Speaking In Tongues
Лавка Языков

Константин Дмитриенко

Идея места





* * *



Два и два.
Все к одному.
У серой вороны
Луна в глазу.
У светлых алмазов --
Вода. На весу
Листья. Прикрыв лицо
Страх свой не донесу…
Вот она -- прорва.
Все к одному --
Два и два




* * *



Слишком холодно, чтобы быть,
чтобы быть -- просто холодно
чтобы жить, чтобы выжить, и даже если приспичит свалить
на ту сторону речки Стикс, даже для этого холодно.
Почему мне не снятся пляжи и
девушки с кокосовыми орехами в шоколадных руках, почему
мне не снится обложка «National Geographic», та на которой
бесконечное море за полосой песка бесконечной Сахары?




* * *



Жизнь -- сколько ни пей -- все мало


Но весна наступит
Весна наступит
Даже если три года без лета
Даже если три долгих года


Три несчастия и ночь великая
Весна наступит.




До февраля, до февраля



…Бродишь днем по каким-то улицам
среди малолетних ублюдков и стариков попрошаек,
пьешь самый дешевый кофе, разговариваешь с незнакомками,
предлагаешь им плащ, если не очень холодно,
потому что, если снег и мороз, то начинаешь
думать о собственном здоровье и бояться гриппа,
уворачиваешься от пронзительного чиха,
вспоминаешь, что от «испанки»
красавиц погибло больше чем от новомодного СПИДа,
с позабывшими всяческие приличия
рыдающими на перекрестке не говоришь,
закурить не предлагаешь,
если зима и руки в перчатках, в карманах, но все равно мерзнут.
Ближе к вечеру прячешься, как в нору зверек какой, на зимовку,
вспоминаешь о детстве и кроме разбитых коленок,
ссадин и синяков кроме, кроме зубов молочных,
отправившихся в щелку, к мышке,
ничего не приходит на память, вот разве что,
французское нечто, все эти --
a la guerre comme,.. bonna, cherche la,..
откуда оно взялось?, еще бы ответить,
не было в детстве няни, и между войнами вырос,
женщины, что женщины?!, никогда не искал, впрочем,
вечером, вспоминая о детстве, без коньяка или джина
трезвым приходишь, в конце концов, к выводу,
что как был, так и остался infant terrible, совсем как эти,
малолетние, сбитые в стайки выблядки,
помнишь, ты их видел днем, на улице.
Ночью спишь, не спишь, снова не спишь - ждешь звонка,
как будто бы кто-то
может позвонить сюда, куда не провели телефона,
черный человек не приходит даже тогда,
когда тоска разбавлена доброй порцией рома.
А потом просыпаешься даже если не спал
и на улице снег и не помнишь сна и не видишь себя
и еще, что-то --
значит, настала пора выйти в город, к ублюдкам и к старикам,
к тем, кто просит, кому ничего не даешь…




* * *



И
Никто
Никогда
Ни за что
Не позвонит
Не стоит и ждать
Не проведен телефон
Нет электричества в этих сетях




* * *



Если кто-то рыдает на перекрестке -- это не я. Я приличен.
Спокоен как труп из германских болот.
Мне две тысячи четыреста лет с того самого дня
как не до конца отделилась от тела моя голова.
Кто я?
Ритуальная жертва или
спрятанная от следствия жертва банального грабежа?
Я приличен. И если за столиком в светлом кафе кто-то рыдает --
это точно, не я.
У тоски есть свои преимущества, как то:
а) сама тоска
б) выпивка связанная с ней
в) сон или полное отсутствие сна.




Март. Серый.



Вот, значит, сижу я в не очень
престижном кафе, внимание
делится на:
любовницу,
память о том, что есть у меня жена,
видео о двух парнях стучащихся в небеса,
кофе,
«Посольскую» водку с лимоном…
Это -- начало весны, после капели, в грязь
сыпется, претендуя, на то что бы быть последним,
если не в этом столетии, то хотя бы в этом году,
слякотный, липкий снег,
вот, значит, сидим мы в кафе.


