Speaking In Tongues
Лавка Языков

Раймонд Карвер

Покой

Перевел Иван Ющенко

Я зашел постричься. Уже сидел в кресле. А наискосок от меня, вдоль стенки, ждали еще трое мужчин. Двоих я раньше не видел. Но у третьего лицо было знакомое, хотя и не вспоминалось, откуда. Я все поглядывал на него, пока парикмахер колдовал над моей головой. Мужчина ковырял во рту зубочисткой. Здоровенный мужик, волосы короткие, волнистые. И вдруг он мне увиделся: в форме, фуражка, зоркие маленькие глазки обшаривают холл банка.

Из оставшихся двоих один был заметно старше, с густой курчавой сединой. Он курил. У третьего, хоть он был и не настолько стар, макушка была совсем лысая, но по бокам волосы свисали на уши. Этот был в ботинках лесоруба, и его штаны лоснились от машинного масла.

Парикмахер положил мне руку на затылок, чтобы поудачнее меня развернуть. Потом спросил у охранника:

-- Что, завалил оленя, Чарльз?

Этот парикмахер мне нравился. Мы были не настолько знакомы, чтобы звать друг друга по имени. Но когда я заходил постричься, он меня узнавал. Он знал, что раньше я увлекался рыбалкой. Так что мы говорили о рыбалке. Чтобы он был охотником, не думаю. Но поддержать разговор смог бы на любую тему. В этом смысле он был хороший парикмахер.

-- Тут, Билл, целая история. Черт-то что! -- отозвался охранник. Он вытащил изо рта зубочистку и сунул ее в пепельницу. Покачал головой: -- Вроде и завалил, и вроде -- не завалил. Так что на твой вопрос -- и да, и нет.

Мне не понравился его голос. Не подходил он охраннику. Не такого голоса стоило ожидать.

Двое остальных подняли на него глаза. Старший был занят тем, что листал журнал и курил, а тот, что помладше, смотрел газету. Оба отложили свое чтение и стали слушать охранника.

-- Давай, Чарльз, -- сказал парикмахер. -- Выкладывай.

Он снова повернул мою голову и продолжал щелкать ножницами.

-- Мы на Фикль-Ридж ходили. Мой старик и я с пацаном. На тропах там охотились. Старик засел на одной, мы с пацаном -- на другой. У пацана бодун, черт его дери. Аж жабры у пацана зеленые, и весь день воду хлещет -- свою и мою. Уже заполдень перевалило, а мы там с рассвета. Но надеялись еще. Так прикинули, что снизу охотники оленей на нас сгонят. Короче, засели за какой-то колодой, за тропой смотрим -- и тут из долины снизу, слышим: выстрелы.

-- Там фруктовые сады внизу, -- сказал парень с газетой. Он без конца ерзал. То одну, то другую ногу закинет на колено, коротко взмахивая ботинком. -- Они там шастают, олени эти.

-- Точно, -- подтвердил охранник. -- Залазят туда по ночам и яблочки зеленые жрут. В общем, слышно -- стреляют. Мы себе сидим, и тут из подлеска вылетает такой матерый олень -- меньше, чем сто ярдов от нас. Пацан его тут же увидел, как и я, -- хлоп на землю и давай палить. Дубина. А этой скотине старой -- хоть бы хны. Ему-то пацан до лампочки. Но стреляют откуда-то -- он не поймет. Не знает, куда сигануть. Тут я пальнул. Да в суматохе этой едва сумел его зацепить.

-- Так ты его зацепил? -- спросил парикмахер.

-- Знаешь, зацепил, -- ответил охранник. -- В брюхо попал. Он башку уронил и задрожал так. Дрожит весь. А пацан знай стреляет. Я вроде как опять в Корее очутился. В общем, выстрелил еще раз, но -- мимо. Тут оленище опять в кусты. Но, ей-богу, ему уже даже фыркнуть нечем. Пацан все патроны зазря потратил. Но я знатно врезал. Засадил ему прямо в кишки. Вот в каком смысле зацепил.

-- А дальше что? -- спросил мужик с газетой. Он скатал газету в трубку и похлопывал ею себя по колену. -- Что дальше-то? Наверно, вы по следу пошли? Они в такие места подыхать уходят -- не доберешься.

-- Но по следу-то вы пошли? -- спросил тот, что постарше, хотя это и не прозвучало как вопрос.

-- Пошли. Мы с пацаном за ним пошли. Но с пацана толку ноль. Его травило всю дорогу. Еле телепались. Вот стоеросина-то.

Тут охраннику пришлось хохотнуть, вспоминая ситуацию:

-- Пива нахлестаться, всю ночь на ногах, а потом еще, я, мол, на оленя пойду. Сейчас-то из него дурь повыветрилась, видит Бог. Но по следу-то мы, конечно, пошли. И след ведь хороший: на земле кровища, везде кровища. В жизни не видел, чтоб в одном олене столько крови было. Не знаю, как он, сукин сын, на ногах держался.

-- Их иной раз надолго хватает, -- сказал мужик с газетой. -- Всегда в таких местах подыхают, что и не подберешься.

