Speaking In Tongues
Лавка Языков

Джонатан Свифт

Аргумент
в доказательство того,
что запрещение христианства в Англии
при нынешнем положении вещей
может быть сопряжено с некоторыми неудобствами
и, возможно, не принесет ожидаемых выгод.

Написано в год 1708

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, насколько сомнительны и самонадеянны выпады против общего настроения и мнения света. Я также помню, что по всей справедливости и в интересах свободы как общественности, так и прессы, писать, рассуждать и спорить по поводу Союза было запрещено под страхом весомых наказаний, еще до того, как этот запрет утвердил Парламент, поскольку такие действия были сочтены противоречащими воле народа; помимо своей бессмысленности, эти действия нарушают тот фундаментальный закон, согласно которому глас народа является гласом Божьим. Таким же образом и по тем же самым причинам, вероятно, не будет ни безопасным, ни благоразумным выступать против запрещения христианства в нынешнее время, когда все партии единогласно сошлись в своем мнении по этому вопросу, как это можно со всей уверенностью заключить из их действий, выступлений и документов. Однако, виною ли тому склонность к оригинальничанью или испорченность человеческой натуры, но, к несчастью, я не могу присоединиться к общему мнению. Нет! даже если бы я знал доподлинно, что генеральный прокурор уже выдал ордер на мою немедленную смертную казнь, я все же должен был бы признаться, что при нынешнем состоянии наших дел дома и за рубежом я никак не вижу безусловной необходимости в искоренении христианской религии из нашей жизни.

Эта проблема может показаться чересчур парадоксальной даже для нашего умудренного и парадоксального века: поэтому я отнесусь к ней со всей осторожностью и с глубочайшим уважением к тому обширному и весомому большинству, которое разделяет другие взгляды.

Однако, любопытствующего читателя не может не занимать то, как сильно подвержен изменениям дух нации на протяжении какого-нибудь полувека. Люди весьма пожилые заверяли меня, что еще на их памяти общество было привержено прямо противоположному мнению не менее, чем ныне -- принятому; и в те времена проект о запрещении христианства был бы воспринят как исключительно странный и сочтен не менее абсурдным, чем в наше время -- выступление, устное или письменное, в его защиту.

Поэтому я сознаю, что все обстоятельства -- против меня. Евангельскую веру постигла судьба прочих вер -- она устарела и подорвана; и массы простого народа, среди которого, казалось, коренятся последние ее остатки, теперь начали стыдиться их не менее, чем лучшие люди общества. Мнения, как и моды, нисходят из высшего общества в средний свет, а оттуда -- в толпу, где их со временем выбрасывают и забывают.

Мне не хотелось бы быть неверно понятым, и поэтому я должен, набравшись смелости, позаимствовать у моих оппонентов их прием, при помощи которого они делят тринитариев на истинных и номинальных. Думаю, что ни один читатель не воображает, что мне достанет безумия подняться на защиту истинного христианства, каким пользовались (если можно верить авторам тех веков) в первобытные времена для того, чтобы воздействовать на воззрения и поступки людей. Предлагать возрождение этого было бы и впрямь дикостью; это означало бы подкоп под все основания, уничтожение одним ударом всей разумности и половины учености в Королевстве; разрушение всего порядка вещей, гибель торговли и угасание искусств и наук вместе со всеми их деятелями; одним словом, превращение наших судов, бирж и магазинов в пустыни. Предложение это было бы таким же абсурдным, как предложение Горация римлянам в полном составе покинуть свой город и поискать себе нового места для жизни в какой-либо удаленной части света, дабы тем исцелить их пороки и дурные манеры.

Так что, мне думается, что это предупреждение само по себе было излишним (я сделал его лишь для того, чтобы исключить всякую возможность придирок), поскольку всякий беспристрастный читатель без труда поймет, что мое рассуждение направлено на защиту лишь номинального христианства, ибо другое христианство давно уже было полностью отменено по всеобщему согласию как совершенно несовместимое со всеми принятыми у нас способами приобретения и удержания богатства и власти.

