Speaking In Tongues
Лавка Языков

ПАУЛЬ ЦЕЛАН

Из книги
«РОЗА НИКОМУ»

Перевела Анна Глазова

*** * ***

В них была земля, и они

рыли⁽¹⁾.

Они рыли, и рыли, и так

проходил их день и их ночь. И они не хвалили бога,

он, слыхали они, так хотел,

он, слыхали они, это знал.

Они рыли и слыхом не слышали;

не мудрели, и песен не знали,

не слагали наречия.

Рыли.

И спустилось затишье, и явился сквозняк,

и моря все явились тоже.

Я рою, ты роешь, и роет червяк,

и спетое скажет: роют.

О, кто, о некто, никто, ты -- куда же,

если некуда было податься?

О, ты роешь, я рою, к тебе я, и наше

кольцо пробудится на пальцах.

*** * ***

Слово о погружении-в-глубину,

мы прочли его.

Года, слова с тех пор.

Это всё ещё мы.

Знаешь, конца нет пространству,

знаешь, летать нет нужды,

знаешь -- то, что вписал я в твой глаз,

нас в глубину погрузит.

*** * ***

К вину и к потерянности,

с нежностью к ним склоняясь к обоим:

я гнал верхом через снег, слышишь,

я бога гнал вдаль -- вблизь, он пел,

последней

была эта езда через

человеко-плетни.

Они сгибались, когда

слышали нас над собой, и

писали, и

перевирали наше ржание

на одно из

своих ображённых наречий.

ЦЮРИХ, У АИСТА⁽²⁾

Для Нелли Закс

Речь шла о чересчур, о

недостаточном. О Тебе

и Пере-Тебе, о

замутнении Светом, о

твоём Боге.

Об

этом.

В день одного вознесения,

напротив стоял собор, он приходил

с толикой золота по воде.

О твоём Боге шла речь, я судил

против него, я

давал сердцу, которое у меня было,

надеяться:

на

его высочайшее, перехрипшее, его

препиральное слово --

Твой глаз смотрел на меня, мимо меня,

твой рот

присуждал твоему глазу, я слышал:

Мы

ведь не знаем, знаешь ли,

мы

ведь не знаем,

чему

быть.

ТРИЕДИН, ВЧЕТВЕРОМ

Курчавая мята, мята-курчава,

слева у дома, у дома, справа.

Час твой, этот час, с твоим

разговором к губам моим.

К моим губам и их молчанью,

к слов молчащих отрицанью.

К дали, к близи, ко стесненьям,

к близящимся разрушеньям.

К одному мне, к нам троим,

спутанным узлом одним.

Курчавая мята, мята-курчава,

слева у дома, у дома, справа.

*** * ***

Сколько звёзд, нам

поднесённых. Я был,

когда взглянул на тебя -- когда? --,

снаружи, в

других мирах.

О, эти пути, галактичные,

о, этот час, который

ночь вместила нам

в груз наших имён. Просто,

я знаю, не так ли,

мы жили, и слепо

шёл один вздох между

там и не-здесь и изредка,

кометоподобно нёсся глаз

прямо в потухшее, время

стояло в великолепии сосцов,

а на нём уже росло кверху

и книзу и долой отрастало то,

что есть или было или будет --,

я знаю,

я знаю и ты знаешь, мы знали,

мы не знали, мы

были там и не там,

и изредка, когда

лишь ничто стояло меж нас, нам случалось

друг друга найти.

*** * ***

Твой⁽³⁾

конец перехода сегодняшней ночью.

Я догнал тебя словом, и вот она, ты,

всё -- в самом деле и ожидание

всамделия.

Фасоль карабкается перед

нашим окном: только представь,

кто возрастает здесь с нами и

кто на неё глядит.

Бог, допускаем мы, это

часть и вторая, разбросанная:

в смерти

всех скошенных

он срастётся с собою.

Туда

взгляд уводит нас,

а с этою

половиной

в обиходе мы свыклись.

*** * ***

У обеих рук, там,

где у меня росли звёзды, всем

небесам далеки, близки

всем небесам:

Какая

там явь! Как

раскрывается мир перед нами, сквозь

и через нас!

Ты там,

где твой глаз, ты там,

сверху, там,

снизу, я

найду выход.

О, эта блуждающая опустошённая

гостеприимная середина. Отделившись,

я выпаду на долю тебе, ты

на мою долю выпадешь, друг другу

выпав из рук, мы видим

насквозь:

Одно

и то же

нас

потеряло, одно

и то же

нас

позабыло, одно

и то же

нас ----

ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ

Правдой

осталась, правдой

стала строка: ...твой

дом в Париже -- в

место заклания твоих рук.⁽⁴⁾

Трижды -- передохнув,

трижды -- просияв.

.........................

Немо становится, глухо становится

позади глаз.

Я вижу, как цветёт яд.

