Никто не мог понять, зачем донья Фаустина купила пансион. Он стоял
на одном из крутых виражей старого шоссе, которое вело от поймы реки к
городку, однако проложили новую мощеную дорогу, и старая трасса оказалась
совершенно не нужна. Теперь и добраться до него можно было, лишь вскарабкавшись
по каменистой тропе над закраиной дороги и пройдя несколько сот футов по
старой дороге, которую без долгого ремонта уже начало размывать дождями
и душить блестящей болотной растительностью.
Бывало, по воскресеньям, из города приходили люди -- женщины несли
зонтики, мужчины гитары (ибо это происходило в те дни, когда радио еще
не было, и почти все хоть немного знали, как играть музыку); доходили до
большого хлебного дерева, смотрели вдоль дороги на полинявший фасад здания,
более чем наполовину скрытый молодым бамбуком и бананами, несколько секунд
не сводили с него глаз, а потом поворачивали обратно. «Почему она не снимет
вывеску? -- спрашивали они. -- Неужто думает, что кому-нибудь захочется
остановиться здесь на ночлег?» И они были совершенно правы: к пансиону
больше никто и близко не подходил. Только городские знали о нем, а им он
был ни к чему.
Зачем она его купила, оставалось загадкой. Как водится, когда горожане
чего-то не могут понять, поведению доньи Фаустины были придуманы целые
серии неприятных объяснений. Самое первое и самое распространенное -- то,
что она решила превратить это место в заведение с дурной репутацией, --
вскоре развалилось на части, поскольку такую теорию подкрепить было совершенно
нечем. У пансиона неделями никого не замечали, кроме младшей сестры доньи
Фаустины Карлоты, переехавшей из Халапы, и старых слуг Хосе и Элены, ходивших
каждое утро на рынок, -- но эти следили за собственным носом достаточно
строго, чтобы удовлетворить даже самых злостных сплетников. Что же касается
Карлоты, то она время от времени ходила к мессе, вся в черном. Говорили,
что смерть отца она приняла очень близко к сердцу и, наверное не снимет
траур уже никогда.
Остальные предположения, высказывавшиеся горожанами в попытках пролить
свет на эту тайну, оказывались столь же маловероятными, как и первое. Ходили
слухи, что донья Фаустина укрывает у себя Чато Моралеса, бандита, которого
уже много месяцев пытается поймать местная полиция, -- но вскоре после
его изловили в глухом углу провинции. Еще утверждалось, что в пансионе
-- тайный склад наркотиков; это тоже оказалось ложью. Арестованные главари
банды торговцев выболтали все секреты, и тайником оказалась комнатка над
аптекой «Фармасиа Идеаль». Существовали и смутные намеки на то, в общем,
что Карлота завлекает в пансион путешествующих в одиночку, где их ожидает
традиционная судьба всех одиноких путников в одиноких загородных пансионах.
Однако, такие предположения всерьез уже не принимались. Укреплялось мнение,
что донья Фаустина просто-напросто немного повредилась в уме, и безумие
это, приняв антиобщественный оборот, вынудило ее удалиться на окраину города,
где она могла бы жить, ни с кем не встречаясь. Что и говорить, эта теория
оспаривалась некоторыми молодыми членами общества, заявлявшими, что она
нисколько не полоумнее их, а наоборот -- крайне изобретательна. Они утверждали,
что, имея кучу денег, она купила пансион из-за обширного участка земли,
его окружающего, и теперь, в тиши заросших сорняками садов спокойно разрабатывает
множество хитроумных способов, как спрятать все свое богатство. Граждане
постарше, тем не менее, над этим посмеивались, ибо отлично помнили как
ее мужа, так и ее отца -- и ни тот, ни другой не проявили какой-либо особой
ловкости в собирании денежных знаков. К тому же пансион купила она практически
за так. «Где бы она раздобыла столько песо? -- скептически говорили они.
-- На деревьях выросли, наверное?»
