Speaking In Tongues
Лавка Языков

Андрей Боронихин

Мемуар о Сереге

-- Ну, что накатим? -- задал мне Серега риторический вопрос.

-- Не имею возразить, -- вторил ему я.

Вокруг нас была природа. Бухтела весна. Ранняя весна. Есть в Москве такие уголки практически в центре, отойдешь с официальной улицы -- и вот тебе, дощатый забор, трамвайные пути, покосившийся павильон с пьяным козырьком «Пиво -- Воды», наезжающим на глаза, рядом с пустынным перекрестком лабазы, склады за вороватыми воротами. Из-за заборов подглядывают тугие липы. Кусты и кустики, трава поднимается из земли и из асфальта. Вместе с радостными ручейками стекает весенний сор. Обрывки газет, щепки, пластмассовые флаконы. Огромными лужами стоит грязь. И люди, славные простые люди.

Перед нами на одноногом щербатом столике стояли рифленые, толстые пивные кружки.

-- Лучший подарок знатному молотобойцу, -- указал на свою кружку Серега.

-- Тяжелая сволочь, -- вторил ему я.

-- Свое добро не тянет, -- философски замечал Серега и отрывал кружку от липкой плоскости стола. На вкус пиво оказалось совсем не таким, как на вид. Пиво оказалось горьким и водянистым. Я с отвращением сделал несколько глотков.

-- Чего кривишься? -- спросил у меня Серега.

-- Не в то горло, -- объяснил я.

-- Не в то пузо, -- подколол меня Серега.

Рядом с нами, но ближе к окошечку раздачи, облокотившись на неустойчивый кругляш долговязого столика, щурился на новорожденное солнце работяга в спецовке и трениках.

-- Вы хотя бы форму школьную сняли. Вот растут на смену нам прохожим, -- вступил в беседу прежде незамеченный мною пожилой гражданин в плаще и синем берете с пимпочкой. Он появился, как обычно любят появляться подобные граждане -- внезапно и из-за спины.

-- Нормальные, -- протянул со своей стороны работяга. -- Я пролетарий, они пролетарии, только умственного труда. Учатся, -- добавил он с неожиданным умилением.

-- Дяденька, вы молотобоец? -- поинтересовался у него Серега.

-- Какой я тебе «вы», -- оскорбился работяга. -- Я на бюллетне.

-- Болеете? -- осведомился Серега.

-- Да спина, чего-то.

Со звоном подошел со стороны заводов красно-желтый тупорылый трамвай. Метрах в трех от нас предполагалась остановка. Остановился трамвай резко, лупился своими круглыми от удивления фарами, и вдруг -- стоп, машина. С гудением раскрылись перепончатые двери. Прошла долгая как вечность минута, и по ступенькам стала вываливаться огромная баба. Наблюдая за всеми этими изменениями, я незаметно для себя отхлебывал горькое пиво.

-- Во, явление природы, бабища, -- протянул Серега.

Работяга перестал щуриться на солнце, свернул голову на бок и с легким пренебрежением тоже наблюдал за неуклюжими попытками толстой бабы вылезти из трамвая. Один интеллигентный гражданин в плаще остался безучастен. Приобретая пиво, он склонился под косым козырьком перед окошком павильона, повернув к миру спину плаща, запятнанного дорожной грязью.

Баба уже находилась на последней стадии рождения из трамвая. Держась за оба поручня, она тянула вниз толстенную ногу в сером колготе. Икра, обьемная как окорок, сразу кончалась байковым тапком. Баба шарила тапком в воздухе в поиске предполагаемой земли. Под тяжелой материей синей юбки сотрясались внушительные шары ее зада. Я смотрел на пыльную юбку, и в мозгу всплывало малознакомое слово «гардины» и почему-то «гвардия». Баба разогнула руки и сразу опустилась на ступню. Сняв вторую ногу с грацией медведя-коалы, баба вынула из трамвая руки, в одной из которых оказалась сетка с железным бидоном внутри. Баба развернулась к нам.

Кроме колгот и оранжевых байковых тапок, на вновь прибывшей оказались платок с цветами, толстая душегрейка и целое синее платье, а не просто юбка, как можно было предположить только минуту назад. Бабье лицо, слепленное из валиков жира, было строго. Переваливаясь, она покатилась к тротуару и к нам. С пыхтением, с свистом из легких она миновала наш с Серегой столик и столик работяги, поставила бидон на доску перед окошком и в промежуток между плечом и ухом гражданина в плаще, любезничающего с продавщицей, спросила темноту.

