Speaking In Tongues
Лавка Языков
лариса березовчук
цветенье реликтов
цикл больших элегий
Моим родителям
-- Вере Афанасьевне и
Николаю Даниловичу Березовчук
-- с любовью и благодарностью
I
элегия шельфа
- Кассио, не поднимай платок
- приметный, что лежит у ног!
9 Рукою с тысячами пальцев
16 Бог вцепился в землю. Горячо: кремний ещё дымился,
17 а мантия живым мячом -- телёнком-сосунком -- пыталась
7 толкать идеи купол.
3 Планета
20 расплавленным нутром дрожала, как сердце на ладони у хирурга.
15 Но инкарнировать -- забота демиурга. Спрутом
8 прилипчивым он тянет вверх
9 базальт, гранит. Взметнулись к небу
5 протуберанцы
20 коры. Дом облизала огнём липучка магмы. Резвится
с
девой, устав
6 от распри гордый гвельф.
13 Растром Творец потеет: вод отдохновенье
17 в чашу льётся дна. Полузатоплено строенье. Фундамент --
шельф.
- Кассио, хоть кружева -- надежды
- пуанты -- белизной вибрируют,
- платок лежит в подножной грязи.
- Она потянет за собою рок.
Величины неисчислимость
не станет судиться с языком: пройдоха успел забыть
-- а может по невежеству -- необозримость орнамента
прибрежной линии. Так
пинии --
фантазии причудливые губы -- ставят печати поцелуев
на блёклую лазурь. Рыцарь-страж -- не нужен: плещется
у ног граница, каждый гран
лица запечатлевая. Твердь
и Океан в ней
-- перстне обручальном невозможной формы -- заключили брак.
Был
жаворонок
на свадьбе, ликуя,
взял трель «фа» -- немыслима по высоте октава.
Пели травы под водой пеан симметрии во славу шельфа.
- Кассио, не искушай судьбу.
- Она устала быть немилосердной.
- Верный заветам мастерства
- ткач шёлковые нити до паутины
- истончил невидимой. А где-то
- есть и тот, что сеть плетёт
- искусного навета. Незаметен:
- без вкуса, запаха и цвета.
Дом долго пустовал. Боялись
разверстых ртов его, плюющих каменной горячею
слюною, и ноги гор ещё бесстыже забыли гетры
нятянуть зелёные.
В воде, где
на мелководье резвится солнца луч -- там не бывает чада туч, там
тьма свернулась в жгут, ушла безродной злобной золушкой
в глубины ада -- там лодки
с хвостами, плавниками пасут
барашки волн. Из
«завтра» души переселятся в рыб: кому достанется акула, кому
-- селёдка, а кому
-- морской конёк, похожий необычной статью
на эльфа. Зажгутся на полянах шельфа звёзды голотурий.
- Кассио, не захлебнись в слезах
- от огорченья. Ведь будет то,
- что ты предположить не можешь
- в самых страшных ожиданьях. Испить
- захочешь смертную истому: она
- покажется в сравненьи с жизнью
- вином Причастия. Судьбе ты
- -- не соперник: поёт, давно рукой
- махнув на плясунов по нитке.
- Ленивый не откроет свитка, с слов
- с собою не разумный не возьмёт.
Драматург не знал театра для
пьесы без начала и конца. Он не искал признанья,
опасаясь экспериментов с жаноом: комедия -- одно,
трагедия -- иное.
Не ведал
никто, где сцена, где партер. Быть может, бартер? Нет. Зрители
играли
роли, а материка подмостки пустовали, скорбь
наготы таили, В зале
шельфа фальцетом пел факир -- Царь,
провозгласивший
начало танцев хромосом. Млел, цвёл в испарениях сонливый Океан
Ведь «хрома» -- сон. Сон, из
которого с булавками голов фантомы
многотонных тел нырнули в воду, нежась, выползли на сушу.
- Кассио, не забывай о том,
- что будет, помечтай о прошлом.
- Платок -- мгновение -- и
- лишь оно -- сегодня -- судит.
- Не дано на утешение небес
- надеяться тому, кто может
- выбрать. Смотри, вон рать
- из лужи грязных капель
- вензель запятнать пришла,
- и солнца кривят отраженья,
- множат в зеркале поступка.
- Колебанья -- ад. Кассио, неужто
- выдуманный сад души дороже?
Застыла мудрая сивилла
шельфа на пороге. Шаг -- только в «завтра», а ковёр -- прибой,
что пенится однообразно мантрой шампанского. Корабль
со стапелей сошёл,
вначале
неуклюже -- под смех дельфинов, а затем, набрав дыханья в паруса
-- поплыл, поплыл, поплыл!.. Хоть шельф таил опасность мелей,
лоцман верно выбрал курс: риф
улыбается лагунами,
затопленные
города -- проспекты для степенных прогулок осьминогов, кокеткою
мелькнёт минога, как
пихты кудрявятся актинии. Не хватит
дара Плиния, чтоб описать детей твоих -- реликты, о, шельф!