2
Однажды, когда из города исчез ребенок (а маленьких детей в те дни
крали часто -- увозили в далекие места, где заставляли работать), родители
заставили полицию обыскать пансион. Донья Фаустина, крупная женщина в самом
соку, встретила тщедушного полицейского в дверях и отказалась впустить
его внутрь. Фактически, она была с ним так бесцеремонна и зыркала на него
настолько враждебно, что ему ничего не оставалось, как вернуться в comisaria
за подкреплением. Он в сопровождении еще троих человек вернулся в пансион
и провел тщательный, но бесплодный обыск. Донья Фаустина не отставала от
них ни на шаг, не прекращая осыпать их градом оскорблений, пока они не
покинули дом. Но по возвращении в город им было что рассказать. Во всех
комнатах пансиона -- разгром, рассказывали они, мебель сломана, коридоры
завалены мусором и отходами, перила на балконе второго этажа рухнули, их
теперь заменяет один кусок колючей проволоки, да и вообще весь дом выглядит
так, будто на протяжении многих лет в нем устраивали бессчетные пикники.
Этот доклад только укрепил людей в их убеждении, что донья Фаустина в большей
или меньшей степени потеряла рассудок, и на какое-то время город перестал
думать о ней вообще.
Некоторое время спустя люди заметили, что они с сестрой полюбили ездить
в соседние городки: их видели в таких далеких друг от друга местах, как
Тлакоталпам и Зампоала. Но даже эти странствия не вызвали подлинного интереса.
Люди покачивали головами -- сочувственно или иначе -- и говорили, что у
доньи Фаустины с головой все хуже и хуже, но и только.
Когда хозяйки уезжали из дома дня на три-четыре, Хосе и Элена оставались
присматривать за участком одни, даже не совершая вылазок за покупками,
пока парочка не возвращалась. Вернувшись, сестры брали старый крытый экипаж,
каждый день ездивший на станцию к приходу поезда. Они заваливали его своими
узелками и корзинками и доезжали до поворота, а там выходили, возница помогал
им занести пожитки на откос и оставлял добираться до дома как заблагорассудится.
Карлота шла вперед и приводила на подмогу Хосе, но самые тяжелые корзины
донья Фаустина всегда оставляла себе. Через заросли делалось несколько
ходок с вещами, а потом на брошенной дороге все успокаивалось снова --
до следующего утра, когда старые слуги отправлялись на рынок.
Недели через две сестры уезжали опять и всегда -- в какое-нибудь новое
место, а потому путешествия по необходимости заводили их все дальше и дальше.
Кто-то даже утверждал, что их раз видели в самом Вера-Крузе, однако, учитывая,
сколько слухов ходило о двух женщинах, никакой особенной причины верить
в это не было.
Прежде, чем дом превратили в пансион, он был процветающей finca,
террасы участка были засажены фруктовыми деревьями и довольно круто спускались
с милю к высокому обрыву над рекой. Лет пятьдесят землю совершенно никто
не возделывал, поэтому теперь в сплетениях новых нетерпеливых лиан, что
обступили со всех сторон старые деревья и даже переросли некоторых великанов,
найти авокадо или манго было довольно непросто. С ветвей свисали петли
лоз, вьющиеся растения тянулись вверх, хватаясь за них, и ни по одной из
садовых дорожек нельзя было пробраться больше пятидесяти футов, не столкнувшись
с непроходимым пологом зелени. Никто толком и не знал, далеко ли от дома
река, поскольку на границах владений заросли становились еще гуще.
3
Даже Хосе не узнал бы о существовании резервуара, не забреди он однажды
случайно дальше обычного в поисках zapotes. Невдалеке, в глубокой
тиши подлеска, оттуда, куда не доставали солнечные лучи, он услышал тяжелый
всплеск -- словно в омут столкнули валун. Он прислушался, но других звуков
не доносилось. На следующий день во время сиесты он вернулся в то же место
с мачете и старательно прорубил в упрямой поросли тропинку. Уже почти в
сумерках впереди блеснула вода. И вот он остановился на краю резервуара.
От застоявшейся воды поднималась тяжелая вонь, в неподвижном воздухе роились
насекомые. Ему показалось, что в бурых глубинах что-то слабо шевелится,
-- вода почему-то была неспокойной. Некоторое время он вглядывался в нее,
забывшись; потом свет стал меркнуть, и он повернулся и двинулся к дому,
безотчетно решив ничего не рассказывать о резервуаре даже Элене.
В последующие месяцы Хосе несколько раз возвращался туда, постоянно
надеясь обнаружить то, что плескалось в воде. Даже человек не мог бы нырнуть
в резервуар с таким шумом. На противоположном берегу имелся вымощенный
камнем спуск в воду (резурвуар, без сомнения, выкопали для купания скота),
и пару раз Хосе видел на нем влажные следы, которые просто озадачили его
еще сильнее. Во второй раз он начал рубить себе сквозь лианы проход по
берегу, чтобы рассмотреть спуск поближе. И на полпути обнаружил тропинку.
