Он родился в отеле, где работала его мать. В отеле имелось только три
темных комнатки, выходивших во двор за баром. Далее располагался патио
поменьше, куда открывалось множество дверей. Здесь жила прислуга и здесь
Аллал провел детство.
Грек -- хозяин отеля -- услал мать Аллала прочь. Он негодовал, поскольку
она, четырнадцатилетняя девчонка, осмелилась родить кого-то, работая на
него. Говорить, кто отец, она не хотела, и его злила одна мысль, что он
сам не воспользовался этим, хотя мог бы. Он заплатил девчонке за три месяца
вперед и велел ехать домой в Марракеш. А поскольку повару и его жене девчонка
нравилась, и они предложили ей пожить некоторое время с ними, хозяин согласился
на то, чтобы она осталась, пока младенец не подрастет немного и сможет
вынести переезд. Она осталась жить в заднем дворике вместе с поваром и
его женой, а потом в один прекрасный день исчезла, оставив им ребенка.
Никто о ней больше ничего не слышал.
Как только Аллал подрос настолько, чтобы носить какие-то вещи, ему
стали давать работу. Прошло совсем немного времени, и он уже мог таскать
ведро с водой из колодца за отелем. У повара и его жены детей не было,
поэтому играл он один.
Став немного старше, он начал бродить в одиночестве по пустому плоскогорью
снаружи. Там не было ничего, кроме казарм, -- их окружала высокая и глухая
стена из красного самана. Все остальное располагалось ниже, в долине --
город, сады и река, извивавшаяся к югу меж тысячью пальм. Он мог сидеть
на выступе скалы и рассматривать сверху людей, ходивших по городским переулкам.
Лишь гораздо позже он зашел туда сам и увидел, что там за обитатели. Поскольку
мать его бросила, его называли сыном греха и смеялись, глядя на него. Ему
казалось, что так они надеялись превратить его в тень, чтобы не думать
о нем как о настоящем и живом. Он с ужасом ждал того времени, когда каждое
утро придется ходить в город и работать. Сейчас же он помогал на кухне
и прислуживал офицерам из казарм, а заодно -- и каким-то автомобилистам,
что проезжали через эту местность. В ресторане он получал небольшие чаевые,
бесплатную еду и постель в каморке флигеля для прислуги, однако жалованье
грек ему не платил. Со временем он достиг того возраста, когда такое положение
стало казаться постыдным, и он по своей воле спустился в город и начал
там работать вместе с другими мальчишками его лет -- помогал лепить из
грязи кирпичи, из которых люди строили дома.
Жизнь в городе была такой же, какой он ее себе представлял. Два года
прожил он в комнатенке за кузницей -- не ссорясь ни с кем, приберегая все
заработанные деньги, которые не нужно было тратить на то, чтобы поддерживать
в себе жизнь. Не найдя себе за это время ни единого друга, он глубоко возненавидел
всех горожан, никогда не позволявших ему забыть, что он -- сын греха, а
значит -- не похож на других, мескхот, проклятый. Потом он
нашел себе в пальмовых рощах за городом маленький домик, не больше хижины.
Платить за него нужно было немного, а рядом никто не жил. Он и поселился
там, где шумел только ветер в кронах, и избегал людей, когда только мог.
Однажды жарким летним вечером вскоре после заката он шел под арками,
выходившими на главную городскую площадь. В нескольких шагах впереди какой-то
старик в белом тюрбане пытался перекинуть тяжелый мешок с одного плеча
на другое. Вдруг он упал на землю, и Аллал увидел, как из мешка выскользнули
две темные формы и исчезли в тени. Старик кинулся на мешок и завязал его,
крича: Берегитесь змей! Помогите мне найти моих змей!
Многие быстро поворачивались и уходили туда, откуда пришли. Другие
стояли поодаль и смотрели. Некоторые кричали старику: Ищи своих змей побыстрее
и уноси их отсюда! Зачем они здесь? Не хотим мы никаких змей у нас в городе!
Встревоженно ковыляя взад-вперед по улице, старик обратился к Аллалу:
Посмотри за ним минуточку, сынок. И показал на мешок, лежащий на земле
у его ног. Потом схватил корзину, которую тоже нес с собой, и быстро свернул
в переулок. Аллал остался стоять. Мимо никто не проходил.
Через некоторое время старик вернулся, довольно отдуваясь. Стоило зевакам
на площади снова увидеть его, как они закричали, на этот раз -- Аллалу:
Покажи этому беррани дорогу из города! Он не имеет права носить сюда такое!
Вон! Вон!
Аллал поднял большой мешок и сказал старику: Пойдем.
