Speaking In Tongues
Лавка Языков

Константин Дмитриенко

Постоялец

Отсюда до города было добрых двадцать километров по дороге. Или от города было добрых двадцать километров, как сказать правильно? То есть, гостиница стояла здесь, в пригороде, а кому и когда в голову пришло поставить ее именно здесь, никто не знал и не помнил. Хорошая, как и положено дороге к гостинице, начиналась здесь и здесь же заканчивалась, это опять же откуда смотреть, если смотреть от дверей отеля, тогда – начиналась, а если от города на горизонте, видного в ясные дни, а других здесь никогда не бывало, разве что во времена, когда гостиницу посетил инкогнито сложивший с себя полномочия император, но этого никто не помнил и не знал, а помнили других постояльцев, главнокомандующего южного фронта, оставившего после себя память в названии номера, так вот если считать от города, то дорога заканчивалась здесь у дверей отеля, уф… А город днем виден далекими стенами, вечером – заревом, ночью – черным пятном, вроде как совсем нет ничего на этом небе, дыра какая-то, а утром никто не смотрел в ту сторону, потому что по утрам спали все. Аэропорт находится в другой стороне и тоже за городом, железная дорога с центральным вокзалом, та – в городе, в самом центре, есть еще автобусные станции по всем направлениям, одна из них как раз между городом и гостиницей, но все равно, кто поедет в отдаленный отель, который и не дом отдыха, и не гостиница напротив здания номер раз? Тем не менее, работы всегда хватало, не то чтобы очень много было этой работы горничным, администраторам, охранникам, ресторану, сауне, кастеляншам – всему персоналу, но все же была работа. Раз в год, по весне, с каких уже незапамятных времен, о которых только швейцар Иннокентьич и мог вспомнить, но был настолько стар и сед и склеротичен и еще пофиг ему все это было, поэтому и не помнил Иннокентьич те времена, когда начали здесь собираться раз в год, как раз весной, компании, компании удивительные, но приносящие выручку стабильную и обильную, так что никто не был против, от носильщика до директора отеля, от города отдаленного и потому не достигшего никаких особых звезд и дипломов. Дааа…

Очередной съезд непонятной компании намечался как раз на следующие за этим дни. А сейчас Виктор Степанович, начальник службы охраны, сидел в холле, смотрел на Иннокентьича. А Иннокентьич откровенно спал, прислонившись к косяку возле двери, но ему это прощалось, так же как прощалось вывеске стремление висеть наискосок вместо того, чтобы принимать единственно верное положение присущее лицу фирмы. А Виктор Степанович, смотрел на Иннокентьича, озирал иногда небольшие просторы холла и думал о том, что на самом деле все хорошо, что жизнь не приносит никаких неприятностей, все идет заведенным порядком, даже жалобы коридорной Любочки на то, что ей показалось, что после того как сегодня постоялец съехал, расплатившись со всеми и оставив чаевые, ее преследовало чувство будто бы что-то изменилось, будто бы чего-то не хватает в номере, вроде как полотенце из ванной комнаты исчезло, или еще что, но все оказалось на месте, и Виктор Степанович, осмотрев номер и пейзаж с горой за окном, сказал на это чувство: «все это суета и томление духа», а теперь смотрел по сторонам и чувствовал в себе благодать разливающуюся по всем членам. Алла Стецив уже приготовила вывеску «МЕСТ НЕТ», поскольку компании должны были начать приезжать сегодня-завтра, места заказаны, все нормально и идет своим чередом. Вот так.

Дверь открылась, Иннокентьич не успел, и вошел человек, всего багажа при котором была объемистая кожаная сумка, вовсе не трещащая по швам, а скорее даже пустая. Пыль хорошо видна на черном. Посетитель был в черном и в пыли. В темных волосах у него явно застрял теплый ветер с запахом, готовых вот-вот распуститься цветов этих кустов, что находились посредине дороги от гостиницы к городу. Говорят, что их когда-то посадил один заезжий ботаник, имени его никто не помнил, так же как никто не знал названия этих кустов, запахом своим перебивающих даже городской шум, если бы тот мог долететь сюда. Виктор Степанович почувствовал, что этот гражданин не имеет никакого отношения к постоянно обновляющимся компаниям весенних симпозиумов. Что-то не так? Да нет, все так, но чувство довольства происходящим, наверное, потому что по каким-то признакам этот постоялец не попадал в категорию ожидаемых гостей, все же чувство это прошло. А гражданин прошел к стойке администратора, посмотрел на выставленное объявление и постучал по звоночку. Алла Стецив появилась из подсобки, держа в одной руке бутерброд с ветчиной, сыром, майонезом, зеленью, а в другой чашечку кофе, который, несмотря на то, что можно было попросить повара из ресторана приготовить настоящий, всегда делала сама из дешевого растворимого суррогата.