Кто-то уже проделал узкий, но вполне пригодный путь к резервуару из какого-то
места около дома. Бросив свой замысел, Хосе пошел по этой тропе и добрался
до того угла, который раньше был розарием -- на нижней террасе, между дверью
в прачечную и развалинами конюшни. Пока он стоял и мигал от яркого света,
в дверях прачечной показалась донья Фаустина и начала спускаться по короткой
лестнице. В руках она несла корзину, верх которой был укутан газетами.
Старый Хосе автоматически направился к ней, чтобы взять у нее корзину.
Она же, очевидно, не ожидала его здесь увидеть -- когда она подняла голову
и обнаружила его рядом, лицо ее приняло необычное выражение. Но сказала
она только: «Что ты здесь делаешь? Ступай в кухню.» А затем шагнула к каменной
скамье под увитым зеленью навесом и уселась, поставив корзину рядом.
Возвращаясь к дому, Хосе размышлял, что никогда раньше не видел свою
patrona такой сердитой. Суровой-то она была всегда -- и даже грозной,
но никогда прежде она так его не пугала, как сегодня. Будто на какую-то
секунду из-под ее тяжелых век на него глянул демон.
«Должно быть, правда, -- думал он. -- Донья Фаустина сходит с ума.
Что же станет с Эленой и со мной?»
На этот раз, войдя в кухню, он отвел Элену в уголок и шепотом рассказал
о своих страхах и том, как странно сеньора посмотрела на него в саду. Элена
перекрестилась. «Ох, Господи,» -- пробормотала она. Однако, о резервуаре
он не упоминал -- ни сейчас, ни после. Ему не хотелось даже думать о нем,
поскольку Хосе подозревал, что он как-то связан с безумием доньи Фаустины,
а поскольку знал о резервуаре только он, то это знание придавало ему какой-то
уверенности -- поделись он им с Эленой, и уверенность исчезнет.
4
Однажды холодным вечером llovizna, когда мучнистый туман медленно
превращался в воду и пропитывал всю местность вокруг, в парадную дверь
постучали. Донья Фаустина, большую часть времени возившаяся в подвале,
где стояли ванны и располагалась прачечная, услышала стук и сразу зашагала
по лестнице, потемнев лицом от ярости. Карлота стояла в comedor,
не зная, открывать или нет. Стук повторился, когда донья Фаустина дошла
до нее.
-- Снова полиция? -- с легким страхом спросила Карлота.
-- Ya veremos, -- пробурчала донья Фаустина. Подойдя к двери,
она остановилась и громко спросила: -- Кто?
Ответа не было.
-- Не открывай, -- прошептала Карлота, стоя у нее за спиной.
Донья Фаустина нетерпеливо отмахнулась от сестры: умолкни. Несколько
минут они подождали, но стук не возобновлялся. Только с балкона на землю
время от времени капала вода.
-- Стой здесь, -- велела донья Фаустина, а сама прошла по comedor,
и снова спустилась в прачечную. Здесь она собрала все отбросы, раскиданные
по полу и в ваннах, сложила все в две большие корзины и вышла через боковую
дверь под оплетенный виноградом навес. Медленно спустившись оттуда по ступенькам,
она пропала во тьме розария.
Через полчаса она снова стояла в вестибюле, где Карлота по-прежнему
прислушивалась к шуму за дверью.
-- Ничего, -- ответила Карлота на ее вопросительный взгляд. Донья Фаустина
поманила ее за собой. Они вошли в comedor и пошептались. Пламя одной
свечи трепетало за кувшином на застеленной газетами буфетной полке.
-- Это не полиция, -- сказала донья Фаустина. -- Твоя комната запирается
на ключ. Иди туда немедленно. Запри дверь и ложись спать.
-- А ты...?
-- Я не боюсь.
Оставшись в comedor одна, донья Фаустина налила себе стакан
воды и выпила. Потом взяла свечу и поднялась по длинной лестнице к себе
в комнату. Закрыла дверь и поставила свечу. У ее продавленной постели,
вокруг которой Элена развесила заштопанную сетку от москитов, стоял мужчина.
