Никто бы и не догадался, глядя на эти две деревушки, раскинувшиеся
одна выше другой на солнечном склоне горы, что между ними есть какая-то
вражда. И все же, если приглядеться внимательней, можно заметить явные
отличия в том, как они обе вписываются в пейзаж. Тамлат -- выше, дома там
отстоят друг от друга дальше, а между ними растут деревья. В Изли же все
скученно, поскольку места не хватает. Вся деревня, кажется, выстроена на
валунах да откосах. Тамлат окружают зеленые поля и луга. Он наверху стоит,
там долина шире, для хозяйства -- простор, вот люди и живут хорошо. А в
Изли все сады -- на террасах, карабкаются вверх, как ступени крутой стремянки.
Как бы там ни старались селяне овощи-фрукты выращивать, им никогда не хватало.
Как бы в утешение за несчастливое место за деревней бил большой родник
-- вода его была самой сладкой во всей округе. Излийцы утверждали, что
он невероятно целебный; тамлатцы же эту мысль отвергали, хотя и сами частенько
спускались набрать домой воды в свои меха и кувшины. А забор вокруг источника
ну никак не поставишь -- иначе б излийцы давно уже его так огородили, что
никто, кроме своих, и близко подойти бы не мог. Если б только тамлатцы
признали, что в Изли вода лучше, их бы со временем можно было убедить менять
ее на какие-нибудь овощи. Но они намеренно никогда об этом не упоминали
и вели себя так, будто источника не существует вовсе, -- если не считать
того, что как ни в чем ни бывало ходили за этой водой.
Ближе всех к источнику лежал участок человека по имени Рамади. Говорили,
что он -- самый богатый в Изли. По меркам же Тамлата, его даже состоятельным
назвать было нельзя. Но его черная кобыла была в Изли единственной лошадью,
а в саду на восьми разных уровнях росли двадцать три миндальных дерева,
и на каждой террасе он вырыл канавы, по которым текла чистая вода. Кобыла
его была очень красива, и он холил ее. Когда он надевал белый селхам и
выезжал на ней из деревни, излийцы говорили друг другу, что он похож на
самого Сиди Бухаджу. Очень лестный комплимент, поскольку Сиди Бухаджа был
самым главным святым в этой местности. Он тоже носил белые одежды и ездил
на черной лошади, котя его лошадь была жеребцом.
Долгое время Рамади искал своей кобыле подходящую пару. Тем не менее,
ни одного жеребца, которых он смотрел в соседних деревнях, нельзя было
назвать равным ей. Принять, на самом деле, он мог бы только одного -- лоснящегося
черного жеребца, на котором ездил сам Сиди Бухаджа. А просить святого о
такой услуге -- об этом не могло быть и речи.
Многие считали, что Сиди Бухаджа умеет разговаривать со своим конем.
Верили в это все, поскольку он сам объявлял прилюдно несколько раз, что
в миг его смерти именно конь решит, где следует его похоронить. Он просил,
чтобы его тело посадили верхом и привязали, а коня отпустили куда глаза
глядят. Где он остановится, там и закапывать. Это, вне всякого сомнения,
придавало вес тому поверью, что у старика и его коня есть свой тайный язык.
Среди местных жителей ходило много разговоров, какой местности повезет,
и там увидят такое важное событие, однако, конец толкам пришел, когда сам
Сиди Бухаджа как-то днем рухнул без чувств, сидя у мечети в Тамлате.
Чуть раньше тем же днем святой проехал через Изли мимо дома Рамади.
Кобыла стояла перед домом, в тени старой оливы. Жеребцу хотелось остановиться,
и Сиди Бухаджа с большим трудом уговорил его идти дальше. Рамади наблюдал
за этим, почесывая бороду и размышляя: замечательно было бы, если б жеребец
вдруг встал на дыбы вместе со святым да и покрыл кобылу. Но, устыдившись,
Рамади отвернулся.
Под конец того же дня Рамади оседлал кобылу и поехал в Тамлат. В одном
уголке рынка там он заметил знакомого излийца -- заклинателя змей из айссауев
-- и присел с ним поговорить. Тот-то и рассказал ему новость о смерти Сиди
Бухаджи.
Он выпрямился и замер. Айссауй добавил, что святого скоро будет привязывать
к коню.
И куда, ты думаешь, он пойдет? спросил Рамади.
