Speaking In Tongues
Лавка Языков

Андрей Агафонов

БАРХАТНАЯ ДЕПРЕССИЯ

Из России - с любовью... и сразу обратно

В чем правы западные люди - короткий отпуск предпочтительней. От него не так устаешь. И воспоминания ярче.

Мой отпуск длился две недели и совпал по времени с обвалом рубля. Если учесть, что я не сидел на месте, а достаточно активно передвигался - Украина, Москва, Питер, - то впечатлений хватит на книжку. А все нижеследующее - что-то вроде черновых заметок.

МАЙОР САНЯ

Так он сам представился в купе. Проснулся и представился - "Саня". Служит где-то под Верхней Пышмой, политику государства не одобряет: "Армия в роли просителя, с протянутой рукой..." Немного расслабившись, майор Саня перестал говорить газетными заголовками, но от излюбленной армейской темы отвлечься все-таки не смог: “Когда перестал быть материально ответственным, я левой ногой перекрестился. Раньше как - выгоняешь машину из гаража, а на ней лет десять никто не ездил, солярки не давали. Понятно - резина как сопли, всюду брызжет, всюду течет, всюду капает. И мне - минус десять процентов оклада..." Приборы, говорит, для измерения напряжения в сети на десять минут оставил на столе, вернулся - ни одного нет, а солдаты притворяются ромашками. И продали бы к вечеру, если б он всех на плацу стоять не заставил от заката до рассвета.

Нищие же, говорит. Все - нищие, а в армии - и вовсе. Мы заспорили: да, дескать, нищие, однако же ни телевизор, ни холодильник с рук не купим, советский - тем более. Где-то люди деньги берут.

Он согласился и тут же рассказал, как перегонял с товарищами "Камаз" для какого-то "нового русского". Ехать долго, есть охота, клиент воротит нос: "Когда скажу, тогда и остановимся". Ну, они и сломались посередь дороги. Клиент бегает вокруг грузовика, смотрит на часы и хватается за сердце, затем вдруг начинает интересоваться, а не проголодались ли "солдатики", а не хотят ли вот кока-колы... и поломка чудесным образом исправляется.

Когда в очередной раз не привозят зарплату, отцы-командиры разрешают офицерам брать транспорт ("только бензин свой") - кому навоз перевозить, кому прутки металлические. Тем и живут.

Так рассказывал майор Саня. Молодой, черноголовый, белозубый. Офицер российской армии.

ТАМОЖНЯ БЕРЕТ ДОБРО

Последняя станция перед украинской границей - Красная Могила. Тамошний таможенник уличил меня в попытке провезти стодолларовую купюру, которую я по заповедной советской зловредности сразу же не предъявил. Завел меня этот Верещагин с мертвыми глазами в купе проводника и начинает всячески стращать - протоколом, съемом с поезда, и все это под лейтмотив "надо платить штраф", только сумма не называется. Если вы это насчет долларов, наивно заявляю я, то их я отдать не могу, они не мои, везу в подарок. Ну что ж, вздыхает он, тогда... одну минимальную. Без протокола и на первый раз. Достаю сотенную, внаглую требую сдачи.

В общем, отпустил он меня, сыграв доброго дяденьку. Соседи по вагону потом просветили - до пол-штуки баксов можно провозить не декларируя, а Верещагин просто денюжек хотел сорвать, да засветки струхнул - я ведь уже и к начальнику его идти согласился, "за сдачей"...

Все меня удивляло вокруг, так ему и сказал: "Раньше ездил в Запорожье без проблем, а теперь посты какие-то..." "Раньше - это при Совдепии?" - "В нормальные времена..."

На перроне меня встречали. Известием, что рубль упал - 9 рублей за доллар. Вот, думаю, оставишь страну на пару дней, и такая байда сразу.

Было 17 августа, или "серпня". Начало бархатного сезона.

ЧТО-ТО НЕ ТАК

Главная улица в Запорожье - улица Ленина. Какая же еще. Магазинов и забегаловок на бродвее полно, только вот кофейку отведать часов до одиннадцати утра - проблематично. Из всех окошек отвечают: "Мы не работаем". Продают булочки и газировку. Но вокруг продавщицы и того, что она продает, вьется как будто густой мушиный рой. Подойдя ближе, видишь: это не мухи, это - осы. Их настолько много, что булочки похожи на ежей из золота и стали. Продавщицы ос не боятся, а я так панически боюсь. Иду, читаю вывески: "Перукарня" (думал, хлеб - а это парикмахерская), "Товари для жинок и чоловиков", "Господарчи товари"... Все-таки украинский язык мне представляется вариантом эсперанто: искусственный он. Русский синтаксис, политый диалектом. Еще и вечером телевизор посмотрел, было полное ощущение, что выступающие боятся что-нибудь сказать "не на ридной мове" - сперва про себя переводят, затем произносят.

Мне, собственно, только и оставалось, что вывески изучать - приятель Леха высадил прогуляться, а сам укатил на "Опеле" по делам. Только что купил "Опель", подержанный. На Украине вообще гораздо больше подержанных машин, чем в России. Объясняется это, видимо, тем, что здесь автомобиль приобретают преимущественно для того, чтобы на нем ездить.

По вечерам бродвей сияет. Красотки стоят рядами. Цены - демпинговые, по сравнению с Россией: десять гривен - минет, 15 - по полной программе. (Это мне Леха рассказывал потом).

К деньгам отношение серьезное. Гривна - это деньги. Даже 10 "копийек" - это деньги: на них можно что-то купить. До обвала рубля гривна шла один к трем, затем - один к пяти. Впрочем, на Восточной Украине редко кто говорит "гривна", все считают в "рублях".

- Сколько стоит "Данхилл"?

- Два рубля.

Ну, издевательство форменное.

БЛИЖЕ К ТЕЛУ, или ВСЕ ПРЕЛЕСТИ СОРТИРА

От Запорожья до Азовского моря - четыре часа на автобусе. Есть там такой поселок Кирилловка, уставленный базами отдыха, как шахматная доска - пешками. Я в Кирилловке приземлился, вооруженный сотней гривен, добытых из запорожского банкомата, и чувствовал себя поэтому кумом королю. Комнату снял, не чинясь, у частницы и за двойную цену - лишь бы без соседей. Комната оказалась из фильма “Спортлото-82” - сарайка во дворе, с двумя кроватями, столом и земляным полом. В других сарайках и пристройках тоже жили люди, и в большом количестве, а сортир на всех был один.