- Кассио, не поднимай платок!
- Но любит. Поднял. Значит -- Бог.
II
элегия радиолярий
5 Из тьмы темницы
4 вереницей,
16 вытирая ноги об асфальтную плоть Океана,
10 выходили безлицые дамы.
22 Мир умер «завтра», но сегодня -- их встреча: на вече
вынесут «вето» наветам
2 «вчера».
15 Трав там никто найти не сумеет, хоть ветер веет,
22 и солнца смешинки по-прежнему смешивают в корзинках
щёк веснушек оспинки.
14 А ночи -- нет: щёлкает триптих «вечер-день-утро».
11 Луна погасла, звёзды учат латынь.
20 Напрасна просьба о хранении гирлянд фонарей -- безродных
парий
22 в царстве continuous. Начинается церемонный вынос
святынь -- радиолярий.
Архитекторы
краску стыда
прячут. Директор музея запутался в каталоге.
Начальник отдела кадров застрял
в дороге, счёт потеряв формам начала и красоты. О, как
совершенна ты
-- мера
тленного и бесконечного мира на бархате
фона -- дней гари -- радиолярия! Эти грёзы лучей сводят с ума
простака-
ювелира. О стаканах, в которых кипела
зловонная масса белка, -- забыли.
Горсткой белёсой пыли, неприметной издалека, вас рассеет меж
маревом прибрежного ковыля. Тело -- белка, белокурой
вознесётся тучкой,
голубую твердь
увлажняя.
Та раскалилась в горниле веков, злится на силура
с кембрием тороватость, горит от
ярости. Что-то парит сегодня … Лето жизни играет плектром
дождей. Трикстер
ленив,
хоть радуги спектр -- его развязавшийся пояс: здесь
совокупилась гроза с кремнием. Ремни бют молний --
бесстыдство земли наказано.
Комочки плоти благословлены оргазмами
молодой природы. Счастливый поёт
арию -- захлёбываясь, на пределе дыхания, забывая,
что точку ставит финал. От микроскопа не оторваться: звёзды
радиолярий.
Эти короны
император,
благоговея, сокроет. Эти цветы будут ткачи
глазами без устали целовать,
сублимируясь движением челноков в трепете паутины тончайшего
шёлка.
Только иголка глагола, что шьёт лоскутный коврик
из смыслов, наставит палец копьем зависти Дария в сердце
угасших вселенных.
Невидимое оказалось нетленным. Время,
поражение поняв, отступило.
О. невесты бессмертные духа -- радиолярии! Можно читать
вас -- как книгу -- мыслимые пространства симметрии. Свергнуто
иго плоти -- формы
бриллиант надет.
Изящное
дитя любило капризы, хоть Шелер прав: кремниевым
-- не занимать силы. Взгляд ищет сон
-- разнообразье оправ. А может они -- дряблые слизни в серных
фонтанах -- и
были
первоцветами жизни? Мистики в экстазе потрут
ладошки: явленное -- безобразней бродячей кошки, которую мы
брезгливо
пинаем, боясь подцепить лишай. Лишь смерть может
мастерски заварить душистый чай, край
открывая, где имя Матери произносят неверно -- «Мария».
Но она всё равно в полдень пойдёт полем крика гайлардии
жёлтым. Так на солнце
ярятся цветом
-- блёклая тень
-- радиолярии…
III
элегия раковин
16 Те, кого мы не знаем, удостоены замедлить жизнь
4 до скорости
15 движения в камне молекул. Они и заметят:
9 в чернилах придонного ила
5 на все вопросы
22 способны ответить застывшие свитки даров молчания.
Известняка
18 кибитки -- не весёлый шатер цыган. Обживаясь в домике
3 -- спирали
20 -- вечной метафоре «завтра», которое здесь никогда не
наступит,
7 -- юный рачок-неофит
5 шевелит клешнёй
22 в такт вибрациям невидимых прядей волос: Гольфстримом
украсил плешь Океан.
Там, где нет у предметов и смыслов тени, розовое
тело Сына
не станет читать Коран возможных убийств. Принесёт
течение долгожданную
весть белезненно
сведённым вибриссам. Планктона взвесь -- земляника,
рдеющая краской жизни
на забытых погостах, безымянных, с истлевшими от пота
небесной
тверди крестами. А потом он умрёт, закутавшись переливчатой
шалью. Вода запоёт:
дно и воздух рот
-- разноцветный -- раскроют. Давления колокол пробьёт
по плоти «заупокой».