-- Квас есть?

-- Квасом не торгуем, -- был ей ответ из темноты.

-- А чем здесь торгуете? -- снова обратилась баба в киоск после некоторой паузы, необходимой чтобы отдышаться от первого вопроса.

-- Пивом.

-- Ну, налей мне пива. -- Между плечом и ухом гражданина в плаще в темноту полез бидон.

-- Как тебе кажется наша прекрасная Вероника?

Я отвлекся от сцены у киоска. Серега говорил о нашей однокласснице, существе белокуром и голубоглазом, одно присутствие которой в те времена выворачивало для меня мир наизнанку.

-- Я люблю ее, -- сказал я просто. Неизвестные птицы чиркали крыльями небо. В голове шумело пиво.

-- Люблю ее, -- передразнил меня Серега. -- Что такие типы как ты знают о любви? Тыкаетесь носами, собственную похоть облагораживаете. Вы, дебилы, все вместе ходите. Ладно, шучу. Пиво допивай.

Пива у меня неожиданно осталось совсем немного. Оно плескалась на дне кружки поверх стеклянного номера, вперемешку с жидкой ехидной пеной.

-- Начитались книг, набрались терминов, -- отставил свою кружку в сторону и продолжил Серега на тему, которая его, очевидно, особенно волновала. -- Я сегодня чувствую себя как-то необычно. Но ничего не болит. Это любовь наверное. Говори проще -- инстинкт размножения. Физиология есть великая вещь. Она многих мудрецов под монастырь подводила.

Я молчал и смотрел, как на наш перекресток выехал расхлябанный грузовик. Грузовик заезжал в выбоины, его кузов сотрясался, все сочленения жалобно бренчали. За рулем сидел мордатый мужик в шапке-ушанке, одно ухо которой отвязалось от верха и свесилось на бок. Оказавшись на перекрестке, мужик привстал с водительского места и посмотрел в одну, другую сторону, после чего грузовичок быстренько пересек трамвайные пути и наискось вьехал на небольшой пустырь рядом с нашим павильоном.

-- Хочешь, я расскажу тебе все о женщинах? -- Серега опять взял в руку пустую кружку. Я ничем не показал своего согласия, но Серега все равно рассказал.

-- Ты думаешь, им есть дело какой ты здоровый или умный сам по себе? Да, возможно они об этом говорят и даже думают на поверхности головного мозга. Но внутри, в своей главной сущности, они холодно, не торопясь, рассчитывают, что ты им дать можешь, можно ли будет с тобой своих детей воспитывать. Это окончательная и абсолютная твоя оценка. Обжалованию не подлежит. Физиология.

-- Ты что на физиологию поступать собираешься? -- неудачно спросил я.

-- Дурак, -- протянул Серега.

Мы помолчали. Чувство неловкости не очень меня мучило в моем тогдашнем состоянии.

-- У меня закончилось пиво, -- наконец продолжил Серега. -- Пошли еще возьмем.

Я поплелся к окошку следом за ним.

-- Приятная погодка, -- обратился Серега к продавщице, румяной даже в полумраке своего покосившегося павильона.

-- Хорошие деньки, -- отозвалась продавщица.

Сквозь многочисленные щели в стенках павильона тонкими нитками, часто пересекаясь, самостийно ткался свет.

-- Как идут дела? -- продолжил Серега светский разговор.

-- Вашими молитвами. Ты разговорчивый, а твой здоровый друг молчит все время. Почему так? -- Пиво значительно облагородило образ продавщицы и ее речь в моем мозгу.

-- А он таким родился. Молчуном. -- Серега говорил, не глядя на меня, и в его голосе начала звенеть насмешливая злость.

-- Каким родился -- таким пригодился. -- Кажется, предыдущая литературно выверенная реплика продавщицы мне просто показалась.

-- В самую точку, тетенька. -- Серега прищурился. -- Если он неожиданно начнет говорить, всем будет только хуже. Слишком мрачные у него мысли. Сейчас, например, мучительно сожалеет, что истратил деньги вместо питательных школьных завтраков на ваше разбавленное пиво.

-- Ишь ты, пиво тебе мое не нравится, умник. Молоко на губах не обсохло, а рассуждает.