Я должен признаться -- со всем смирением -- что я не в силах увидеть логической необходимости в том, чтобы отбросить самое звание христиан, несмотря на то, что этого так яростно требует общее мнение. Однако, поскольку наши деятели указывают столь чудесные выгоды, которые должен принести нашей нации их проект, и выдвигают столько внушительных возражений против христианства, я вкратце рассмотрю силу тех и других, придам им по чести их наибольший возможный вес и предложу те ответы, которые сочту наиболее резонными. После чего, с вашего позволения, я продемонстрирую те неудобства, которые может вызвать такое нововведение при существующем состоянии наших дел.

Во-первых, одной из величайших выгод, которую видят в запрещении христианства, является то, что это чрезвычайно возвеличит и укрепит Свободу Совести, этот главный бастион нашей нации и протестантской религии, которую священство до сих пор еще, как мы обнаружили это недавно на практике, весьма ограничивает, несмотря на все благие начинания законодательной власти. Ибо из достоверных источников нам сообщают, что два молодых человека, подающие немалые надежды, острого ума и глубоких суждений, которые путем тщательного изучения причин и следствий, не обладая ни тенью учености, но в силу исключительно природных способностей открывших, что Бога нет, и сообщивших о своем открытии на благо общества, были некоторое время назад по неведомому мне устаревшему закону разжалованы за богохульство -- ни с чем не сравнимая жестокость! А ведь было уже некогда мудро подмечено, что стоит преследованиям начаться, никто на свете не сможет сказать, каких пределов они достигнeт и когда закончатся.

В ответ на все это, со всем уважением к более мудрым суждениям, я думаю, что пример этот скорее как раз показывает необходимость существования в нашей среде номинальной религии. Великие умы любят свободно обращаться с величайшими предметами, и если не дать им поносить и отвергать Бога, они станут злословить насчет высоких чинов, оскорблять правительство и рассуждать о кабинете министров; мне думается, немногие станут спорить с тем, что это повлечет за собой последствия куда более пагубные: как говорил Тиберий, «Deorum offensa Diis curae». Что же до изложенного факта, то я считаю, что не стоит судить по одному-единственному примеру -- возможно, другого вовсе не удалось бы найти. К тому же, чтобы успокоить тех, кто опасается преследований, я могу сказать, что богохульства свободно и безнаказанно произносятся миллионы раз в каждой кофейне и таверне, везде, где только ни соберется добрая компания. Следует признать, что разжалование английского офицера и дворянина за одно лишь богохульство есть, мягко говоря, весьма сильный перегиб и злоупотребление властью. Не многое можно сказать в оправдание действий прокурора; возможно, он опасался, что поведение офицеров может нанести обиду Союзникам, у которых, мы не должны забывать, может бытовать традиция верить в Бога. Но если прокурор исходил, как иные, из того ошибочного соображения, что офицер, повинный в публичных богохульствах, может впоследствии дойти до открытого мятежа, то согласиться с ним никак нельзя: плох тот командир английской армии, чьи солдаты боятся и почитают которого так же мало, как они чтят и трепещут божества.

Далее, против Евангелия выдвигается то возражение, что оно требует от людей веры в вещи, чересчур трудные для свободных мыслителей и тех, кто стряхнул с себя предрассудки, обычно связанные с дурным образованием. На это я отвечу, что выдвигать доводы, касающиеся мудрости нации, следует с большей осторожностью. Разве не позволено всякому свободно верить во все, что ему нравится, и обнародовать свои убеждения, когда ему вздумается, особенно если это служит укреплению позиций той партии, которая находится у кормила власти? Разве какой-нибудь равнодушный чужеземец, которому доведется прочитать всю чушь, написанную в последнее время Асгиллом, Тиндаллом, Толандом, Ковардом и тремя дюжинами прочих, вообразит себе, что Евангелие является основным законом нашей веры, и что Парламент придерживается его? Найдется ли такой человек, который верил бы, говорил бы, что верит, или хотел бы, чтобы люди думали, что он верит хоть в одну букву Писания; и наносит ли это урон его репутации; и находит ли он, что недостаток номинальной веры является препятствием для какой бы то ни было гражданской или военной карьере? Если даже и найдется пара каких-нибудь заржавевших статутов против него, разве они не устарели до такой степени, что сами Эмпсон и Дадли, будь они живы сейчас, не смогли бы привести их в действие?