Запечатлится только невидимый беззаботному
глазу рубец
на раковине -- крик орущего амфитеатра,
цокот подков, позолота на
колесницах, что
истлели у папертей городов -- карты о них, не смущаясь,
забыли. Жизнь
-- шероховатость раковины снаружи -- бесстыдно -- без пыли
-- смеётся.
Странной страной уходят цепочкой от раковин -- прочь --
обитатели
-- хранители радуги
-- перламутра. Но
дар -- пламенеющее совершенство формы -- конец времени --
щедро оставлен.
Где вы, где, зависшие в небесах дамами памяти,
раковины?
Трубы Господа -- губы Его касались горящей
точки, в которой зачинался
известняка гимн,
а устье -- реликтовый ветродуй вечности, искорёженный
режиссёром
на съёмках немого кино. Увидеть вас -- безразличных, гордых,
надменных
-- увы! -- не дано: погаснет глаз или рука потянется открыть газ.
Только в объятиях сна
она, медленно
двигаясь, явится -- в торжестве беззвучия -- певучая спираль
раковины.
Вины за собою эти скрижали из перламутра
не знают. Смысл
разлит по мерцающим внутренним пустошам. Может,
там остались поляны -- вереск
ещё не отцвёл
-- не поздняя осень же! Жён в гареме у Соломона -- не счесть,
хоть был старцем.
Ларцы прошлого обычно хранят недобрую весть. Когда жизнь
уходит
из камня, остаются манящим фантомом -- фатумом -- фотоном
-- вы
знаки того, что было,
-- раковины -- вы
короны страданья превращаете в ироничный свинг. Известняк --
ринг времени.
IV
элегия «они»
Спит земля
беспробудно и тяжело.
Из корыт её снов
-- память рвало луной
-- гало, бородатое страхами --
выходит, встряхивая
тяжестью пустой сумы над улицами
нерях-городов
неизвестное племя.
Зовут вымуштроваться.
Темя -- голо: выглядит
вывороченным. Зверь дикий
-- время --
выпущег, ищет жертву.
У священника
сдают нервы: теряет паству.
Он -- первый.
Гул «вчера»
искушенных и чудаков
разогнал по углам.
Листья -- листы -- шуршат.
Открыть -- наугад -- орнаментики
словарь, чтобы радоваться
окнам: за стеклом построит мыслимые
миры -- как сады --
онемевшее слово.
«Они» -- выщербленная
темень глаза.
Выбросы
-- выкрещенные дна дети.
Правда
-- выдохлась, смысл --изнанка.
В омертвлении
-- приказ времени, Горб -- осанка,
дар рабства.
Вложен мир
в информации этикет.
Дифференции миг
может кинжалом стать.
Бледны -- видеовоском облитые
-- заветы босховские
ожили, мигают оком. Съеденная
чужая беда
-- на страницах отрыжка.
Всегда вызолотятся:
кони гонят.
Вылетит
вызубренная букв клюква
-- мифы
выедут ткать интрижку.
Их станичников
вдали видно -- удят валюту.
Рать близко.
Бог убит
навсегда, и наперечёт
книгочеи. Лицо
в краске стыда -- глаза
прикрыли безвинные. Помнится,
«они», как водится, не
родятся: мертвеют души, проданные
князьям нищеты.
Корабли лишь на Север
плывут -- выморочные.
Выносит
-- высеребрится плоть ночи
-- их час
-- выжловкой. Дичи хватит:
понимание
ещё живо. «Они» в халатах
пьют пиво.
Рот открыт
для проклятия или «дай!».
Там всегда предпочтут
горечи кофе чай
-- напиток посконного запаха.
Сурьмой подрагивает
бровь над поволокой чёрной пуговицы:
из мрака Восток
проступает, Ребёнок
«вчера» выздоровеет.
«Завтра» было
вымыслом,
выпотрошенным днём гноя
-- смерти
разума. Вой хаоса
-- манихейского --
звучит русо. И кормят корни
сон труса.
V
элегия последней латимерии
4 От дряхлости
15 у Хроноса слезятся глаза. Не различить капель
5 в бездонной чаше.
24 Солнце скалится в зеркало медного купороса. По окраинам
Океана
7 краше бессмертной пери
16 плывёт, огибая прозрачный таран гуляк-торосов,
7 невозможность коана.
20 Латимерия окаменела на перекрёстке подводных дорог
5 плачем времени
15 о зябнущей мягкости тела. Глупая модница
20 плавник на крыло меняет. Поздно. Тюремщик щёлкнул
замком, строг, и тем,
21 кто посажен в острог, осталось окуклиться. Судьба -- спицы,
которые
12 вяжут блик несостоявшейся бабочки
8 по безразличию неба.
