Speaking In Tongues
Лавка Языков

Константин Дмитриенко

Дажь-Джа

*****

И мне светло. Покуда ночь бушует

так медленна любовная игра.

Достанется: огрызок поцелуя,

холодный запах мокрого стекла,

шуршание асфальта и, в финале,

поход за ветхим светом. Без конца...

Дорога по воде, серебряные ноги,

бесовская, бездомная луна.

Слова рождаются и застревают в горле

и обретают силу имена.

И тянется игра, где выигрыш:

огрызок поцелуя,

разбитого экстаза скорлупа.

«М»

Я всегда, с той поры как с кровью

сломали замок,

дверь держала открытой

не стараясь запомнить гостей.

Что мне их имена?

Иероглиф в тумане.

На качелях лежала — смотрела на звезды,

видела потолок,

серый огонь в границах ресниц,

и уверенность придавая себе

ноги держала шире и шире,..

с той поры, как с кровью был сломан замок.

Гости — тень. Имена —

эхо в куполе между мозгами и небом.

Приходили и кланялись в храм,

забывая пропеть соломонову песнь,

и зачем?, если двери открыты.

Навзничь, — ,навстречь.

Ничего не имела. Даже память — как сыр. —

в дырах качество смертных гостей:

этот был, этот? был, этот — был.

Дверь открыта для всех.

Приходи и согревшись живи. Проходи...

Холод —

был над священной землей.

Из яслей,

рядом с мордой овцы,

все сопел

и сопел сын;

с молоком подрастали тело и кровь...

... и уже приближались дары.

*****

…и когда она смотрит на небо,

там творится неведомо что,

там какие-то твари и дети,

и мужики кимоно,

…и когда у нее течка,

а вокруг нет достойных мужчин,

она отдается лебедю, голубю или быку,

уверенная в том, что получится сын,

…когда она смотрит на воду,

там вовсю происходит хрень:

романтики охуевшие

с шеи снимают ремень,

…и место имеет чудо,

жаль, что того никто не узрит —

спит молоденький не прокуратор

(пока) первосвященник — спит,

…когда она смотрит в себя —

во тьме ничего не видать,

кроме того, что в ней

пульсирует семя… мать,

за пустыней река течет,

как ей положено — вниз,

…нет мужчин, нет богов, нет зверей,

есть желанье и чудо. В ней

вот такая творится хрень,

…на земле, в небесах, на воде —

…ликованье обнимет нас всех,

если ослик, в Египет спеша,

не споткнется, не встанет столбом

заглядывая в себя…

Как она — в воду и облака…

*****

В тот день, когда над Вифлеемом раз в тысячу лет

загорелась звезда, мы узнали, что (слава случаю)

мы не ждем ребенка. Пока...

Но надеюсь, почти что знаю

предсказания сбываются в срок, — ты — родишь.

Моего волчонка.

Пусть не мне...

*****

Миф о нас прокатился катком паровым

по нашим теням. Тайну имен сохранив.

Что мы пили тогда, не помнишь, случайно?,

вроде бы это был дешевенький джин.

У тебя — нет служанки, и я не служу королю...

Да, ничто не мешает друг друга любить.

Ты могла бы убить меня, если б хотела...

Все же оставила жить.

Говорила о том, что — ВСЕ ЧТО УГОДНО,

впрочем, я не поверил, а стоило бы.

Это не мы с тобой короля предали,

это нас предал один господин.

Может быть из наших теней,

друг навстречу другу

руки протянет терновник, но вот беда

между наших теней —

миф о нас, как часовенка

с именем одного христа...

*****

Есть такие места

о которых известно одно —

они — есть.

Есть такие страны, где очень легко

перепутать апрель с октябрем

или наоборот.

Есть такие люди, которых

вроде бы нет...

И есть ты.

Мне уже не собрать свои знания.

Это совсем как

сгрести

в кучку пепел, а после пытаться читать —

букву к букве.

Серое все. Пыль. Но среди —

есть ты.

Где-то здесь,

между спутанных в узел дорожек и троп,

между веток и в пене на гребне волны,

я болтаюсь медузой,

нет,

опять перепутал, дохлой,

упавшей морской звездой,

уверенный только в одном —

есть ты.

и в какое бы время в какой стране

неизвестных людей среди

привидений прядущих

забвения нить

даже там где ничто не

имеет значения мне

не спутать

не сбиться

не обознаться

ЕСТЬ ТЫ

*****

В эти дни:

то ли дождь, то ли снег,

или звезды, стеной обрушенной.

Твой картонный декабрь-январь

выкрашен и безвоздушен.

И куда-то летит душа.

Отлетает от стен. Ветер

в крылья метит и в паруса.

Лед. Дорога. Скользящий пепел.

Ни любви, ни коварства, ни страха:

звезды — перышки в лет сбитых птах.

Добирается в центр с пересадкой

юный холод… Слезинка в глазах.

А душа все летит, летит,

гололед в небесах минуя.

То ли дождь в эти дни, то ли снег…

Ну и что же? Какого хуя

ты тоскуешь отправив в зенит

свой картонный декабрь-январь?

Мир лысеет. Летит душа…

Женщин портит зима, а мужчин

убивает ноябрь, когда

то ли звезды, толь снег…

Зима повторилась:

— Все было не так…

Я сказал:

— Не имеет значения…

Тень Лилит

Над серой тенью серых птиц

Серело утреннее небо.

Пока не проиграли гимн,

Еще не вышел ни один

Студент-уборщик, но во двор

Смотрел Адам. Был отраженьем

Безмолвно искажен и тих

Еще горячий слепок ткани,

Такой же серой в полутьме

Еще тогда... Его

Гражданка Ева спит и ей

Все снится сон в котором яблонь ряд

Венчался шляпой с головы австрийца.

Но — шевеленье — проползло. От ног Адама

Проявилась тень

То — тень Лилит.

— Ну!.. Ева не узнает. — но,

как не был бы Творец ленив,

когда проходит все, последней,

из под Адама

выскользнет Лилит.

*****

Ни крещенских морозов,

ни Васильевский остров,..

не хотел бы загадывать,

будет смерть выбирать,..

перед Пасхой, наверное,

или чуть позже, но один из них

уже предал меня.

Может быть — все случится в Венеции,

или в Париже закончу дневник,

но Don’t cry for me,..

я воняю как чикагские бойни

на самом краю весны.

Не сорваться в кратчайший день,

не влететь волчьим воем в луну,..