-- Так это не я пивом не доволен, а он так думает, -- наконец указал Серега на меня. -- У вас же написано, -- Серега ткнул пальцем в пьяную вывеску, -- «Пиво -- Воды». Я с самого начала только на воды и рассчитывал. Человек на 99% состоит из воды, и все человеческие надежды из того же и в той же пропорции.

-- Какой ты маленький и умник.

Здесь Серега сделал свой смертельный выпад.

-- Вы как пиво разбавляете? В бочку наливаете? Воду хотя бы кипятите?

-- Ладно, ладно, не задерживай. В школе будешь умничать, задачки решать, -- за нами топтался давешний работяга.

-- Вот растут и поучают, и молоко не обсохло, а знают, где пиво, где вода. Акселераты, -- указала на нас с Серегой продавщица пухлой белой рукой. -- Не буду им пива наливать. Пошли отсюда, сопляки.

-- Ладно, ладно милая, -- примирительно откликнулся работяга, -- не бери в голову, наливай. Все достойны.

Серега уже отсчитывал желтые медяки, ссыпал их на блюдечко. Продавщица выдавила ожидаемое, вечное «на паперти стоял» и коротким раздвигающим жестом выставила две кружки к нам.

Возвращения обратно к одноногому столику я не помню совершенно. Много лет прошло. Мы стояли так же как раньше, на тех же самых местах, как будто и не было никакого похода за второй кружкой пива.

-- Я как Гамлет, -- сказал Серега неожиданно. -- Просто я живу в другое время и все эти быть или не быть, столько раз слышал от других. Обрыгло. Что за вопрос -- Быть или не быть? Такие вопросы можно задавать, когда ты есть. Вот я сейчас ударю кулаком по столу, и в этом действии будет больше смысла, чем во всех проклятых вопросах.

И он действительно ударил по столу так, что зазвенели наши кружки, и продавщица высунула румяную голову из своего темного окошечка, такого же по форме, как окошечко кассы на стадионе. Через мгновение она покинула свое убежище и направилась к нам. Сняла пустые кружки и грязной тряпкой, вафельным полотенцем в прошлом, обтерла кругляк стола, ловко лавируя между полными кружками.

К прочей публике у павильона присоединились две одинаковые гражданки неопределенного возраста и занятий. Они показались мне похожими как сестры. На обеих красовались короткие желтые куртки из кожзаменителя. На скулах обеих как огромные колонии прыщей горели румяна. Их завитые наверх короткие светло-каштановые волосы, производили впечатление очень жестких, скорее головные уборы, не волосы.

-- Какие молоденькие, -- прокурено пискнула одна в нашу сторону.

Я не знал, что ответить и кивнул. Дамы прошли мимо нас к столику работяги.

-- Не помешаем?

Работяга только что набрал в рот пива и поэтому только энергично замотал головой, показывая, что нет, не помешают.

Сестры устроились, поставили ридикюли на столик и одна из них обратилась к мордатому водиле:

-- А вы, что в гордом одиночестве, мужчина? Присоединяйтесь.

Водила буркнул что-то застенчиво неразличимое, но подхватил кружку и зашаркал к появившимся прелестницам и работяге. Как всякий искусный шофер, ходил он значительно хуже, чем ездил.

-- Надо уважительнее относиться к сумасшествию и безумию, -- наставительно вещал теперь Серега. -- Глупо отрицать отличный от общепринятого взгляд на вещи. Абсолютно логически невозможно даже доказать, что что-то существует кроме меня.

Я опять кивнул, кажется достаточно уважительно. Вообще мне припоминается, что именно в этот момент я начал кивать значительно чаще, чем требовали приличия.

-- Слышите, ослы? -- Серега обратился ко всей собравшейся вокруг павильона публике. -- Вас может быть и нет никого.

-- Вот вырастили на свою голову, -- огорченно отметил гражданин в плаще, про существование которого я забыл совершенно.

Баба с бидоном дышала, успокаивалась перед обратной дорогой к остановке и пусто смотрела на Серегу.

-- Что сказал этот козел? -- заведомо угрожающе поинтересовался у всех нас мордатый шофер в меховой шапке, ухо которой теперь уже было привязано обратно, наверх, на должное место.

-- Ладно, ладно, выпил человек, -- примирительно покрывал негативные энергии работяга, -- организм у него еще молодой, некрепкий.

-- Какой пьяненький, -- захихикала левая из сестер в куртках из искусственной кожи.