Они ушли с площади и переулками вышли к городской окраине. Там старик
поднял голову, увидел как в угасающем небе чернеют пальмы, и повернулся
к мальчику рядом.
Пойдем, снова сказал Аллал и свернул влево по неровной тропе, что вела
к его дому. Старик в недоумении остановился.
Сегодня можешь остаться у меня, сказал ему Аллал.
А они? спросил старик, показав сначала на мешок, а потом на корзину.
Они должны быть при мне.
Аллал усмехнулся. Они тоже.
Когда они уже сидели в домике, Аллал посмотрел на мешок и корзину.
Я здесь не такой, как все остальные, сказал он.
От того, что слова произносились вслух, ему стало хорошо. Он презрительно
махнул рукой. Боятся идти через площадь из-за змей. Сам видел.
Старик почесал подбородок. Змеи -- что люди, сказал он. Их нужно узнать
поближе. Тогда можно стать им другом.
Аллал подумал немного и спросил: А ты их когда-нибудь выпускаешь?
Всегда, с силой ответил старик. Все время внутри им плохо. Они должны
быть здоровыми, когда доберутся до Тарудана, или человек там их не купит.
Он начал рассказывать долгую историю о своей жизни охотника на змей,
объяснив, что каждый год совершает путешествие в Тарудан к человеку, которых
их покупает для айссауйских заклинателей в Марракеше. Слушая его, Аллал
приготовил чай и вынес миску пасты из кифа -- заедать чай. Позже, когда
они уже удобно расположились в клубах дыма из трубок, старик хмыкнул. Аллал
повернулся к нему.
Я выпущу их?
Запросто!
Только ты должен сидеть тихо и не шуметь. Подвинь ближе лампу.
Он развязал мешок, встряхнул его и вернулся на свое место. В молчании
Аллал наблюдал, как длинные тела осторожно выползают на свет. Среди кобр
были и другие -- с такими тонкими и совершенными узорами, что их, казалось,
нанесла рука мастера. Одна золотисто-красная змея, лениво свернувшаяся
посреди пола, была особенно прекрасна. Глядя на нее, он ощутил огромное
желание владеть ею и постоянно иметь при себе.
Старик продолжал рассказ. Я всю свою жизнь провел со змеями, говорил
он. Я мог бы тебе о них много чего рассказать. Ты знаешь, что если давать
им маджун, их можно заставить делать все, чего тебе хочется -- не произнося
при этом ни слова? Клянусь Аллахом!
На лице Аллала выступило сомнение. Нет, не в истинности этого утверждения
сомневался он, а, скорее, в том, сможет ли он сам применить это знание.
Поскольку именно в этот миг ему в голову пришла мысль на самом деле забрать
себе змею. Что бы ни пришлось сделать, делать это нужно быстро, думал он,
ведь старик утром уйдет. Неожиданно его охватило нетерпение.
Убери их, чтобы я приготовил ужин, прошептал он. Он сидел и любовался
ловкостью, с которой старик брал каждую змею за голову и совал в мешок.
Однако, двух снова бросил в корзину, и одной, заметил Аллал, была красная.
Ему чудилось, что он видит, как сквозь плетеную крышку сияют ее чешуйки.
Занявшись приготовлением еды, Аллал старался думать о другом. Но поскольку
змея никак не выходила у него из головы, он стал придумывать, как ее заполучить.
Присев на корточки над огнем в углу, он смешал немного пасты из кифа с
молоком в миске и отставил в сторону.
У старика рот не закрывался. Повезло, что удалось вернуть этих двух
змей вот так, посреди города. Никогда не знаешь, что люди сделают, если
обнаружат, что носишь змей. Однажды в Эль-Келаа они всех вытащили и убили,
одну за другой, прямо у меня на глазах. Год работы. Пришлось вернуться
домой и начать все снова.
Уже за едой Аллал заметил, что гостя клонит в сон. Как же это произойдет?
спросил себя он. Никогда не скажешь заранее, что будешь делать, а мысль
о том, что придется брать в руки змею, тревожила его. Она ведь может меня
убить, думал он.
Когда они поели, выпили чаю и выкурили несколько трубок кифа, старик
растянулся на полу и сказал, что будет спать. Аллал всколчил на ноги. Вот
сюда! сказал он старику и подвел его к своей циновке в нише. Старик лег
и быстро уснул.
В последующие полчаса Аллал несколько раз подходил к нише и заглядывал
в глубину, однако ни тело в бурнусе, ни голова в тюрбане не шелохнулись.