Нам говорят также, что, по подсчетам, в нашем Королевстве проживает свыше десяти тысяч священников, чьи доходы вкупе с доходами милордов епископов составили бы сумму, достаточную для содержания по меньшей мере двухсот молодых людей, разумных и приятных нравом, свободомыслящих, способных украсить любой двор и город, врагов священства, узколобия, педантизма и предрассудков; помимо того, столь значительное число здоровых (телесно) священнослужителей стали бы значительным пополнением для нашего флота и армии. Это соображение и впрямь выглядит весомым; но, с другой стороны, следовало бы обсудить столь же подробно несколько других вещей. А именно: прежде всего, не нужно ли, чтобы в определенных пределах страны, какие мы называем приходами, мог найтись хотя бы один человек, способный читать и писать? Кроме того, не представляется верным расчет, согласно которому доходы Церкви на нашем острове достаточно велики, чтобы содержать двести молодых джентльменов -- да хотя бы и вдвое меньше -- и обеспечить им доход, благодаря которому они, выражаясь современным языком, не будут нуждаться ни в чем, принимая во внимание современный изящный образ жизни. Однако, в этом проекте скрывается и большая каверза: как бы нам не последовать примеру женщины, зарезавшей курицу, что несла каждое утро золотые яйца. Ибо что станется с родом человеческим по прошествии века, если нам не на что будет положиться, кроме болезненного и прожорливого потомства наших мыслителей и светских жуиров, которые, промотав свою силу, здоровье и состояние, вынуждены вступать в брак с целью поправить пошатнувшиеся дела, и передают по наследству лишь свою галантность и свои пороки? Сейчас же у нас есть десять тысяч человек, которых мудрые предписания Генриха VIII обязывают ограничиваться в диете и трудиться: эти люди -- единственные восстановители нашей крови, без которых нация за одно-два столетия превратится в один большой госпиталь.

Еще одна выгода, которую якобы несет нам запрещение христианства -- чистая прибыль от одного дня в неделю, который сейчас совершенно потерян, вследствие чего Королевство лишается одной седьмой части в торговле, делах и развлечениях; не говоря уже о том, что столько величественных строений, ныне находящихся в руках священства, потеряны для общества, тогда как их можно было бы превратить в театры, биржи, рынки, доходные дома и другие общественные сооружения.

Надеюсь, что мне простится резкое слово, но этот довод я назвал бы совершенной мелочью. Я готов признать, что давным-давно в седой древности существовала традиция собираться каждое воскресенье в церкви, и что лавки до сих пор порою закрыты в этот день, дабы, как считают, сохранить память об этом старинном обычае. Однако трудно себе представить, чтобы это могло помешать делам или развлечениям. Что такого в том, что джентльменам света один день в неделю приходится играть дома, а не в шоколадне? Разве закрываются в этот день таверны и кофейни? Можно ли найти более удобное время для целебного моциона? Разве не верно, что случаев заболевания дурной болезнью по воскресеньям значительно меньше, чем во все прочие дни? Разве не в этот день торговцы подсчитывают недельные доходы, а законники готовят свои речи? И я хотел бы знать, как это можно заявлять, что церкви используются не по назначению? Где же чаще устраивают наши волокиты свидания и рандеву? о чем заботятся больше, чем о том, чтобы занять ложу получше и нарядиться побогаче? Где чаще встречаются дельцы? где заключается больше сделок? И какое же место более удобно и приятно для дневного сна?