Проворно он шагнул к ней и, крепко обхватив ей шею одной рукой, запихал
скомканную тряпку ей в рот. Она неистово размахивала руками и даже один
раз попала ему по лицу, но почти сразу же он связал ей запястья. После
этого никакой борьбы уже не получилось. Он грубо толкнул ее к кровати,
сдернул сетку и повалил ее. Она взглянула на мужчину: высокий молодой человек,
вероятно -- mestizo, плохо одет. Расхаживая по комнате и заглядывая
в ящики и коробки, разбросанные в диком беспорядке по всей комнате, он
фыркал от отвращения. Наконец, от злости перевернул стул и презрительно
смел с комода на пол все пустые бутылки и кипы газет. Снова подошел к кровати
и неверном свете присмотрелся к донье Фаустине. Затем, к ее удивлению (хотя
нельзя сказать -- к неудовольствию) лег и овладел ею, спокойно и безразлично.
Через несколько минут сел и выдернул у нее изо рта кляп. Она лежала совершенно
неподвижно и смотрела на него. Наконец, она произнесла:
-- Что ты здесь хочешь? У меня нет денег.
-- А кто знает, есть они у тебя или нет?
-- Говорю тебе -- нет.
-- Посмотрим.
Он встал. Еще четверть часа потратил на обыск комнаты, вороша кучи
мусора под столами, пинками переворачивая мебель, чтобы осмотреть дно,
вытряхивая из ящиков пыль и сор. Потом закурил маленькую сигару и снова
подошел к кровати. При свете свечи его узкие глаза выглядели полузакрытыми.
-- Где они? -- спросил он.
-- Ничего нет. Но у меня есть кое-что драгоценнее.
-- Что? -- Он смотрел на нее с презрительным недоверием. Что может
быть ценнее денег?
-- Развяжи мне руки.
Он высвободил ей одну руку, а другую крепко держал, пока она рылась
в складках одежды. Через минуту она извлекла маленький газетный сверток
и протянула ему. Он положил пакетик на постель и снова связал ей руки.
Затем осторожно взял его и понюхал. Пакетик был мягким и немного влажным.
-- Что это?
-- Разверни, hombre. Съешь. Ты знаешь, что это.
С подозрением он снял верхний слой газетной бумаги и поднес содержимое
к свечке.
-- Что это? -- воскликнул он.
-- Ya sabes, hombre, -- спокойно ответила она. -- Comelo.
-- Что это такое? -- повторил он, пытаясь говорить жестко; однако в
голосе его пробивался страх.
-- Ешь, сынок. Не каждый день такой случай выпадает.
-- Где ты его достала?
-- А-а! -- Донья Фаустина смотрела на него таинственно и мудро, но
больше ничего не отвечала.
-- Что я от него получу? -- наконец, спросил молодой человек, разглядывая
вещицу у себя на ладони.
-- Ешь! Ешь, и у тебя будет сила двоих, -- вкрадчиво произнесла она.
-- Brujerias! -- воскликнул он, не выпуская предмета из рук.
Мгновение погодя он добавил, медленно:
-- Я не люблю колдовство. Мне оно не нравится.
-- Ба! -- фыркнула донья Фаустина. -- Не будь глупым, сынок. Не задавай
вопросов. Съешь и ступай своей дорогой -- с силой двоих. Кто когда об этом
узнает? Скажи мне! Кто?
Казалось, этот довод подействовал на молодого человека. Неожиданно
он поднес предмет ко рту и откусил от него, точно от сливы. Жуя, он бросил
на донью Фаустину один смурной взгляд. Доев, нерешительно обошел комнату
еще раз, слегка наклонив набок голову. Донья Фаустина на сводила с него
глаз.
-- Как ты себя чувствуешь? -- спросила она.
-- Bien, -- ответил он.
-- Двое, -- напомнила она. -- Теперь у тебя -- сила двоих.
Будто напоминание укрепило и вдохновило его, он подошел к кровати,
бросился рядом и снова быстро насладился ею. На этот раз она поцеловала
его в лоб. Когда все закончилось, он поднялся и, не развязав веревки на
ее запястьях, ни слова не говоря, открыл дверь и спустился по лестнице.
примерно через минуту она услышала, как закрылась входная дверь. И сразу
же пламя свечи, догоревшей до самого основания, неистово затрепетало, и
комната вскоре погрузилась во тьму.