Водки -- всего-то 100
по 50 на каждого,
я -- похотливый кобель, мимикрирующий под импотента.


О чем можно писать стихи?
Можно о давних снегах.
Можно писать о героях.
Можно писать о любви и о животных. Можно
о Боге и Дьяволе, об Армагеддоне грядущем,
можно писать о вере, но


Нужно:
об этих,
облепленных снегом и грязью,
«Ленд-Крузерах» и «Коронах»;
о грязно-коричневой стенке, что из окна и напротив;
о мусорных баках и сером
небе
переживающим течку;
о слякоти под колесами;
о том, что не видя моря тебе не грозит быть взятым, в компанию ангелов горних, беседующих о волнах, а если степи не видел тебя не примут другие, ведущие гордые речи о бесконечности мира…


Когда, заблудившись в чувствах,
не веря своим грязным мыслям,
похожим на эту слякоть,
сижу, здесь в кафе убогом, под треск проводов трамвайных,
касаясь бедра любовницы,
стыдясь предавать супругу,
тогда, когда выпив «за наше…»
старательно комкаю зиму,
тогда понимаю, что можно


писать
«Двойные Вершины»
на материале Сибири,
что можно создать религию и уйма народа будет
скандировать новую мантру, похожую на
«Харе Костя!»,
и можно беседовать с Ангелом о море, степи и горах
но это не стоит многого…


Вот, в этом кафе,
со слякотью за окнами,
грязными тачками,
ставшими снежными кучами,
с желтым огнем светофора и шепотом в ухо:
«Слушай, я выйду сейчас в уборную, ты подойдешь через время»,
чтобы меж стен перед зеркалом
снова
друг другу.
Глубже.


Мне кто-то сказал, что в Америке, были такие поэты,
Писавшие очень похоже
Об Этом же
И точно так же,
Любившие грязь весеннюю
За то, что на ней любовники - как яркие пятна света,
А к свету дерьмо никакое не липнет,


вот, значит, сижу я в кафешке, не самой престижной…


Март. Серый.




* * *



Кто-то придет, обязательно этот кто-то придет
каждый видел его, хотя бы раз, когда
гулял вдвоем с другом или подругой этот кто-то
смотрел из-за плеча. Это ты говоришь с кем?
Это ты улыбнулась кому?
Это ты отвернулась случайно, или же? …Нет не пойму
отчего если мы рядом обязательно есть этот кто-то
ты приходишь с ним и уходишь с ним,
где он прячется этот кто-то? Мне убить его или?
Ты бываешь одна?
Я -- бываю. Смешно
от того, что когда я бываю один -- тебя
рядом нет,
этого кто-то тоже нет. Он с тобой?
И не спрашивай, как
я веду себя, когда без тебя.
Слово даю -- вовсе никак.




* * *



Умереть -- это, значит --
остаться однажды без жизни.
Как без сладкого,
в наказание за проступки.
Детство -- это такое дело --
до пяти, вот, тот же Пригов ничего не помнит, а Я?
В то время я думал об Этом,
все о том же самом, о чем и сегодня, в конце (или уже начало?)
века --
о жизни,
и смерти.
И снова о смерти и жизни.
Но век, век все заканчивается, хоть тресни…
Как яйца над сковородкой --
крак.




* * *



Это нас не спасет.
Это тоже нас не спасет.
И Это. Хотя могло бы спасти.
Вот, ночь, к примеру, раньше она приходила вовремя,
даже короткая как имя и рубашонка одной легендарной ведьмы,
теперь, все не так.
Ночь садится в засаду на утренней зорьке,
ждет,
и если жертва недосягаема, крадется,
от тени к тени, прижимается к горизонту,
только за тем чтобы броситься
мне на спину.
Это уже не спасает.
Не спасает и Это тоже.
Может быть Это? Нет, не спасает.
Магию севера, белого снега и огня волшебство взять, к примеру.
Раньше, совсем недавно, орлы предвещали победу,
огни и метель на утро, и как за стеклом матовым,
не узнанными скрывались. Так магия нас спасала.
Теперь все не так. Нас видно.
Не спрятаться,
не спасает.