-- Я пацана обложил за то, что он промазал, он мне что-то огрызнулся. Тогда уж я ему и съездил. Сюда вот. -- Охранник показал у себя над ухом и ухмыльнулся. -- Надавал я бобов пацану этому сучьему. Он молодой еще -- ему полезно. Словом, стемнело, куда уж тут по следу идти, да еще пацан сзади валяется -- блюет и все такое.

-- Ну, теперь-то уж этого оленя койоты доедают, -- сказал мужик с газетой. -- А заодно и вороны с канюками.

Он развернул газету, разгладил ее и положил рядом с собой. Опять поменял ноги. Оглядел нас всех и покачал головой.

Мужик постарше, повернувшись на стуле, смотрел в окно. Закурил.

-- Пожалуй, -- согласился охранник. -- и ведь жалко. Большой был, матерый, сукин сын. Так что, Билл, ответ такой: и подбил я оленя, и не подбил. Но без дичи на столе все-таки не остались. Потому что старик, оказывается, тем временем однолетку добыл. Уже его в лагерь притащил, освежевал, начисто выпотрошил, печенку, сердце, почки в бумагу вощеную завернул и в холодильник закинул. Ведь однолетка. Маленький, падла. Но старик прямо цвел.

Охранник оглядел парикмахерскую, будто что припоминая. Потом взял свою зубочистку и снова сунул в рот.

Мужик постарше положил сигарету и повернулся к охраннику. Вздохнул и сказал:

-- Тебе сейчас нужно бы того оленя искать, а не волосы стричь.

-- Ты со мной так не разговаривай, -- отозвался охранник. -- Пердун старый. Знаешь, я тебя где видел.

-- Сам я тебя видел, -- сказал старик.

-- Хорош, парни. Вы у меня в парикмахерской, -- смешался парикмахер.

-- Тебе я бы затрещин надавал, -- сказал старик.

-- А ты рискни, -- предложил парикмахер.

-- Чарльз, -- сказал парикмахер.

Парикмахер положил расческу и ножницы на зеркало, а руки -- мне на плечи, будто думал, что я из кресла ринусь в гущу перепалки.

-- Альберт, я стригу Чарльза и его мальчика уже много лет. Прекрати, пожалуйста.

Парикмахер переводил взгляд с одного на другого, не убирая руки с моего плеча.

-- На улице разбирайтесь, -- сказал мужик с газетой, покраснев и с какой-то надеждой.

-- Хватит уже, -- сказал парикмахер. -- Чарльз, я по этому поводу больше ничего слышать не хочу. Альберт, твоя очередь следующая. Вот так. -- Парикмахер повернулся к мужику с газетой. -- Вас я, мистер, знать не знаю, но вы уж будьте ласковы, не встревайте.

Охранник встал. Сказал:

-- Зайду-ка я в другой раз. Сегодня общество оставляет желать.

Он вышел и захлопнул за собой дверь. Громко.

Старик сидел, курил свою сигарету. Глядел в окно. Рассматривал что-то в руке. Встал, надел шляпу.

-- Извини, Билл, -- сказал он. -- Потерплю еще несколько дней.

-- Все в порядке, Альберт, -- ответил парикмахер.

Когда старик вышел, парикмахер отступил к окну, чтобы посмотреть ему вслед.

-- Альберт умирает от эмфиземы, -- проговорил он у окна. -- Мы раньше вместе на рыбалку ходили. Всему-всему он меня научил про лосося. Бабы. У старика от них отбою не было. Ну, характер уже не сахар, конечно. Хотя, честно говоря, его вывели из себя.

Парню с газетой не сиделось на месте. Он встал, походил туда-сюда, останавливаясь и разглядывая все подряд. Вешалку для шляп, фотографии Билла и его друзей, жестяной календарь с картинками на каждый месяц -- он перелистнул все страницы, одну за одной. Дошло даже до того, что, встав перед лицензией Билла, он изучил и ее. Потом повернулся и сказал:

-- Я тоже пойду. -- И вышел, не откладывая в долгий ящик.

-- Ну что, мне тебя достригать или как? -- спросил парикмахер, как будто все это случилось из-за меня.

Парикмахер повернул меня в кресле лицом к зеркалу. Положил ладони по бокам моей головы. Последний раз установил ее, как положено, а потом наклонил свою голову к моей.

Мы вместе смотрели в зеркало. Его руки по-прежнему обрамляли мое лицо.

Я смотрел на себя и он смотрел на меня. Но если что-то и высмотрел, то от комментариев воздержался.

Он провел пальцами по моим волосам. Медленно, будто его занимали другие мысли. Провел ласково, как любовник.

Это было в Кресент-Сити, в Калифорнии, почти на самой границе с Орегоном. Вскоре после того я уехал. Но сегодня подумал о том местечке, о Кресент-Сити. О том, как пытался начать все заново со своей женой, и о том, как тем утром в парикмахерском кресле я окончательно решил уйти. Задумался я сегодня о покое, который ощутил, когда позволил пальцам парикмахера гладить мои волосы; о нежности этих пальцев, о том, что волосы уже снова начали отрастать.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Раймонд Карвер

Покой

Speaking In Tongues
Лавка Языков