разницы нет где, как и когда,

главное не проскочу.

Без страны, без погоста,

без кола, без двора

и не Черная речка, и не Медведь-гора.

— Будь как дома, — сказала Она...

— Детка,.. Ты — мой последний дом.

Отсюда и до конца,

где Васильевский остров,

крещенье или жара — жара.

...персональный Аушвиц...

Вот так лежать, за веки скрыв покой.

Смотреть в себя, как в серый потолок.

Дышать, хоть в унисон, хоть в разнобой.

С тобой.

Почти лететь. Почти мечтать.

Почти что жить и слышать:

Вот — прошедшие минуты умирают.

За шагом шаг.

Как тысячи евреев, что согнали

Под лозунг «Труд освободит».

От всех забот.

Им страсть не пережить.

Все здесь.

Их жизнь и смерть — всё то, что есть.

Всё здесь.

Мы,

Только мы,

Дезинтеграторы минут,

Прогнав их через газ и жар,

Через себя, как через крематорий,

Мы

Выживем,

Чтобы опять сжигать минуты,

Время вычищать .

Когда

почти уснув,

почти прикрыв глаза,

глядим в себя,

как в серый потолок,

(покой сжимает мозг)

прах времени сгоревшего дотла

слегка посеребрит и

остудит тела

*****

Я не верил в знамения,

но теперь! В небесах

ветры, холод — мгновенные

тучи льют из свинца.

В драгоценном отказано.

Тяжелей чем всегда,

град прицельный нисходит

с рук крутого отца.

Сын в сражении с снами

Дух теряет. Живя

По законам беспечности,

я не верил знамениям.

Получается — зря.

*****

... и если жизнь богов — вечность,

какую часть занимает у них сон?..

Сквозь прозрачную сеточку листьев на страсть намекая,

осторожно касаясь фигур на доске,

перекраивай партию (благо ходы не писались)

в ожидание и предвкушенье ничьей.

После оргий титанов опускается занавес. Мгла

прячет в норку объятий все склоки, и вздорный,

потеряв седока, быстрый сон, закусив удила,

каплет пеной с губы до стакана дорвавшись. Свобода!

А на цыпочках, тихо, по воровски озираясь:

не звенит ли металл, не скрипит ли доска,

в город серою птицей, между пластами тумана

входит первая Осень Вражды и ее проводница тоска.

Боги снова сидят на престолах не помня, что было:

Те же

звуки и образы - те же:

обреченность игры - ход за ходом, где выход,

монотонность кольца,

безысходность игры.

Вечность сна.

ИНКАРНАТЫ И МЕМОРИАЛЫ

когда-то мы встречались, в прошлых жизнях,..

ты была значительно ниже и не такой рыжей,

или,.. нет же, я помню точно, как был выше

и ты поднималась на цыпочки,..

не помнишь случайно, как

мы расстались в прошлых жизнях?

ИНКАРНАТЫ И МЕМОРИАЛЫ

дни рождения — незаконченные похороны

«помянем, братья, ушедшие годы...

что б там не было, а — ничего кроме...

в самом деле — прекрасны — под водку...

и закусим. пока ежегодны.

помянем,..»

поздно — будет позже.

ИНКАРНАТЫ И МЕМОРИАЛЫ

поверил случайности

и вот не привычно

влез в пижаму

вывернув ее наизнанку

но во сне — отражение жизни

видел что-то

а что — не вспомню

ИНКАРНАТЫ И МЕМОРИАЛЫ

Руки тянули друг к другу

И встретимся на небесах.

Ты добавила: «Если позволят...»

— А кто запретит-то?

«Страх.»

ИНКАРНАТЫ И МЕМОРИАЛЫ

Увидев хризантему на снегу

Я вспомнил:

Осень.

Чтобы муж не догадался

Тебе пишу

На «до востребования» письма.

ИНКАРНАТЫ И МЕМОРИАЛЫ

В еще одной прошлой жизни

Ты была Змеем в небе,

Я — Драконом глотающим солнце...

От этого мы и умерли.

ИНКАРНАТЫ И МЕМОРИАЛЫ

Красота, она от черта.

Я была красива. Да...

Эта сморщенная грудь,

Эти борозды и дряблость —

Дополненье к мастерству.

Как эмблема и судьба

Высохшая в ноль пизда

ИНКАРНАТЫ И МЕМОРИАЛЫ

Приходишь и смотришь, один в один — Цезарь,

но изменяя победе, приходит сознание следом:

«вот эта, высокая женщина,

в черном от обуви и до плеч,

сквозь черное — белый с изыском комбидресс,

рыжие волосы и незаметные тени —

не для тебя, победитель блондинок».

И не смотри так на стоптанные каблучки

и эти ножки с заметным изъяном.

ИНКАРНАТЫ И МЕМОРИАЛЫ

Упырем или вервольфом,

Кицунэ или вороном E.A.Poe

Ты вернешься, это уже аксиома,

Не взирая на все Never More…

*****

А я не спал в эту ночь я смотрел в окно

ждал тебя что-то писал писал

тебя ждал замерзал снова смотрел в окно

никогда еще не было так одиноко

может быть это все оптический обман

точно по центру мозга бил

протекая какой-то несуществующий кран

и весна отступила на время а я

мерз вожделея тепла

ты придешь я спрошу тебя что же

с кем ты сегодня? спала?

я не спал эту ночь черный кофе в бюджете пробил дыру

замерз удлиняя свое ожидание и

я почти что Антонием был тем святым

догадайся с трех раз кто меня искушал...

я как будто бы слышал — МИЛЫЙ МОЙ ДА!

не уверен что это ко мне относилось

да

еще совсем не светила луна и в окне лишь стена

ни чего не случилось

просто я эту ночь завершил

тихо спокойно

Утром полы помыл...

*****

Какофония флейт на гребнях снегов

Берег пуст

И торосы бодает буран

Спринтер, взявший рекорд в стометровке,

Огонь,

На дистанции вечности гаснет устав.

Так дыхание кончилось,

Воздух ушел от тебя...

Ночь забавы хранит.

Вот на желтом сосочке луны

Небо пальцы сжимает

Как страстный маньяк.

Нам с тобой не вернуться в ящериц сны,

Мы заклятием оклеймлены

И летучий автобус уходит без нас

В эти страны откуда никто не вернулся назад.

Души будут блуждать меж торосов

Где пуст

Берег ждущий тепла. Так во льды,

Уходя протянул караван

Какофонию труб. Да таскает буран

Тень заблудшей души,

Как газеты клочок

С объявлением, где:

«...я отвечу. Пиши.