В запрещении христианства видят одну выгоду, которая превосходит все вышеизложенные -- а именно, что оно полностью уничтожит в нашей среде партийную борьбу, упразднив искусственные различия между Высокой и Низкой Церквями, Вигами и Тори, пресвитерианами и англиканами, каковые ныне столь усердно вставляют палки в колеса общественной жизни и ставят потворство своим интересам и ослабление своих противников превыше самых важных интересов государства.

Признаюсь, что если бы можно было быть уверенным в том, что наша нация достигнет столь значительной цели такой ценою, я сдался бы и умолк. Но! может ли кто сказать, что если бы слова «разврат», «пьянство», «мошенничество», «ложь», «воровство» были парламентским актом изгнаны из английского языка и словарей, на следующее же утро мы проснулись бы целомудренными, воздержанными, честными и справедливыми правдолюбами? Разумны ли такие ожидания? Или, если бы врачи запретили нам произносить слова «оспа», «подагра», «ревматизм» и «столбняк» -- может ли эта мера, как магический талисман, уничтожить сами болезни? Разве партии и клики гнездятся в сердце человеческом не глубже, чем названия и девизы, заимствованные из религии; разве основываются они не на более прочном фундаменте? И неужели язык наш настолько беден, что мы не нашли бы других слов для их наименований? Неужели зависть, тщеславие, алчность и честолюбие имеют столь мало синонимов, что их носители не найдут для них новых имен? Отчего бы словами «гайдуки» и «мамелюки» или «мандарины» и «паши» -- или какими угодно выдуманными словами -- не воспользоваться для того, чтобы отличать тех, кто вошел в кабинет министров, от тех, кто вошел бы в него, если бы только смог? Оттого, что религия оказалась под рукой первой и предоставила несколько удобных выражений, стала ли наша изобретательность такой скудной, что мы не найдем других таких же? Предположим, что тори подняли на свой щит Маргариту, виги -- миссис Тофтс, а оппортунисты -- Валентини: не станут разве «маргаретинцы», «тофтианцы» и «валентиниане» вполне достойными знаками отличия для них? Празины и венеты, две самых злобных партии в Италии, начали, если я правильно помню, с различия в цвете лент; и мы могли бы не хуже спорить о величии Синего и Зеленого, и это различие дало бы нам возможность разделить Суд, Парламент и Королевство между ними; различие это ничуть не хуже, чем позаимствованное из любого искусства, а равно и религии. Посему, я думаю, что и это возражение против христианства не имеет большого веса, а выгода, которую обещает его запрет, в этой области не столь уж велика.

Возражают также против весьма абсурдного и нелепого обычая, согласно которому населению приходится сносить то, что некоторое количество людей, сравнительно мало занятых и нанимаемых, один день из семи обрушиваются на законность наиболее употребительных способов достижения величия, богатств и удовольствий, которые практикуют все люди в остальные шесть дней. Однако я считаю, что это возражение несколько недостойно столь утонченного века, как наш. Поразмыслим трезво. Я взываю ко всем свободомыслящим людям: в погоне за утолением всеохватывающей вашей страсти не испытывали ли вы неизменно чудесного будоражащего ощущения от того, что предмет вашей страсти -- запретен? Потому-то, дабы сохранять это ощущение, мудрость нации и позаботилась особо о том, чтобы у наших дам не переводились запретные шелка, а у мужчин -- запретное вино; и в самом деле, иные запреты следовало бы устрожить для того, чтобы разнообразить городские развлечения, которые, за недостатком подобных мер, начали уже, как я слышал, ослабевать и сникать, с каждым днем уступая жестоким посягательствам сплина.