16 Золото лилий на лазоревой ткани не расцветёт.
Цвет асфальта
-- мимикрия для сумерек и пощёчина камня
игривости волн.
Стрекозам и муравьям не поделить рая вовек, хоть зайцу не
догнать улитку.
Эйфория голубой
невесомости манит магнитом, обсидиановый
глаз наливает тоскою:
-- Всплываю! Всплываю! -- графемы движений -- речи
изгоя в подводном
городе. Флегма
задать вопрос не успеет -- остановились часы
в мэрии эволюции. Кто взвесить сумеет взбесившийся табун
мгновений, что гудит уже далеко-далеко за спиною? Не знает
иной вины за собой латимерия:
против течения плывут
медленно. Дал Бог голос -- ты поёшь, не касаясь струны.
В скорлупках слёз
того, кто был -- по заслугам -- низвергнут сыном во тьму,
жили осколки
каменного бесцветия. Почти не плавать, но ещё не выползти
за другими
на сушу вперегонки,
играть с тем, что будет; не распростереть крыл, оком пронзив
вертикаль; не встать с гордостью
на ноги. О, латимерии, доисторическая родня грёзы
Америго о
континенте, которого нет на картах, но земли
сумевшем открыть иные. А ваши гимны немотою застряли
во ртах. Пейзажи -- их равнодушно осмотрят другие --
бесплотной тенью
-- вместо век -- одели вуаль неведенья
на зрачки. Кто потерялся
-- тот слеп. В безлюдье -- бессмысленно слово, и цвет -- олово.
Унесёт сон,
расправляющий морщины улыбкой о «завтра», в глубь
памяти. Дети
не вырастут никогда в суетливой замети пантомимы. Мимо
пройдёт Марсо
-- недостойны распятья
лапы: ещё не руки, познавшие жгучую муку
-- власть прикосновений. Плывёт
субмариной -- неповоротливой, старой конструкции -- в мегафоне
англоязычный
звучит жаргон: «Late» и «Mary» -- на финальный свадебный
танец в сетях -- латимерия. Кто обречён -- не станет печалиться,
примет судьбы недозревшее яблоко бесценным подарком в ладони.
Погони не устроят шерифы «вчера».
Клака клоаки шумит на
галёрке. Воздух ест кислотою кожу -- стала тёркой.
Тёрпкий запах
-- безвоздушие снов высокогорья. Полдень трубит
минаретами
протыкающих водную гладь лучей. Некому посоветовать: капрон
ячеек
-- не твердь долгожданного
берега. И оберега на тело никто не надел.
Шаг -- путь сквозь стихий передел
-- участь. Надел -- часть пространства, в котором честь и
смыслы -- неразличимы.
Раны замажут
глиной. Перегружены телефонные линии:
-- Это немыслимо… -- Палеозоя реликт… -- Мистерия… --
Формалин
-- синоним бессмертия или химический саркофаг для времени,
кисть
и перо превратившего в жизнь. За стеклом
обеззрачено смотрит ввысь
последняя латимерия.
VI
элегия «ты» к «вы»
Суррогата местоимений
разум ребёнка не знает:
платит кордебалету лет,
убегающих за кулисы,
нерасторжимостью сути и имени.
Но дворец -- не палаты,
а роброн и латы
одинаково запаршивеют
в извёстке полатей.
Слово
-- словно лицо --
надевает маску вымысла:
комедия -- «вместе»,
трагедия -- «вместо». Имение
-- тесто, замешанное на сказке.
Награждают неосторожных
тыквы оранжевой сферой.
Свёрнутый в шаровидность смех
распадается шелухою
несостоявшихся чести и совести.
Не напишет писатель
о прошедшем вести
поколениям отдалённого
пожарами «завтра».
Кража
-- взятка одним,
а другим -- реликты вымерли.
Судья и воришка
читают внимательно книжку о
каше -- бурде. Где неразличимость
закипела? Медоточивость
«ты» к «Вы» -- ломбард для эпохи
подвигов и любви. Снохи
упоительны обещанья:
по сиротливости старцы Сусанною
соблазнились. Ведь вечер
угасает тихо,
бессловесно, и не захочется
в конце -- размыканье
жизни
-- красен закат --
отказать глухому в радости
услышать: разбилось
на тысячи радужных отзвуков
«Вы» -- онемевшее и больное
от молчанья в остеклененьи.