У вас заказано. Нет. Ну, тогда никак не получится. Завтра мы ожидаем много гостей. Так то же завтра. Но мест нет уже сегодня. Да?.. Вообще-то у нас всегда есть свободные места, но вот бывает так, что… Понятно. Я вообще-то ненадолго. Может быть?.. Хорошо, я посмотрю сейчас. Алла нашла. Самый дорогой. «Престиж». Номер готовый принять президента или Элвиса Пресли. Подойдет. Цель приезда? Да так… Паспорт? А нужно? Вообще-то нужно, но не будем бюрократами…

Вообще-то это особый номер, я уже и не вспомню, кто тут в последний раз останавливался, но если вам интересно, можно посмотреть на дипломы, вон они – на стенах, ничего особенного конечно, так себе просто памятные грамоты от благодарных постояльцев и очень почетных гостей, однажды мы готовились принять губернатора и специального посла то ли Аруба, то ли Тонга, а может быть и того и другого, да только все равно они остановились в специальных резиденциях, а у нас тогда располагался обслуживающий персонал, вот в этом номере провели пару ночей секретарь посла этих Аруба или Тонга, этот диплом и подписан послом, конечно же не сам посол подписывал, факсимиле… А это кто? Это? Ну, очень просто, это наша фирма досуга. Проститутка? Ну да, только ей об этом не говорите, она обижается. Роза. Ах, роза, роза, розита… Что? Нет, ничего, Любочка, да? Это я себе под нос старинный романс или канцону? напеваю… Впрочем, неважно. Здесь ванная, это спальня, бар, окна выходят на южную сторону, балкон широкий, пыль мы здесь каждый день протираем, белье свежее, если что будет нужно позвоните по телефону, просто поднимите трубку и скажете что нужно, обеды, завтраки, ужины все – в ресторане, обычно в номер не подаем, но думаю, что для этого номера всегда сделают исключение. Спасибо. Нет, не надо, у нас чаевые не положено, хотя, если вы не скажете никому… Конечно, я молчаливый… Из окна открывался прекрасный вид на прогретую и зеленую степь, постепенно переходящую в гору, не высокую, но все же заметную на плоском пространстве. Одинокая гора. Далекая гора. Да ничего она не означает эта гора, стоит себе просто так потому что поставили. Может быть древняя святыня такая, как курган, гора Белуха, все Гималайские крыши мира, а может быть и нет, кто их разберет эти горы, им самим, этим складкам мантии земной коры без разницы, что они из себя представляют, это люди придумывают, а горам, сопочкам, пригоркам, холмикам и курганам – все едино…

Как и положено, ближе к пяти вечера начали прибывать первые гости. Сперва чета, назвавшаяся супругами, но на самом деле совсем не похоже, поскольку поселились в отдельных номерах и даже на разных этажах, но с другой стороны, подумал Виктор Степанович, может быть как раз потому что супруги, поэтому наконец-то решили отдохнуть друг от друга, хотя бы раз в году, интересно если бы я был женат, вот хотя бы на той медсестре из госпиталя в котором отлеживался после второго ранения, как назывался этот кишлак или аул? наверное уже и не вспомнить, не вспомнить и имени этой медсестры, которая делала ему перевязки и минет, так же как и всем кто был до него и после него, вот, как бы быстро мы надоели друг другу? впрочем, что гадать, если от той сестры давно уже ничего не осталось, в том пыльном, каменистом кишлаке, ауле, где был госпиталь, ее нашли однажды утром под дувалом на северной стороне с перерезанным горлом, майор медслужбы говорил, что она вроде бы зарабатывала себе гашишем на приятную и без забот жизнь, после всего этого, но не получилось, потому что в конце концов – вот так, а может быть и врал тот майор, ну да разве разница есть для Виктора Степановича, разницы нет, потому как к 18.00 постояльцы потянулись, и Алла Стецив со скоростью банковской машинки для счета купюр принимала плату, выдавала ключи. Улыбалась, принимала росписи в книге постояльцев, улаживала небольшие проблемы возникающие тут же, без которых никогда не обходится ни одно массовое поселение в отель. Я, наверное, теперь похожа на эту многорукую индийскую богиню, танцующую на черепах или на чем она там танцует… рады вас видеть и в этом году… мои руки мелькают и успевают сделать массу дел одновременно, а лицо… конечно же, вашу супругу, когда она подъедет я поселю к вам… принимает такое немножко каменное выражение, которое называют каноническим или канонизированным… обязательно, повар у нас все тот же…или каноническим, а на самом деле – полностью бессмысленным, и больше всего я похожа сейчас на паука превратившегося … конечно же, если вас не устраивает этот номер на втором этаже… в шестеренку в часовом механизме, вот, интересно, эти двое, назвавшиеся отцом и дочерью, они, в самом деле, – родственники, хотя совсем не… все эти вопросы вы, как всегда решите с администратором этажа, у вас – третий, правое крыло… интересно, потому что если хорошо вспомнить, то все это вполне может и быть… Может быть, это было совсем недавно, но определенно, что разницы не было, потому что было так: отец Аллы сперва по уши влюбился в свою собственную сестру, а потом, пользуясь периодом ее созревания, вошел в нее по самые, пардон, яйца, Алла Стецив родилась семимесячной и со всеми фамильными признаками в виде родимых пятен, черных глаз и ранним интересом к философии и миропознанию, мир же познал ее через отца-брата в 14 лет на песчаном пляже ленивого моря, как раз на закате, таким образом, если бы ей довелось путешествовать и селиться в гостинице с первым ее мужчиной, она всегда отдавала должное его последовательности, то вполне могла быть записана как, сестра, дочь или даже супруга, конечно же, все это было в далеком прошлом, как и тот молодой человек, прыщавый и устремленный на поиски Шамбалы, который прежде чем залезть под юбку и в трусы Аллы Стецив, долго говорил о космическом слиянии, пране, карме, «Кама-Сутре», называл себя нагвалем и влюбил-таки в себя Аллу, далеко это все было… Распишитесь здесь, здесь и здесь…