Где же ты?!

Поспеши!»

*****

Спускаюсь, спускаюсь к воде,

к земле прикасаюсь…

Под ветра голодного сагу,

под хайку ночных цикад,

к земле и воде – спускаюсь…

Очерченный, как негатив

и от того альбинос,

живой, потому как смерть

нельзя принимать всерьез.

И где-то в корнях тростников,

прозревши, что жизнь – игра,

встречу одну из фей, или валькирий,..

Пока они в лунном стекле

резвятся, забыв обо всем,

припрячу их крылья в сон…

Реальность иная дана

когда опускаясь в тебя,

пою безразмерный эпос,

сплетаю волшьбы кружева –

иная – в реальность дана.

И ты выпрямляешь мой хрип, конвульсии делая

строгими.

Дорог сплетены тела и наши тела – дороги.

Версия канцеляриста

Все было кончено. Они

о край одежды вытерли ножи.

Был мрамор сер в тени

и красен на свету.

Тиран хрипел, затих и в легкой тишине

республика покинула сенат —

Все Было Кончено. Там,

между арок и колонн

хвалили заговорщиков и восхваляли труп.

И вот, один из них, ответил мертвецу:

«Да. Я тоже.» (точка, подпись —

Брут)

Все было кончено.

Март, Иды.

Империя мертва.

Республика о край одежды вытирала нож.

ПРЕЛЮДИЯ

Дом пустой и к окнам тянет

листья клен.

На дороге пусто. Волки

скрылись в глушь.

Козодой. Стучит по звездам

до утра.

Веришь, здесь добра не ищут

от добра.

Не надейся, брат, на завтра, —

отошло.

Утро будет серой мышью

грызть стекло.

Дом пустой и в стенах - тени.

Ветер свил гнездо в трубе.

Пыль скопилась. На коленях

на крыльце. . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Впрочем, это все - мне снится...

А тебе?

*****

Он слушает Фрэнка Заппу

и смотрит в пустой стакан.

Пишет письмо на Восток.

Следом за Мао скончались

вожди: Ким и Дэн,

время империям падать.

Тяжестью дышит грудь.

В стакан пустой заглянуть,..

может быть дно подскажет,

что там, на востоке, ждут?..

Слушая Заппу, Фрэнка,

шизофрению взласкав:

интеллигентный пепел

над морем — как томный шарф.

Похороните Дэна.

Азии снежен дракон.

Слушает Фрэнка Заппу

Пустого стакана сон.

На Флейте Берцовой Кости

Цвети! Цвети, Вишня!

На островах, над спинами

красных рыбок в бассейнах,

над ртами камней, из которых

один — сам в себя упрятан —

цвети, цвети, вишня!

Играй, играй, рыба!

В маисовом членоподобии —

клевер, и там же, на скалах

чертополох под кленом —

след белого человека.

Эй, меднолицее солнце,

учишься на французском

произносить свое имя?

Кельт — Хулиган — Апаш.

Играй в водопадах, рыбка!

На жестяных барабанах,

на тростниковых свирелях,

на козьих мехах волынок.

Под ветками абрикосов —

дурман кофейный и чайные

львы на коленях опиумокурилен —

кока, мескаль, каннабис, викинговы мухоморы —

цвети, низкорослая вишня

под дребезг гавайской гитары.

Самозахватчики мира в стратегии перехвата

обычаев и культурок —

Текила, Водка, Шнапс, Виски —

хмель в обалдевшую голову каменных идолов —

Пасха.

Распятие Юкатана — снег на вершине Африки —

на плечи берсерка — шкуру

изысканного леопарда.

*****

Улица вплетает свою нить

в ночи ткань. А на углу стоит

в дым упившийся вайшнав,

песенкой своей пугая

демонов горячки белой.

Кто страшнее? Страх ли тьмы

иль тьмы нагромождения?

Черный опиум иль белый кокаин —

обаятельность бескрылого падения.

Руки на стекле с Луной в театр играют:

— Гамлет.

Боги меж собой равны, и между ними —

мы — равные средь равных.

Улица вплетает в ночи шелк

ярко желтую (опасную как тигр,

как монах тибетский) нить, —

не избегнуть, не сменить…

песенка шатается, скрипит,

но ползет, собой пугая страхи.

Крысы покидают чайный клипер.

Караван идет — собаки лают.

Мухи липнут к меду, мы — к поступкам.

Нитку желтую вплетает

улица в канву ночную.

Павший, пой вайшнав! Ты круче чем асура.

Воды Ганга, земли Льда.

В финале:

улица кончает раз за разом

на кольце трамвайном замыкаясь.

РЕПЛИКА

Двадцатилетняя. Красавица.

А дышишь тем же чем и я?

Еще не перестало нравиться

заглядывать на зеркала?

Ты все еще живешь по принципу

«без опоздания — нельзя»,

свидания проводишь зля

своих поклонников неистовых.

Но сквозь бездумность жеребячества

глядит расчетливо змея.

Метаморфозы настроения — из края в рай…

………………………………………………..

… дай Бог тебе, не зная Ада не встретить Рай.

*****

Я-то думал: «Любовь — это значит — не сметь отказаться,

Не предать, значит», — вот что думал о любви и верил,

Что такое должно быть — РАЗ и до смерти.

Только смерть не спешила на вызов являться.

Ты же, яйца мне напрочь скрутила —

Оторвала и бросила. А еще — прощенья просила,

На коленях ползала, выла, вбивая в меня вожделение,..

Волосы для колдовства дарила…

Что мне делать с собой? Знаю, надо решиться.

Застрелиться? Успею. Повеситься? Так не Иуда же…

Худо, девочка, мне действительно худо,

Если б только любовь — это значит надежда на чудо…

Как последний мудак, говорю тебе: «Хватит. Уебывай, сука.

Отказался. Ебись с другими»…

От стены до стены — как отсюда дотуда.

От дверей до окна — ровно столько же будет.

Нам никто не поможет.

Я предал тебя, моя девочка.

Я себя прокутил, на последние деньги и кинул,

В натуре.

Через снег, не дождавшись смерти,

Не прощу тебя.

Это любовь такая.

Откажусь.

Это — тоже любовь.

Поверь мне.

*****

Мне кажется — все это было случайным:

Потное тело, двойное стекло,..

Но я помню КАК…

Звезды могут смеяться

Заглядывая в окно.