Эта сторона отпускного быта почему-то неизменно опускается в мемуарах отдыхающих. А ведь материал богатейший.

Парадокс - все в мелкой Кирилловке предназначено для того, чтобы ублажить как можно больше туристов за раз, магазинчики и кафе по кучности произрастания сравнимы с месторождением опят, на местном рынке можно найти буквально все - от свежайшей ряженки с поджаристой пенкой и последнего “Плэйбоя” до каких-нибудь боеприпасов, различная закуска и выпивка ходит по пляжу и предлагает себя сама, ментов тоже хватает... а вот нормальный туалет не найти ни за какие деньги. Очко, куда бы ты ни зашел в своих слаксах и зеркальных очках - вечное тюремно-солдатское очко воззрится на тебя попристальней, чем ницшевская бездна.

- А зачем им цивильные сортиры? - возмутился моей придирчивостью Леха. - Здесь поколения приезжих побывали и гадили без причуд. Ты посмотри, здесь же вообще-то раньше пионерлагеря были, корпуса вот остались, и ничего нового не построили - смысла нет. Ремонтировать что-то - смысла нет. Мы же советские люди!

ДЕВКИ, ПИВО, РОК-Н-РОЛЛ

Это мы уже сидим в самом престижном заведении на побережье - кафе “Льдинка”. Шашлыков ждем. Народ гуляет. Некий “Толик-грузин” раз в десятый заказывает одну и ту же песню: “В день, когда родился под забором, черти окрестили меня вором...” Уже и музыканты устали это петь, и денег у генацвале брать не хотят, но Толик - маленький, жирный, пьяный - ругаясь матом по-грузински и по-русски, настаивает на своем. И танцует. Танцует, надо сказать, картинно, с шиком. Подтанцовывает к столику с симпатичной барышней и в ходе очередного па плещет ей золотого шампанского в бокал. Брудершафту хочет. То, что барышня с кавалером, Толика нимало не смущает - а чего, пускай кавалер смущается!

Улучив минутку, пока Толик зашелся в пароксизме лезгинки, парочка тихо смывается.

Я “Льдинку” обнаружил не сразу, ткнулся в первый вечер по незнанию в видео дискотеку “Динамит”, типа жутко модную у молодежи. Ну, не знаю. С молодежью в смысле дам у меня на юге вообще были напряги. Идут такие фифы в купальниках, всех стилей и направлений, шоколадки, ладные, сочные, цветущие - а вот выше подбородка начинаются проблемы. Лица - товарного вида. В лучшем случае - вариант артистки Любови Полищук, в худшем - заурядной торговки зеленью. Одно было исключение, как раз в “Динамите”: под первые звуки рэйва выпорхнула на помост этакая лолитка в деревенском сарафанчике, а кругом сатанински сияющие кислотники кордебалет изображают. Ну, думаю, сичас я ее приглашу на тур вальса... Ага. Наивный. Рэйв не смолкал еще три часа. Танцующие не останавливались ни на секунду. Я удалился, оставив недопитым пятый стаканчик чая. Старый стал. Ну вот, зато “Льдинка” - самое то для пожилых. Рядом с нами примостилась пара - быковатого вида мужик в черном, со скользким и жирным лицом, и довольно хрупкая брюнетка в вечернем платье. Оттанцевали мы с брюнеткой раз, два, гляжу - а Леха уже с этим быковатым подружился вовсю, наливают по полной. И завязалась общая беседа. Виталик (так он представился) оказался местным крутым, ну, не совсем местным - из Мелитополя. Забавно: повадки, знакомые по родной уральской братве, а говор такой простодушный, южный, тягучий... Под закрытие мы даже заказали музыкантам песню, знаменующую союз Урала и Мелитополя, долго выбирали только, что именно хлопцам петь. Леха отвергал одно, Виталик - другое. Наконец лабух предложил:

- А как насчет “Ветер с моря дул”?

- О! - в голос сказали Леха и Виталик.

Приглашал он нас и в бар “Левада”, дальше по побережью: “В “Леваде” не были?! Ничего не видели! Менты охраняют!” На последнее обстоятельство он напирал так сильно, как будто это что-то вроде расхаживающих между столиков карликов и павлинов, или там голых официанток. Впав уже в полную доверительность, Виталик склонился ко мне и дружелюбно пробасил:

- Проблемы есть? Обращайся. Порешаем.

- Креветки у вас мелкие, - с ходу выдал я самое заветное. - Как комары.

Но и Виталик за словом в карман не полез:

- А я креветок с детства ненавижу...

В “Леваду” мы, однако, не рискнули - далеко и дорого. От Виталика еле отвязались, или, как Леха выражается, “технично сдриснули”. Утром лежали на пляже. Леха брюзжал:

- Во, жлобы вчера были! Украл - выпил - в тюрьму. Не жизнь, а романтика! А ты кто? Журналистишка. На море раз в год по путевке...

Я уже и смеяться не мог, отмахивался. А мимо ходили голенастые люди с коробами на плечах и зычно орали: “Парни, девушки, не спите! Пиво холодное! Не дайте себе просохнуть!” Когда мы уже вернулись в Запорожье, к друзьям, у которых и гостили номинально, Леха под вечер таинственно исчез, сославшись на то, что спать хочет. На следующий день мы с ним колесили по городу в поисках второго банкомата (их в Запорожье ВСЕГО два), он вдруг хлопнул меня по колену и радостно сообщил:

- А я ведь вчера девку-то снял за десять гривен!

- То-то, я смотрю, рановато ты спать отправился, - сказал я, чтобы что-нибудь сказать. И добавил: - Ну и как?

- Изумительно! - и после минутной паузы: - Я долго выбирал.