Раз в месяц, в конце, в гостиницу наведывается начальник муниципальной милиции Гольденблюм которого все здесь зовут Шерифом. Специально для него у входа стоял гранитный блок, об него он останавливал свой автомобиль. Сегодняшний день оказался как раз днем посещения. Шериф поговорил с Виктором Степановичем, о том, о сем, не мешают ли клиентам вольные проститутки, что происходило в последнее время, не шалит ли братва, причем в большей степени интересуют не солидные люди, а так, приблатненый молодняк, который и выпьет на рубль, а скандалов пытается устроить на все сто – да все нормально, мамочки у нас свои, да и клиентов не так много, знаете же, сейчас вот наплыв, но не надолго – Шериф Гольденблюм кивал и был дружелюбен, он всегда был дружелюбен, получая конверт, когда сидел в кабинете начальника службы охраны и покуривал дешевые сигареты без фильтра, прикидываясь пролетарием и либералом. Ну, коли так, ладно, все хорошо – значит хорошо. И уже собираясь уходить, спросил, не замечал ли Виктор Степанович чего-нибудь необычного. Что-то случилось? Да нет, не случилось, но вот губернатор что-то с городским головой не поделили и… Что? Да хер их знает, что они, между собой, наш голова говорит, дескать на него покушение собираются устраивать, ты же знаешь этих бывших стукачей, все им мнится, а может статься припиздью какие-то планы маскируют… Ну и что? Да, хуй его! Но ты если кого странного приметишь, ты скажи… Ага, подумал начальник службы охраны Виктор Степанович и рассказал о новом постояльце, не из этих… Понятно, сказал начальник муниципальной милиции Шериф Гольденблюм.

Гора манила. Это свойство есть у гор и женщин – чем дальше, тем желаннее, а еще это свойство у них, у гор, потому что они отдаляют горизонт и обещают нечто, что загораживают, что скрыто ими. Люди, горы… В мире сотни тысяч, если не миллионы гостиниц, отелей, мотелей, домов для колхозников, ночлежек для бродяг, придорожных закусочных, укромных уголков, наверное есть и такие на самом конце дорог или в самом их начале… Но зачем забивать голову такими высокими материями тогда, когда массажистка Мин Дьенг разминает тебе все мышцы. После ванной, после благостной тяжести эта сладкая боль в разминаемых мышцах, что еще надо, когда ты лежишь под вьетнамскими ручками и получаешь свой массаж, разве нужна тебе эта гора, на которую смотришь и думаешь всякую несусветную философщину. А все же, между горами и женщинами, падающими башнями и великим оружием, автомобилями и самыми старыми деревьями есть общее свойство, их мечтаешь покорить и получить в свое полное пользование, покорить. В дверь постучали. Вошел мужчина, как будто бы сошедший с экрана, на котором показывают старинный черно-белый вестерн. Вот только не грабитель и не охотник за головами, не шериф и не ковбой – этакий торговец гробами, интеллигентный еврей которого судьба забросила на дикий, дикий запад.

Я ничего не заказывал.

Понятно. Мин, ты пока иди, потом, может быть, вернешься, закончите… Несчастное дитя. Она из Вьетнама, в свое время приехала к нам, работала на заводе в гальваническом цеху, естественно, никакой прописки, никаких прав, одно желание заработать и жить по человечески… Ну, хорошо. Гольденблюм моя фамилия, я местный шериф, а ты? Документы есть? Ну, нет, так и нет. Вот что интересно, как ты сюда попал?

