить ему осталось мало, но и он жует бетель!...»

На Шелошика, бывало, злая злоба нападала,

но всегда его спасала лучеглазая газель!

38

Проходит молодости сень, проходит...

Та царская, святая лень проходит.

На сердце тлеет ссадина заката, --

В короткой вспышке чья-то тень проходит.

По шару неба золотую хорду

Покорно солнце, что ни день, проходит.

Нанизаны на луч цветы и тайны...

Не жизнь моя ли набекрень проходит?..

Ее печальный взгляд меня под сердцем

навылет, как пургой олень, проходит.

В воде стоячей времени иду я,

как вдоль по улице сирень проходит.

Скажи: «Отличная газель, мальчик, --

как тучка в небе...», -- и поддень: «Проходит!..»

Один он поднимается все круче

и много горных деревень проходит.

Шелошик в башне из слоновой кости

уже девятую ступень проходит!

КИТЭ⁽¹⁹⁾

39. А.Т.

Помолимся за тех, кто заходил по грудь

в волну расплавленного времени и вплавь

пускался смело по кровавой магме дней,

кому поручено нас всех принять за явь, --

пусть на излучине их жилы бьется пульс,

и в Устье, Боже, светлый остров им оставь!

МУСАЛЛАС⁽²⁰⁾

40. МОЛИТВА

Благословляющих благословляя,

открой, Благой, благие двери рая,

благословенье не отринь!

Стерпи нетерпеливых, Столп терпенья!

Спаси в ночной дороге, Свет спасенья!

И брошенных Ты не покинь!

Твой глаз так синь! Не рушь дворец прекрасный!

Надеется прозреть дворец несчастный!

Не ослепляй же эту синь!

И так наш горек мир, огня -- хватает!

Пошли нам мир! Над нами страх витает!

Не зажигай звезду-Полынь!

И это из Тебя исходит слово!

Прошу: скажи, как мне вернуться снова

в Твои уста творящие?!

Аминь.

1. Диван -- сборник стихов у мусульманских народов. Отличается принципом компоновки: в пределах жанра (газель, рубаи и др.) произведения располагались по алфавиту последних букв рифм, то есть не логически, как принято у нас, но в расчете на случайность. В силу особенности русской рифмы я не мог применить этот метод... Очередность жанров выдержана в духе древних восточных требований: касыды -- газели -- китэ и т.д. (Здесь и далее -- примечания Евгения Шешолина из «Первого Северного Дивана», кроме оговоренных особо. -- Ред.)

2. Великий поэт XIX века, писавший на фарси и урду. Жил в Дели. (Этот эпиграф Женя предпослал «Первому Северному Дивану», переплетенная машинописная рукопись которого есть у меня и, надеюсь, этот небольшой сборник будет в свое время целиком издан в интернете. -- А.Т.)

3. Газель -- лирическое стихотворение арабо-персидского происхождения с рифмовкой: аа,ба,ва... В классической газели требовалась автономность двустиший-бейтов. В последнем бейте был обязателен «тахаллус» -- литературный псевдоним автора. После рифм часто использовался «редиф» (эпифора).

4. Хафиз Ширази -- величайший лирик литературы фарси. Родом из Шираза. Жил в XIV веке.

5. Камол Худжанди -- выдающийся поэт-суфий, писавший на фарси. Родом из Ходжента (Таджикистан). Жил в XIV веке. Умер в Тебризе.

6. Бинои -- выдающийся персидский поэт XV века из Герата. Ученик великого Джами.

7. Рубаи -- персидская форма стихотворения: четверостишие с рифмовкой ааха или аааа.

8. Мусаддас -- строфическая форма персидского стиха с рифмовкой: аааааа, ббббба, ввввва... Мусаддасы могли писаться на бейт другого автора, который, в таком случае, повторялся в конце каждого шестистишия, а рифмовка становилась такой: ааааАА, ббббАА, ввввАА...

9. Месневи -- форма персидского стиха с парной рифмовкой: аа,бб,вв... Чаще использовалась в поэмах.

10. Фарды -- стихотворения-двустишия с рифмой или без рифмы.

11. Юнус Эмре -- выдающийся турецкий поэт-суфий XII века. В данном случае, в отличие от оригинала, нет рифм перед редифом «увидел». (Номер 26-2 из-за того, что я вставил эту газель задним числом. -- А.Т.)

12. Авторские стихи я начну представлять с касыды, которой открывается Первый С.Диван, так как, хотя Женя не включил ее во второй вариант Дивана, она будет интересна для читателя редкой для поэта откровенной автобиографичностью. -- А.Т.

13. Касыда -- длинное стихотворение арабского происхождения с рифмовкой как у газели.

14. Женя был крещен в католической вере; позднее присоединился к православию через миропомазание. -- А.Т.

15. Бедиль -- великий персидский поэт и мыслитель XVII века. Жил в Индии.

16. Аль-Фарид -- великий арабский поэт-суфий XII в. Жил в Египте.

17. Низами -- великий персидский поэт XII в. из Гянджи (Кировабад в Азербайджане).

18. И. (Игорь?) Бухбиндер -- безвременно умерший в 1983 г. русский поэт из г. Фрунзе (Бишкек).

19. Китэ -- короткое стихотворение с рифмовкой: ба,ва,га...

20. Мусаллас -- строфическая форма персидского стиха с рифмовкой: бба, вва, гга...

Speaking In Tongues Лавка Языков