Сначала он вытащил свое одеяло и, связав три угла вместе, расстелил
на полу четвертым углом к корзине. Затем поставил на одеяло миску с молоком
и кифом. Когда он ослабил шнурок на крышке корзины, старик кашлянул. Аллал
замер, ожидая услышать надтреснутый голос. Поднялся легкий ветерок, пальмовые
листья заскрежетали друг о друга, но из ниши не донеслось ни звука. Аллал
переполз в дальний угол комнаты и присел у стены, не сводя глаз с корзинки.
Несколько раз ему казалось, что крышка шевелится, он решил, что ошибается.
И вот он затаил дыхание. Тень у основания корзины двигалась. Одна из тварей
выползла с дальнего края. Помедлила немного прежде, чем двинуться на свет,
но когда свет упал на нее, Аллал выдохнул молитву благодарности. То была
золотисто-красная.
Когда она, наконец, решилась приблизиться к миске, то сначала проползла
вокруг, осматривая ее со всех сторон, и лишь потом опустила голову к молоку.
Аллал наблюдал, опасаясь, что чужой вкус пасты из кифа отпугнет ее. Змея
не шевелилась.
Он подождал еще полчаса или дольше. Змея оставалась на месте, опустив
голову в миску. Время от времени Аллал поглядывал на корзинку -- не выползла
ли вторая. Ветерок не утихал, ветви пальм терлись друг о друга. Когда мальчик
решил, что пора, он медленно поднялся и, не сводя глаз с корзины, где,
очевидно, по-прежнему спала вторая змея, протянул руку и собрал в кулак
три связанных конца одеяла. Затем подобрал четвертый так, чтобы и змея,
и миска соскользнули на дно мешка. Змея шевельнулась, но он решил, что
она не сердится. Он точно знал, где ее спрячет: между камней в пересохшем
речном русле.
Держа одеяло перед собой, он открыл дверь и вышел под звезды. Идти
было недалеко -- по дороге, к рощице высоких пальм, потом налево и вниз,
в уэд. Между валунов было место, где узел никто не увидит. Он осторожно
втолкнул его в щель и поспешил к дому. Старик спал.
Убедиться, что вторая змея по-прежнему в корзинке, было невозможно,
поэтому Аллал забрал бурнус и вышел на улицу. Он закрыл дверь и лег спать
прямо на земле.
Солнце еще не взошло, а старик уже проснулся -- лежал в нише и кашлял.
Аллал вскочил на ноги, вошел в дом и начал разводить в миджме огонь. Через
минуту он услышал вскрик: Они снова выползли! Из корзины! Стой, где стоишь,
я их найду.
Прошло совсем немного времени, и старик удовлетворенно крякнул. Черную
нашел! воскликнул он. Аллал, сидя на корточках в своем углу, не поднял
головы, и старик подошел к нему, размахивая коброй: Теперь нужно найти
вторую.
Он убрал змею на место и продолжал поиски. Когда огонь разгорелся,
Аллал повернулся и спросил: Хочешь, я помогу тебе ее искать?
Нет, нет! Сиди на месте.
Аллал вскипятил воду и сделал чай, а старик по-прежнему ползал на коленях
по комнате, приподнимая ящики и отодвигая мешки. Тюрбан съехал у него с
головы, а лицо блестело от пота.
Иди выпей чаю, позвал Аллал.
Старик сначала, казалось, его не услышал. Затем поднялся, зашел в нишу,
где заново перемотал тюрбан. Выйдя оттуда, он сел рядом с Аллалом, и они
позавтракали.
Змеи очень умные, сказал старик. Они могут забираться в такие места,
которые не существуют. Я в этом доме передвинул уже все.
Закончив есть, они вышли наружу и принялись искать змею между тесно
растущих пальмовых стволов возле дома. Когда старик убедился, что змея
пропала, он печально вернулся внутрь.
Это была хорошая змея, вымолвил он, наконец. А теперь я пойду в Тарудан.
Они попрощались, старик подхватил свои мешок и корзину и зашагал по
дороге к шоссе.
Весь день за работой Аллал думал о змее, но лишь на закате смог спуститься
к валунам в уэд и вытащить одеяло. Он принес его в дом в сильном возбуждении.
Прежде, чем развязать одеяло, он наполнил широкую тарелку молоком и
пастой кифа и поставил ее на пол. Съел три ложки пасты сам и сел дожидаться,
барабаня пальцами по низкому деревянному чайному столику. Все произошло
так, как он и надеялся. Змея медленно выползла из одеяла и вскоре нашла
тарелку и начала пить молоко. Пока она пила, Аллал барабанил; закончив,
она подняла голову и посмотрела на него; барабанить он перестал, и она
вновь скрылась в одеяле.