Хоть это и странно (мы слепы КОГДА).

Мускус под кожей, ногти, рука —

Царапины, кровь на губах и мед.

Ночь. Истекаем, как лето — жарой:

Двойное стекло — не преграда для звезд

так?, случайность все это,

или в всерьез

*****

В пещере тень, увитая цветами,

Сапфир в клыках змеи.

О женщине с двумя пупками

Изысканно похабными стихами

Грезит глава большой семьи.

В яйце дракона — проблески огня.

И ты увидишь — снег пойдет в четверг,

Шибальбу в подземельях льда храня,

Я знаю, не спасет меня

Тот, что отвергнутых отверг.

Их лона порождают скорпионов

Хоть и приемлют семена людей.

Несчетное количество поклонов

Пробило плиты храмов. А тритонов

Зовут на пир раскрашенных теней.

О сыновьях гигантских черепах

Нет песен.

Заела «молния» в штанах —

Приап не весел.

Скользит в подводном небе тайна рыб

И вонь навоза постигает гриб.

Мир — кажется удачно — тесен.

*****

Помню, как был мелколетним цыпой,..

думал — вот вырасту, курочек стану топтать,

или петру по утру кукарекать:

мать-перемать-всем-встать!

Петушиная жизнь коротка как блаженство,

все проходит, уж воды в котлах кипят, —

под ножом, что толку хвататься за сердце!?,

мать-перемать-всем-встать!

Был худым и драчливым, в ощип думал не прыгнуть,

стать мечтал соловьем и высоко летать,..

три секунды для песни с главой отсеченной,

гребень в красной пыли, голос шпорой наточенной —

МАТЬ-ПЕРЕМАТЬ-ВСЕМ-ВСТАТЬ!!!

*****

Что-то последнее время, совсем как в пустыне исусу:

Ни тебе конопли, ни цветения мака,

Не спешит мое лето погонять лошадок,

Да и я не спешу,.. Все успею успеть…

А еще, — говорилось, что будет как в сказке:

Дальше — больше, страшнее аж в смертную жуть…

Лето ездит в зеленой исламской коляске,

Не спешит, и лошадки ни разу не взржнут.

Мне казалось — вот будет конец вневременью, —

Хватит новые дырки в ремнях сверлить…

Семь хлебов приготовил, пора покидать эту пустынь…

А куда? Разве можно на ЧТО-ТО, ВСЕ ЭТО сменить?..

*****

в жопу черта, в самую гнусную дырочку, Ётвоюмать,

ботаническим бы жить объектом,

в пампасах… или в саду никитском,

(или еще в каком) — цвести себе и ничего не разуметь,

вот пампушки — не ем, это у меня придурь такая,

и пельмени… (блюдо-то — с китайских печей)…

о кун цзы наслышан и слышал о ДАО и ДЗЕНЕ,

мне б у-вействовать, да что-то все не с руки,

ботаническим сраным объектом болтаюсь

между небом и жидкостью типа воды

Андреевский Хер

В таком количестве, весь этот снег в ветвях —

cовсем не серебро, какое к черту!

Искупление!? — перегоревшая реклама.,

неоновый покой

дневной,

ночные —

потуги значения. Увы, здесь снег не серебро

его так много.

Под свиристелями помет

кровав, и все ж,

болезнь вполне терпима: по белому

разбрызгана, что кровь —

не геморрой —

рябина.

И выше головы, но ниже низких лун,

эй! Выше голову! Над сводом теплых шапок

сардельки белых перемерзших пальцев.

Велик В.И. — под новый год —

на бронзовую лысину надел

из снега тюбетейку и стал добрей.,

где твой мешок, товарищъ Николасъ и где подарки?,

ты с Белым рождеством в родстве, как

кот Макавити с своею колыбелькой

из прутьев и снегов, которых малость слишком,

чтоб называться серебром.

Скажи добром,

Waltz it is das иль все же — der

(имеется в виду Genesis)

Когда б я был Даждь-бог, я б навалил на снег

кирилицын, кроваво-красный

ХЕР.

Иггдрасиль

Возможно нас из суеты, сквозь день

Валькирии пол Неман песнь поднимут:

В Валгаллу путь — не короток, не длинен

Под стонущим крылом. Летя

Над адом — льды внизу, сквозь них

Расколотый росток — не первый. Не последний

Игг в ветвях и знак

В своих плодах. Копье в груди

И стройный стрем зубов Нидхегг.

Все вверх и вверх скользя сквозь тень

Пот Валькирии над Гелой.

Возможно нас, в последний миг и вверх

Валькирии поднимут, пир дождется,

А на земле — мы тень и остается

Надеяться на светлый обелиск.

Эй, Рагнарек! Дождись меня!

С секирой войти под пенье рыб войны и

Норнами для смерти сохранимый:

— Эйнхерий!

— Здесь!

Лети! Там пир Богов.

Там — Сумерки,

Там — смерть Богов!

Лети!

*****

Конечная станция. Рельсы уходят во тьму.

Возвращаются. Дальше — пешком.

Подземная линия, закованная на ремонт,

оскаливается тайком.

После тысячи темных лет

наступят сумерки для богов, —

возвратимся в оставленный город,

в нем никого не найдем.

Книга судеб, сплавленная огнем

в монолитный кирпич,

не раскроется. Да не прочтем —

что предстоит.

Дни творения вспомним, и хаос

разделим на воду и твердь, сбросим Ангела в Ад и

откажемся молча стареть,

ожидая, что вырастет древо в саду.

Всем дадим имена

и себя создадим — плоть от плоти,

проще сказать — из ребра.

Запретим себе Нечто, ради того,

чтобы были запретны плоды,

искушать себя станем, не устоим,

и созданьям своим завещаем меч и ключи, —

пусть хранят этот вход и пусть

ясень растет

до скончанья веков и возвращения тьмы.

Здесь.

Конечная станция.

Рельсы делают разворот.

Кто нас сможет судить, если время без нас —

Ничто? Только мы. И за что?

Книга сплавленная огнем не предскажет судьбы.

*****

«всяк зверь печален»

Я старею. Женских ног мерцание

мыслей о любви не возбуждает,

а случайный взгляд под юбку

крови ток совсем не ускоряет.

Я почти что гинеколог,

до оскомины,

реплики и роль знакомы

в самодеятельной пьесе.

Вот: плейбой листа без экстаза

близости предпочитая службу,

начина верить в секс по телефону

так, как раньше бредил силой чувства.