Равным образом, большую выгоду для общества указывали в том, что, стоит нам однажды отменить Евангельскую веру, как вся религия, безусловно, будет изгнана навеки, и вместе с ней все те печальные изъяны образования, которые, под названиями «добродетельность», «совесть», «честь», «справедливость» и тому подобными, столь часто нарушают спокойствие человеческого ума, и которые разум и свободомыслие порой не могут извести на протяжение всей нашей жизни.

Здесь я должен сначала заметить, как трудно бывает избавиться от привычек, которыми мир некогда гордился, хотя бы причина, породившая их, и исчезла бы уже давно и бесследно. Ибо некоторое количество лет назад, если нос какого-нибудь человека не выдался своей красотой, тогдашние мудрецы тем или иным способом выводили причиной этому изъян в образовании. Из этого источника, по некоторым сведениям, происходят и наши нелепые представления о справедливости, праведности, любви к отчизне, все наши мнения о Боге и загробной жизни, о Рае и Аде и тому подобном. Вполне возможно, что некогда эти утверждения были обоснованны. Но с тех пор было предпринято столько успешных усилий для того, чтобы избавиться от этих изъянов путем радикальных перемен в системе образования, что -- я смею указать на это нашим любезным новаторам -- молодые люди, выходящие сейчас в свет, свободны от всякой тени этих веяний, не несут в себе ни одного побега этих сорных трав, и следовательно, запрещение номинального христианства на этом основании лишено всякой убедительности.

Помимо того, следует признать, что запрет каких бы то ни было религиозных представлений навряд ли приемлем для простого люда. Не то, чтобы я был сколько-нибудь согласен с теми, кто считает, что религию изобрели политики для того, чтобы держать низшую часть общества в узде посредством страха перед незримой властью; разве что тогда род людской сильно отличался от нынешнего. Ибо в большей части простонародья здесь, в Англии, я вижу не меньших вольнодумцев, то есть, другими словами, убежденно неверующих, чем любой представитель высшего общества. Но я считаю, что некоторые остаточные представления о Высшей Власти исключительно полезны для простого народа, поскольку это -- отличный способ утихомиривать расшалившихся детей и превосходная тема для забав долгими зимними вечерами.

Наконец, как исключительную выгоду представляли нам то, что запрещение христианства весьма послужит к объединению протестантов, расширив принципы вероисповедания настолько, что станет возможным подвести под них всех без исключения раскольников, ныне находящихся за чертой по причине некоторых различий в формальностях, которые все стороны считают совершенно незначительными; что одно это уже послужит интересам всеобщего взаимопонимания, открыв широкие ворота, через которые сможет войти любой, тогда как торги с раскольниками и сутяжничества по поводу той или иной формальности походят на приоткрывание узких калиток, через которые может пройти лишь один зараз, да и то немало потоптавшись, поелозив и протиснувшись с трудом в щель.

На все это я отвечаю так. У рода человеческого есть одна страсть, милая его сердцу, которая обычно служит религии вассалом, хотя не является ей ни родителем, ни крестной, ни приятельницей: я имею в виду дух противоречия, живший задолго до христианства и способный с легкостью прожить без него. Вспомним, например, в чем состоят разногласия между сектантами: мы увидим, что христианство здесь вовсе ни при чем. Разве Евангелие предписывает где-либо чопорную строгость, противоестественность, исключительность поведения или какие-либо нарочитые формы и манеры речи, отличные от тех, что приняты у большинства людей? В то же время, если бы христианство не заняло это место и не послужило бы руслом для указанной страсти, она непременно вылилась бы в несогласия по вопросам земельного уложения, что привело бы к нарушению общественного спокойствия. Каждой нации отпущено некоторое количество энергии, которая, если не дать ей выхода, прорвется и воспламенит все вокруг. Если ради мира в государстве нужно всего лишь бросить людям на забаву несколько формальностей, то ни один мудрый человек не пройдет мимо такой сделки. Пусть мастиффы забавляются с овечьей шкурой, набитой сеном, если благодаря этому они не трогают стадо. Учрежденные за рубежом монастыри являют собой большую мудрость: натура человеческая обуреваема многими страстями, которые не могут найти выход в иных из тех орденов, что служат прибежищами для фантазеров, меланхоликов, гордецов, молчунов, хитрецов и угрюмцев, местами, где те могут дать себе волю и выпустить зловредные пары. На нашем же острове для каждой их разновидности нам приходится основывать несколько религиозных сект, чтобы те не буянили; когда же христианство будет упразднено, законодателям придется искать для них другие занятия и развлечения. Не имеет значения, сколь широко вы открываете ворота, если всегда найдется большое количество таких, кто сделает для себя вопросом гордости и чести в них не войти.

