Speaking In Tongues
Лавка Языков

Вислава Шимборска

В переводах Владимира Луцкера

Кто-нибудь любит поэзию

Конкурс мужской красоты

Авторский вечер

Версия событий

Облака

Три удивительные слова

Конец и начало

Кот в пустом доме

Кто-нибудь любит поэзию

Кто-нибудь, —

значит: не каждый.

Даже не многие, а меньшинство.

За исключеньем учащихся школ

и поэтов,

выйдет любителей этих на тысячу, может быть, двое.

Любит, —

как любят картошку с грибами,

и комплименты, закатов оттенки,

свой полушалок,

стоять на своем,

выгулять грузного пса перед сном…

Поэзию, —

что ж есть поэзия?

Сколько ответов

случалось услышать по поводу этому.

Счастье мое: все они легковесны,

иначе как мне слагать эти тексты.

1993

Конкурс мужской красоты

Очень опрятен с макушки до пяток

в уборе оливково-голубоватом.

Чтоб стать самым первым среди претендентов,

готов он свернуться, как сдобный рулетик.

Нужно — напорист, упорен и ярок

застынет, как в схватке с громадным медведем;

а то — трех невидимых ягуаров

настигнет разящих ударов возмездие.

Нет равных ему в приседаньях, отжимах,

а мимика торса сравнима с лицом.

Овации в зале — он скромный, он милый…

Удачно подобран его рацион.

1962

Авторский вечер

Муза, оваций мы не пожинаесм.

Мы не боксеры, увы, а поэты.

И тем не менее люди собрались, —

целая дюжина зрителей в зале! —

правда, здесь кто-то из-за непогоды;

кто-то из близких… Муза! Пора ли?

Дамы готовы млеть от восторга

весь этот вечер… — На матче боксерском!

Вот где достойные Дантова света

страсти. О, Муза! Куда нам до этого!

Быть не боксером. Быть, — ужас! — поэтом:

быть осужденным к хожденью в веригах.

За недостатком мускулатуры,

школьных учебников литературы

миру являем мы будущность.

Муза! Даже Пегасу это в обузу!

В первом ряду задремавший дедуля.

Снится бедняге: бабуля вернулась

из мира иного. И целую гору

ему приготовит оладий на сливках.

Прямо с огня! Вкусно! Жар так и пышет, —

не подгорели бы!.. Муза, мой выход…

1962

Версия событий

Поскольку разрешалось выбирать,

мы выбор обосновывали долго.

Нам были неприятными тела,

в особенности — плоти разложенье.

Необходимость голод утолять

претила; также — деспотия

над организмом функции желез,

безвольное наследованье черт

характера.

Мир, где нам предстояло вскоре быть,

был в стадии вселенского распада:

там властвовали следствия причин.

И с ужасом, и с некоторой грустью

мы большинство

предложенных на выбор приватных судеб

отвергли.

Не обошлось

без каверзных вопросов: для чего

в мученьях мертвого рожать, и кто бы

по доброй воле согласился стать матросом

на яхте, обреченной не доплыть.

Об избавлении от смерти разговора

и не было, хотелось — без мучений.

Зато, как сильно

нас к себе влекла любовь.

И с оговоркой — чтоб не безнадежной.

Служенья музам мы старались избежать:

критерии прекрасного размыты,

а для шедевров характерна хрупкость.

Власть, знали, — зло для наделенных ею.

Быть этносом под игом власти — злее.

До овладевших массами идей,

до шествий факельных, до гибели народов

охочих не было,

но в данной череде

веков история без катаклизмов

никоим образом свершиться не могла.

Неисчислимо звезд за это время

успело вспыхнуть

и остыть успело.

И наступило время начинать.

В конце концов, устав от разговоров,

мы отобрали первых кандидатов

в первопроходцы, также — в лекаря;

в философы непризнанные,

в садоводы,

в артисты, в музыканты —

все они,

признаться честно, шансов не имели

на сотворенье избранной судьбы.

Необходимо стало еще раз

от самого начала все осмыслить.

Нас привлекал

предложенный десант

со стопроцентным

скорым возвращеньем.

Отрыв от вечности

откуда ни взгляни

однообразной и невозмутимой

впредь больше мог и не произойти.

Но цель свою

мы знали лишь извне;

познанья эти зыбкими казались.

Ну разве мудро было б воплощать

поверхностных решений совокупность?

Поэтому решили, что верней

не торопясь на месте оглядеться,

и действовать на месте сообразно

с реальным положением вещей.

Мы увидали Землю. Существа

отчаянные там уже ютились.