* * *



Начало отсчета,
с яйца
или с курицы это -- начало, которого мы наконец-то достигли --
Курица, несущая яйца, одно за другим.
Раз, два, три.
Three, two, one --
zero, zero, zero --
вальсы под барабан,
бубен шамана, типа как voodoo тамтам.
Мышка-норушка --
хвостиком -- «щелк». Раскололось.
Начало.
Дед не плачет и баба не…
Репку тяни, не тяни,
жучку на хер порвали, теперь о ней
Волк, иванов угодник, усмехается криво:
«Рваная сучка» --
рана затянется.
Желтые зрачки на раскаленной сковороде
побелеют. Вот так, открываешь, вышедшую в 1997-м году
полную хронологию ХХ века, того самого
в котором все еще живу,
смотришь -- чем ближе мое
perhaps the time present
тем больше
«Mistah Kurz -- he dead»


The time present and the time past
Are both perhaps present in the future time
&?..
«A penny for the Old Guy!»




* * *



В Харбине -- три.
Их узкие глаза и скулы острые --
Все разрезает свет,
В Нью-Йорке -- прошлый день,
В Москве, той -- минус шесть,
А здесь, здесь плюс семь,
Но как не посмотри, в Канберре, в Хельсинки,
В Рейкьявике и в Лиме,
В глазах широких, между толстых губ,
На коже черной, красной от ожога
Иль желтой словно масло, белой как творог,
Нет времени для нас,
Здесь -- минус семь, а может быть -- плюс пять,
Смотря к чему и от чего считать.
Мне кто-то говорил, ну да, я точно слышал,
Что где-то ноль,
И кажется -- он здесь
Нас -- ноль,
Хотя вокруг -- плюс пять, а может статься минус шесть…




* * *



Нам обещали южный ветер
и теплый дождь, переходящий в ливень
две линии -- судьбу и жизнь
сплетенные в одну
Луну и Марс во Льве,
архангельское пение и ветер
южный ветер обещали нам.


Нам обещали Пасху и Шабаш
в один и тот же день и все -- в одной колоде
и всадников числом четыре,
и знаки на лице и на руках,
покинувшую воды океана
тварь многоглавую… Шабаш!
Шабаш и Пасху обещали нам.


На Красной горке хоровод огня
среди камней сияющую сталь, нам обещали
знак подать -- когда
драконы возвратятся в наше небо,
цветок разрыв-травы
и указатель-змей, нацеленный в огонь
вот знак, что обещали нам подать.


Парад планет закончился. Смотри,
архангелов оркестр грузит трубы
к Илье-пророку в колесницу грома,
Иерихон стоит, Армагеддона нет.
Мы, будучи завязаны друг в друга,
все прозевали. Были не досуг Шабаш
и Пасха, Север, Юг, Вода, Огонь,


единоборство Сил и возвращенье Бога.
Чуть-чуть горчит вода, но самую чуть-чуть
Полынь-звезды нам даровали вкус.
И кожа светится как теплые моря,
когда касаешься ее. Паденье Мира, Смерть Богов
прошли без нас, мы выплетали жизнь.
Обещанные нам нас не поразили муки.




* * *



За нами -- ночь.
И это означает лишь одно -- она прошла,
сползла с плеча, как рваный плащ
нет слез, слезам не место, нет.
Ты думаешь, что страсть прошла, но все не так,
Она за нами, страсть.
Да бог с ним, с морем, с югом тоже бог
У нас есть повод не смотреть на числа
И жить, как птицы от луча до тьмы
Не сеять и не жать, и ждать перед изгнаньем,
Когда в преддверии зимы
Из кож и перьев нам сошьет одежды
Отец отцов, а по-иному -- Бог.