Во всяком слове и образе.

Уйди. Подойди.

Любовь сотрёт своё имя: она

припишет себя тебе.

*** * ***

Со всеми мыслями я вышел

из мира вон: там была ты,

ты, моя тихая, ты, открытая, и --

ты в своё лоно нас приняла.

Кто

скажет, что у нас всё отмерло,

если лопнул наш глаз?

Всё проснулось и всё поднялось.

Приплыло огромное солнце, светло

стояли душа и душа напротив него, прозрачно,

настоятельно они промолчали ему

в его путь.

Легко

отворился твой пах, тихо

поднялось дохновенье в эфир,

и то, что сгустилось, неужто не было,

неужто не было это -- образ от нас,

неужто не было

это тем же, что есть имя?

ШЛЮЗ⁽⁵⁾

И над всею твоею

тоской: нет

неба второго⁽⁶⁾.

.......................

Тому рту,

где жило тысячеслово,

потерял --

я ему потерял своё слово,

то одно, что осталось со мною:

сестра.⁽⁷⁾

Тому

многобожию

я потерял то слово, то одно, что искало меня:

Kaddisch⁽⁸⁾.

Сквозь

шлюз просочиться я должен,

а слово -- назад в тот солёный поток --

чтобы выбраться и перебраться:

Jiskor⁽⁹⁾.

*** * ***

Немой запах осени.

Звездоастра, без надлома, брела

между бездной и родиной сквозь

твою память.

Чужая потерянность

пребывала как образ, и ты

почти что

жил.

ЛЁД, ЭДЕМ

Потеряна эта земля,

луна в тростнике прорастает,

и нас с собой леденя,

пылая вокруг взирает.

Взирает, имея очи

как две прозрачных Земли.

О ночь, о ночи, в щёлочи.

Глазное дитя, гляди.

Взирает, взирает, мы видим,

ты видишь, я вижу тебя.

И лёд восстанет и выйдет,

ещё не замкнёт час себя.

ПСАЛОМ

Кто нас вылепит снова из земли и из глины -- никто,

отпоёт наш прах.

Никто.

Хвала тебе наша, никто.

Для тебя мы

станем цвести.

Прямо напротив

тебя.

Ничто

были, есть мы и будем,

и будем цвести:

ничему, ни-

кому роза.

пестиком души светлей,

и пустынною тычинкой,

с венчиком багровым

от пурпурного слова, слово мы пели

над, о над

тёрном.

ТЮБИНГЕН, ЯНВАРЬ⁽¹⁰⁾

Ослеплённые у-

говорами глаза.

Их -- "загадка

есть внутрь изо-

шедшее" -, их

память о

плавучих Гельдерлиновых башнях, чайками

окружённых.

Визиты утопших плотников

к этим

ныряльным словам:

Родись,

родись человек,

родись в мир человек, сегодня, со

светом в патриаршей

бороде: получилось б,

говори он об этом

времени,

получилось

б лишь бормотание и бормотанье,

беспрестан-, беспрестан-

ноно.

("Палакш. Палакш.")

ХИМИЯ⁽¹¹⁾

Молчанье, как варёное золото, в

обугленных

пальцах.

Серый, большой,

как любая потеря, близкий

образ сестры:

Все имена, все вместе

сгоревшие

имена. Сколько

золы для благословения. Сколько

найденной земли

над

лёгкими, этими лёгкими

кольцами

душ.

Большие. Серые. Без

примесей.

Ты, тогда.

Ты с побледнелой,

раскушенной завязью.

Ты в потоке вина.

(Не так ли -- и нас

уволили эти часы?

Пусть,

хорошо, что мимо умерло слово твоё.)

Молчанье, как варёное золото, в

обугленных, обугленных

руках.

Пальцы, тоньше дыма. Как венцы, венцы воздуха

на -----

Большие. Серые. Без

переправы.

Цар-

ские.

НА МАНЕР ЗЕКОВ И УГОЛОВНИКОВ ПРОПЕЛ ЭТО ДЛЯ PARIS EMPRES PONTOISE⁽¹²⁾ ПАУЛЬ ЦЕЛАН ИЗ ЧЕРНОВИЦ ПОД САДАГОРОЙ⁽¹³⁾

Только иногда, в тёмное время,

Генрих Гейне, "Едому"⁽¹⁴⁾

Тогда, когда ещё были виселицы,

тогда, не правда ли, был

ещё верх.

Где осталась моя борода, ветер, где

пятно для евреев⁽¹⁵⁾, где

моя борода, ты треплешь её?

Крив был мой путь, которым я шёл,

крив он был, да,

потому, да,

что был он прямым.

Хайда.

Крив, вот каков станет мой нос.

Нос.

И вошли мы в Фриауль.

И вот они мы, и вот.⁽¹⁶⁾

Потому, что зацвёл миндаль.