Растенья чахлые, невероятно, но

уверенные: их не вырвет ветер,

вцепились в скалы.

Маленький зверек

упорно норку рыл с непостижимым

для нас упорством, и еще — с надеждой.

О, как в сравненьи с ним казались мы

излишне осторожными, смешными!

Тогда же обнаружилось: редеют

ряды средь нас.

И мы пошли на свет;

то был огонь костра

разложенного прямо у крутого

реки реальной берега…

От костра поднялся кто-то,

но не нам навстречу,

а в поисках чего-то… Для костра?

1993

Облака

Сноровистость и цепкость

нужны при описаньи облаков, —

мгновенья ока облакам

и тучам достаточно, чтоб измениться.

Характер их таков:

всегда не повторяться

оттенком, глубиной, расположеньем, формой.

Проворные, проносятся над тайным,

но не обременены облака памятью.

Поэтому бессмысленна попытка

звать облака в свидетели — не догнать.

Твердим мы: «Грузность туч…»

Мы, мы тяжеловесны. Самой земле сродни

мы кажемся им вечными.

Средь самых тяжких туч

надежнейшим из братьев сдается камень нам. А облака — кузинки,

живущие где-то в провинции и почти забытые.

Мы, люди, любим жить.

В небытие уходим неохотно, постепенно.

У облаков — иной расчет.

Их ждет

непрерываемый полет.

Им нет нужды за нами уходить;

заметным быть, чтобы по небу плыть.

1996

Три удивительные слова

О приходящем времени твержу,

ан, первый слог успел стать преходящим.

Я слово тишь чуть слышно прошепчу —

не станет тиши.

Я осторожно вымолвлю ничто, —

и нечто необъятное возникнет…

1996

Конец и начало

Порядок

сам собой не наступает

по окончании любой войны.

Порядок должен кто-то наводить.

Ведь должен кто-то

разбирать завалы,

чтоб по дорогам

трупы увозить.

Не даром должен вязнуть чей-то шаг,

в золе, грязи,

пружинах от матрасов,

стекляном бое

и тряпье кровавом.

Навесить двери,

окна застеклить

и стены подпереть

обязан кто-то.

Фотопортрет героя — на войне.

Здесь — без наград,

и из последних сил;

и годы, годы, годы.

Закатанные рукава

поистрепались,

но новые стоят мосты

и новые вокзалы.

Сметая утром

желтый палый лист,

припомнит кто-то,

как ужасно было;

и кто-то уцелевшей головой

ему кивнет: не дай Бог, повторится.

А рядом кто-то искренне зевнет.

Припомнит кто-то, под каким кустом

запрятаны остатки аргументов,

уже изрядно тронутые ржой;

и сдаст в металлолом без сожаленья.

Кто малолеткой ужас пережил,

и потому немного помнить может,

схоронит старших, чтобы уступить

все тем, кто вовсе

ничего не помнит.

На бруствере, где выросла трава,

укрывшая причины и итоги,

пусть ляжет кто-то,

глядя в облака,

и отдохнет, покусывая колос.

1993

Кот в пустом доме

Умереть — котенку было б в милость:

что еще осталось для котенка

в опустевшем доме.

Коготки точить и рвать обои.

К мебели ласкаться, — все пустое.

В доме ничего не изменилось,

но как будто стало все иное;

ничего не уносили вроде,

а просторно, словно в огороде.

В сумерках уютный свет не льется…

Спит котенок, ушко чуть дрожит:

все шаги на лестнице — чужие,

и чужие руки положили

в мисочку отваренную рыбку.

В час привычный

с радостной улыбкой

не подбросил киске

пробку с ниткой

давний друг…

играли и играли,

только друга вдруг нигде не стало…

Все шкафы исследовал котенок;

не ленясь смотрел на каждой полке;

под диван протиснулся — без толку.

Наконец на свой котячий страх

преступил запрет и стал искать

друга на столе среди бумаг.

Что осталось? — Ждать: лежать и спать.

Друг уехал.

Друг застрял в гостях.

Друг забыл скучающего киску.

Он вернется с просьбою в глазах

о прощеньи.

Без прыжков, без радости, без писка,

медленным движением хвоста

мы простим; и отвернемся к миске.

1993

Speaking In Tongues Лавка Языков

Вислава Шимборска

Кто-нибудь любит поэзию

Конкурс мужской красоты

Авторский вечер

Версия событий

Облака

Три удивительные слова

Конец и начало

Кот в пустом доме

Speaking In Tongues
Лавка Языков