В АВТОРИЗАЦИИ ОТКАЗАНО

А искали мы с Лехой второй банкомат, потому что первый мне деньги выдавать отказался. Еще и высветил иезуитское: “Обратитесь в ваш банк”. Адрес банка был указан на карточке - Москва. Наличных оставалось триста российских рублей, этого бы не хватило на обратный билет даже в багажном вагоне. Сотрудники местного банка клялись и божились, что никогда никаких проблем у них не бывало с любыми кредитными картами, с любыми - кроме российских... Радио сообщало, что правительство Кириенко ушло в отставку. За гривну просили не три, а пять рублей. Потом - десять. Занимать больше было не у кого, да и хорош гость... Друзья выручили. Их знакомые (тоже, кстати, с Урала) отправились в Москву за товаром, на “Жигулях” со снятым задним сиденьем. Поскольку туда ехали порожними, место мне нашлось - на каком-то ящике. Меньше чем через сутки, потратив три часа на сон и четыре - на прохождение таможни (тот еще кружок ада), мы были в Москве. Пейзаж за окошками автомобиля менялся со скоростью мультфильма: едва миновали границу, как перекосились заборы, завалились дома, растеклись лужи. Вскоре пошел дождь. Потом - град. Я мерз, укутанный в одеяло, и меланхолично изучал названия населенных пунктов, пролетающих мимо нас, статично замерших в кабине “Жигулей”. Тоже разница ощутимая. На Украине что ни станица, что ни село - Плодородное, Раздольное, Образцовое, Благодатное... У нас - Малые Пески, Большие Грязи, Чернь... В последнем селении я еще такую вывеску сюрреалистическую заметил: “ЧерньАгроРесурс”. Интересно, кто-нибудь задумывался над тем, что там написано?..

По главной улице какого-то городка в Подмосковье нам навстречу брел мужик в болотных сапогах. Смотрел с усмешкой на темном лице. Он кидался в машины усмешками, как булыжниками. Кидался бы и булыжниками, будь они под ногами... Но вот уже кольцевая дорога, кофе закипает в мозгу, и бояться поздно - впереди Москва.

СО СКВОЗНЯКОМ В УШАХ И НА ИЗМЕНЕ

ЛИРИЧЕСКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ

Сюжет - парень едет через Россию на машине знакомых. Остановка под Курском. Он заходит в придорожное заведение, делает комплимент официантке: “В Курске все такие красивые или вы одна как аномалия?” Комплимент, за очевидной пошлостью, принимается. Парень вытаскивает вещи из машины и, сопровождаемый ругательствами приятеля, остается. Девушка ему надоедает уже на следующий день, но он входит во вкус - “во всем схож я с вечным жидом, только не вечен я и не жид”. Путешествует дальше - автостопом или как-нибудь еще. Криминальничает, втирается в доверие, выходит из моды и тут же возвращается...

Аморальный тип без воображения - не чувствует боли, которую причиняет другим. Чувствует только наслаждение от разнообразных жизненных процессов. Интрига в том, что будет, когда он напорется на что-то серьезное...

ИЗ КРЫМА - В “СЕВАСТОПОЛЬ”

Надеюсь, читатель извинит мое вторжение в сомнительные, но параллельные миры. Я просто хотел сказать, что эти параллельные миры - есть, они рядом, и вход туда бесплатен. Вернемся же на землю.

“Севастополь” - это московская гостиница на Варшавском шоссе, в которой я поселился, сослепу наплевав на расовую сегрегацию. Все тот же Леха (из предыдущей части путевых заметок, “Из России - с любовью... и сразу обратно”) присоветовал: дешевле, мол, не найти. Он о главном забыл сказать - о том, кто в этой гостинице преимущественно живет.

Гостиница состоит из нескольких высоток, а по периметру обнесена железным забором, за который жители Москвы и прочие гости города стараются не соваться и даже не заглядывать. И это понятно, если учесть, что проживают за заборчиком исключительно “лица кавказской национальности” и их еще более темнокожие братья. Такие тюрбаны я раньше видел только в кино. Такая гортанная речь способна вызвать колики в желудке даже у самого закаленного интернационалиста. Гам, постоянный и угрожающий, как гамма-фон, афганцы, индусы, платки и бурнусы, разлитая в воздухе агрессия и в довершение всего - ресторан “Татарстан” на открытой террасе, обслуживаемый вовсе не татарами, а таджиками - ресторан, в котором ежевечерние драки, сопровождаемые яростными гортанными восклицаниями, каждый раз имеют тенденцию завершиться фатально... Ножи и глаза сверкают в сумраке московских вечеров, в гостинице “Севастополь”, на Варшавском шоссе...

РОЖДЕННЫЙ В РУБАШКЕ

Но все это было разведано и освоено позже, пока же я топчусь у стойки администратора, вывалив перед собою мятые купюры - двести рублей, и ни центом больше, а номер стоит 230.

- Ну, что же с вами поделать, - вздыхает тетушка-портье, - берите льготный номер на пятом этаже, мы обычно там инвалидов селим...

- И телефончик имеется? - тут же наглею я.

- Имеется. Внесите залог - 50 рублей - и пользуйтесь.

В Москве и городские переговоры - платные, рубль - три минуты, не разболтаешься.

И вот сижу я в шикарном двухместном номере, с холодильником и большим цветным телевизером, со шторами на окнах и ванной, в которой можно мыться лежа (а то, знаете, бывают такие “сидячие” ванны), я уж не говорю про унитаз, что уж про него говорить... Положение не то чтобы безвыходное, просто - отчаянное. Номер, если не заплатишь, нужно освобождать в двенадцать утра. Денег нет совсем. Можно бы позвонить знакомым, но телефон отключен. Да и знакомые-то у меня - одна, мать ее, богема. Самим бы кто занял.

Впрочем, есть же карточка. Блестящая, как будущее, твердая, как уверенность, электронная карточка “Виза”. С тысячей долларов на ней. Остается найти банкомат и сунуть ему в пасть эту штуковину.

Беда в том, что на юге мне было тепло, а в Москве, в той же одежде - холодно. Одежда представляла из себя комплект из брюк и рубашки. На улице шел дождь. В метро гулял сквозняк. Улицы были пустынны в 9 вечера, за чугунной оградой угрюмо молчал Центробанк, и шкатулки с деньгами не просматривались. Плохо было, чего там. Шляться по безлюдной, холодной и темной Москве без копейки в кармане, зато в сандалиях... И как раз шел я к набережной, топиться, да в очередной раз заблудился в кривых московских переулках и чисто-конкретно случайно выцепил банкомат, самый главный агрегат родимого “СБС-Агро” - на улице со странным названием Большая Полянка.

