Speaking In Tongues
Лавка Языков

Андрей Вячеславович Боронихин

Сказание о Бабае Бабаевиче Бабаеве
и его третьей ноге, не достающей до полу

Ой вы гой еси красны молодцы, красны молодцы, девицы розовы, позволяйте, разрешайте рассказать вам сказочку, быль поведати, быль поведати вас потешити, вас потешить самому мене радостью возрадоваться. Приключилась быль эта самая не на земли конце краюшке, не на спине у рыбки кита, не в тридесятом королевстве, в царстве арифметики, а у нас и у вас в Урусии.

Прошло с той поры, о коей я недостойный разумею вам поведати цела тыща лет, цела тыща лет и один годок с половинкою. Но и за тыщу лет не найти ответ, почему наш дорогой Бабай свет Бабаевич такой уродился. Может недород, или кака друга из земли радиация, а может просто Господь так сподобился. Но с самого нежного возраста три ноги росли у Бабаеча.

Две ноги были ноги как ноги, а третья нога — малая. Малая, малая, да така мала, что не доставала даже до полу. Не доставала третья нога до полу, когда Бабай свет Бабаевич стоял стоючи, сидел на стульчаке, на скамье пиршественной, доставала лишь, только когда на сырой землице непосредственно усаживался или на самой неважной табуреточке.

Но хоть и была третия нога мала-крошечна у Бабая свет Бабаевича, но была она, как ни крути, все же третия.

Этим сильно отличался Бабай свет Бабаевич от всех прочих урусовцев. И как водится смотрели людишки сначала искоса и меж собой перешептывались, после стали пальцем тыкати:

— Эка, — тычут, — энта третия. А потом сильно, сильно забижаться стали: — И пошто, — обижаются, — у Бабая три ноги, а у нас, у всех, у опчества только две оконечности. Стали к Бабаю подступаться добры молодцы с разных сторон:

— Нам не любо Бабай свет Бабаевич, что у нас, у всех по две ноги, а у тебя нога третья. Ох не любо нам то и не ндравится.

Отвечал им Бабай свет Бабаевич:

— Ну скажите, что за важности. Да, имеется, — говорит, — у меня нога третья, нога третия, но малая, не достает даже до полу, и ходить на ней мне нет никакой возможности.

Тут опять стали добры молодцы говорити:

— Пусть Бабай свет Бабаевич третья нога у тебя короткая, не достает даже до полу, все равно нам это не ндравится.

И уже совсем приготовились лютой смертию бити. Но их руководитель, князь урусовский сказал:

— Ша. — Сказавши «Ша», глаза выпятил, да так далеко, страшно, что все отпрянули.

— Хоть с тремя-мя-мя-мя но-но-ногами, а человечишка, раз человечишка как-то мо-мо-мо-жно спользовать, мо-мо-мо-может где-нибудь пользу принесть. На том и порешили.

А надо заметить, что в те времена, как раз Хозары стали как то так подкочевывать, подкочевывать, шатры раскидывать, раскладывать, фокуса показывать, рассказывать, чтобы было бы, если фокуса энти еще и получалися.

И была среди них красота неописуемая, девица румяная, как все девицы в Урусии, синеокая как озера урусовские, брови у ней как темны соболя урусовские, лоб высокий бел как поля зимние в Урусии, волосы черные змеились косами, как речки лесные, узкие в Урусии, алый, тонкий рот ее как последний закат в Урусии, зубы как белы агнецы из купальни в Урусии, нос у нее тоже был изрядный, а все оставшееся в ней виделось сердцу мило, приятно, пользительно. Занималась девица судьбы предвидением. Звали, кликали Сара свет Моисеевна.

Как увидел Бабай свет Бабаевич Сару свет Моиссевну не захотел больше домой уходить.

— Чего хотишь, — говорит, — чудна девица, делай. Не пойду больше от тебя домой. Буду здесь сидеть сидючи, на тебя гладеть глядючи.

