Speaking In Tongues
Лавка Языков

Виталий Бурик

СНЫ ПАЯЦА

Вот голова быка. Вот дом.

Не твой, но может быть тебе знакомый.

Вот ты. Твоя тропа нагрета солнцем так,

Что голым пяткам невозможно

по ней идти. И ты неисправим.

Ты ищешь две подковы –

лишь две на счастье для двоих.

Яркосолнечные видения заставляют быть новым. Постоянно –

новым, очищенным до белизны иссушенной солнцем и

отшлифованной ветром кости. Но как ты беззащитен перед

теми, кто видит лишь

иссушенную солнцем и отшлифованную ветром кость…

Бьет в глаза, бьет в голову, бьет под дых испепеляющий свет

украденного у солнца луча.

На солнечном аркане день бьется, словно пойманный мустанг, и за

холмы, сорвавшись, мчится.

Паяц, смыв грим, укладывает в сундук оброненные кем-то на дороге

слезы, подобранные им вчера.

Он любит день. Но ночь – его манит, поет, печалит,

стережет, страшит, и без остатка пьет из чаши

опрокинутого неба…

Вот он в вагончике по улочкам глухим плывет,

боится крикнуть, ночь порушив. Спите.

Вам остается: сон, любимых теплое дыхание,

пуховых одеял пылящее тепло и

в форточке — сквозняк…

Ему осталось: кибитка, цирковой свисток, свеча и корочка луны,

ненужной вам, поскольку не достать…

Возможность быть счастливым, как джаз-рондо сливается в одно с

кибиткой, сном, луной и лентой оловянной луж дорожных…

…к чему о том жалеть, идущему – тропа.

На дне кибитки откопав бинокль,

наш клоун смотрит в мир. Но вот досада! —

стекла пыльные разбиты,

и нужно самому идти, чтобы понять…

Так движется кибитка, то под уклон,

то парадоксом, вверх, когда, казалось бы, на лошадей надежды мало…

Исчерчено наискосок ветвями восковое небо.

Воркуют голуби , они – хозяева большой страны, свободные пока

живые, ты им чужой.

В квадрате стен, пропахших хлороформом,

стол. кресло, книги и кровать.

Нащупал ключ в кармане и открыл

тихонько дверь. Что там?

В квадрате стен – стол, кресло, книги и кровать.

За сотни лет затасканный сюжет –

из геометрии предметной выходы искать…

Малыш, нить времени оборвана, пора!

вслед за актером цирковым

идем, оставив там, за дверью,

груды надежд и вёдра упований,

вериги самоотречений, нелепых и ненужных, как игрушки карлика.

Иссушенные губы ждут поцелуя в квадратах обитых коврами стен.

Маленький рыцарь времени авто и газа,

где твой затерянный в торжищах герб?

Я дам тебе руку. Идем.

Мучительно не видеть красоты.

Вдвойне мучительнее вдруг,

без подготовки, на правду взор направить свой, случайно,

мимоходом, без страховки.

Родился. Должен. Числился. Обязан.

Как лента в голове магнитофонная.

Но рвется лента, как ручей, однажды пересохнув. И ты под

куполом.

Один и без страховки.

Со страхом лишь. Мучительно…

…Но линию напишут на дороге кибитки клоуна колеса, под прошлым

подводя черту. Еще одну извилистую вмятину на старой колее.

Эпоха агни вырывает мальчиков из сладких детств.

Им суждено песком большого замка стать, рассыпавшись при первом

дуновении истории шального ветерка. Они в неведении решимости

полны, идут, срывая по дороге гладиолусы,

бросая под ноги легенды и цветы, и веря в превосходство черных

галстуков и сьютов дорогих.

«Весь мир – для нас!», запальчиво скандируют, не ведая, что где-то

далеко на них есть план у Главных Потребителей (у них всегда на нас

растут потребности).

И снова: ключ в руке, и кресло, и стакан, наполненный напитком для

меня, в котором есть удел непонятых – забвенье. Держу стакан в руке, и

вдруг – швыряю в стену. Мой выход. Бью стекло ударом тонких струн, и

вслед за клоуном, под хохот вследидущих, за призрачной игрой

янтарного луча,

за корочкой луны, которой не достать!

Магнитофон всё еще крутится в пустой комнате, проворачивает

шестереночки, не издавая кроме этого ни звука. Вот так. На

износ…Меня здесь нет.

Но там…

Там голова быка на фоне стратокастера,

паяц при свете дня играет марш на дудочке,

завязаны глаза возвышенным романтикам – они во тьме, а в колыбелях

щурятся малышки пухленькие, розовые – их нам знакомый луч задел

крылом.

Где-то молятся. Где-то говорят слова любви.

Где-то за водкой очередь и на тротуаре – свежий, еще не

растоптанный плевок…

и ключ потерян сквозь карманную дыру,

а с ним – стенной уют, стол, кресло, книги и кровать. Бежать,

бежать быстрее!

Как летит кибитка!

Уклон все круче, рыцарь в небо взмыл,

не в силах взгляда оторвать,

все круче задираешь голову и…

…навзничь падаешь.

В разбившемся стакане

ты слышишь голосок магнитофонный:

«Спокойствие! Спокойствие храните.

И не волнуйтесь, граждане! Он умер.»

Проснувшись, понимаю, что воскрес.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Виталий Бурик

СНЫ ПАЯЦА

Speaking In Tongues
Лавка Языков