Губы, приоткрытые для зова

или призакрытые глаза:

мне знакомы этих танцев сети,

этих приглашений тенета.

Я старею. Это так печально.

Бенефис с названьем «Погребениие»,

веришь ли, уже не за горой.

Роль последняя — мгновенна,

главная. Уже в гробу герой:

сослуживцы и подруги плачут,

и между суровых губ могилы,

крышку гроба алые цветы таранят

так, как я ломал сопротивление.

Ни хрена себе!

Действительно старею,

раз без предваренья этот сон приходит…

… впрочем, надо бы себя на СПИД проверить

после этих упражнений с секретаршей…

БЕС ПОПУТАЛ…

… и не путай вселенную и

бесконечность.

Не путай

тоску с безвременьем,

не перепутай

осень с цветением летним,

горло не путай с жопой,

хоть то и другое могут

проголосить при случае;

палец с хуем не путай,

хотя, конечно, торчащие

при возбужденье. Не путай

меня при встрече, с каким-то своим знакомым,

стаканы пустые не путай с флаконом, в котором

плещется что-то,..

впрочем, едва ли слышно…

«…семьдесят пять, и я мало что помню…»

В белом капоре,

с черной кошкой на коленях,

в белом капоре, как в прошлом веке,

на окраине города,

перед серым экраном, а сверху —

уголочек ажурной салфетки,

беседуя с «Новостями», «а с кем еще?»,

кошка, хоть и черна, — немая, а окно —

даже если движется что-то —

всегда, — одна и та же стена

за окном.

В белом,

с черной кошкой,

в белом капоре, с кошкой

черной на коленях, как в былом:

«у меня была канарейка, она умерла,

семьдесят лет назад

мне было пять лет.

папа получил георгия.

мама умирала, ее постригли наголо,

моя гувернантка, француженка, пришла попрощаться

с нами: — Я уезжаю на юг, мадам…

мне было десять лет, шестьдесят пять назад.

— я уезжаю на юг, мадам, может быть вам помочь?

— софи, заберите с собой нашу птичку,

в париже найдите пьера…

— ах, мадам, вы добры ко мне, право, но война, мадам…

— вы не в париж, софи?

— мадам, я вышла замуж, он командир.

— у красных?

— уи мадам. — прощайте, Софи.

Прощайте…» Мечты о Париже, сон

плюс шестьдесят пят лет, думой — в былом:

узловатые пальцы на черной шерсти,

белый капор,

стена за окном,

телевизор, покрытый салфеткой;

в белом капоре — как в прошлом веке,

с черной кошкой на коленях.

Город Х. «Факушки Блюз»

Нет, Амур — не Миссисипи… Бодунеющий чувак

шпарит блюз на балалайке

под беззлобный лай собак.

В семерках твоя улыбка — обольстительна, в улет!,

непристойным предложеньем

растоплю ль неверный лед?

Ты, конечно, «не такая», прислонившийся к столбу,

в ожидание трамвая —

понимаю и приму.

Не Лос-Анджелес, не Фриско: «хлоп» ладонь по бедру;

синий лабух ресторанный

гнет в дуду свое «Ддуу-дуууууу».

Полночь на часах разбитых, вечно полночь, на такси,

между пьянством и похмельем,

в бесконечность — отвези.

Расстегни и релаксируй, имена? — Пустой кошмар,..

согласись, что на влюбленность

я тебя не принуждал…

Это был не я, и кто-то пальцем погрозил с небес,

ЛСД — отмычка к Богу,

Преприятнейший Уздец.

Ночь уйдет, как скорый поезд, в памяти увязнет стук,

на трамвайной остановке я —

попутчик… (призрак, дух?)

К черту! К черту Миссисипи и ее гнилую ширь,

твой трамвай давно уехал,

ночь звездит луной в кромешность.

Новой Девой Орлеанской, соглашайся на попутку, или,

поборов сомненья, в кулачок, зажав надежду,

средний палец оттопырь.

ОБЛАКАМ...

Умер он в тот день, когда весна не пришла,

хотя ее так ждали.

Не печалились, лишь только сокрушались,

что земля до центра холодна.

Закопали. Те, кто верил в душу,

как положено, сказали, закусив,

чтоб господь принял,..

А бог был между ними,

водку пил...

И пошленько шутил:

дескать, успокоился, отпился, мол, допрыгался,

а был такой мужик...

Те же, кто в Загробие не верил

тоже выпили.

И скромно разбрелись.

А его душа застыла между небом

и землей, холодной без весны...

Не воскрес на Пасху, даже

к Светопреставленью не воскрес.

Просто умер, ничего не стало.

Не было.

Ни лета, ни весны...

Женщинам его совсем не долго снились,

руки, и слова, и запах.

«Спи.»

Сказал им кто-то и они,

прожили не долго после этой смерти.

Души их зависли. Ангелы и Черти

не дрались между собой. С земли

видно как они друг друга ищут.

«Только не найти.»

ПОМИНКИ

Книга на подоконнике, многоглаза,

слепыми «О» таращится

на иллюстрацию «дождливый вечер»

во весь разворот окна.

Ты предложишь ей снять очки,

дескать, поздно уже, и осень, к тому же,

лето — то молча скончалось,

девять дней уже, упокой господи,

душу

этой жары, если тебе это нужно.

Девять дней и черны очки,

Девять дней и пора снимать траур…

Так сними.

Определенно ЧТО ты ей предложишь,

если она позвонит,

если она отзовется,

если она придет,

если она разрешит,

ну, а ЕСЛИ?..

Пожмешь плечами на два такта

в ритме дождя. Жизнь продолжается,

вот ведь, дела…

Девять дней бабьего лета —

не слушать же день изо дня

все тот же затасканный марш. Шопена.

Пора прекратить воспринимать

Зонты, как траурные флаги,

очки, как скорбные повязки,

автомобили, как катафалки.

Девять дней и — R.I.P. — разошлись.

Перевернешь еще пару страниц и

положишь книгу на место;

продолжай созерцать бесконечную

иллюстрацию к тексту

«девять дней осени»

НА ВЕСЬ РАЗВОРОТ ДОЖДЯ.

Комментарии к «ПОМИНКАМ»

Он хотел, чтобы я была леди с другими.

Он хотел, чтобы я была блядь с ним.

Он — Хотел. И меня не спросил.

А я думала — пусть он спит с Леди,

А блядей ебать предоставит другим.

