Speaking In Tongues
Лавка Языков

Виталий Бурик

АННА В БЕРЛИНЕ

Анна, я Вас не знаю.

Вы писали.

Вы мне писали?

Ваш дневник прочитан.

Может, необходимо

попросить клок ваших волос на память,

и в попытке прочесть завитки ваших мыслей,

трогать, мять волосы в пальцах,

читать, как читают слепые — руками…

I.

По глобусу

бескрылыми мухами ползаем.

Факт остается фактом.

Женя пропал в Ж.,

так и не доказав обратного.

Куртуазно маньерясь,

постмодернисты

отступают от-,

наступают на-,

предлагают сверх-,

а Земля всё та же,

разве что местности

различаются

по присутствию в них

некоторого количества Жени Ж.

Так «тварь или нет»?

«Или право имеющий?»

Женя смотрит глубЖе,

на дно стакана коктейльного.

Дух стоек в этой стране.

Над каждой трущобой гордо реет

ежели не Федор Михайлович,

так тень его.

Она ушла.

Может, это была Анна?

Женя, не плач.

Женя сам себе палач.

А Анна? Где Она?

В Берлине.

Знавал я одну Анну когда-то.

Была крылата.

Маленький воробушек,

напуганный шумом

бестолкового города…

II.

Ах, да! Я отвлекся от темы.

Любому Жене Ж никто не поможет.

Никто не спасет, не избавит

от однозначного решения дилеммы.

Небытие, как примета

постмодернистского быта.

Воспоём суицид –

к чему по-настоящему

отраву-то жрать?

Европу XX тучей накрыло

плотно-мясное слово «либидо».

Вот вам и перпетуум-мобиле,

к чему ещё что-то искать?

Ребенок понял,

что остался один,

и обозлился.

Маму с папой

назвал дураками,

все игрушки сломал.

Анна! Ваш учитель из снов

опять с вами.

Китаец Чан-Чак-Чук

на лихом коне прискакал.

Он сквозь путы всех

генитально-извилистых,

трогательных, как мурашки по коже,

премудростей взрослой игры,

шлет вам привет.

Говорит – где-то, где-то

твои мечты, Анна,

только твои мечты.

III.

Небо над Берлином

кинематографично.

Серое, сырое.

А вокруг – люди всё, люди.

Люди на простертой дождю

ладони какого – нибудь плац.

Небо летит над тобой,

самым большим самолётом.

И в любую сторону,

куда бы ты ни шла,

небо летит с тобой рядом.

Пересекая чьи-то миры на

расстоянии взгляда,

ты идешь,

ждешь —

молвите слово…

Молю – молви,

небо,

молви…

Молчит.

Небо мокрое моё молчит,

как и твоё в Берлине.

Люди кругом всё, люди…

IV.

Атомами по просторам

разлетаться рано.

Так и живем, Анна,

по своим орбитам.

Не «орбитом» единым,

крупу стихотворной манны

иногда поедаем,

но уже не с тем аппетитом,

как прежде.

Смысла!

Осмыслить бы,

олюбовить

всё вокруг,

не спрашивая,

что нам за это будет.

Небо в моей голове

серое и сырое.

По памяти,

как по Берлинскому плац,

- люди всё, люди…

Мой рабочий атом

ищет,

ищет.

Кто он?

Может быть, мысль,

а может быть сердце.

Рабочий атом

тычется во все стены,

надеясь на цепную реакцию.

А в стенах – цепные атомы,

усталые и злые.

Карма.

Карманы пусты

а на ярмарках густо.

Атом там скоморохом

выкидывает коленца.

Выпал из обоймы и целится в небо.

Небо молчаливое

в себя берет его,

странноприимное наше

летучее небо,

а оттуда видно

Анну в Берлине.

V.

Анна, наши игры просты.

Прости,

тень стиха

потрогал рукой я

без разрешения.

Извини, если вдруг

за живое задел.

Ветер прилетел

южный, вьюжный,

с твоего неба кусочек,

изюм без косточек…

Сладко-мягкие голоса

атомов небесных

из туч –

там

ключ

к твоим

Брандербуржским воротам.

Скоро будет дождь.

Он все расскажет,

капля по капле,

изольет душу,

и зальет души наши

раствором

рабочих атомов:

Чан-Чак-Чука,

Женщины с Куклой,

Женщины с Коляской,

Самого Прекрасного и Любимого в Лакированных Туфлях,

и конечно же –

Жени Же,

и иже… и иже… и иже…

Люди.

Голоса.

Глаза.

Голоса.

Люди.

Дождь, Анна.

Дождь над твоим Берлином.

Мой дождь.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Виталий Бурик

АННА В БЕРЛИНЕ

I.

II.

III.

IV.

V.

Speaking In Tongues
Лавка Языков