Обсудив таким образом важнейшие возражения против христианства и основные выгоды, которые сулит его запрещение, я, с не меньшим, чем прежде, уважением и почтительностью к мнениям мудрейших, перейду к перечислению тех неудобств, с которыми может быть связано искоренение Евангелия, и которые авторы этого проекта, возможно, не обдумали должным образом.

Прежде всего, мне прекрасно известно, насколько человек разумный и светский склонен роптать и возмущаться зрелищем долгополого попа, случившегося у него на пути. Мне известно насколько зрелище это оскорбляет его взор. Но в то же самое время наши мудрые реформаторы не думают о том, как счастливо и удачно то, что великие умы постоянно обеспечены объектами для насмешек и презрения, дабы упражняться и совершенствовать свои таланты, а также отгонять сплин от себя и друг от друга, тем паче, что все это не наносит ни малейшего ущерба их особам.

Можно выдвинуть и другой аргумент, схожей природы. Если бы христианство было запрещено, где бы вольнодумцы, просвещенные умы и высокоученые люди нашли другой, столь хорошо разобранный со всех сторон, предмет для демонстрации своих способностей? Каких чудесных плодов разума лишились бы мы -- произведений тех, чей гений путем неустанных упражнений целиком обратился к насмешкам и инвективам по поводу религии, а потому не способных уже блистательно отличиться в какой-нибудь другой области! Что ни день мы слышим жалобы на упадок разума в нашем обществе -- так неужели же мы закроем важнейшую, возможно единственную тему, оставшуюся нам? Кто бы заподозрил в Асгилле мудреца, а в Толанде -- философа, если бы неисчерпаемый колодец христианства не снабдил их материалом? Какой еще предмет, какое искусство или какая наука сделали бы из Тиндалла серьезного автора и дали бы ему читателей? Мудрый выбор темы, и только он, украшает писателя. Если бы и сто перьев, подобных вышеперечисленным, писали в защиту религии, они немедленно были бы преданы молчанию и забвению.

Я не считаю, что мои опасения лишены оснований, и склонен думать, что запрещение христианства подвергнет опасности церковь или, по крайней мере, озадачит Сенат поиском дополнительных голосов. Хочу, чтобы меня поняли правильно; я далек от утверждений, будто церковь находится в опасности сейчас, при нынешнем положении вещей, однако мы не знаем, как развернутся события тогда, когда христианская религия будет отменена. Как бы замечателен ни был этот проект, в нем сокрыт определенный риск. Нам прекрасно известно, что атеисты, деисты, социниане, антитринитарии и прочие разновидности вольнодумцев не стремятся войти в существующие экклезиастические учреждения; они заявляют, что требуют лишь отмены Священной Присяги, они весьма равнодушны к формальностям и не обладают епископским Jus Divinum. Поэтому их можно рассматривать как политический шаг к изменению положения государственной церкви и насаждения вместо нее пресвитерианства, о чем я предоставляю поразмыслить тем, кто стоит у руля.