Пешком.

Значит – бродяга. Бродяга – это плохо.

Для кого?

Да для всех, но в первую очередь для бродяги. Ты лежи, лежи. Я в сумку загляну пока… Так, что тут? Суть, понимаешь в том, что наши губернатор и городской голова терпеть не могут друг друга. Не получается у них поделить сферы влияния. Но это на самом деле не твое дело… Смена белья, бумажник. С деньгами. Бинокль? Крайне необходимая вещь для бродяги вроде тебя… Так вот поскольку дело дошло до ненависти в нашем руководстве, то всегда можно ожидать, что однажды в город придет какой-то бродяга и ни с того ни с сего угробит нашего голову… Во-о-от. Этот ножичек явно не для того, чтобы ногти чистить, а это что? Стихи? Томас Стирнз Элиот. Да ты просвещенный… Понимаешь, нам всем приходится держать ухо востро, потому что городской голова наш, большой популист, ездит только на трамвае, среди народа, работает допоздна и возвращается домой, в двухкомнатную на первом этаже безо всякой охраны. Сам понимаешь, очень легко его убить. Так что ты смотри, не особенно тут… Вот, ничего у тебя запрещенного нет и это хорошо, хотя с другой стороны, разве обязательно нужна винтовка с оптикой, в былые времена террористы с кинжалом бросались. Вот в Венеции все браво – только с кинжалами были. Тем более, что винтовку с оптикой сейчас раздобыть – все равно, что гамбургер купить… У нас даже магазин такой есть, «Снайпер» называется. Хорошо, я пойду. Ты здесь надолго, кстати?

Нет, на пару дней, потом дальше пойду.

Да здесь-то и идти дальше некуда. Ну не важно. А знаешь, сколько по слухам обещали киллеру?

Нет, я здесь ничего не знаю.

Сто пятьдесят. Штук. Зеленых.

Много…

Вот я и говорю…

И Шериф ушел. Вернулась похожая на маленькую птичку вьетнамка Мин Дьенг. Нет, массаж мы доделывать не будем. Спасибо. За что, спасибо? Это тебе спасибо. За чаевые спасибо. А!, оставь это… Потом шлифовали ногти на руках и ногах, приводили в порядок волосы, принесли заказанную одежду, в магазине гостиницы оказался неплохой, но совсем непрактичный бежевый костюм, с обалденным галстуком в гамму. И все это время в освобожденное от штор окно смотрела гора, далекая, вроде бы и безразличная ко всему, но внимательная, а со стены на все это, на постояльца, чистого и отполированного, на окно в котором – гора, из под автографов политических деятелей, где-то среди них и росчерк секретаря посла то ли Аруба, то ли Тонга, смотрела прищурившись, местная фирма досуга Роза.

«И лилии не ткут, не прядут, а чьему наряду уступят? И птицы не сеют, не жнут, но разве им это в горесть…»

А Роза никого никогда не любила, ей нравилось, когда мужчины старательно соблазняли ее, о! как они были в этом изобретательны. Ласковые и вкрадчивые, шепчущие в ушко слова признания и якобы ненароком скользящие тыльной стороной ладони по бедру или по груди, пугливые и не уверенные в себе и в ней, заикающиеся и вечно извиняющиеся, наглые, не успев сказать и двух связных слов уже лезли под юбку и грубые, оставляющие синяки, были такие, что за все время проходили через все стадии, но все они уверенные в том, что соблазняют, не знали одного. Это Роза соблазняла их и разрешала вести игру по их правилам только для того, чтобы они входили в нее. Роза, она никогда никого не любила, ей просто нравился тот момент, когда нечто проскальзывало в нее, а еще больше нравилось ей, когда это нечто взрывалось и обжигало. Это было жизнью. Эта жизнь была тем, чего ей всегда не хватало. Поэтому она никогда не натягивала на своих (а они все принадлежали ей) любовников презерватив, ей важно было ощутить в себе горячую избыточность, почувствовать огонь среди холодного влажного мира, в котором она всегда пребывала, потому что никого никогда не любила и не видела в том нужды. Она была дорогой, так же как другие женщины бывают остановкой в пути или домом, девственным лесом или запущенным садом. Мужчины, прошедшие через Розу вспоминали о ней, может быть, даже тешили себя тем, что прошли ее до конца, но сама Роза оставалась дорогой, существующей для того чтобы по ней ходили от одного пункта к другому. Ах, Роза, Путешествие! Один единственный раз, в ее теле появилось нечто, что могло бы быть чем-то похожим на любовь, но человек этот ходил другими путями и, несмотря на все старания Розы, колдующей осознанно и не осознанно, плетущей сети наговоров и вяжущей узлы приворотов, едва ли пару раз пересек поперек шоссе по имени Роза. Было и было, прошло и прошло. Другие дороги мало волновали Розу. Тогда ее тело волновало что-то, что она готова была назвать любовью, но, в конце концов, путешественников было много и… Теперь она сидела в ресторане гостиницы, заправляла дюжиной девочек, а больше их было и не нужно, и думала о том, что все хорошо, что существование идет своим чередом, что с нормальной периодичностью в нее взрываются мужчины и жалеть не о чем, даже о том, что все эти привороты не сработали, что… В конце концов, я никогда никого не любила, мне они нравятся и этого достаточно.