Я ж еще не знал, наивный, что доллар стоит уже где 15, где 20 рублей, а не 8 с чем-то - а стало быть, я теряю как минимум половину, обналичивая кровно заработанные баксы. Не знал, что уже завтра те же волшебные ящики будут осаждаемы сутками, как прилавки винных магазинов во времена сухого закона. И детски радовался выскочившей из заветной щели тысяче коричневых рублей, ведь означала эта тысяча все, что угодно - тепло, жилье и перспективу бегства...

ВЕЧНОЗЕЛЕНЫЙ ЛИМОНОВ

- Конечно, - захихикал живой классик над рассказом о моих злоключениях. - Меня вот тоже с ребятами как-то пытался угостить один такой... нувориш. Привел в дорогой ресторан, заказал обед. А в конце обеда подал официанту кредитную карточку. Официант вернулся и сказал, что на карточке ничего нет. Нувориш изменился в лице, достал из бумажника вторую карточку, третью... В общем, пришлось нам самим платить - и за него тоже. Так что... деньги - это деньги, а пластик - это пластик... Твою мать, где же Костя?..

Костя - это его нынешний помощник. Вокруг Лимонова люди меняются быстро - была жена Наташа и сплыла, была девушка Лиза - и туда же... Сущие мелочи по сравнению с этим - исчезновение из рядов Национал-большевистской партии сперва бородатого Летова, затем - бородатого Дугина... Что же это за партия революционеров - без бородатых мужчин?..

Зато сам он практически не изменился со времен нашей последней встречи. Во всем черном, моложавый, сыплет матом и рассказывает страшные истории. Сначала - про московских ментов, которые хватают всех подряд, по той простой причине, например, что на голове у хватаемого - мотоциклетный шлем. Или - походка независимая. “Сейчас в Москве, если кого-то ждешь, а он не идет, первая мысль - не бандиты и не транспортные пробки, а именно - менты повязали”. Вторая страшилка была про то, как Лимонов и другие бойцы НБП ездили в Среднюю Азию. Обратно они возвращались в купе, набитом мешками не то с травкой, не то с соломкой, причем самое обидное - мешки принадлежали не партии, а среднеазиатским наркодельцам, пьянствовавшим по соседству. В дороге купе несколько раз “проверяли” - вваливался некто в форме и спрашивал, что в мешках. Звали хозяев. Бухие хозяева говорили, что в мешках - картошка, и совали проверяющему в лапу, вследствие чего он исчезал.

Ну вот, совсем не страшно у меня получилось. Видно, только сам Лимонов может смачно описывать такие вещи - чтобы читатель почувствовал и увидел и небритые среднеазиатские рожи, и раздолбанные вагоны, осаждаемые ордами безбилетников в тряпье, и кислый запах уголовного кодекса под ногами...

Как литератор начинающий, я у Лимонова нагло выпросил протекции (он позвонил в издательство “Вагриус” - “они, конечно, жуткие мудаки, но сейчас у меня с ними хорошие отношения: выпускают мой трехтомник”) и откланялся. Уже в дверях столкнулся с искомым Костей, который “никогда не опаздывал, не иначе, менты...” Костя оказался коренастым, широким мужиком, совершенно трезвым, со здоровой рожей, в джинсовой куртке.

- Костя, что случилось? - спросил Лимонов.

- Омоновцы забрали, - озабоченно ответил Костя. Он немного задыхался.

Я долго искал причины, по которым Костю могли бы забрать омоновцы. Не нашел ни одной. И пришел к выводу, что в Москве действительно творится неладное.

МОСКВА НА ИЗМЕНЕ

“Вагриус” со мной разделался в два счета, в жанре скетча. Заведует литчастью там некто Кастанян - в хорошем сером костюме, с холеным серым лицом. Я даже “рукопись” из кейса не успел достать:

- Нам это неинтересно.

- Но вы же еще...

- Мы все договоры с авторами с этого года переносим на 99-й, и то из каждых трех книг в планах остается одна. Как будем расплачиваться за нарушение обязательств - не представляю.

- Это все из-за...

- Падения рубля.

- А в другие издательства...

- Обращаться тоже не рекомендую.

- И рукопись...

- Можно не оставлять. Я все равно читать не буду - какой смысл?

- Понятно. Пропуск подпишите, пожалуйста.

Он подписал. Мы холодно попрощались.

Обломалась и еще одна затея - с Высшими курсами режиссеров и сценаристов. То есть, оттуда меня не выпроваживали, наоборот - всемерно обрадовались, усадили поближе, выпорхнула из кейса фотография моя отпускная - на берегу моря, с обезьянкой на руках - все бросились рассматривать фотографию: “Ах, какая прелесть!” А улыбки, а комплименты утром купленной куртке, а предложения: “Может, чайку?..” Как будто из одного спектакля я перешел в другой.

Все стало оскорбительно ясно, едва я пробежался глазами по тексту пресс-релиза: с этого года обучение платное для всех, без исключений. И цена пребывания в стенах Курсов - 4800 долларов за первый год.

- Угу, - сказал я, отложив бумажки. - Тут написано, что нужен еще диплом, я не захватил...

- И н-н-ничего страшного! - стремительно заверили меня. И, ласково заглядывая в глаза:

- А остальное вы... прочитали?

Остальное, сказал я, меня устраивает. Я даже списал номер расчетного счета, длиннющий и алчный, в свой потрепанный блокнот. Изысканно попрощался и был таков.

Протежирующая мне московская знакомая с “Мосфильма” сказала, чтобы я не расстраивался, что они найдут спонсора, главное же - быть преисполненным решимости “круто изменить судьбу”, а еще - лучше относиться к людям. “Вы не любите своих героев, Андрей. Вы описываете их с брезгливым любопытством. Если вы не изменитесь, вы пропадете”.

- И добрые люди убили его за то, что он злой, - огрызнулся я.

Знакомая почему-то спросила, сколько у меня с собой денег. У меня было 600 рублей. 500 из них она у меня заняла, не уточняя, когда отдаст. Я тоже не уточнял. Я что-то устал от вращения в “сферах”.

В очереди за наличными на Арбате к нам пристроились телевизионщики. Одеты невзрачно, на микрофонах и камерах никаких ярких нашлепок с цифрами и буквами.

- Наверное, какой-нибудь мелкий канал, - пошутил я соседу, - типа “ТВ-центра”.

Сосед угрюмо хихикнул.

Оказалось, что это были американцы. “Эн Би Си”. Я потом видел этот репортаж.