*****

кровавый орел:

так в период создания эдических песен

называлась казнь у германских народов.

Ты была Магдалиной

Я не был Исусом…

…у меня был один знакомый, что крестился по каждому поводу,

мир считал его моим Апостолом.

Ты была., Магдалина,

когда НЕ меня распинали,

ты спешила к МОИМ коленям,

Ангелом или Волком своим называла,

говоря, что язычнику можно не иметь терпения.

Ты была Магдалиной с индейским именем,..

В дальних странах и ближних пределах

мы бродили на разных орбитах…

— Где ты был? – Ты меня спрашивала.

Я ответил, – Я стар. – потому что

мой Апостол был трижды прав. Встретились.

Ты. Была. Магдалина,

ты видела ЧТО происходит.

Вечер. Я разделил свои кровь и тело.

Я всегда знал, что одним из многих буду,

предан, но лицом останусь таким симпатичным…

Ты была Магдалина орла кровавого крыльями

легких воздух хрипел вылетая из тела,

или гвоздями была, в перекрестье прицела

Апостол мой взял нас обоих. Предал.

Не за серебро, не за бронзу даже, но имел на предательство право.

Разве Ты не тянула руки?

Очевидно меня алкая…

Было ль с ними легко, хорошо ли было?

Их любила, кончала ль под ними?

Может, голод остался лютым, неутолимым?..

Разве это важно?..

МОЯ Магдалина.

Разве важно мне, не Мессии

в ожидание Божьих Сумерек, ставшим волком крылатым, скрученным волосами любви твоей, жилами

собственной страсти блюющим?..

Ты была. И осталась Моей Магдалиной.

От того-то и я – языческий,

не Мессия же, не пророк обезглавленный,

Ангел почти, без легких,

но с крыльями ребер. От того

первым камень бросил прицельно

и попал,

Магдалина!

Ты была бы живой, Магдалина,

кабы я стал Иисусом мертвым.

Мы теперь, словно звезды на скатерти неба.

Вечеря.

Я –

не бог, оттого – праведен.

Магдалина –

ты – вожделеющая

и меж нами, опять меж нами

христианин Иуда –

крестящийся, словно крестиком вышивающий.

Будет кончено время, моя Магдалина,

Сумерки вползают в грудь богов,

где нет легких, спина под крыльями,

страх взлетает с руки предательства…

Мне известно, я точно знаю, что снится

Иудам в самом конце веков.

ЯЗЫК

Черную Африку запорошило снегом Евразии, —

степь на коже, глубже — саванна.

Солнце

и там, и здесь, — цвета яичной утробы.

В клетке римского лагеря, легионер

в папахе и бурке, узким ножом вырезает

по красному телу руну защиты, она

проступает жирной землей весенней,

проталиной между снегами.

Стройность наложницы — значима и

царскому евнуху снится,

как перебрав самогоночки,

божественным ветром

в клоаку залива, крылья, скормив рыбам,

в ответ на сигнал «LAND ZERO!»,

«MAN» опускается в бухту, прикрывшую

дряблым телом моллюскорожденный жемчуг.

Ave! Black Cesar!

Герника, Дрезден — смех вавилонской башни,

старающейся сдержаться, но

сыплются, сыплются камни —

горькие звезды степные — волны былинной Полыни

волны потопа. Волны.

Галька на берегу

с каждым ударом все мельче, круглей и

разноцветные камни

страстно телами прижавшись

знают один язык,

общий для всех.

Молчание.

МАРА

Увидишь ее, – Беги!

Заройся под землю

Ныряй в конвульсии хрип.

Лучше уж смерть, чем эта

Старшая дочь Лилит.

Увидишь ее, – Беги!

Нет для нее любви,

Даже не думай молить,

Милость ее – одна

Высосанная до скорлупы

Раковина – Ты

Увидишь ее, – Беги!

Сон ли, виденье ль – Туман.

Тело ее холодно, облик ее сплетен

Из вожделения и

Сладострастья. Одно

От тебя ей нужно:

Жизнь. И в трусости нет беды,

Мужество – вовсе не глупость, –

Увидишь ее, – Беги!

Нищий или богач

Разум побереги,

В ласки не влипни ее,

Не верь обещанию рая

Хрупкому как стекло.

Не откупиться уже,

Вымерзнет кровь в груди.

Встретишь Туманную Мару –

Не хорохорься, – Беги!

*****

скр-р-рипскр-р-рипскри-и-ип

Над перекрестком

стук тк тк

Над перекрестком

передавленная шея.

Перекресток. Перекресток.

Не найдешь дороги к дому

Потерявший тело призрак. Было

время. Время – было.

А теперь и здесь, что стало?

Кости обросли землею,

дерево в дождях истлело:

не найдешь дороги к дому,

призрак бестелесный.

Звезды за моей спиною –

гвоздики в подметке бога

дом, очаг, семья… не помню

нет примет, нет направлений.

Перекресток. Перекресток –

как жилище Минотавра.

Не пугайся, смертный, тени.

Нет души – одна одежда…

Норны постарались, сшили

саван. При рождении надели.

Не скорблю. И все забылось.

Перепутались дороги.

Вечность – это «Очень Долго»,

но не больше…

Все истлеет, вслед за телом.

Только и осталось – звуки

скри-и-ипскр-р-рипскрр-р-ри-и-ип

над перекрестком

тк тк стк

над перекрестком

бьются друг о друга

эхо с призраком

промозгла

ночь промозгла…

ПЕРЕКРЕСТОК

МЕЖДУ

Ночью, на самом ее краю,

Волк превращается в тень собаки,

Грифоны с фронтонов, клювы раскрыв –

Зевают, и голосят

Обычно безмолвные львы,

Чей камень привычен к сумеркам мест

Проходных и подъездов.

Ночью, на самом ее краю,

Тяжелому якорю тоже не спится,

Вдруг да приспичит, ластой чугунной,

Чесать себе брюхо, и спину, и шею –

Колокола шевелят языками:

Тень проявляется.

Ночью, на самом ее краю,

Первые признаки вчерашнего пьянства

Еще не заметны,

Но как не старайся

Щетина на подбородке – бессонна,

Опережает и лезет весенней травой

Сквозь белый снег кожи.

Ночью, на самом ее краю,

Зеркало не отражает –

Беззубой дырой, корчится на стене,

Предлагает: «Ныряй!»

В черный желудок, ангелом или морской звездой:

На зиму окна в Европу закрыты, – открыта

Дверь в желтую Азию, а там – степь.