Позже тем же вечером он снова поставил ей молоко и опять забарабанил
по столу. Через некоторое время показалась змеиная голова, потом -- все
ее тело, и порядок действий повторился.
И в ту ночь, и каждую ночь после той ночи Аллал сидел со змеей, с бесконечным
терпением пытаясь стать ее другом. Он ни разу не пробовал коснуться ее,
но вскоре мог ее вызывать и удерживать перед собою столько, сколько хотел,
просто барабаня по столику, потом отпускать. Первую неделю или около того
он давал ей пасту из кифа; затем попробовал обходиться без нее. В конце
результат был точно таким же. После этого он кормил ее только молоком и
яйцами.
Как-то вечером, когда змея, изящно свернувшись, лежала перед ним, он
начал думать о старике, и у него возникла мысль, вытеснившая из ума все
остальное. Пасты в доме уже не было несколько недель, и он решил ее приготовить.
На следующий день он купил все необходимое и после работы сделал пасту.
Когда она была готова, он смешал ее с молоком в большой миске и поставил
змее. Затем сам съел четыре ложки и запил чаем.
Он быстро разделся и, отодвинув столик так, чтобы до него можно было
дотянуться, лег на циновку около двери. На этот раз он не перестал барабанить
пальцами, даже когда змея напилась молока. Она лежала спокойно, наблюдая
за ним, точно сомневалась, действительно ли знакомый стук исходит из смуглого
тела перед ней.
Видя, что время идет, а змея не двигается с места и рассматривает его
холодными желтыми глазами, Аллал начал повторять снова и снова: Иди сюда.
Он знал, что голоса его она не слышит, но верил, что змея чувствует, как
его разум подталкивает ее. Можно заставить их делать все, чего пожелаешь,
не произнося ни слова, сказал ему старик.
Хотя змея не шелохнулась, он повторял команду, поскольку теперь знал,
что она придет. И после долгого ожидания змея вдруг опустила голову и заскользила
к нему. Она доползла до его бедра и скользнула вверх по ноге. Миновав живот,
некоторое время она лежала у него на груди. Тело ее было тяжелым и чуть
теплым, чешуя -- изумительно гладкой. Затем она успокоилась, свернувшись
в ямке между его головой и плечом.
К этому времени паста из кифа совсем овладела разумом Аллала. Он лежал
в состоянии чистого восторга, ощущая змеиную голову рядом со своей, без
единой мысли, если не считать той, что он и змея сейчас -- едины. Те узоры,
что вспыхивали и таяли перед его закрытыми глазами, казалось, были узорами
на змеиной спине. То и дело, всеохватным неистовым движением они скручивались
в вихре и дробились на осколки, быстро превращаясь в один огромный желтый
глаз, расколотый в середине узким вертикальным зрачком, который пульсировал
биением его собственного сердца. Затем глаз отступал в изменчивые тени,
сменявшиеся солнечным светом, пока не оставались только узоры чешуи, и
те роились с новым упорством, сливаясь и разлучаясь. В конце глаз возвращался,
уже настолько громадный, что краев у него не было, а зрачок расширялся
так, что в его отверстие, казалось, можно войти ему самому. Заглядывая
во тьму внутри, он понимал, что его медленно туда затягивает. Он вытянул
руки и коснулся гладкой поверхности глаза по обе стороны -- и сразу ощутил
рывок изнутри. Он скользнул в щель, и его поглотила тьма.
Придя в себя, Аллал почувствовал, что вернулся откуда-то издалека.
Он открыл глаза и увидел очень близко то, что напоминало бок огромного
зверя, покрытый грубой жесткой щетиной. Воздух гудел какой-то вибрацией
-- как если бы раскаты дальнего грома закручивали края неба. Он вздохнул
или вообразил, что вздыхает, ибо дыхание его стало бесшумным. Немного приподнял
голову, чтобы разглядеть что-нибудь кроме массы волос перед собой. Потом
заметил ухо и понял, что смотрит на свою собственную голову снаружи. Этого
он не ожидал; он надеялся только, что друг войдет в него и поделится своим
разумом. Но это вовсе не показалось ему странным; он просто сказал себе,
что теперь видит глазами змеи, а не своими собственными.
Теперь он понял, почему змея относилась к нему так настороженно: отсюда
мальчик казался чудовищем, со всей своей щетиной на голове и дыханием,
вибрировавшим внутри, как далекий ураган.
Он выпрямился и по полу скользнул в нишу. Там в глиняной стене была
щель, широкая ровно настолько, чтобы выпустить его наружу. Протиснувшись
в нее, он вытянулся во весь рост на земле в хрустальном лунном свете, рассматривая
странный пейзаж, где тени вовсе не были тенями.