ПОСЛЕДНИЙ ШАШЛЫК

Прилавки пустели на глазах, как глаза расстрелянных. Аляповатая афишка в витрине, кажется, фирменного магазина “Дизель”, гласящая, что “цены остались прежними, наш курс - 6,15 рубля за доллар” никого уже даже не забавляла - москвичи скупали соль, спички, крупы и доллары. Пираты с “Горбушки” сатанели от непонятки, за сколько впаривать лохам свою пиратскую продукцию, чтобы не остаться внакладе. Кто просил за компашку 15 рублей, кто - 30... Торговцы на вещевом рынке сворачивали бизнес, еле успел кепку ухватить. Еще и поторговался:

- Скиньте рублик, чтобы вещь носилась. Под рубликом я подразумеваю пятерку.

- Хорошо, молодой человек. Вы, наверное, бедный.

- Да, и не стыжусь этого. Не в деньгах счастье! - я напялил кепку и залихватски присвистнул.

В любой точке скопления людской массы обсуждали только одно - курс доллара. На время были забыты даже излюбленные московские сплетни - кто с кем спит (заключает альянс) да кто кого грызет под ковром. Сплетни эти, я заметил, имеют откровенно семейный характер. То есть: для москвичей все эти “окукленные” персонажи еще со времен, наверное, Юрия Долгорукого - родственники-свойственники, блудные сынки, те самые уроды, которые “в семье не без”. Вот и выходит, что все, творящееся “наверху” - их московские, сугубо внутренние разборки. Понятно, что сами москвичи в исходе этих разборок заинтересованы просто кровно. Менее понятно, зачем они всей стране свои семейные дела посредством прессы навязывают в качестве единственной темы для обсуждения... Ну, и страна хороша...

Меня больше волновало, где бы пообедать. И отправился я в “Татарстан”.

После тарелки плова за 15 рублей жизнь снова начала отсвечивать розовым. Играла какая-то музыка. Что-то восточное. Голос томительный, сладкий. Я подозвал официанта и спросил: “Слушай, кассету вот эту не продашь?” Он заволновался: “Зачем тебе, брат? Это - таджикская музыка!” “Я понимаю. Мне нравится”. Мы договорились - на следующий день я им принес кассету, и они переписали на нее свое национальное достояние. После этого я в “Татарстане” стал своим человеком. Приходил уже после закрытия, и меня встречали вопросом: “Голубцы хочишь кушать, э?”

И вот - последний вечер в Москве, я захожу в лифт, самый медленный лифт в моей жизни. То есть, он в этой гостинице ездит-то быстро, закрывается минуты три. Только обрадуешься, что один едешь, как к тебе набьются и девки размалеванные, и друг степей какой-нибудь. Но на этот раз я очутился тет-а-тет с мужиком лет пятидесяти, что характерно - русским! Надо же, белый брат! В этаком месте!

Недолго длилось ликованье. Настал пятый этаж. Я вышел. Он вышел вслед за мной и произнес негромко:

- В бар на седьмом этаже подняться не хотите? Покушать.

Я развел руками:

- Только что из ресторана.

- Жаль.

Дверь лифта за белым братом закрылась. Брат оказался не таким уж белым. Бело-голубым, прямо скажем. “Динамо”, да и только.

А еще я вспомнил бабушку Мандельштама, которая знала только одно русское слово: “Покушали?” И вспомнил еще много других русских слов. Про бабушек.

.................................................................

Это даже хорошо, что горничная “Севастополя” обхамила меня на прощание (я пепельницу не вытряхнул и постель не заправил). Это было в жилу.

Еще припомнилось (в очереди за билетом на Ленинградском вокзале), как я звонил одному известному кинорежиссеру, начинавшему на Свердловской киностудии. Дал ему как-то свои сценарии почитать, хотел теперь поинтересоваться мнением о прочитанном.

Его позвали к телефону. В трубке я слышал звон вилок или ложек, чей-то смех, женские голоса. По Арбату мимо меня ходили люди с лицами завтрашних самоубийц. Наконец он взял трубку. Сказал, что читал с интересом. Но:

- Слушай, почему у тебя все так мрачно? Откуда такая безысходность?

Я не нашелся, что ответить.

В БРЮХЕ У ЧЕРНОГО ПИТЕРА

ЛЮДОЕД

Он был маленький, круглоголовый, с аккуратной бородой и собачьими глазами христианского мученика. Он был одет в черное с золотой вышивкой. Стоял возле вагона поезда Москва – Санкт-Петербург, курил и трепался с проводником.

Затем он вошел в вагон, в мое купе, и протянул мне руку: "Эдуард". Оказалось, что у нас с ним разные профессии, но одна конфессия – христианство: Эдуард был армянином.

- Журналист, - поскромничал я.

- Людоед, - поскрытничал он.

Из своих 36 лет половину Эдуард провел в тюрьме. Кражи, грабежи, мошенничества. Говорил об этом легко и проникновенно. Главное, считал он, везде и всегда оставаться человеком. Чего не находил в москвичах, продажных на сто процентов. "Если рядом с нами какие-то ублюдки начнут избивать вот этого старика – неужели ты не вмешаешься?!" – и смотрел своими собачьими грустными глазами, будто верил, что я и впрямь вмешаюсь. "Если девчонку на твоих глазах затащат в машину..." Я возражал, что "девчонки" охотно садятся в машину сами, особенно если машина хорошая, а уж о последствиях думать - им, но что-то такое Эдуард разбередил, мы стояли на перроне и поглядывали вокруг орлами – двое благородных донов, во всем черном, готовых всегда и при любых обстоятельствах "оставаться людьми". Мы уже оба ненавидели Москву и московских ментов...

Затем он пошел внутрь, а я остался докуривать. Поспешив же на свое место, увидел странную сцену – Эдуарда, с дорогой сигаретой, зацепил человек в форме, выясняющий, почему в вагоне находится посторонний. Оказывается, у людоеда не было билета на этот поезд. У него вообще не было никакого билета. Он искал жертву.

И я прошел мимо. В свое купе.

ИНДУСЫ НАСТИГАЮТ

До Питера доехали за пять часов с копейками. В купе тесно – шесть кресел с высокой спинкой, самолетный принцип. В пути кормят – герметичным обедом, все в целлофане. Соседям-индусам (студентам, что ли) захотелось соку прикупить. За доллары. Проводница взять зеленую двадцатку отказалась, тогда они насели на меня.