Наконец, я считаю совершенно очевидным то, что этой мерой мы ввергнем страну в то зло, которого и стремимся главным образом избежать: что запрещение христианской религии будет кратчайшей дорогой к распространению папства. К этому мнению я склоняюсь тем более, что всем нам известно, как иезуиты постоянно засылают своих эмиссаров с заданием выдавать себя за членов нескольких преобладающих у нас сект. Отмечено, что немало раз они являлись в личинах пресвитериан, анабаптистов, независимых и квакеров, сообразно тому, какая секта имела наибольший вес. Теперь же, когда в моду вошло искоренение религии, папистские миссионеры в избытке внедрились в среду вольнодумцев, у которых Толанд -- величайший оракул антихристиан -- ирландский священник, сын ирландского священника; а наиученейший и талантливейший автор книги под названием «Права христианской церкви», был в свое время введен в лоно римской веры, чьим верным сыном он остался, как о том свидетельствуют сотни отрывков в его труде. Я мог бы добавить и другие имена. Неоспоримый факт состоит в том, что если предположить исчезновение христианства, то люди не успокоятся, пока не найдут себе какой-либо другой способ служения; и это обстоятельство породит предрассудки и суеверия так же наверное, как наверное все это кончится папством.

И потому, если, несмотря на все мои доводы, все же будет признан необходимым билль об отмене христианства, я лишь скромно предложил бы следующую поправку: заменить в нем слово «христианство» на «религию» вообще. Эта замена, по моему мнению, гораздо вернее приведет ко всем тем благам, что сулят нам авторы этого проекта. Ибо пока мы оставляем существование Бога и Провидения, пытливый человек непременно выведет из этих предпосылок все остальное; мы не поразим корень зла, даже если уничтожим полностью Евангельскую веру. Что проку в свободе мысли, если из нее не проистекает свобода действий, та конечная цель, которую, как бы она ни была далека, преследуют все возражения против христианства? Поэтому-то вольнодумцы считают ее такого рода зданием, где все части взаимозависимы друг от друга, и стоит выдернуть один лишь гвоздь, как все сооружение обрушится на землю. Это очень удачно выразил тот человек, который услышал как-то раз текст в защиту Троицы, который в древнем манускрипте выглядел иначе; он немедленно понял намек и, произведя мгновенные умозаключения, в высшей степени логично заявил: «Ну, ежели все это так, как вы говорите, так я могу спокойно блудить, пьянствовать и презирать священника!» Исходя из этого и множества других примеров, найти которые будет совсем нетрудно, я считаю совершенно очевидным, что загвоздка -- не в каком-либо сложном пункте христианской веры, но в религии как таковой, которая, полагая границы человеческой природе, является величайшим врагом свободы мысли и действия.

В общем и целом, если запрещение христианства будет все же сочтено благом для церкви и государства, я все же думаю, что исполнение этого проекта следует отложить на мирное время и не вызывать сейчас кризиса в отношениях с нашими союзниками, которые, волею обстоятельств, все до единого христиане, и некоторые, по вине изъянов образования, столь фанатичны, что находят в этом звании основание даже для некой гордости. Если они отвернутся от нас, и мы вступим в альянс с Турцией, нас ждет большое разочарование: сей государь весьма отдален от нас и постоянно занят войной с императором Персии, и потому его подданные примутся злословить по поводу нашего неверия еще больше, чем наши христианские соседи. Дело тут в том, что турки не только строго придерживаются законов своей религии; они, что гораздо хуже, верят в Бога, чего от нас никто не потребует, даже если мы сохраним имя христиан.

В заключение я скажу: что бы ни думали иные о тех преимуществах, которых можно достичь при помощи этого плана, я весьма склонен предполагать, что за шесть первых месяцев после принятия акта об искоренении Евангелия, банк и Ост-Индские акции могут упасть по меньшей мере на один процент. А поскольку это в пятьдесят раз больше, чем наш умудренный век считает допустимым тратить на сохранение христианства, я не вижу никакой причины пускаться в такие большие убытки, чтобы уничтожить его.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Джонатан Свифт

Speaking In Tongues
Лавка Языков