5
Всю ночь донья Фаустина пролежала на кровати без движения, то и дело
задремывая, а в промежутках -- прислушиваясь к медленным каплям тумана
за окном. Наутро Карлота, по-прежнему перепуганная, приоткрыла свою дверь
на два пальца и, очевидно, обнаружив, что в коридорах все как обычно, отправилась
в комнату доньи Фаустины.
-- Ay, Dios! -- заголосила она при виде сестры: одежда разорвана,
руки связаны за спиной. -- Ох, Господи! О Боже мой!
Но донья Фаустина была спокойна. Когда Карлота развязалаее, она сказала:
-- Он не причинил вреда. Но пришлось отдать ему сердце.
Карлота в ужасе посмотрела на сестру:
-- Ты сошла с ума? -- закричала она. -- Полиция нагрянет сюда в любую
минуту.
-- Нет-нет, -- успокоила ее донья Фаустина и оказалась права: никакая
полиция больше в дом с обыском не приходила. Не произошло ничего. В конце
второй недели они совершили свою следующую поездку, а через некоторое время
-- еще одну. Два дня спустя после возвращения донья Фаустина позвала Карлоту
к себе в комнату и сказала:
-- Будет ребенок.
Карлота тяжело опустилась на кровать.
-- Какой ужас!
Донья Фаустина улыбнулась.
-- Нет-нет. Это замечательно. Подумай. У него будет сила тридцати семи.
Но Карлоту, судя по всему, это не убедило.
-- Мы ничего про такие вещи не знаем, -- сказала она. -- Может, это
возмездие.
-- Нет-нет-нет, -- показачала головой донья Фаустина. -- Но теперь
следует быть еще осторожнее.
-- Ездить больше не будем? -- с надеждой спросила Карлота.
-- Об этом я подумаю,
Через несколько дней обе сидели на скамье в розарии.
-- Я подумала, -- сказала донья Фаустина. -- Есздить больше не будем.
-- Хорошо, -- ответила Карлота.
Ближе к концу года донья Фаустина перестала вставать с постели, ожидая
рождения ребенка. Она удобно возлежала на старой продавленной кровати.
Впервые за несколько месяцев Элена подмела всю комнату. Но даже когда пол
был чист, вонь мусора, копившегося в ней так долго, висела по-прежнему.
В городе Карлота купила колыбельку; у горожан покупка возбудила интерес
к их жизни.
Когда настал срок, и Элена, и Карлота пришли в комнату помогать родам.
Донья Фаустина не вскрикнула ни разу. Младенца обмыли и положили к ней
-- Мальчик, -- улыбнулась ей сверху Элена.
-- Разумеется, -- ответила донья Фаустина, давая ему грудь.
Элена спустилась на кухню рассказать Хосе хорошую новость. Тот мрачно
покачал головой.
-- Во всем этом что-то нехорошее, -- пробормотал он.
-- В чем -- это? -- резко спросила Элена.
-- А отец кто? -- поднял голову Хосе.
-- А это -- секрет доньи Фаустины, -- самодовольно ответила Элена,
точно это был скорее ее секрет.
-- Да. Мне тоже так кажется, -- многозначительно произнес Хосе. --
Мне кажется, что отца-то и нет, если хочешь знать мое мнение. Я думаю,
ребенка она завела от Дьявола.
Элена пришла в ужас:
-- Бесстыжий! -- закричала она. -- Да как ты можешь такое говорить?
-- Есть причины, -- зловеще ответил Хосе. И больше никаких разговоров
не заводил.
В пансионе жизнь шла своим чередом. Минуло несколько месяцев. Ребенка
назвали Хесус Мария, он рос изумительно здоровым.
-- Un torito, -- говорила Элена, -- настоящий бычок.
-- Разумеется, -- отвечала донья Фаустина. -- У него сила тридцати
семи... -- Но тут на Карлоту напал неистовый приступ кашля, заглушивший
конец фразы. Элена же все равно ничего не заметила.
Снова закончился сезон дождей, настали ясные дни солнечного света и
зеленой листвы. Хосе снова отправился в сад за фруктами -- в основном,
приходилось пригибаться и проползать под висячими стенами лоз и лиан. И
вновь он проделал тропу к резервуару и остановился на краю, рассматривая
мощеный спуск -- и тут увидел чудовище: оно как раз скользнуло к воде и
скрылось в глубине. Челюсть у Хосе отвисла. Вырвалось лишь одно слово:
-- Caiman!