Дорога риза была, да
золото от теченья лет
истрепалось… Незабываем
инфантилизм металлических призвуков
клавесина. Играло,
обезумев, дитя
неуклюжей, неподдающейся
наукам туше и
скорби
кистью. А «ты»
не захочет ждать согласия:
всевластие, скипетр
-- награда за смелость. Наследие
«Вы», убегающему на пустошь,
-- ароматы сиреневатых
вереска башенок. Шепчут
осени -- постаревшей -- песнь
о весне, когда одинокий
заиндевевшее «Вы» -- боязливо так --
протирает фланелью
уваженья. Знает
ли надгробие, как бессмысленны
слова эпитафий
-- дробь для
«ты»? Зачеркнуть…
Пламенеет мир -- взрывается
сегодня. Рекою
плывёт карнавал истерических
жестов: грозят не виноватой
ни в чём жизни. Изнемогают
пленники тыквы -- хохочут
дыры -- местоимения…
VII
элегия папоротников
5 Веера жизни,
14 сужающиеся в острие точки -- немые
23 пустоты зовы. Так совы-ведуньи ухают, разгоняя
ночные страхи
5 перед холодным
9 шлейфом -- теченьем ртути -- луны.
2 Глянец
14 омытой росой кожистой многопалой лапы
18 -- резец фантазии по грёзам симметрии -- мы -- брызги мути
8 -- и тает в «когда-то» датой
9 инкрустированный аналой.
Опахал взмахи
-- вы -- папоротники -- навевали счастливые
сны фараонам о шелестящей прохладой вечности хвое.Остроглазые
оскалы псов гон,
вздрагивая в чуткой дремоте
ухом,
предвидели. А трон под каменным изваяньем
солнца -- растения наоборот -- был пуст. Фонтан -- журчанья куст
-- напоминанье поклонов
ваших прозрачным телом воды.
Дожди на землю
проливались орнаментами сквозь трафареты
цвета молодости -- парижской зелени. По этим заветам опытный
ритор
внушал голосом
-- опьянял забвением: гасло
время.
И воцарялось величие небоскрёбов из
хлорофилла. Гладкостью пятки младенца лист -- шёлк -- весь
песнь -- гимн рифм
-- горизонтам детства земли.
Изредка -- тайной -- они цвели.
Спорил с небрежным
ветром ржавый песок спор. От истомы укромным
гнёздам плюмажей тесно. О страсти перья страуса -- живое эхо
девона
-- шептали. Ушло
на кроны лаской небосвода
масло
света. Папоротников кабаре -- смех карликов --
мужественный и горький: в прошлом герои сходились насмерть
-- шли
друг на друга в «каре». Нынче
-- в гневе бросят гнилую корку.
Дрожала рука
Бога: ножницы вибрировали вокализом
линии, а бабочка распахнула свои сто четыре крыла, стремясь
взлететь
сладкоголосой
сиреной мечты о ресницах
земли.
Сквозь зелёный узор играли в пятнашки эльфы,
причудливыми фонариками прикасались к векам феи,
томлением соблазняя
-- являя власть папоротников.
Любви письмена,
задыхающиеся от бессилия слова,
вянущие от бдительных глаз садовника, стерильной интерьеров
гордыни
-- папоротники
-- вы -- майя обмана, красоты
вина.
Абрикосами падает -- нагота памяти
-- кипящее олово полуденных бликов -- иероглифы
поцелуев. Устремлённость
в небо -- вещее копьё -- крика.
VIII
элегия черники
8 Каплями южных сумерек
8 пролилось небо на землю.
12 Синее -- благодарение, а туман
4 в падении
21 сгустился фатой восковою. Византийской царевне -- кукле
в сувоях
6 -- тела не промочить.
5 Венок из лавра
20 для короля «имярек» оказался мал: на свадьбах поплачут,
потом
20 всё равно заведут пеан. Листики -- свеженатянутый барабан
18 -- отражают отзвуки влаги, хоть не в силах её задержать.
24 Лилипутам не занимать отваги, и ботинок, ныряя в шуршащий
ковёр,
9 то ли в крови, то ли в чернилах.
Пурпур -- граница спелости
между юность красного
и беспомощностью фиолетового
-- астматика,
что не боится лёгкие вдохом последним взорвать. Статикой
дышит хвост
павлина: малахит
не слепит зрачки
тьмы. Но вина из этих ягод не пить. Труса можно соблазнить тоги
ярким пятном на сером будней, хоть ком целебности в горле
застрянет.
Губы нальются венозностью: мечта -- предвестник агонии
-- липкой кашицы раздавленной жизни. Кожица -- отлученье
событий от
времени. Наитий «вчера» на
рынке «завтра» не нужно -- вес
опыта неподъёмен. Песнь
торговца велеречива -- голубеет
в корзине страх
быть увиденным -- стыдливый жемчуг, хранящий аромат одеял
из мхов.