* * *



Такое дело -- здесь весна, весна, весна
но повторивши десять тысяч раз
теплей не станет,
зеленей трава, чем долларов испод и все же холод, холод.
Приедет Патриарх Всея Руси Великой
и укачает Патриарха океан, блевать за борт
сказав, что петь псалом, отправится Отец Святой, а там
туман, туман и снова холод, холод --
весна, весна, такая вот весна.
«Угомонись, мне говорят, есть выбор».
Ну да, между синицей или журавлем…
Когда я был вороной, молоко ключом кипело, но уже давно
я столько съел половы, что теперь
меня не провести: мякина -- это слишком,
давайте так, я соглашусь на утку по-пекински,
а журавлей, синиц и прочие уловки
снеси мальчишкам.


Такое дело -- здесь весна, весна, весна
но чтоб согреться, мне нужны не басни,
я сто рублей нашел, а стопка стоит сорок --
отступит холод.
То, что патриарх
отслужит службу, не меня коснется.
Паломники пусть ломятся, а я --
пойду напьюсь, поскольку этот метод
добрей и проще.
Вот тогда, весна придет по-настоящему
с жарой, дождем.
А там, дождемся лета.




* * *



Вода к воде
Готовы повториться и страх, и боль
Есть розы вне любых времен
Песок к песку
Ты все молчишь и понимаешь все
Есть кольца из камней и в них огонь нужды
Лицо к лицу
К любви любовь и к боли боль


Тень к тени
Все длинней нить между верою и правдой
А в жестах откровенная угроза
Глоток к глотку
Ты пьешь чтобы молчать
Есть эхо ворожбы в нем призрак колдовства
Глаза в глаза
Цветок к цветку и к телу тело


Не спрашивай меня что это означает но
К словам слова
Пятно к пятну
Я знаю многое ты знаешь все прижмись
Ладонь в ладонь
И к ране рана
Я знаю ритуал а у тебя есть все
Что нужно чтобы завершить без нас начавшееся чудо




* * *



интересно, кого я себе напоминаю
может быть, самого себя курящего между водкой с лимоном и лимоном без водки, самое время сплюнуть табачную крошку и подумать о том, что за городом начинается лес, в котором ходит зверь
может быть, зверь этот, кем бы он ни был, приготовил себя в жертву и ждет моего прихода, в то время как я думаю, о том на кого я похож больше: на себя выкурившего сигарету или на человека поперхнувшегося дымом, горечью или соком лимона пошедшим в трахею, а оттуда в легкие
да пошло оно в жопу все, в самом деле, кому интересно на кого он похож, у знакомых моих, ребенок родился -- вылитая мать, все вокруг убедили мужа ее, что ребенок похож и на него, но где она эта правда -- короче, все жопу, я могу быть похожим на самого себя моделирующего Клинта Иствуда или Брюса Уиллиса, или того зверя, что ходит в чаще
может быть, все гораздо проще, и я похож на самого себя из сна про вторжение в поселение пруссов, за два часа до того как появится из тумана берег, полирую сталь, по усам стекает вода, на правой руке тяжелое золотое кольцо, а на груди желтый камень с выгравированной руной и комаром в самом сердце, там откуда идет тепло и огонь
и все же, кого бы я себе не напоминал: человека собирающегося на охоту за Снарком или на мантикору, грабителя мирных побережий, журналиста отрабатывающего на выборах свой грязный хлеб, веселого нищего с университетским дипломом, закопанным в кладбищенском парке, или, может быть
может быть миллиард вариантов ответа на вопрос, кого я себе напоминаю, самое главное не в этом, просто сейчас должна будешь прийти ты и примерять на себя пиджачок похожести будет не нужно
вот, я смотрю и удивляюсь: как ты похожа на меня




Молоток и кубик Рубика



Она собирает головоломку из кусочков болтовни с подругами, из похвальбы мужиков, и если в картинке остается пустое место, заполняет его бытовыми скандалами.
Она собирает головоломку из иллюстраций к психологическим книжкам, из семейных сцен свойственным ТВ сериалам, и если в картинке остается пустое место, заполняет его упреками.
Она собирает головоломку из пошлости и вульгарности, из намеков и дешевых интриг, из постоянных попыток найти во всем подтверждение того, что в этих пустых местах можно поставить обиду и оскорбленное чувство собственницы.
Она собирает головоломку, тоже мне, кубик Рубика!, тоже мне, puzzles!, мне интересно какое место отведено мне в этой игрушке…


Просто ломка.