- Сколько вы хотите?

- Не знаем, брат.

- Официальный курс доллара, - сухо сказал я, - 7 рублей 80 копеек.

- Давай хоть по восемь...

И я купил злосчастную двадцатку, быстренько прикинув, сколько наварю на перепродаже. Вспомнилось, видимо, безоблачное пребывание в отеле "Уинслоу"... тьфу, в гостинице "Севастополь", в окружении тех же индусов и сопредельных племен.

Но, чем дальше я рассматривал заокеанский платежный документ, тем меньше он мне нравился. Бумага мягкая, без ниток, не шуршит, и даже вроде размером меньше, чем нужно. Зайти в банк, проверить подлинность – еще посадят... В таких-то печальных размышлениях брел я по Невскому, в новенькой скрипящей куртке из чертовой кожи, и спотыкался взглядом о каждую вывеску с надписью “Карренс эксченч”. Возле очередного черного ящика был остановлен английской речью - два амбала непонятного гражданства интересовались, не хочу ли я продать им доллары, и “хау мач?” “Твенти!” - ответил я, приняв их за иностранцев. “Бля, - сказал один из “иностранцев”, - вечно у этих фирмачей одна мелочь. Ну, возьми у него по восемь…” Второй, сладко улыбаясь, протянул мне 150 рублей с возгласом “О кей?”

“Ноу, ноу”, - возмущенно забормотал я, выудил из кармана червонец и жестами показал, что хочу еще один такой же. “Ты смотри, все понимает! - изумился утюг номер один. - Жадный!” Второй добавил червонец, и моя сомнительная двадцатка перешла к нему.

Я помедлил. Надо было что-то сказать.

- Сэньк ю, - сказал я.

И скрылся за ближайшим углом.

РОДИНА ИЛИ МЕТРО

Наверное, это глупо - настойчиво, навязчиво противопоставлять Питер Москве и вслед тысячам предшественников-снобов делать вывод, что Питер лучше. Наверное, глупо. Но что поделать, если так оно и есть.

Взять хотя бы парочки в метро. Такое ощущение, что для юных (и не очень) москвичей эскалатор служит чем-то вроде вибратора: они сцепляются губами, едва ступят на эту скользкую дорожку, и столь же автоматически прекращают делать друг дружке искусственное дыхание, готовясь вступить на твердую почву. Не вижу страсти. Вот если б они падали в объятия еще где-нибудь на входе, у ларьков с китайскими очками, если б их деформировало турникетами и уносило вдаль по рельсам, а они так и не разжимали бы сплетенных рук и слившихся губ… А так: стоят буквально колонной по двое, лижутся, доезжают - и уже совершенно по-деловому и чуть ли не порознь спешат к электричкам.

В питерском метро впереди меня на вздымавшемся эскалаторе тоже стояли двое. Парень - ступенькой ниже. Лицо девушки было запрокинуто и казалось очень взрослым. Они не целовались. Он дышал ей в шею, а она медленно перебирала волосы у него на затылке очень тонкими, бледными пальцами. Я смотрел, как завороженный.

БАБА ЛЕНА

С жильем помог какой-то бомж, едва я вышел из вокзала - он спросил закурить, я спросил, где здесь люди, сдающие комнаты на ночь. Хозяйка мне попалась вполне безумная, но радушная. Просила называть ее - “баба Лена”. Показывала стихи своего сына. Хорошие стихи. Играла на фортепиано - “а я ведь, знаешь, когда-то была преподавательницей музыки…” Ругалась русским матом через слово (хотя еще на вокзале между делом заметила: “Я по национальности еврейка”, в ожидании какой-то реакции. Реакции не последовало. Русских я в последнее время навидался). Накормила яичницей и сосисками за дополнительный червонец, приговаривая: “Поди, не сдохнешь”. Обнаружив же у меня симптомы простуды, безжалостно распотрошила собственную аптечку и выручила волшебной заморской таблеткой. Даже горчичники пыталась поставить, однако я засмущался.

Все это, конечно, было очень мило, по-домашнему, но мне-таки показалось скушно платить 120 рублей за ночь, и я позвонил питерским национал-большевикам. Отозвался некто хриплый, я передал привет от Лимонова и заявил о желании перекантоваться где-то пару дней. Невероятно растягивая гласные, голос удалился в телефонное зазеркалье, спрашивая кого-то невидимого, куда бы “человека вписать”. Затем мне назвали станцию метро, на которой будут ждать через час. “Вы меня легко узнаете, - сказал местный вождь нацболов, - я лысый”.

БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ

Меня ждали, прихлебывая пиво. Один - в черной коже, с узким бритым черепом умника или урки. Второй - его блондинистая копия, только не в коже, а в хаки. Старшего звали Андреем, младшего - Сергеем, еще у него была кличка - Сид, и вряд ли в честь Сида-воителя. Хриплый, многажды сорванный голос принадлежал Андрею.

- Как там Москва? - спросил он.

- На измене сидит, - ответил я, вспомнив безумные лица московских прохожих и теток, опоясанных связками туалетной бумаги. В Питере ничего похожего не происходило, было тихо, просторно, прохладно - как всегда.

- Ох, не люблю я ваш город...

- А я на самом деле не из Москвы, из Екатеринбурга, - оправдался.

- Тогда все в порядке.

И меня повели есть макароны. Я ел их, слипшиеся, прямо из кастрюли, смотрел и слушал. Квартира трехкомнатная, в одной комнате живет мама, другая - за Сидом, вполне обычная на вид, и третья соответствует, как может, статусу штаб-квартиры нацболов - стены увешаны цепями, расписаны черно-красными граффити, оклеены плакатами “Секс Пистолз” и партийными листовками. На окне - большой мятый флаг НБП. Мы поочередно попозировали перед объективом в столь живописном интерьере, а потом братья принялись меня грузить. Грузилово было достаточно веселое, если и присутствовала в нем политика - я не заметил. Вот вам парочка историй на пробу.