Сочувствие сосен:
роняют шёпот
-- ржавый, сухой, траурный, втыкая аграфы в блестящую плоть
куста
О, глаза неба, которого сейчас нет над нами! Почему ваша
радужная оболочка лишена движенья? Или душа
греховна, как изначально греховно дитя, приходя в мир без
благословленья
Отца? Колодец высох, ведро
в паденьи разбилось, Жалеть
не стоит: бесценна вода,
а сосуд, потерявший себя, выбросит
на помойку
без тени улыбки стоик. В музеях пусто, дверь в реликварий
закрыта
отвесно стоящим
батутом -- шторой
из паутины. Синим салютом отскакивают драже черники
-- крики замерзающей на лету птицы -- не сумела развернуться
киноплёнкой обратно -- в вырей Эдема -- начало. Сегодня
миллиарды лун погасли. Но гало осталось, цветом индиго манит:
в лесу
наука поклонов -- не иго.
Вы, ягоды, затерялись
на память завязанными
узелками -- письмах на скрижалях небес
о вечерах
-- тихих и безмятежных, когда в смежных комнатах зеркала
умолкают,
эхо баюкает
в ладонях связок
с нежностью повилики невозможность звучащего слова. Черники
лёгкая горечь -- снова пренебрегли запретом. Обессмысленные
пируэты напряжением убивают: балериною
пляшет выбор на острие жизни. Взмах руки -- лики прощания.
В безмолвии
не стыдно петь Кассандре ночи
-- чернике…
IX
элегия черных журавлей
- Bocca -- nero, alma -- rossa.
- Геральдический девиз пап, кардиналов
- и князей из рода Бокканегро.
- 4 Не долететь.
- 11 Не вынести краски времени крыльям.
- 6 Быльём заростает
- 10 невидимая в ветрах эфира
- 2 тропа
- 5 к дымам и домам,
- 10 имя которым -- отчизна. Звёзды
- 7 -- ночная рать светлячков --
- 7 с укоризной моргают.
- 12 Холодом веет внизу чужой Океан.
- 11 Если на жизни спектакль опоздали,
- 7 вовремя явятся к тризне.
- Что вас зовёт,
- рискуя «завтра», в час урочный скользить
- по оси планеты?
- С юга на север прошла вертикаль.
- Эта
- -- инстинкта -- сталь шьёт
- вашу бездомность: между родной и
- обетованной землёй
- не увидать гнездо. Дно
- вечности -- небо. Пой, мысль -- обречённая
- цель, пой песнь! Крыло -- веер. Тело -- реет
- в траверсе. Весть траурна.
- Не страусы,
- хоть перья длинны: видят опасность, а
- голову не спрячут.
- Гильотиною судачит судьба
- вида.
- На плавни Нила?
- … ила влажная смола двоила
- в арабесках фресок шаг
- ваш -- хрупкий, изломанный,
- неисповедимый -- и Гора. Эхо спит
- в городах с негативом силуэта
- птицы на багреце солнца.
- А весной вас
- вином -- пряным, тёрпким -- пьянит аромат
- иных болот, и снег
- в апреле -- запоздалый -- сединой
- сыплет.
- Но талые воды
- уже гудят, предвещая танцы.
- В тайне сумерек, молча,
- сломав шеи удавкой
- любви, слепо ходят чёрные журавли.
- Бедные маргиналии времени!
- Смерть стережёт вас в низинах.
- Дом -- не гнездо.
- Он расворён кислотой потерянной
- жизни в гармонии
- мира. Ею звучит малиновый
- звон -- гонг
- напоминанья
- удела. Если бы оперение
- побелело! Но справа
- налево стрелки идут,
- хоть путь их -- забывшая смысл прямая. И
- знают чёрные журавли: дорога
- в рай -- как и от рая -- вспять не
- развернётся.
- Принять. Звать. Взлетать. Умирать.
X
элегия игуан
9 Почему эта скала стала
8 накрахмаленным кружевом?
11 То ли Арахна ослепла, свивая
6 невозможный узор
4 -- удар ритмом --
18 дрожащей рукой, то ли рыцарь проснулся и, к битве готовясь,
3 надел шлем,
17 драчливостью гребня поддразнивая петуха. И только
8 шершавая плёнка века
9 -- требник для разных сторон света --
3 скрывала
16 протяжённость в эпохах короны -- тоскливого взгляда.
- Игуаны -- драконы, в детство
- впавшие. В казино жизни
- разбогатевший крупье презирает
- Уродов: когтями,
- чешуйчатым
- телом пытались остановить вращенье планеты, целуя
- землю. Слёз
- дары упасть не могли -- игуаны не плачут. Стариков,
- детей обычно отвозят
- на дачу, затем забывая
- о них. Тих
- по ночам песок, в каньоне апокриф течёт холодом.