Ночью, на самом ее краю,

За секунду до птичьего пения,

Сталь решеток, стекла витрин,

Камень химер, горгульи, глина лепных цветов

Успевают начать перекличку

И сообщают соседям по тьме:

«Видите!, мы еще раз выжили.»

Ночью, на самом ее краю,

Пьянство уходит, приходит похмелье,

Голову не поднимаешь свою –

Чувствуешь? – целится –

Сном не заплатишь пришедшему дню

И потолок каруселится,

крутится

ночью на

самом ее

вдруг и прервавшемся, точкой, краю.

*****

Когда угаснет солнце,

над каланчей пожарной,

уже никому не нужной, —

по небу, в звездочках мелких,

вымершие трубочисты

мелькают летучими мышками.

А следом, во тьме невидимы,

чернее оригинала,

по грязной земле, лисами,

скользят их покойные тени.

Профессия — камень на шее.

И каждое солнце гаснет.

В раю им не найдено место.

Они бы адовы трубы

чистили без зарплаты...

Да только и там, в их услугах — отказано. Цивилизация...

И вот их скользящие тени,

чернее чем души подонков

скользят по земле, по стенам,

сразу за гранью заката.

Их чистые души белее

пуха с крыл горних ангелов,

но на высокой дороге

встречаются только ведьмы

и самые черные кошки.

Им радость одна осталась

что в пепельном сером полудне

есть пара примет изящных:

попику — кукиш в кармане,

пуговку трубочиста, пальчиками

в беленькой дамской перчатке.

Ах, если бы было можно,

и это так романтично...

Но на земле, под небом, их вымершие тени.

В приметах отказано людям

как каланче пожарной,

той самой над крышей которой

вымершие трубочисты

кружат по звездному небу

как только угаснет светило...

Эдгар А.По в Дни полной отмены Луны: Год перемены зверей

Год меняет Луну на Зверей

И прилетает баньши,

Кажется, что за мной.

Ворон на ветке черней

Тем больше, чем небо светлей…

Как ласка томительна смерть;

Как ласка стремительна жизнь, –

По мантии белой судьбы –

Хвостики черных дней (а, в принципе, Tabula Rasa)

Год меняет зверей и еще

Совсем отменяет Луну.

Самый крутой фейерверк

Гаснет на тлеющем льду.

Мнится – вот Это: за мной.

Вот: говорим и молчим,

Нити плетем-плетем

Драконы, Змеи, Быки…

Плачет, ах!, плачет баньши

Предупреждая,.. О чем?

Собаки, Лошади, Тигры…

Ворон рожает тень:

Бледная Rara Avis – сущность отторгнутых дней.

Встреча грозит затянуться,

Руки – суть плеть и петля.

Жизнь – острая как коса.

Смерть, как коса, мелка.

В Год бесшабашных зверей

В День полной отмены Луны

По ком рыдает баньши?

Быть может, что не по мне…

*****

Там где были Гоморра с Содомом

нынче свет, только свет. Ничего кроме.

Я видел длинную тень, бегущую из-под ног,

голову направившую в горы.

Там, где родина – Родины более нет:

пепел, пепел, тысячу раз только он.

На спине плащ, как серые крылья сгорел,

жесткий свет за спиной, то – Гоморра, Содом.

Вот. В обнимку с де Садом,

навстречу плетется Мазох,

и шершаво солон поцелуй скифских баб

я – последний. Остался без права, без крова,

без срама – Ангел, жалость принявший,

направлен не в храм.

Тень покинула ноги и угасла в горах.

Не вернуться. Куда? Кумраниты не примут.

Море мертвых – мертво, в ожиданье суда.

За спиною был свет.

Тень ослепла, погасла, на дороге столбы,

соль на хрупких бумажных губах.

Предрекаю инцест и смешно, вот умора!,

продал родину ангелам за уходящую тень.

Ночь взорвалась, и огненный дождь был ниспослан

на место, где преступно любили –

мой Содом и соседка Гоморра.

*****

ветра речь и речь копья – Я

я валькирий слышал не раз и не два

и увижу как бога проглотит кобель

АСГАРД РАЗРУШЕН!

в ножны то, что осталось от наших мечей

я прачку встретил у ручья

она смывала кровь

она стирала мне белье

АСГАРД РАЗРУШЕН!

в бездну бой, проигранный давно

к чему ворочается змей

в глубинах под землей

кто солнце проглотил с луной

АСГАРД РАЗРУШЕН!

нагльфар был мной построен, мной

топор за плечи в ножны меч

железноклювый вран

напился меда войн

АСГАРД РАЗРУШЕН!

что? и мне?

ткачих не проведешь

*****

черепахи консервы взрывов гранат

учебно-бесцельные стрельбы

запад дня

с иконкой на теле

цветы в волосах

липкие сгустки песен и

кровь застывает

на самом деле — мне пятьдесят

мне пятьдесят столетий

поэзию из глубины

веков съедает туберкулез

созвездия чертят углы имен

и предвещают:

судьба

любая закончится смертью

впрочем есть исключения

и для тебя

роскошно потертая девочка-дрянь

как бархат нежна и тяжка

как работа

в мозоли ты можешь весь мир заебать

ответит ли он любовью?

стремительность веры не для тебя

скользит по лицу стекла

поэзии сгусток

кровавый харчок

чахотка и сифилис

БЛЯ!

*****

Это – ночь. И она легка.

Мертвый ветер ушел в облака,

Ветки горькая гложет луна.

Это – ночь. И она велика.

Эта осень без четких границ.

Разговоры оставшихся птиц,

Листья в бога не верят, но падают ниц.

Эта осень коснулась ресниц.

Эти лица… наш заговор – лед.

Успокойтесь, никто вас не ждет,

На поминки без трупа несет

Эти лица… Их серый налет.

Эти – осень и лица и ночь

Прочь отсюда

Никто не прочтет

На пустынных страницах зимы

Лед

Сокрыты следы

Снег

И тише чем голос любви

Страх беспочвенный

Катится прочь бисер с чуткой руки

Да без боли легки

Эти лица и осень и ночь…

*****

Снежные дни снежные дни снежные

плечи сгорбив бредит весна

голосами поминовения

ты ли это, любовь моя?

Снежные дни снежные

здравствуй, Любовь моя.

в ожидание майских праздников

жаворонки в пустых небесах

Снежные дни снежные снежные дни

зябко хохлится низкая туча

патриархально языческий пост и обжорство

в липкой капсуле снега – одни

робкий звук, то ли шелест,

но может быть шепот –

снежные дни

Снежные.