Солнце значительно увеличилась в размерах, опустилось ниже, покраснело, свесилось над самым перекрестком и лениво освещало наш остров и всех нас.

-- И тебя тоже нет, -- обратился Серега уже непосредственно ко мне. -- Ты моя не самая удачная иллюзия.

Я ценил Серегу за многое: за злобные, но смешные шутки, за презрительное отношение к окружающим явлениям. Все это помогало мне побороть воспитанное родителями, ни на чем не основанное уважение к внешнему миру. Но больше всего мне нравилось его холодное и отчетливое мышление, удивительное в этом маленьком шестнадцатилетнем человеке.

-- Ну, ты бутуз, -- криво ухмыльнулся мне Серега и толкнул кулаком в грудь.

Я не обиделся, я наблюдал. Полноводной рекой тек воздух и казалось вместе с ним сползали крыши с промышленных цехов по соседству. Крыши совсем уже было срывались, но резким рывком возвращались назад. А потом медленно уезжали снова.

*** * ***

В то время я возвышался над Серегой на целую голову и был намного тяжелее его. За предшествующие описанным событиям полгода я сильно вырос и раздался в плечах, стал самым здоровым учеником в школе, что с непривычки приводило меня в легкое недоумение. Серега, насколько я осведомлен одноклассниками, до сих пор маленький и щуплый. Я живо представляю, как Серега смотрит на мир наглыми лупоглазыми глазами и трясет черными кудряшками, когда смеется.

Месяца через два после описанных событий я сильно побил Серегу, о чем до сих пор вспоминаю с удовольствием. Но вместе в пивную мы больше никогда не ходили.

*** * ***

Был у Сереги один фокус, о котором я хочу сейчас рассказать. В метро, проходя мимо контролерши, вместо того, чтобы показывать проездной билет или удостоверение, Серега демонстрировал пятак, доказывая тем самым свою потенциальную платежеспособность. Иногда шустрые бабушки на контроле догоняли его, чаще нет. Несколько удачных проходов делало спрос на пол-литра разбавленного пива в автопоилке или в нашем павильоне оплаченным.

Главным врагом Сереги на пути к частичному коммунизму, коммунизму в отдельно выбранной операции (проезде на метро) была зрительная память. Знакомые старушки в форменных лиловых шапочках, бросая на него один единый взгляд, сразу тянулись к свистку и свистели так, что флегматичный сотрудник милиции успевал перехватить Серегу, и нудно поговорить с ним в маленькой комнатке, пахнущей пылью и запустением. Разговор состоял из частых поминаний всуе божества хулиганства и клятвенных заверений, что ничего такого не было, максимум невинная невнимательность. Рано или поздно споры заканчивалось миром и жертвой пятачка турникету. Морока.

Сереге приходилось выбирать все новые маршруты, выходить из дому загодя и проезжать на трамвае все дальше и дальше к новым станциям метро, к старушкам, еще не узнающим его.

Сегодня я очень отчетливо представляю как, возмужав, Серега часто меняет работу и жен, выбранных вместе с их жилплощадью рядом со все новыми станциями метро. Он редко появляется дома, у родителей. Остается с каждой из жен настолько долго, насколько может демонстрировать свой фокус (в нынешние времена уже с магнитными картами вместо пятака) на ближайших станциях метро.

Иногда Серега возвращается на безнадежно потерянные станции и проверяет, не появилась ли там новая не знакомая с ним старушка. И если подобное несчастье случается в результате высокой смертности среди данной категории служащих, то Серега приходит к брошенным женам, живущим по соседству с этой станцией, винится, называет себя козлом, недостойным человеком, протирает брюки о нециклеванный паркет, хватает очередную покинутую жену за руки, плачет, мелко сотрясаясь всем телом, дает обещания. И его уговоры искренни, поскольку фокусы настолько срослись с его натурой, что исполняет он их бессознательно, не помнит о них и причиной каждого своего действия считает чувства.

У меня есть надежда на то, что когда Серега, наконец, найдет станцию с бессмертной старушкой со значительным дефектом зрительной памяти или просто с плохим зрением, со старушкой, склонной к ткачеству, он осядет рядом надолго, до пенсии, до старости. Они с оказавшейся поблизости женой проживут долго, счастливо и умрут в один день.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Андрей Боронихин

Мемуар о Сереге

* * *

* * *

Speaking In Tongues
Лавка Языков

*** * ***

*** * ***