- Материк -- в конечном итоге
- -- сожмётся в риф шагреневой
- кожи. Будут -- насекомыми на гор
- булавках -- танкеры
- умирать, шлейф
- траурной чернотой распуская. Игуанодонт -- раздутый
- плясками
- молодой природы резиновый шар игуаны. Страны
- «было» теперь не найти, хоть
- бег резв, а хвост точен в ударе,
- паруса на спине пожаром подняты. Баловство временем -- грех:
- вина не понята. Снятся им
- музеи с электронными
- микроскопами, чтоб полотна Руссо
- увеличить: зелень
- девственной быть
- должна, а лист -- хрустящим и свежим. Бессмыслие выраженья
- глаз -- страз рос
- -- оправдано бриллиантовой диадемою солнца. Пар
- пал -- полон парник плодами.
- Дети любят -- игра в фонтанах
- праны. «Икт»
- порождает реликт: хлопает «завтра» в ладоши «вчера».
- На розеттах порталов камень
- грызут химеры -- ленивы
- театральные игуаны. На дно
- спускаясь памяти
- -- там тьма жуёт
- собственный хвост -- ползёт бескрылый гриф по скалистой
- гряде. Вдовцы
- и вдовы
- -- точно легкомысленный дрозд -- в трелях выводят панегирик
- «оно», которое ценят
- дороже усопшего друга.
- Поступок
- возвращает на круги: облиты жидким гипсом луны,
- монументами из капричос
- в небо глядят игуаны.
XI
элегия «мы»
Наполним кувшины,
в небо взлетим ночное,
где одинокой кувшинкою свет
-- слезой дрожащий --
звезды
Богом храним.
Воду выльем на землю.
А утром
вместо солончаков и пустынь
заплещется
-- как встарь --
Океан.
Сербристый стихарь жизни
подолом морей,
рукавами рек и ручьёв взмахнёт,
запоёт в унисон от радости:
тризны не будет вовек.
Напевы запомним.
Флейты к устам поднимем,
чтобы воздать за беззвучие тем,
кто хочет слушать,
но был
нем, безголос,
глух с рожденья, На пустошь
Слетятся
птицы, распростирая Крестом
мелодию.
Пегас
букваря
вознесёт к небесам образ
-- стихии стихи.
Вобразим цветенье вещей и слов,
восторгаясь любовью -- явится
«завтра». Забудем «вчера»,
которое слепнет
в солнечный день. Настанет
для ускользающих вспять перемен
предел. Алеет
тоска
сумерек: шар
света ночь поглощает.
В движеньи
мысли, переживаньи «прошло»,
ступившего
на миг
-- коридор --
перевёрнутый ствол «будет»,
что деревом вниз
прорастает -- в толщу эпох -- простим
мельтешенью сезонов года их
страсть собирать всю печаль.
Протянем ладони
тем, кто хочет видеть
в их беззащитности травы в лугах
-- зелёных, влажных.
Косу
ив над рекой
солнце бантом украсит.
Немой быть
смертника ожиданья струне:
неведенья
словарь
потерял
понимающий цвет, запах,
прилива глухой
-- заплескалась ртуть тяжело -- прибой.
Кондаками судьба прославится
-- выйдут Цари торжества.
Надежда, любовь и
вера взлетят, доверив
оберегающим стражам покой,
на тучи с нами.
Горят
ризами сны
гор: сверкают там жемчуг,
сапфиры.
Воинство златокрылое труб
священником
начнёт
развевать
по ветрам -- точно прах -- память.
Останется шум
колеса -- привычка к дороге -- гром
закавыченных мест и имени.
Взмахами смелыми рук
откроются трюмы
-- страх побеждать исчезнет.
В неразличимости «будет-прошло»
найдут, стесняясь
стыда,
братья сестёр.
Станут -- «мы».
не элегия броненосцев
11 Кому яблоко, а кому -- апельсин
20 приснится: заменители солнца катаются на качелях
ресниц.
5 Птица рискнула
2 сыграть
6 на свирели луча,
16 одновременно стуча тарельками тела и тени.
13 Письмоноши Эдема -- тепло, радуга свет
5 -- ещё не знали
6 как может быть чёрной
5 снежная туча:
25 горничная набьёт перину горчицей вместо белого пуха. Воду
17 и материк морозом сожжёт, сожмёт, судорогой сведёт.
Небо с землёй на спектакль обменялись
билетами. Лукавому магу, задумавшему пантакль, не страшен
джоггинг -- нудная
сутра
с утра -- в сандалетах
по вечной скользить мерзлоте. Как колок иней! Иголок
-- торосов -- ощетинился водяной бездны
ёж -- не сосчитать.