Он обогнул угол дома и пополз по дороге к городу, радуясь свободе,
не похожей на все, что он мог раньше вообразить. Тела своего он не чувствовал,
ибо его идеально облекала кожа. Прекрасно было ласкать землю всем своим
животом, перемещаясь по тихой дороге, ощущая резкие струйки полынного запаха
в ветерке. Когда над землей поплыл голос муэдзина с мечети, он его не услышал
и не знал, что через час ночь закончится.
Завидев впереди человека, он сполз с дороги и спрятался за камень,
пока опасность не миновала. Но чем ближе город, тем больше людей попадалось
ему, поэтому он опустился в сегуйю, глубокую канаву, выкопанную рядом с
дорогой. Комья и пучки сухих растений затрудняли ему путь. Но все равно,
когда забрезжил рассвет, он пробирался по дну сегуйи, через силу огибая
камни и проскальзывая в плотные сплетения стеблей, оставленные водой.
От дневного света ему стало тревожно и неуютно. Он взобрался на склон
сегуйи и поднял голову, осматривая дорогу. Человек, проходивший мимо, замер,
повернулся и побежал обратно. Аллал не стал медлить -- теперь ему хотелось
как можно скорее попасть домой.
Вдруг он почувствовал глухой стук -- где-то позади о землю ударился
камень. Он быстро метнулся через край сегуйи и, извиваясь, скатился вниз.
Это место он знал: дорога здесь пересекала уэд, и недалеко друг от друга
пролегали две дренажные трубы. Немного впереди стоял человек с лопатой
и всматривался в сегуйю. Аллал не останавливался, зная, что достигнет первой
трубы прежде, чем человек его заметит.
Пол тоннеля, пролегавшего под дорогой, был усеян жесткими маленькими
волнами песка. В воздухе, проходившем сквозь трубу, чувствовался запах
гор. Кое-где там можно было спрятаться, но он полз дальше и вскоре достиг
дальнего конца. Потом перешел во вторую трубу и прополз под дорогой обратно,
снова вынырнув в сегуйе. За ним несколько человек собрались у входа в первую
трубу. Один стоял на коленях, засунув голову и плечи в отверстие.
Теперь Аллал направился по прямой к дому, через открытое пространство,
постоянно поглядывая на пальмовую рощицу с одной стороны. Солнце только
взошло, и камни начали отбрасывать длинные синеватые тени. Вдруг из-за
ближайших пальм выскочил маленький мальчик, увидел его и широко раскрыл
от страха глаза и рот. Он был так близко, что Аллал кинулся прямо на него
и укусил его в ногу. Мальчик изо всех сил помчался к группе мужчин в сегуйе.
Аллал поспешил к дому, оглянувшись лишь раз, когда достиг щели между
саманных кирпичей. Несколько человек бежали к нему между деревьев. Быстро
он скользнул в нишу. Смуглое тело по-прежнему лежало у двери. Но времени
уже не оставалось, а время было Аллалу необходимо для того, чтобы вернуться
в него, лечь у его головы и сказать: Иди сюда.
Пока он смотрел из ниши в комнату, на тело, в дверь загрохотали. С
первым ударом мальчик вскочил на ноги, точно ослабили пружину, и Аллал
с отчаяньем увидел выражение совершенного ужаса на его лице, глаза, в которых
не было разума. Мальчик стоял, ловя ртом воздух, стиснув кулаки. Дверь
распахнулась, и несколько человек заглянули внутрь. Мальчик с ревом нагнул
голову и ринулся в проем. Один из людей попытался схватить его, но потерял
равновесие и упал. Мгновение спустя все они повернулись и побежали через
пальмовую рощу вслед за обнаженной фигуркой.
Даже когда они время от времени теряли его из виду, до них доносились
его крики, а потом он показывался между стволов снова -- он по-прежнему
бежал. Наконец, он споткнулся и упал лицом вниз. Тогда-то они его и схватили,
связали, прикрыли его наготу и унесли, а несколько дней спустя отправили
в Беррешид, в больницу.
В тот день те же люди пришли к домику, чтобы провести обыск, который
намеревались сделать раньше. Аллал лежал в нише, дремал. Когда он проснулся,
люди уже вошли внутрь. Он повернулся и пополз к щели. Там его поджидал
человек с дубинкой в руке.
Ярость в его сердце была всегда; теперь же она вырвалась наружу. Так,
словно его тело стало хлыстом, он метнулся в комнату. Самые ближние к нему
люди стояли на четвереньках, и Аллал познал радость, вонзая свои ядовитые
клыки в тела двоих из них, пока третий не отсек ему голову топором.