Ресторан был полупуст. Это завтра, когда соберутся все вместе – завтра будет негде яблоку упасть. Раз в год здесь устраивают какой-то симпозиум, в котором участвуют самые разные люди, хватает работы и мальчикам и девочкам, завтра на автобусе подъедут из города проститутки обеих полов, танцоры по найму – завтра. А пока те, кто уже заселились в номерах, то ли отдыхают после дороги, то ли подготавливаются к завтрашним торжествам. Три девочки уже отправились работать, остальные сидят в баре потягивают безалкогольные коктейли, посасывают чупа-чупсы и все идет своим чередом. Может быть часам к двенадцати, подъедут молоденькие горожане, эти – обычно парочками и на то чтобы раскошелиться их не очень хватает. Впрочем, мест в гостинице нет, и все что им перепадет – секс в автомобилях или на лоне природы, под луной, и на фоне горы или черного пятна города, в котором на ночь отключают электричество. Да бог с ними, молодежь – это заботы Виктора Степановича, бармена Димы, приторговывающего травкой и еще ди-джея.

Роза знала, что постоялец из шикарного номера, который достается персонам значимым и знатным, купил в магазине бежевый костюм, но появился он здесь все в том же черном одеянии. Конечно почищенный, выглаженный, но все равно видно, что поношенный и на виды не только посмотревший, но и принимавший в них участие.

Очень хороший повод, для того чтобы начать разговор. Спросите меня, почему я в черном, а не в том бежевом, что принесли мне в номер.

А действительно, почему?

Даже и не знаю, я его примерил, сидит как влитой, такое чувство, что его специально на заказ для меня гробовщик шил, да, вот так, примерил и подумал, что старый прикид, он как-то со мной уже сжился и я с ним, поэтому и оделся так.

Интересно.

Ничего вам не интересно, Роза.

Нет, на самом деле интересно, почему вы вместо того, чтобы позвонить и заказать себе ужин и девочку в номер, все-таки спустились в ресторан?

Наверное, надеялся вас встретить.

Ну, тогда присаживайтесь, заказывайте.

Что?

Ужин, девочку, танцы – удовольствия.

Это у вас такое меню?

Почти так, «наш отель существует с одна тысяча восемьсот», дальше не помню, какого года, а постоялец самого дорого номера должен получить все, «это наша политика».

Даже вы?

Тем более я, если вы имели ввиду есть ли такое блюдо в меню.

Вы понимаете с полуслова.

Скажем так: если вы поработаете в этом бизнесе достаточно долго, то вам будет понятно, когда постоялец от нечего делать болтает, а когда заказывает.

Кстати, что посоветуете?

О, у меня совсем другая работа, я могу вам посоветовать Леночку или Ирочку или Оленьку, потому что они, действительно, нравятся нашим клиентам, могу посоветовать Сашу или Никиту, если вас интересуют мальчики, а советовать, что выбрать из меню я не могу, спросите нашего метрдотеля, зовут его Евгением Александровичем, и он очень любит, когда его называют Жак. Жак, помоги, пожалуйста, нашему гостю.

Что будете?

Все что пожелаете, для меня и Розы, на ваш и ее вкус, вы же знаете ее вкус?

Конечно.

Великолепно, не скажете мне тогда, я – в ее вкусе?

Вполне возможно, я даже склоняюсь к тому, чтобы сказать: более чем…

Спасибо. Но из всего меню, Роза, для меня, неужели вы не посоветуете себя?

На десерт – нет, в качестве основного блюда – да.

Значит, «да»?

А почему «нет»?

Тогда, как я понимаю с заказом нескольких частей из меню удовольствий вашего отеля: ужином, девочкой я закончил. Что там было еще? Танцы?

Это вы так предлагаете потанцевать?

Да. Тем более что есть время между заказом и его исполнением, которое нужно заполнить. Тебе как больше нравится, когда тебя прижимают или когда ты прижимаешься?