* * *



если в городе нет ни души
то кричи, не кричи в этой гулкой тиши
возвращают призыв кирпичи
даже мыши ушли
и вокзалы пусты и причалы
плачь, не плачь -- ни прощаний, ни встреч
горек воздух, иль сладок как мед
кто пригубит его и кого
эти воды погубят?
дыши, не дыши --
в этом городе нет ни души


нет хороших, плохих тоже нет
тьма и свет помирились и нет
войн, любви и предательства нет
дивный мир на планете и нет
уродов, впрочем, красавцев тоже нет


если в городе нет ни души
значит крыши пусты и мосты как хребты
динозавров упавших в пески
нет фашистов, поскольку жиды
в Средиземное море бросают концы
крылья совок как пыль
и как серая вата крыло самой тихой совы
чьи шаги под луной можно слышать и чьи
голоса в дуплах полых стволов?
ты ошибся, живые ушли
слух тиранишь напрасно
здесь нет ни души


в речках странные воды и в венах песок
колосок пыль-травы смотрит в серый песок
в паутиновых окнах такой же песок
рот усопших страстей заполняет песок
только в речках вода, но шипит как песок


если в городе нет ни души
значит, города нет, он утоплен в пески
он ушел на поминки, вернется ль?
не жди, газ покинул баллоны
пусты провода
поезда, самолеты, морские суда
заползают по норам в пустыне жара
не пора ли понять в чем ошибка твоя
ты уверен, что ты одинок в этой гулкой глуши
ты -- такой же, как все
а здесь нет ни души




Слияние центров



«Достаточно белый город…»


рождение почти всех богов претендующих на величие и
откровенные книги за ширмами как и роденовский поцелуй
в подчинении личность совсем исчезает и
правилам самоубийства учат с пеленок
кубатура священного места и
абсолютный запрет на изображение животных
красные волки медведь и пантера удав и
монастырь на зубах гималаев
джунгли пустыня горы снега священные реки и
из пяти миллиардов три здесь
два полюса спокойствие и ярость
две точки восход и закат


это -- идея азии остающаяся тайной
после марко поло киплинга куросавы
слишком много места между сказками мифами и
реальностью центробежного расселения


девушка меняющая фамилию на токамацу и
жених до сих пор целовавший ее лишь один раз и в щечку
пацаны на перекрестке пьющие пиво и
лохотрон на торговой улице
рыжие кирпичи обросшие зеленым мхом и
обгоревшая пятнами кожа
дешевые проститутки на растоптанных улицах и
дорогие бляди на фоне средних витрин
вечные разговоры о постмодернизме со слов курицына и
как минимум два тайфуна каждый август сентябрь
два грязных залива и
два грязных берега бухты


это -- то что я вижу и из чего можно сделать
идею владивостока
между китайским корейским и
японским


гора в самом центре пустыни и
такая же но черная шляпа на бритой до блеска голове
медвежонок совсем не медведь и
анатомический рисунок кенгуру на коре эвкалипта
крокодилы на юге и
бывшие каторжане на севере
золото в самом сердце и
свэг через плечо
звезда тагора и
белый крест альбатроса рядом с южным крестом
две забывших о корнях расы и
два пола одного явный недостаток


это -- дизель и пыль и рассказы которым доверился
идея австралии
между мертвыми тасманийцами и
людоедами новой гвинеи


героин из китая гашишное масло из дальнереченска и
в четыре часа утра приходящий обдалбаный примитивист
переводчики с японского и на английский и
валюта накопленная на эмиграцию в кленовый лист
охуевшие от бормотания сонных стихов москвичи и
прозаики сорок лет пишущие один и тот же рассказ
кастет в кармане чучхеисты на стройках и
рок-н-ролл уезжает отсюда в столицы
сто сорок лет холере и
четыре штуки цена за тойоту карину
две гулятельных набережных и
два одинаково грязных демисезона зимылета осенивесны