Несколько минут он стоял неподвижно, вглядываясь в темную воду. Затем
осторожно пробрался по краю резервуара к тому месту, где в прошлом году
нашел тропу. Та полностью заросла. Никто не подходил к резервуару много
месяцев; сейчас уже и сказать было нельзя, существовал ли когда-то в массе
зелени какой-то проход. К дому Хосе вернулся тем же путем, что пришел.
Это же позор, думал Хосе, что такая тварь живет на земле у доньи Фаустины.
Он решил поговорить с нею немедленно. Хозяйка разговаривала на кухне с
Эленой. Поего лицу она сразу поняла: что-то не так, -- и, вероятно, опасаясь,
что он собирается сказать как раз то, что он и сказал минуту спустя, постаралась
выманить его из кухни.
-- Пойдем наверх. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал, -- сказала
она, подойдя к нему и потянув за руку.
Однако, Хосе был чересчур возбужден. Она даже не заметил, что она до
него дотронулась.
-- Сеньора! -- воскликнул он. -- В саду -- крокодил!
Донья Фаустина посмтрела на него с неизбывной ненавистью.
-- Что это ты говоришь? -- тихо спросила она, и в ее голосе звучала
забота -- точно со стариком нужно было обходиться помягче.
-- Огромнейший caiman! Я его видел!
Элена опасливо посмотрела на него.
-- Он заболел, -- прошептала она донье Фаустине. Хосе услышал.
-- Заболел! -- презрительно расхохотался он. -- Пойдем со мной и подождем
немного. Я тебе покажу, кто тут заболел! Пошли!
-- В саду, говоришь? -- недоверчиво переспросила донья Фаустина. --
Но где?
-- В большом резервуаре, сеньора.
-- В резервуаре? В каком резервуаре?
-- Сеньора не знает о резервуаре? Там, внизу, за садом есть резервуар.
Si, si, si, -- твердил он, видя, какое лицо стало у Элены. -- Я
там много раз бывал. Это недалеко. Пойдем.
Поскольку Элена уже готова была снять фартук и принять приглашение,
донья Фаустина сменила тактику.
-- Прекрати молоть чепуху! -- прикрикнула она. -- Если ты заболел,
Хосе, ступай в постель. Или ты пьян? -- Она шагнула к нему и с подозрением
принюхалась. -- Нет? Bueno. Элена, сделай ему горячего кофе и через
час дашь мне знать, полегчало ему или нет.
Но у себя в спальне донья Фаустина начала беспокоиться.
6
Сбежали они вовремя. Карлота сомневалась, следует ли им вообще уезжать.
-- Куда ж мы поедем? -- жалобно спрашивала она.
-- Не думай об этом, -- отвечала донья Фаустина. -- Подумай лучше о
полиции. Надо ехать. Я знаю. Что толку от того, что у меня сила тридцати
семи, если я отмахиваюсь от того, что они мне говорят? А они говорят: мы
должны уехать. Сегодня же.
Когда они уже сидели в поезде под парами, окруженные своими корзинами,
донья Фаустина поднесла Хесуса Марию к окну и помахала его крошечной ручкой
городку.
-- В столице ему будет лучше в любом случае, -- прошептала она.
В столице они приехали в небольшую fonda, и на следующий день
донье Фаустине пришла в голову мысль наняться в ближайшую comisaria
надзирательницей. Ее телосложение, а также тот факт, как она сообщила лейтенанту,
что она никого не боится, произвели впечатление на тех, кто с нею беседовал,
и после разных экзаменов ее приняли на службу.
-- Вот увидишь, -- сказала она Карлоте, вернувшись в тот же вечер в
приподнятом настроении. -- Отныне нам не о чем беспокоиться. Нам ничто
не повредит. У нас новые имена. Мы новые люди. значение имеет только Хесус
Мария.
А пансион в тот момент уже весь кишел полицией. Известие о каймане,
на реальности которого Хосе в своем упрямстве настаивал, сначала через
Элену, а затем и через весь рынок достигло их и снова возбудило их любопытство.
Когда обнаружили, что в спрятанном резервуаре обитает не один зверь, а
пара, полиция начала обыскивать участок тщательнее. Но даже теперь никто
по-настоящему не верил, что в исчезновении десятков младенцев за последние
два-три года виновны донья Фаустина и ее сестра, -- однако, проверить не
мешало.