Мне? Не знаю…

Иннокентьич, швейцар при дверях, смотрел в стеклянные двери и видел там ночь и в ночи луну, видел далекую громаду города, еще не погасившую огней – огни громоздились один на другой карабкались в черное небо, туда, где должен был сидеть бог и где в эти дни его не было, запах странных растений доносился с теплым ветром и проникал сквозь двери, сквозь стекла лез и в щели. Перед глазами Иннокентьича было стекло, была ночь, кусок города и эта огромная Луна, за спиной швейцара, справа и слева от него были холл, шахта с лифтом иногда ходящим вверх-вниз, иногда застревающим между этажей, были двери в ресторан, откуда доносилась приятная слуху музыка, никакая иная музыка не может доноситься из гостиничного ресторана, были стены, в которых и по которым бегали провода и трубы с водой холодной или горячей, дальше – степь и одинокая гора в самом сердце степи присыпанной пылью, а еще дальше опять черное небо, все то же небо в котором сегодня не было бога, под ногами у Иннокентьича – пол покрытый ковром, подвал в котором трубы, угольный склад ни одной крысы, не было здесь никогда крыс, в самом темном, не навещаемом никем углу – древний камень в нем угадывается женщина держащая в руках то ли меч, то ли посох, дальше, глубже – подземные воды, раскаленные камни, расплавленные камни, расплавленный метал, опять камни, все в обратном порядке и наконец – черное небо в котором нет бога, может быть только сегодня, может быть – всегда, а над головой и Швейцара, глядящего за стеклянную дверь – форменная фуражка, четыре этажа потолков и полов, четыре этажа номеров с кроватями пустыми и заполненными, четыре этажа спящих и не спящих людей в номерах, крыша и опять черное небо в котором желтая луна и нет бога. Все это вокруг швейцара Иннокентьича, а в голове у него – ничего совсем ничего, сплошная пустота, черная и бесконечная холодная пустота в которой летит под огромной Луной маленькая гостиница. У дверей стоит швейцар смотрит на Луну и запах странных растений щекочет его ноздри, запутывается в волосах бродит по легким и вызывает из самого дальнего уголка, в который никто никогда не заглядывал, чей-то крик: «Газы!» и это облако ползущее к окопам и штабс-капитан хватается за горло… И глядя на эту Луну, то ли скулит, то ли воет швейцар Иннокентьич. «Что, старик, совсем ты плох стал, иди посиди, отдохни, – говорит ему начальник службы охраны Виктор Степанович, – отдыхай, не пугай гостей». Вечер, как вечер. Виктор Степанович проходит по этажам, спускается в холл, заглядывает в ресторан, видит девочек у стойки, немногочисленных гостей, бармен от стойки салютует ему шейкером, двое танцуют Роза и этот постоялец из номера «престиж», о чем то шепчутся, впрочем это не его дело, это скорее дело Розы, она знает как нужно управляться с клиентами, а все же странно смотреть на этого бродягу в черном, на чье плечо положила свою головку Роза.

Бармен Дима, всегда в «белый верх, черный низ, бабочка», не отличался особой сообразительностью, но был веселым и компанейским, а что еще, кроме умения смешивать коктейли, требуется от бармена? Посетителям нравилось, что каждого из них он приветствовал, даже если клиент был здесь впервые, как постоянного посетителя, улыбался и никогда не обсчитывал, ну разве что самую малость и то на травке. Когда нечем было заняться, Дима жонглировал бутылками, фруктами и шейкером, этому трюку он научился в Бангкоке, где тоже немножко поработал барменом пока их судно стояло под разгрузкой-выгрузкой, а еще он мог поболтать с девочками Розы, если у них не было работы. Даже заезжие, вольные проститутки и те, были довольны «нашим Димочкой», потому что как-то хорошо у него получалось улаживать все скандалы из-за клиентов, успокаивать не в меру разбушевавшихся «своих» или «чужих» мамочек, успокаивать если кто обидел и вообще, быть почти сутенером, но в то же время не переходить грани дозволенного бармену. Ну и как тебе этот парень? Симпатичный? Ну, не мне его обслуживать. Да и не вам, как я посмотрю, он на Розу нацелился. Скажешь тоже! Это она его клеит. А мы, так не прочь были бы под ним поработать, точно девочки? Девочки согласно кивали, и пили свои молочные коктейли. А вы обратили внимание, как он движется в танце? А что, плохо что ли? Да нет, я не о том, вроде бы и не плохо, но вот где-то, как-то не так… Да нет, нормально он движется. Розе на ноги не наступает, вот только кто кого ведет? Куда ведет? Девочки прыснули. А ты, Димочка, танцуешь? Ну, я конечно же не Нуриев… А это кто? Да не перебивай ты, что совсем дура, что ли?! …Для меня главное знать, зачем я танцую. Ну, танцуют просто так, чтобы оттянуться, расслабиться. Вот я и говорю, нужно знать зачем танцуешь, можно танцевать для того что бы что-то сказать партнеру… Пойдем потрахаемся, к примеру, да? Ну, да, в принципе, хотя танцем можно сказать, ятебеникогданизачтонедампростояйцапокручу, ну это вы и без меня знаете. Ну, тебе-то мы не крутим, правда, девочки. Девочки, посасывая свои чупа-чупсы, согласно закивали. А вообще, я так понимаю, что в большинстве своем люди танцуют, одни – чтобы запомнить, другие – чтобы забыть. Вот поэтому я и не танцую. Запоминать мне особенно нечего, а забывать… Подождите, сейчас вспомню, что мне сегодня нужно забыть? Не помните?.. Грустный ты сегодня, Димочка, совсем грустный, анекдот рассказал бы какой, что ли… Дима начал жонглировать шейкером, показывая всем видом, что обижен и продолжать этот разговор не хочет. Да не обижайся, мы же тебя лююююбим. Любите вы… Девочки, а кто такой Нуриев? Я правда не знаю… Ну и дура!