это - идея владивостока и
ее не нужно искать
между страницами заплесневевших от сырости книг она
между ребрами и позвоночником


проклятое золото нибелунгов и
менгиры на изумрудных равнинах
газовая атака ныряющая в окоп и
шпионки в купе восточного экспресса
убийство последнего тура и
жизнь в гетто ожидающая голема
графиня в герб которой вставлен василиск и
кривой рот спрятанный под метровой сигарой
узкие улицы центра всех городов и
законы принятые почти везде
две или более сотни языков и
две или более сотни причин переделывать мир


это -- европа подсмотренная по CNN
идея оправленная в почти пять тысяч лет
между успокоившимся до флегматичности севером и
югом готовым орать аллах акбар иль алла


повернувшись спиной к столице и
ожидая любви как это похоже на секс педерастов
можно с вами поговорить о боге и
довольно китайцев мы все патриоты
серебристая рыба разодравшая красное брюхо и
тигр от кала до кончиков усов
тела на пляже под вечной вывеской запрет на купание и
заплесневевшие вещи сохнущие под моросящим дождем
я бы правда хотела попробовать как это в жопу и
ой как это больно как это больно как это больно
две любви, как минимум, а все остальное - причуды и
два страха один из которых эдипов комплекс стыда


это -- владивосток и его идея
собранная по осколкам из книг о париже и
между печальными встречами и
сладкими расставаниями всего-то на час


белые волки на черных скалах и
койоты в пустыне
черные толстые няни и
белые валькирии-экономки
курганы повторяющие форму змеи и
торговцы кокаином говорящие на испанском
шерифы похожие на медведей и
одновременно на ястребов
длинный ствол «писмейкера» и
короткий путь от бара до библиотеки
два разных побережья и
две разных границы


это -- подсмотренные в кино и вычитанные в книжках
идея америки
между французским и
испанским


камбоджийский реал с тертым профилем сианука и
катана найденные в бастионах русского острова и на миллионке
пожертвования на восстановление порушенных в прах алтарей и
водружение православия точно на крест руками желтых рабочих
русский повар готовит мясо по-гуаньчжоуски и
японский шпион приходящий смотреть на рок-н-ролл реггей
парочки в ночном клубе построившие очередь в туалет и
моряки выбирающие по фирмам какой-нибудь выгодный флаг
подпольная линия по разливу в посуду духов водки коньяка и
негр-сендвич с рекламой компьютеров плюс другой черный бармен
две звезды утром одна и вечером та же одна и другая
две системы сведения счетов с пространством в милях и километрах


это -- владивосток о котором известно лишь только тогда
когда попав в его идею чувствуешь боль
между клыками дракона и
скорпионьим хвостом мантикора


потерявшиеся в сердце тьмы экспедиции и
посланные на их поиски люди не возвращаются
бронзовые цивилизации космос на скалах и
сто лет черной войны блестящей зубами
арабы торгующие слоновой костью и
львиные прайды зевающие от жары
тени в буше похожие на духов и
духи отцов живущие в каждой скульптурке
царь соломон мудрый царь соломон и
потомок его от савской царицы
два края и оба края ойкумены
два цвета и оба черные


это -- то что может казаться африкой
или ее колченогой идеей
между жемчужиной нила и
алмазами кимберли


женщины идущие с кавалером из ресторана в гостиничную постельку и
делающих пометку в журнале охотницы подыскивая следующую жертву
между ребрами скользких улиц перед рассветом и
вечерним позвоночником трамвайных путей
под туманом в тумане с туманом в груди что сумеешь увидеть и
если сумеешь то выживешь ли
голландские кирпичи азиатская мафия да гонконгский грипп
мексиканская кухня французские булки
изогнувшийся бумеранг ритм гремучей змеи
проститутки воришки матросы бичи работяги писатель чиновники доктора и менты
мне не кажется странным на улицах этих увидеть следы
всех идей и всех мест


это -- то что могло быть в местах иных
чем-то очень большим но здесь
это -- только частица идеи названной владивосток
только часть каждый раз только часть и не счесть