В темном углу прачечной, под одной из ванн полицейские нашли узел окровавленного
тряпья, которое при ближайшем рассмотрении оказалось вне всякого сомнения
одежкой младенца. Затем обнаружили и другие похожие лоскуты -- ими затыкали
щели там, где были разбиты стекла.
-- Должно быть, это Хесуса Марии, -- говорила верная Элена. -- Сеньора
вернется через день-другой и сама вам скажет. -- Полиция только ухмылялась.
Приехал jefe, осмотрел прачечную.
-- А она не дура, -- с восхищением промолвил он. -- Все здесь делала,
а они... -- Он ткнул рукой в сторону сада. -- ...довершали остальное.
Мало-помалу все истории, ходившие по округе, слились в единую массу
свидетельств: сомнений в виновности доньи Фаустины больше не оставалось,
а вот отыскать ее -- дело совершенно другое. Некоторое время газеты только
об этом и писали. По целым страницам расползались негодующие статьи, и
везде требование было одним: читатели должны быть бдительны и найти этих
двух чудовищных женщин. Но оказалось, что ни одного их портрета нигде нет.
Донья Фаустина видела газеты, читала статьи и пожимала плечами.
-- Все это случилось очень давно, -- говорила она. -- Сейчас это уже
не важно. А если и важно, то им меня все равно не поймать. У меня для этого
слишком много силы. -- Газеты вскоре стали писать о других вещах.
Тихо прошли пятнадцать лет. Хесусу Марии, который для своих лет был
необычайно сообразителен и силен, предложили должность прислуги в доме
начальника полиции. Тот наблюдал мальчика с матерью несколько лет, и паренек
ему нравился. Для доньи Фаустины настал час торжества.
-- Я знаю, что ты станешь великим человеком, -- сказала она Хесусу
Марии, -- и никогда не принесешь нам бесчестья.
Однако, он, в конечном итоге, принес, и донья Фаустина была безутешна.
Через три года прислуживать ему наскучило, и он пошел в армию, взяв
у своего хозяина рекомендательное письмо близкому другу -- некоему полковнику,
который проследил, чтобы в казармах к Хесусу Марии относились любезно.
У него все шло хорошо: его постоянно повышали в звании, поэтому к двадцати
пяти годам он уже сам стал полковником. Следует отметить, что звание полковника
в мексиканской армии -- не такое уж большое достижение и не обязательно
-- свидетельство исключительных заслуг. Как бы там ни было, мало сомнений
в том, военная карьера Хесуса Марии так и развивалась бы по нарастающей,
не окажись он в Закатекасе в то время, когда Фермин Фигейроа и его банда
совершали набеги на окрестные деревни. В качестве еще одной привилегии
в бесконечной череде любезностей, оказываемых ему начальством, его поставили
во главе карательной экспедиции против Фигейроа. Хесус Мария, вместе с
тем, был небесталанен, поскольку на третий же день ему удалось захватить
вожака бандитов в плен вместе с тридцатью шестью его людьми.
Никто толком не знает, что произошло в горной деревушке, где банду
поймали, кроме того, что Фигейроа и его головорезов связали и бросили в
загон для овец перед тем, как расстрелять, и когда несколько часов спустя
капрал и шесть солдат прибыли на место, чтобы привести казнь в исполнение,
загон был пуст. Утверждали даже -- после того, как Хесуса Марию лишили
звания, -- что пастух видел, как он вошел в загон средь бела дня, когда
все спали в полуденной жаре, распутал веревки, которыми был связан Фигейроа,
а потом отдал ему свой нож, после чего повернулся и ушел. Рассказу пастуха
поверили немногие: полковники так не поступают. Но все равно мнение было
единым: непростительная беспечность, он целиком и полностью виновен в том,
что тридцать семь бандитов живы, сбежали и продолжают свои бесчинства.
Вернувшись вечером в столичные казармы, Хесус Мария стоял один в уборной
и рассматривал себя в засиженном мухами зеркале. Медленно он начал улыбаться,
наблюдая за движениями лицевых мускулов. «Нет», -- произнес он и попробовал
еще раз. Он раскрыл глаза пошире и улыбнулся изо всех сил. Лицо того человека
выглядело примерно так же; точно схватить его выражение никогда бы не удалось,
но он будет пытаться снова и снова: ведь вспоминая то мгновение, он был
счастлив -- единственный раз, когда он точно знал, каково это -- иметь
силу.