Наверное -- сюда, на рынок зерна, ответил айссауй.
А у тебя змеи -- с собой?
Айссауй удивился. Да, с собой, сказал он.
Отнеси их вон к тому повороту -- пусть жеребец их увидит, велел ему
Рамади. Он должен спуститься с горы.
А сам встал, прыгнул в седло и уехал.
Айссауй сбегал в фондук, где оставил корзину с гадюками и кобрами,
и поспешил к тому перекрестку, где дорога отворачивала с главной улицы
и начинала спускаться по склону.
Поскольку все тамлатцы наблюдали, как старейшины привязывают тело Сиди
Бухаджи к спине жеребца, Рамади на своей кобыле проскакал незамеченным
по деревне и галопом спустился в Изли. Добравшись до дому, он оставил кобылу
под оливой и начал ждать.
А в Тамлате айссауй сидел на обочине дороги со своей корзиной. Наконец,
перед ним показался жеребец с привязанной к спине священной ношей. Легким
галопом он направился по улице к заклинателю, старейшины следовали за ним
в отдалении. Айссауй открыл корзину, вытащил пару змей покрупнее и взял
по одной в каждую руку. Когда жеребец подскакал поближе, он встал и заставил
змей извиваться в воздухе. Глаза жеребца немедленно расширились, и он свернул
вправо, вниз по дороге из деревни.
Айссауй упрятал змей в корзину и как ни в чем ни бывало вышел из кустов,
до сих пор скрывавших его от приближавшихся старейшин. Они не обратили
на него никакого внимания, а он зашагал себе в Изли. Впереди он видел черный
силуэт жеребца, галопом мчавшегося с горы, и белый куль у него на спине
мотыляло под лучами солнца. Пройдя еще немного, айссауй обернулся. Старейшины
по-прежнему стояли на углу, прикрывая глаза от яркого света, и вглядывались
в долину.
А Рамади стоял себе на пороге и ждал, когда жеребец ворвался в деревню,
остановился на мгновение и рысью направился прямиком к дому Рамади. Кобыла
стояла спокойно под оливой, отгоняя хвостом мух. Не успел никто из свидетелей
подбежать, как жеребец встал на задние ноги, поднявшись до огромной высоты,
и ремни, державшие Сиди Бухаджу у него на спине, лопнули. Труп в белом
селхаме шмякнулся на землю в тот самый момент, когда жеребец покрыл кобылу.
Рамади подбежал и оттащил тело в сторонку, чтобы не мешало. И вернулся
на порог -- смотреть.
Чуть погодя примчались соседи, внесли Сиди Бухаджу во двор к Рамади,
не переставая возносить Аллаху хвалы. К тому времени, как в Изли подоспели
тамлатские старейшины, жеребец и кобыла уже тихо стояли под оливой, а излийский
толба тянул свой напев в доме Рамади.
Тамлатцы подавили досаду и приняли волю Аллаха. Конь пришел в Изли
и остановился здесь -- значит, здесь Сиди Бухаджи и следует хоронить. Они
помогли излийцам вырыть могилу, весть разлетелась по всем окрестным деревням,
и толба из многих мест пришли отпеть покойника.
И сразу же толпы паломников начали стекаться в Изли, взыскуя бараки
у могилы Сиди Бухаджи. Вскоре потребовалось уже снести дом Рамади и на
его месте выстроить приют, где паломники могли бы ночевать. Одновременно
у оливы, над местом последнего упокоения святого, возвели куббу с куполом,
а вокруг нее -- высокую стену. Рамади же дали другой дом, поблизости.
Поскольку все паломники запасались водой из источника, слава о ней
вскоре разнеслась повсюду, и источник приобрел большое значение. Даже те,
кто не почитал Сиди Бухаджу, приходили пить эту воду и набирали ее с собой.
Взамен они оставляли в святилище приношения еды и денег. Год и закончиться
не успел, как Изли стала богаче Тамлата.
Только Рамади и айссауй знали, какую роль сыграли они в том, что наведенная
ими удача так преобразила их деревню, однако, они придавали этому очень
мало значения, поскольку на все воля Аллаха. Для Рамади самым главным была
красота того черного жеребенка, который теперь ходил всюду за кобылой,
куда бы он ни выезжал на ней -- вниз, в долину, или наверх, на тамлатский
рынок.