То, что выбрал метрдотель Жак, было более чем приятным. Моллюски и раки, может быть лягушачьи ножки, а может быть цыплячьи крылышки, паштеты и сыр, немножко того, немножко сего, яйца пашот, наверное, тоже были, но кто их знает, как они выглядят эти яйца пашот, зелень, какая-то рыба, суфле и что-то еще… Повар у вас – отменный. Китаец, настоящий китайский повар, но, что интересно, может готовить и восточную и европейскую кухню, если хорошо попросить сделает и мексиканскую. Мы гордимся своим поваром. Вот только кажется мне, что здесь чего-то не хватает… Чего же? Может быть соли… Да, соль у нас не в заводе. Маленький заскок нашего повара, он убежден, что соль не должна в принципе использоваться, вот и готовит так, впрочем, если хочешь, используй вот этот соус… А все же хорошо. Конечно. Будет еще лучше. Когда и где? В номере, когда мы закончим здесь и начнем там. Если хочешь, я позову с собой пару девочек, они все равно без работы, а так – хороши… Можно я немножко подумаю? И… Пожалуй отклоню. Мне бы тебя не разочаровать. Посмотрим…

«Так веди меня, я пойду за тобою; – во дворец свой веди, ибо ласки твои пьянят, обжигают и достойны любви. Вот и грудь твоя, словно серны двойня, и живот твой как круглая чаша, и лоно твое – ворох белой пшеницы обставленный гиацинтами. И настало время песен, и стонов, и жара, и меда, и мирра».

Никогда еще не горело так семя в ее утробе, никогда еще не были столь мучительно-сладостными ласки. Никогда еще, до сей поры, от прикосновения не вздувалась кожа пузырями, не текли из сосков молоко и мед. Никогда еще не было такого насыщения, ноги дрожали, руки сжавшиеся в кулаки, так, что ногти впивались в ладони, не могли разжаться, сведенные судорогой, а в теле жила сила огня пришедшая с семенем. Казалось, она не уменьшается, а все растет, растет, как лесной пожар, как глубокий пожар в угольных шахтах, что ты сделал со мной, кто теперь погасит этот жар, посмотри, ты обжег меня изнутри и снаружи, я не стану брать платы, что же, что ты сделал со мной? Кто ты?..

«Виноградники наши в цвете, так ловите же нам лисиц, лисенят, которые портят нам виноградники наши».

…Слишком много имен, я их все не запомню.

Сидя на тлеющей постели, постоялец, смотрел в окно на гору высившуюся вдалеке. Роза все еще стонала, продолжая кончать, хотя он уже покинул ее и как бывает почти со всеми, почти всегда в таких случаях, было тоскливо и мысли крутились вокруг высоких тем. О горах, о горах и морях, о горе, что некогда стояла в море, а на ней росло дерево со стальными листьями… Ладно.

Прикоснись ко мне еще раз, обожги меня.

Пока не стоит. Подожди, Роза, подожди, профессионалка, не давай волю чувствам, от них ты… Вот тебе зеркало, старое бронзовое зеркало, посмотри в него, что ты увидишь в нем? Сделай так, чтобы лунный свет тебе падал на лицо и на твое прекрасное тело, отразись в древней бронзе и скажи мне, что ты видишь. Почему же ты загораживаешься руками? Почему же ты не хочешь взглянуть в зеркальце, это же всего-навсего зеркало, оно только показывает, оно ничему не учит, оно не настаивает, не одобряет и не порицает – оно холодное зеркало. Подыши на него, в тебе еще есть жар, чтобы затуманить изображение в нем, если ты не хочешь его видеть, но сперва, посмотри и скажи мне.