И действительно, сел сидючи и глядел, смотрел глядючи. Посмотрела, поглядела Сара свет Моисеевна, как сидит, глядит Бабай свет Бабаевич, и тут как раз ногу его заметила третию.

— Во, — думу думает, — каков смешной. Надо будет его к делу, к нашему приспособить, к хозарскому. Для прибытков.

— Чего, — говорит, — Бабай свет Бабаевич, так запросто сидеть, сидеть, глядеть, давай уж лучше покамест жениться.

Знал Бабай, что замужество — это дело сурьезное, хотя и сумнительное, подсмотрел, что курицам ндравится, когда их петухи топчут и стал топтать Сару свет Моисеевну своей третьей ногой. Помолчала, помолчала Сара свет Моисеевна, по-маленьку подумала и сказала:

— Мне не ндравится энто топтание, предлагаю взамен дружбу сердечную.

И хотя Бабаю от энтой дружбы сердечной толку было как от собственной третьей ноги, не достающей даже до полу, но человек он был добродушный, пользительный, согласился Бабай, но все ворчал, что де курам то ндравится, когда петухи их топчут.

А надо сказать, что в те времена известные, неизвестно откуда завелся в Урусии дракон-чудище, полосатый весь и в звездочках. Ну завелся и завелся, чего только в нашей Урусии не заводилось, заводится, но энтот дракон не токма завелся, но приступил урусовцам речи говорити, речи говорити, слова сказывати, чудо не наше, иностранное.

И так между речами, разговорами всем урусовичам и говорити:

— Ну-ка вы, я теперь король Урусии.

Князь урусовский собирал народ, собирал народ, говорил таки срамны слова. Говорил мол:

— Это чу-чу-чудище, не по нашему зако-ко-ко-ну живет, не по нашему уставу молится, от него, — говорил, — го-го-государству токмо вред, он повысит, — говорил, — пода-да-дати. Человече, — говорил, — надо его извести.

Народушко, без шапок стоючи, князя спрашивает:

— Лютой смертию?

Князь урусовский кивает:

— Самой что ни на есть лютою.

Человечки отвечают:

— Не-а, нам то не любо. Они, дракон энтот, — говорят, — конечно, в срамном образе чучелко, но хотя бы ноги у него две, Он хотя и дракон — змеюка поганая, весь в полосках и звездочках, а вот еще как-нибудь сподобится и привезет нам всем цветных стекляшечек. Мы тогда будем сытые и ленивые, божий день будем лежать лежичи и стекляшечки энти разглядывать. Если есть нужда, пусть, мол, вот Бабай с драконом сражается со всеми своими тремя ноженьками. Эта битва нам почище пондравится, чем даже цветные стекляшечки.

Князь Урусовский к Бабаю подкатывает:

— Ты, — говорит, — Ба-ба-ба-бай свет Бабаевич. Пришла, — говорит, — брату-ту-тушка пора нам всем тебя пользовати. Вот, — говорит, — дракон-чудище, ну а ты с тремя но-но-ножками, тоже, того, не совсем не чудище. А раз так, чудищу чудище извести должно. Ну, поскольку ты наше родное чудище и ведешь войну освободительную, мы на тебя все надежду надеемся.

Отвечал ему Бабай свет Бабаевич:

— С драконами драться не обучены, а на прозвище обидное — «чудище» — просто человеку с тремя оконечностями обидеться должно.

Помахал князюшка от расстройства, с горяча рученькой белою в воздухе утреннем и забыл чего вообще хотел мол. К Бабаю Бабаевичу обращается:

— А чего я вообще хотел мол?

А Бабай свет Бабаевич пожимает плечами богатырскими:

— А чего ты всегда хочешь князюшко, штоб я шапку перед тобою снял свою пуховую.

— И чего же ты, нехристь, шапку то не снимаешь, — возопил светлый князь.

— Не могу, — отвечает Бабай свет Бабаевич, — пух к волосам здорово пристамши.

Плюнул светлый князь и восвояси отправился, и с тех самых пор дракон стал правити.