танец станций сутулых в окне ,

изумрудная робкая зелень,

имманентность тоски. На стекле,

под стеклом, вся в осколках –

дождалась Воскресения – нежные

лапки мягкие,

серые вербы. И

снежные дни снежные

*****

Апрель. Пасхальная неделя.

Смягченный звоном серых крыл,

Переча стонам благовеста, –

Как призрак, в воздухе тянучем

Разлит тугой адреналин.

В корзинках – с яйцами зайчата.

Пароль для всех: «Христосъ Воскресъ!!!»

Ликует Рай и Ад ликует,

И девочки на все готовы

С причастием вкушая грех.

Прозрачные намеки боли,

До срока зреющий приплод,..

Кулич, что шапка Патриарха,

Крутые яйца, Символ жизни,

Отведать и не расколоть?

Апрель. Пасхальная неделя.

До Троицы – века…

И – в мать!

Когда достигнет Смерть – Воскресну,

Чтоб лично Богу отвечать.

«Господь, моя легка судьба!

Тебе ль понять прелюбодея?!

Низвергни в муку,

Коль рука

Не дрогнет. Ты же без греха!

Поправший Смертью Смерть,

Смотри!, мы жизнью Жизнь

В Века попрали…

Мы – плоть и дух любви в начале,..

А далее – Ты Сам

Реши!»

*****

Мы останемся, останемся

голосами.

В Поднебесной солнце оттеняет стены.

На границах мрак.

Нам тесно

в приложениях к легендам.

Мы останемся, останемся

голосами на дорожках, –

как в окопе

ожидая,

что атака захлебнется

кровью,

может быть не нашей.

В Преисподней тени жестки на кострах

и серный запах.

Мы останемся, останемся, –

черные осколки песен.

Моно.

Возвратимся ль?

Эхом.

Нечленораздельным всхлипом.

Звяканьем струны и

вдохом перед тонкой трелью флейты.

мифы без строки начальной

без конца

а в середине

дырка на роскошной ткани

так предсказано

так будет

нам уже не возвратиться

мы отстали

мы остались

Баллады от Балды

«навстречу ему Балда

идет сам не зная куда»

Баллада первая

Вот нас повесили, и мы рядком висим.

Болтаемся. Два вора, сутенер-растлитель

душитель, шулер и поэт. Торчит скелет,

из выгнивших глазниц вороны допивают сочный гной.

Играет ветер каждой бородой — так девочки

в тепле домов причесывают кукол, играют в «дочь-и-мать».

Да морды сини, как гроза в закат,

как долгожданная свобода.

Мы — Ваши братья, помолите ж Бога!

Господь, он здесь, болтается меж нас.

Когда вы шли сюда увидеть как из нас

наружу скверна потечет и хрустнут

гортань и позвоночник, в этот час

казалось вам — мы куклы? Балаган

разыгрывал на ярмарке картинку.

Ну да, марионетки мы. Палач

умело приспособил к шеям нашим нитку.

Танцуем ветру в такт и наша тень танцует.

Перекреститесь, братья, слышит вас

господь. Он здесь. Болтается меж нас.

И мы любили жизнь, уверенные — нас

минует суд судьбы. Но вот — язык наружу,

окостенели члены, дождь в груди

гнездится вместе с червяками. Вы

так уверены, что Вас-то обойдет

грех и расплата? Смех вам, да и только

смотреть, как вспучила и иссушила нас

худая смерть. Страшитесь. Вам ли знать

что ждет кого. То знает только Бог.

Господь! Он здесь. Болтается меж нас.

ПОСЫЛКА

Молитесь же за нас. И за себя молитесь.

Преступники, мы более не тронем вас.

Болтаемся здесь, на воротах Рая.

Так помолитесь, за себя рыдая. И вас услышит

Бог. Он здесь, болтается меж нас.

Баллада вторая, третья и четвертая в одной второй

Я придумал этот ветер

Я коснулся этой смерти

В парадоксах заблудившись

Что имел я в месте веры?

Кроме страха жизни сладкой

Кроме лжи себе во благо

Только истина осталась —

ЗНАЮ ВСЕ И НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ

Как влюбленный — мыслил здраво

Крошки сосчитал в горбушке

Жопы вес своей измерил

К кантарю приделав шею

Плакал о снегах прошедших

С потаскушкой миловался

Родину считал чужбиной

ЗНАЮ ВСЕ И НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ

Верил как Фома. Иудой

Верность сохранял. Обжегся

К льду однажды прикоснувшись.

Мух с говна сгонял, под ними видел сахар.

Суд прошел гуманный справедливый.

Напрягался весь и был как хуй спокоен.

И теперь, Козлищем, напеваю:

«ЗНАЮ ВСЕ И НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ»

Бляди доверяя душу

Все продашь, все потеряешь.

Герцог мой, прошу, запомни фразу

ЗНАЮ ВСЕ И НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ

*****

По всем приметам будет третья война,

И расстреляют всех евреев,

И наступит весна,

Когда развесят всех арийцев

На фонарных столбах,

И peopl'ы станут прятаться

В кустах…

Тогда

Из своего угла я крикну —

«Woodin!»

И мне ответят:

«Jah!»

Speaking In Tongues Лавка Языков

Константин Дмитриенко

Дажь-Джа

*****

«М»

*****

*****

*****

*****

*****

Тень Лилит

*****

...персональный Аушвиц...

*****

*****

ИНКАРНАТЫ И МЕМОРИАЛЫ

*****

*****

*****

Версия канцеляриста

ПРЕЛЮДИЯ

*****

На Флейте Берцовой Кости

*****

РЕПЛИКА

*****

*****

*****

*****

*****

*****

Андреевский Хер

Иггдрасиль

*****

*****

БЕС ПОПУТАЛ…

«…семьдесят пять, и я мало что помню…»

Город Х. «Факушки Блюз»

ОБЛАКАМ...

ПОМИНКИ

Комментарии к «ПОМИНКАМ»

*****

ЯЗЫК

МАРА

*****

МЕЖДУ

*****

Эдгар А.По в Дни полной отмены Луны: Год перемены зверей

*****

*****

*****

*****

*****

*****

*****

Баллады от Балды

Баллада первая

ПОСЫЛКА

Баллада вторая, третья и четвертая в одной второй

*****

Speaking In Tongues
Лавка Языков