«Что-то очень неприятное случилось. И случилось в номере «престиж». – Подумал Виктор Степанович, видя как Роза, босиком и голая выбежала из гостиницы и рыжие распущенные волосы делали ее похожей на комету в бесконечном пространстве летящую по своим вечным делам. «Что-то случилось», – сказал уже вслух начальник службы безопасности и отправился звонить Шерифу. А Роза бежала в степь, в сторону горы, туда, где под камнем на западном склоне была лисья нора, в которую нужно было скрыться, для того чтобы этот растущий в утробе жар через определенный срок вырвался наружу и поглотил мир.

Постоялец, по-прежнему одетый в черное, в баре, после того, как под самое утро разбудил звонком Аллу Стецив и заявил о том, что съезжает немедленно, попросил себе какой-то мудреный коктейль, о котором, недалекий, но веселый и компанейский специалист Дима, никогда не слышал. В конце концов, вспомнил об этой «адской смеси» метрдотель Жак, сказавший, что «такого напитка у них не было с 1969 года», но используя, что под руку попадется, сварили некую брагу которую уходящий гость выпил без видимого удовольствия, но и без претензий.

Закинув на плечо тяжелую кожаную сумку, постоялец сунул Инокентьичу в ладонь монету «на чай» и вышел в утро. Теплый ветер пропах этими самыми кустами, что были на полдороги к городу, степь раскатывалась вперед, назад, на все стороны света, бескрайняя степь, пыльная степь с ковылями и «перекати-полями». Закурил и прислушался. К гостинице приближался автомобиль Шерифа. Гольденблюм в очередной раз затормозил помятым бампером в гранитный блок, вылез из машины.

Здравствуйте, Шериф.

И тебе, того же, Бродяга. Сматываешь удочки?

Рву когти, делаю ноги и все такое прочее…

Понятно. Говорят, тут какие-то неприятности были.

Никаких. Сплошные приятности, развлечения и удовольствия. Единственный недостаток – на кухне нет соли. Почему бы это? Может быть, у них там и чеснока не бывает?

Чеснок есть… А соль, что соль. Дело поправимое. Понимаешь, какая ситуация, Виктор Степанович погиб при исполнении интернационального долга, подорвался на собственной гранате, Аллу Стецив убил ее отец-брат-любовник в приступе ревности к одному бродяге вроде тебя, Дима утонул вместе с командой судна когда они шли домой и попали в шторм, Мин Дьенг обожглась кислотой и умерла прямо в цеху завода, коридорная Любочка разбилась в катастрофе, Роза умерла от одной неприятной болезни, чумы, не чумы… Ну и так далее… Все.

А вы?

Я тоже погиб, только я после этого попробовал соли.

Понятно. Ну, я пошел.

Давай. В случае чего, заглядывай. Наш отель всегда к вашим услугам, в любое время дня и ночи, в любой сезон. Очень спокойное место. Можно будет и на службу пристроить.

Спасибо, но все же пока – нет…

Виктор Степанович смотрел на холл, видел Аллу Стецив, выставляющую вывеску «Свободных мест нет», думал о том, что завтра начнут съезжаться гости на очередной весенний симпозиум, чего там?.. Да какая разница, главное, что все идет своим чередом, благостное состояние не подорвать даже убежденности коридорной Любочки, которая заявляет, что чего-то не хватает в номере «престиж» после того, как из него выехал постоялец, она говорит, что вроде бы все на месте, пересчитала на десять раз все, а все же… Виктор Степанович сам поднимался на верх, долго рассматривал дипломы с подписями высоких персон, фотографию секретаря посла то ли Аруба, то ли Тонга с добытой им здесь в этой бескрайней плоской степи рыжей лисицей, посмотрел в окно, где до самого горизонта тянулась бесконечная пыльная степь, плоская как ладонь, пожал плечами и сказал себе, что все это – одна суета и томление духа. Теперь он сидел в холле и в ожидание того момента, когда начнут собираться первые гости симпозиума, смотрел на откровенно спящего у стенки швейцара Иннокентьича.

А швейцар Иннокентьич, был настолько стар, что ничего не помнил, ничего не говорил и когда спал, видел один и тот же сон, в котором вокруг него была гостиница в двадцати километрах от города, потом земля, на которой помещались тысячи, если не миллионы гостиниц, потом огромное черное пространство, в котором земля и луна и гостиницы и швейцар Иннокентьич летели своим порядком, а за границами бесконечной тьмы находились стенки черепа головы швейцара Инокентьича, и та голова видела дорогую и совсем непрактичную ткань бежевого цвета, старое бронзовое зеркало, да еще темные стенки кожаной сумки, в которой ее нес куда-то одетый в черное бродяга.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Константин Дмитриенко

Постоялец

Speaking In Tongues
Лавка Языков