Комната. На стене -- картина. На картине -- уплывающий хвост кита.
У стены задумавшаяся женщина. Из крана вода капает, как часы тикают.
Женщина встала и закрыла кран. Последняя капля все еще тягостно падала.
Мальвина подошла к окну: там на чьем-то балконе развивалась красная наволочка,
а градусник показывал -10.
Скоро должны прийти. Она судорожно схватилась за тетрадки и начала
проверять. Мальвина Васильевна была филологом с десятилетним стажем работы
в классах коррекции. На восьмой в дверь постучали. "Принесли!"--
за дверью стояли двое. Один с покосившимся зубом, другой -- с подмигивающим
глазом, протянул коробку: «Мы от Иосифа». Мальвина оставила подпись в бланке
заказа, закрыла дверь на два замка и, убрав длинный чехол подальше, начала
собираться. Грим, прическа, маникюр-педикюр, платье, каблуки, пальто, длинное
la promenade по коридору гостинки, машина.
Бар, музыка сочится из всех щелей, водка рюмками льется в изящное горло
преподавателя словесности. Первая была за Лужина, слугу Раскольникова,
вторая -- за журналиста Базарова, проводившего опыты над кошками, третья
-- за Пушкина, постигшего в совершенстве в Лицее боевые искусства. Потом
пили еще за что-то и, в конце концов, за" нам не дано предугадать,
как наше слово отзовется". Потом музыка уже не казалась такой безумной,
и Мальвина пошла танцевать среди таких же одиноких тел, временно пребывающих
в этом баре. Никому не известно, сколько в этом городе мест временного
пребывания, сколько в этом мире людей, временно пребывающих в жизни. Город
запихивает их в квадраты гостинок, они танцуют одинокие танцы под однообразный
ритм, 98% своего времени молчат, окруженные одинаковыми домами. Одинокость
рождается от одинаковости.
Машину она оставила на стоянке, позвонила Иосифу, чтобы он заехал за
ней и отвез домой. Ей хотелось чего-то мерзкого и необычного в этот вечер,
например, чтобы он помочился в нее.
Гостинка. Темная прихожая, ботинки не расшнуровываются, пальто на вешалке,
одежда на стиральной машине. В маленькой ванне среди плавающих в воде и
зубной пасте яблок Мальвина, в черных намоченных завитках волос, сползающих
на лоб из-под большой заколки, лежа курила. На стенах во все стороны уплывали
хвосты диковинных рыб.
От нее постоянно что-то ускользало, ей никак не удавалось переступить
через главную черту. В институт она поступила в 21, и к тому времени, когда
ее школьные подруги одна за другой нянчили по первому ребенку, она судорожно
дописывала диплом. Когда ей предложили аспирантуру, она побоялась, и пошла
работать в школу, что, пожалуй, было еще страшнее. Подруга звала ее на
стажировку в Москву по психологии, но она никогда не была за пределами
их города, претендующего на столичность, от одной мысли, что она окажется
где-то дальше, чем полуторачасовая езда от дома, ее лицо становилось зеленоватым.
Капающая вода и полбутылки вина тихонько убаюкали ее, и она начинала вспоминать,
как в шестом классе она мечтала стать балериной. В памяти осталось только
одно: непонятное "батман тандю" и "У тебя глаза, как у Наташи
Ростовой, а руки, как у Кикиморы". Кто такая Наташа Ростова, она тогда
не знала, зато теперь об этом от нее узнает каждый год, как минимум, по
одному классу.
Захлопнувшаяся за Иосифом входная дверь заставила ее, наконец, вылезти
из этого яблочного коктейля. Обмотав полотенцем тело, Мальвина Васильевна
пошла за заветным чехлом. Проверенное сочинение было почему-то повешено
под "хвостом" ушедшим Иосифом. « 2/2» -- было выведено красной
пастой. Она уверенно, как будто всю жизнь только этим и занималась, достала
из чехла новенькое ружье-ИЖ-60, калибр 4,5 мм. Зарядила. Выстрел. Хвост
шевельнулся и уплыл с холста, в сочинение полетела первая пуля. Потом еще…
После последней расстрелянной ошибки, она улыбнулась и пошла мазать
кремом ноги. В понедельник опять четыре пары, опять Толстой, и она опять
будет говорить о непротивлении злу насилием.