Лишь они, не задав
вопроса, взяли
осколок светила. Настойчивость его дробила, гранила,
отшлифовав, срастила
с беззащитной кожей: пусть носит. И покатился солнышком
янтарно-оранжевый броненосец.
Этот футбольный мяч могут с азартом гонять леопарды, потея
от бесполезной
игры.
Хвосты павианов
вместе с лианами будут напрасно удить пространство.
Броненосцы, когда-то обжёгшись белизной
снегов, сегодня
почти невидящи.
Но время -- тесто:
взрыхлено содой звуков. Наука слушать -- основной предмет
в академии леса. Строг
тот, кто учит. А ученик -- надеется, верит и любит.
Его за это осудить не сможет
никто. Ни капля медовой смолы, залечивающая на коре
рану; ни дерзкий
прорыв
гения -- крейсером
-- в «Сонате Крейцера» к абрикосовости -- цвету жизни.
Даже те, кто увидит его в движения
наготе -- беге
-- медленном, неловком,
смешном -- не станут
мечтать о набеге на власть броненосца: слон наступит -- орех
не лопнет, не захрустит.
Оранжевый шар дано лишь хитрости с лаской взять. Солнечной
шкуркой -- изнемождённой, доверчивой
-- распластаны на пороге забытого дома странники. Неведом
случая путь. Им
в «жмурках» безразличной
природы всегда назначался удел, а остальные
-- прятались. Где? Может стволами в землю вросли?
У броненосцев
упорные когти
-- обнажат корни.
Всенощной горит светильник. Новый тупик лабиринта -- звонок
будильника, хоть ещё
тьма. И ей во внутрь не проникнуть: цвет масла -- память светила.
Упала реликтовым фейерверком
с неба манна. Кто виноват, что «Осанна!» губам мертвеца не
пропеть?
Блестящее «ню»
шерсти
хищников истечёт
кровью зла в яростной битве. Танцы рыцарей в панцирях
-- тихая молитва «вчера» о благе «завтра».
Подножный завтрак
-- прост, скуден. Не сложен
обет монаха
-- целомудрие ложа. Тело свёрнуто в сферу -- янтарную брошь.
Непобедимую
твёрдость облачения броненосцев хранят Отец и Сын.
-- Прошу вас! -- цветут доступные вкусу
и взгляду, которым мы не можем не верить, -- хурма, бриошь,
апельсин.
XII
распавшаяся элегия
Вулканы тимпанов,
визжат волынки.
На тинхе -- не инки
-- могучие эрлы. В кубке
слезятся судьбою
перлы.
Станет тюрьмой
награда: рока семя
бросают во время.
Небо трубы проткнули
-- звук -- тугая шлея. Губы
сжав, выходим на поединок
-- любовники и враги --
скальд Элег и я.
Не знают друг друга
«прошло» и «будет».
Тоскует в пустую
тарелку голодный. Сокол
на локте ленится:
Птице спицей не взять
узор чужого тела.
Слова заменить не
могут руны.
Сломали
арфу -- струны любви тлеют.
-- Где швея здесь? -- обледенелым
драконом не прокричим:
-- Скальд Элег! -- И я!
Ты смотришь в глаза мне,
меня не видя.
Сквозь висы заветы
-- предметы пурпурны. Тайну
хранишь, не расплещешь.
Радость -- дар -- изумруд
канона. Труд оплавит
фантазии ярость.
Стона ты не прощаешь.
Мне осталось в спираль слоги
свить. Эклоги о невозможном
-- змея. Их перепоют,
скальд Элег. И я
не слышу закрытых
в замшелых замках
печалей, Не вижу
следов, позабытых в спешке
дриадой. Не надо
веки пудрить лучом.
Просыпан пепел -- в урнах
дыра -- вылетает
улей ада. От этих
пчёл не нужен мне мёд. Вея
тьмою, в судорогах забилась
земля. Так выглядит страсть,
скальд Элег. И я
на выпад отвечу
-- завет движенья.
Воспрянет от танца
пленённый тобою в слове
подарок богов: за
связь времён получил
канон взамен свободы.
Как раб не бывает
щедр, так дрожью небес не
станет бестия-стих. Голос
гаснет. Хлебницей опустевшей
накроются имена
-- «скальд», «элегия».
Неведомо «завтра»,
«вчера» -- зарыто.
Кто молод -- в охотку
играет со смертью: мифы
-- корыта хаоса.
Мир во плоти -- цветут
реликты. Орден нужен
живущим сегодня.
Бьют часы в барабаны
тела, мозг -- как руда. Скальпы
смыслов Гостия обеззвучит.
Забудется навсегда
скальд Элег.
11 февраля -- 22 марта 1992 года
Санкт-Петербург