МАМЛЕЕВ И БОЛЬШЕВИКИ

Стоим мы как-то на Невском, продаем “Лимонку”. День такой ясный, солнечный. Люди ходят, улыбаются. Вдруг видим - мимо этак проплывает Юрий Мамлеев (для тех, кто не знает - известный русский писатель-сюрреалист, постоянно проживает во Франции, автор романов “Шатуны”, “Крылья ужаса”, рассказа “Утопи мою голову” и др. - А.А.) под руку с дамой. Увидел. Заинтересовался, купил. Мы ему другой номер подсовываем, за автографом, вон он на стенке висит. Мамлеев расписывается, а спутница его кричит: “Юрий, вы с ума сошли, это же фашисты!” А он ей отвечает в том духе, что да, он понимает, но это же и классно... И ушел. И вот - был, я говорил уже? - ясный такой день, нормальные прохожие. А тут как будто сквознячком гнилым потянуло, и пошли по Невскому какие-то карлики, бомжи, уроды различные... Как будто из другого измерения пришли...

НАСТОЯЩАЯ ИСТОРИЯ СИДА ВИШЕСА

По выходным братья частенько ездят за город и совершают там археологические раскопки. В окрестностях Санкт-Петербурга можно найти довольно много боеприпасов, места надо знать. И вот однажды младший брат Сергей, он же Сид, вернулся с большой добычей и по этому поводу немножко выпил. Вследствие чего ближе к вечеру вышел на мини-рынок у метро и разложил свои припасы на газетке, в ряду других таких же торговцев - бабушек с картошкой-капусткой, кавказцев с цветочками. Народ поначалу подходил полюбопытствовать, затем стал довольно быстро редеть. Ну, вы понимаете - сидит не очень трезвый молодой человек, в форме хаки, а перед ним разложены патроны, мины, неразорвавшиеся снаряды, и все это, как пишут в газете “Из рук в руки”, - “в отл. сост.” Вот-вот рванет.

Спустя какое-то время появилась и милиция. Остановилась метрах в тридцати от Сида и принялась кричать, чтобы он сдавался. Тогда Сид, с горечью убедившись, что торговля не идет, собрал свои манатки-пожитки и поплелся домой. Его провожали только взглядами.

Дома на свою беду была мама. Сид, немного повозившись на кухне, поманил ее туда пальчиком. Мама вошла и увидела, как на электроплите раскаляются горелки – из черных становятся багровыми, малиновыми и алыми. А на горелках россыпью лежат разного размера и конфигурации металлические предметы в зеленых и ржавых пятнах, пока еще даже не побагровевшие.

- Вот это, мама, - начал обстоятельно объяснять Сид, - патроны. А вот это, мама, противопехотная мина. А вот это, мама, - кричал он уже вслед спешно удаляющейся родительнице, - граната РГД...

Маму сменил участковый, хорошо и давно знавший обоих братьев, а помимо того, мужик неплохой. Он отговорил Сида устраивать фейерверк на кухне, причем отговаривал, находясь в непосредственной близости от раскаленного наследия войны. Поговорил с пацаном (ах да, я забыл сказать, что братья – погодки, старшему 23),и даже никаких репрессий не назначил.

Выслушав эту историю, я сделал глубокомысленный вывод, что сыновья не очень-то ладят с матерью. Так оно и оказалось.

Вечером тихий Сид (он очень тихий, сравнительно со старшим братом. Даже не верится... и т.д.) сбегал за травкой, мы покурили у лифта, и нас пробило на жрачку. Пошли мы с вождем к ларькам и очень попутно веселились, сами не зная чему. Ну, например: из сравнительно съедобного в ларьке нашлись лишь консервы с голубцами и огурцами. Голубцы и огурцы. Рифма. Жутко смешно.

А на обратном пути Андрей вдруг встал как вкопанный и хрипло сказал проходящей мимо паре:

- Ой, здравствуйте. Это ничего, что мы вас заметили?

- Ничего, - сказала женщина и повлекла своего спутника дальше, в ночь.

Затем мы курили на балконе, но уже сигареты, и тезка кричал:

- Я не понимаю, что это за город такой – Москва? У нас выйдешь на балкон и видишь – вот Невский проспект, вот Исаакиевсий собор. А там? Красная площадь кривая какая-то, у нас любой пустырь ровнее. Кремлевская стена – да у нас на таких заборах "..." пишут! По-куркульски строились, по принципу "моя хата с краю"...

Сиду же поведал возмущенно:

- Ты знаешь, с кем я сейчас нашу маму встретил? С черным каким-то! Прикинь, она его домой приведет: "здравствуйте, дети, это Рашид!" Или – Магад...

И коротко хохотнул сорванным голосом.

ВЫСОКАЯ ПОЛИТИКА

Конечно, при обсуждении каких-то вопросов организации революционной деятельности в стране я присутствовал непосредственно. Штаб-квартира все-таки. Вместе с вождями упивался успехом украсивших торговые дома Петербурга граффити: "Кока-кола – выпил и подох!" От души смеялся над рассказом о небольшом импровизированном диспуте между представителями "трех сил" российского радикализма. Там история была такая: выстроились друг против друга рядами питерские РНЕ-шники и демократы – из тех еще демократов, новодворского типа. Случайно там же оказался и вождь питерского НБП. На него-то и налетели телевизионщики с просьбой дать комментарий.

- Что тут говорить, - рассудительно начал Андрей, - достаточно просто взглянуть. Вот бойцы РНЕ. Они, конечно, туповаты (рычание справа), но аккуратно одеты, в хорошей форме, следят за собой элементарно. Многих мы бы охотно приняли в наши ряды, нам не помешает грубая сила... А посмотрите на демократов (улюлюканье слева). Кто с отвисшим животом, кто с мокрыми губами, почти у всех глаза навыкате и признаки различных психических расстройств – налицо. Одежда в пятнах, изо рта пахнет... Нет, с ними ни нам, ни девушкам не по пути.

Этот его комментарий потом несколько раз крутили по каналам питерского ТВ. Однако "лично известным" Андрею все же стать не удалось – его и по сию пору регулярно задерживает милиция. В последний раз разъяренный майор потрясал изъятым у задержанного удостоверением помощника депутата (а он действительно помощник депутата городской Думы) и кричал: "Какой помощник! Этот гопник, с его-то рожей, не может быть ничьим помощником!"

Кто бы сказал майору, что никогда не следует судить по внешности – всегда можно ошибиться, и притом весьма крупно. Булгаков бы мог такое сказать, но его уже не было с нами.