А Дракон энтот из Америки на беду свою, хоть дракон, да большой любитель до женского полу оказался. Рассказал как все в хозяйстве быть должно. Ответственных назначил. И к летанию приступил. Много от него девки урусовские потерпели ущербу. Ущерб терпят, но молчат, на стекляшечки цветные надеются. Некоторые по своей женской чувствительности уже себе напридумывали, что получили энти самые стекляшечки. А Дракон все кругами летает, хозяйство свое обозревает. Полетал, полетал вокруг и вдруг как камень вниз на Сару свет Моисеевну.

А поскольку Дракон оказался громкий и разговорчивый, увидал все это Бабай свет Бабаевич. Вспоминал здесь Бабай свет Бабаевич про дружбу сердечную и про курей с петухами, и сказал дракону:

— А вот теперича, я тебя буду лютой смертию изводити.

Бились семь дней и ночей. Солнце восходит, заходит, восходит, заходит, восходит, заходит, и так все семь раз подряд, а они все дерутся, сражаются. И уже совсем у Бабая затекла нога третия на спине коня лежучи и слез тогда на восьмой день Бабай свет Бабаевич с коня.

Приступили в пешем строю к сражениям. День восьмой уже целиком проходит в честном бою без всяких конских глупостей. Но и без видимых успехов сторон. И происходит все по-прежнему, как повелось, как отцы наши с дедами нам завещали — мечом вдаривши, щит подставимши, мечом вдаривши, щит подставимши, мечом... Скучно, скадерно. Надоело Бабаю это дело, ну семь дней, ночей — это куда ни шло, но восьмой — это уже, дорогие мои сограждане согласитесь, чистейшей воды профанация.

Заскучал Бабай наш свет Бабаевич, загрустил, сильно замаялся и знать не зная драконовой анатомии, засадил ему между двух полосатых ног свою ногу третию, не достоющую даже до полу, а Дракон тут и скочевряжился. Но не просто Дракон скочевряжился, возопил Дракон, застонал Дракон жалобно.

Прибежала на стоны Сары Моисеевна, и увидивши жертвы разрушения, возопила:

— А-а-а-а. А что же ты делаешь чудище трехногое, барабан ты колымский, выкрест из автономной области? — Так страшно ругалась Сара свет Моисеевна словами урусовцам неизвестными, срамила на чем свет стоит Бабая свет Бабаевича.

— А как же наша сердечная дружба? — удивился Бабай свет Бабаевич.

— Да пошел ты, — отвечала ему Сара свет Моисеевна совсем невежливо. И тогда повернулся к ней Бабай свет Бабаевич и все высказал, что на сердце накипело:

— А курам-то ндравится, когда их петухи топчут. — Повернулся и пошел себе молодецкой третьей ногою поигрывая.

А дракон сказал:

— Не хочу мол быть королем в этой странной провинции, в этой самой Урусии, там у них народ дикий, нецивилизованный, у них у каждого по три ноги растет и добро если бы все одинаковы, так ведь нет одна из трех нога малая не достает даже до полу. — И тоже полетел себе в Америку, по дороге легонько прихрамывал.

Получила визу и Сара свет Моисеевна, и поскольку давным-давно приключилось событие, не напрямки к дракону отправилась, а через страну чудную Остию, и там где-то следы ее теряются. То ли к турецкому султану навострила стопы в кандидатки в начальники, то ли еще куда на руководящие должности, но с ее даром предвидения, то неведомо.

Бабая, уже после, в пору всеобщего просвещения даже на гербу хотели изобразити. Да посмотрел тогдашний царь-батюшка и кажет:

— А это что у него, вольнодумцы, болтается?

И не стали Бабая на гербу изображати. Изобразили просто всадника. А Бабая за то неизображение стали жарче любити человечки наши урусовские. Некоторые даже зовут его теперяча ласково — «Наш Бабаюшка».

Speaking In Tongues Лавка Языков

Андрей Вячеславович Боронихин

Сказание о Бабае Бабаевиче Бабаеве и его третьей ноге, не достающей до полу

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Сказание о Бабае Бабаевиче Бабаеве
и его третьей ноге, не достающей до полу