Сама партия, в точности по Булгакову и по моим собственным ощущениям – "общество небольшое, смешанное и бесхитростное". Девушек в партии много, а эффективный способ работы с ними – один. Он настолько эффективен, что я не рискну раскрывать это "ноу-хау" на страницах печатного издания – еще враги воспользуются.

Есть и ренегаты, и затесавшиеся. Какое-то время назад, например, прибился к партии некто Д. Всем рассказывал, что только что из Чечни, а до кучи – казак, и папа у него Союзом офицеров руководит. Под это дело занял денег из партийной кассы, пришел домой к братьям в куртке, залитой кровью, занял еще другую куртку – и пропал. И вот теперь их одолел звонками хозяин той, запятнанной куртки – просит вернуть.

Андрей набирает номер и вполне официально просит подозвать такого-то. Затем уже совершенно страшным голосом вопрошает:

- Дима, ты когда партии деньги вернешь? Да мне... , какие у тебя заморочки, и я ... и тебя, и твоего папу! Если завтра ты не расплатишься, то тебе будет ...!

Пауза. Андрей внимательно слушает, что ему говорят, показывая жестами Сиду, чтобы тот ему плеснул еще водочки. Затем ему надоедает молчать:

- Э... э... СЛЫ-ЫШЬ! И что там еще за проблемы с твоей поганой курткой? Да? А почему мне звонят какие-то ДУРНИ и предъявляют... А мне... Да, разберись, будь так лубезен.

Трубка гундосит еще минуты три. Андрей досадливо отводит ее от уха. Выпивает. Закусывает. Подносит ко рту трубку:

- Завтра. В двенадцать.

И вешает.

- Ну что? - спрашивает Сид.

Иного ответа я и не ожидал:

- Я сделал ему предложение, от которого невозможно отказаться.

ВЫСОКАЯ ПОЛИТИКА-2: ПОГАНКИ

Ночевал я у девушки опять-таки Лены, но 17-летней, подруги вождя. На пуховых перинах и мягкой подушке. Даже не ночевал - почивал. Лена, вестимо, почивала в соседней комнате - с бабушкой. Так что восстал я ото сна полным сил и решимости столь же занимательно провести день сегодняшний, благо на ужин мне предлагалась встреча со всеми правыми экстремистами Санкт-Петербурга, а на закусь - знаменитые питерские поганки, сильнейший природный галлюциноген, произрастающий вот таким грибовидным путем лишь в нескольких точках земного шара. Лена уже сделала все соответствующие звонки, заказала “порцию” (опытным путем уже выявлена необходимая и достаточная доза - 20 поганок, ни больше ни меньше. То есть - можно больше и не вернуться из путешествия, заплутать в параллельных). Лимонова питерские соратники оными поганками тоже угощали, еще и под самогон, но Лимонов же - скептик, он идет по Лиговке и бурчит: “Ну и что, накормили какой-то дрянью, когда она действовать-то начнет?” И все так же, на ходу, неожиданно начинает обсуждать вопросы партстроительства с отсутствующим в настоящем времени Александром Дугиным, причем из отдельных реплик спутники понимают, что вовсе не по Лиговке шествует сейчас Эдуард Вениаминович, а по Красной площади, и весьма даже горделиво... Спустя полчаса, не меняя тона, тем же высоким раздраженным голосом, Лимонов опять спрашивает: “Ну что, зря денежки потратили? Не действуют ваши поганки!”

На встречу радикалов я припоздал, лишний час прогулялся по Невскому. Выйдя же из назначенной станции метро и пошарив взглядом окрест, вскоре уперся в знакомый балахон с надписью “Гражданская оборона” - вон Леночка за пивным столиком, и остальные с ней.

За столиком был Вавилон. Помимо Леночки и братьев-разбойников, присутствовали и другие персонажи считалочки “На золотом крыльце сидели”: высокий статный хаки-мен, с засунутой под погон пилоткой, с нашивками РНЕ и глазами и челюстью истинного арийца; джинсовый бородатый интеллигент откровенно семитского вида, по имени Аркадий; анпиловец в костюмчике секретаря райкома, со стеклянными глазами; и неопознанный “новый русский”. Аркадий в основном общался с арийцем: картинка в духе “Голого пистолета”. Усатый анпиловец налегал на халявное пиво, которого было немеряно - пиво ставил “новый русский”. Братья втихую совещались по поводу арийца, которому не доверяли, но который должен был привести с собой еще семерых; а мы с Леной беседовали за жизнь.

Ариец в РНЕ был, оказывается, начальником службы безопасности. В НБП же решил перейти после того, как его жене, там же работающей секретаршей, предложили рассказывать, “о чем муж говорит дома”. Насколько я понял, потенциального перебежчика возмутило не столько то обстоятельство, что жене предложили доносить на мужа, сколько явное нарушение субординации: “У нас что, ДВЕ службы безопасности?!” Интеллигентный еврей сочувственно кивал: “Беспгедел! Какой беспгедел!” Затем экс-шеф СБ изъявил желание отлить, и Аркадий подсказал ему “чудное парадное неподалеку”. Анпиловец же становился чем пьянее, тем задиристее, и все более внятно бурчал что-то про “жидов, которые погубят Россию”, и к каждому произнесенному Аркадием словечку ехидно присовокуплял эпитет “жидовский”. Была бы драка, да Аркадий был миролюбив, и братья коммуниста урезонили, и вернувшийся РНЕ-шник вмешался: “Для меня русский тот, кто служит России!” Лишний раз убедишься, насколько туманно представляем мы политические расклады, сиречь - тенденции... Анпиловец, к примеру, был настолько жидобоязненным, что даже пописать ходил не в облюбованное союзниками парадное, а непосредственно за киоск.

К сожалению, поганок я так и не отведал. Отошел от столика позвонить в Екатеринбург, благо это можно сделать из любого автомата, и вдруг оказалось, что дела требуют моего неотложного присутствия дома. Той же ночью я вылетел из аэропорта “Пулково”, сопровождаемый репликой работницы аэропорта: “Будь моя воля, я бы курильщикам хабарики прямо в зубы засовывала”. И в высказывании этом не было ни грана знаменитого питерского шарма. Что же, отпуск действительно закончился...

А курить я, кстати, бросил. Немного погодя. Но это уже совсем другая история.

Екатеринбург - Запорожье - Кирилловка - Москва - Санкт-Петербург - и снова здесь...

Speaking In Tongues Лавка Языков