Миндаль, мандель.

Мандельсон, манжельник.

А ещё можжевельник.

Жевельник.

Хайда.

Льник.

Envoi⁽¹⁷⁾

Но,

но не льнёт он, миндальник. Он,

он тоже

встал против

чумы⁽¹⁸⁾.

ДЕРЕВО В ОГОНЬКАХ⁽¹⁹⁾

Слово,

которому с радостью я тебя потерял:

слово

никогда.

Им была,

и порой это знала и ты,

им была

та свобода.

Мы плыли.

А ты знаешь о том, что я пел?

Я пел с деревом в огоньках, со штурвалом.

Мы плыли.

А ты знаешь, что ты плыла?

Ты открыто меня перегоняла,

предлегала мне, меня

перегнала

мою пере-

летящую душу.

Я плыл за обоих. Не плыл.

Дерево в огоньках плыло.

Плыло? Ведь вокруг

стояла вода. Это был бесконечный пруд.

Бесконечный и чёрный, свисал он,

свисал он вниз с мира.

А ты знаешь о том, что я пел?

Этот --

о этот дрейф.

Никогда. С мира. Я не пел. Открыто

предлежала ты мне пере-

правляющейся душе.

ЭРРАТИЧЕСКИ⁽²⁰⁾

Вечера зарылись к тебе

под глаз. Подо-

бранные губой слоги⁽²¹⁾ -- красивый,

беззвучный шар --

помогают ползучей звезде

лезть к себе в середину. Камень,

близкий однажды к вискам, раскрывается здесь:

ты бывала у каждого

взорванного

солнца, душа,

в эфире.

*** * ***

Кое-что схожее

с формой руки, что-то тёмное,

взошло вместе с травой:

Быстро -- отчаяния-горшки!

Быстро -- дал

глины час, быстро --

добылась слеза -:

и ещё раз, с синеватой метёлкой,

обступило нас это

Сегодня.

...ШОРОХ КОЛОДЦА

Как молитва, как хула, как

молитва острые лезвия

моего

молчания.

Слова мои, вместе со

мною калечимые, мои

прямые.

И ты:

ты, ты, ты,

подневно живей- и живо-

драное Позже

тех роз.

Сколько, о сколько

мира. Сколько

путей.

Клюка ты, ключица крыла. Мы ---

Мы споём ту детскую песенку, ту,

слышишь, ту,

с шелом, с веком, с человеком, ту с

живой изгородью и с

парой глаз, наготове лежавшей как

слеза-и-

слеза.

*** * ***

Это уже не

та

на время опущенная

с тобою в твой час

тяжесть. Эта

другая.

Это груз, отстраняющий пустоту,

что ушла бы

с тобой.

У него, как и у тебя, нет имени. Может быть,

вы одно и то же. Может быть, так

назовёшь и меня ты

когда-то⁽²²⁾.

КОРЕНЬ, МАТРИЦА⁽²³⁾

Как говорят с камнем, как

ты,

мне из бездны, из

той родины мне в

сёстры данный, вы-

швырнутая в меня, ты,

ты мне преждевременно,

ты мне в ночной пустоте,

ты мне в пере-ночи по-

встречавшаяся, ты

пере-ты - :

Тогда, когда меня не было,

тогда, когда ты

мерила поле, одна:

Кто,

кто был это, этот

род, этот убитый, этот

чёрный, торчащий в небо:

ствол и мошна -?⁽²⁴⁾

(Корень.

Корень Авраама. Корень Исайи.⁽²⁵⁾ Корень

никого -- о

наш.)

Да,

как говорят с камнем, как

ты

суёшься моими руками

туда и в ничто, вот

как, то что есть:

и эта

плодородная почва зияет,

это

свисшее

и есть одна из дико-

цветущих корон.

*** * ***

Чернозём⁽²⁶⁾, черна

земля ты, почасная

мать

безнадёжность:

из руки и из

раны в ней

тебе прирождённый закрыл

твои чаши.

*** * ***

Тому, кто встал перед дверью, однажды

вечером:

ему

я открыл своё слово - : я

видел, как он поплёлся в зобошеего

полу-

мерка, в

рождённого в сапоге холопа войны

брата, в

с кровным

бого-

удом, в

воркующего человечка.

Рабби, проскрежетал я, рабби

Лёв⁽²⁷⁾:

Этому

обрежь слово,

этому

впиши живое

ничто в существо,

этому

раздвинь два

калеченых пальца в

несущий добро сказ.

Этому.

. . . . . . . . . . . .

И захлопни дверь ночи, рабби.

. . . . . . . . . . . .

И распахни дверь рассвета, ра- ---

МАНДОРЛА⁽²⁸⁾

В миндалине -- что ждёт в миндалине?

Ничто.

Ничто ждёт в миндалине.

И ждёт там, и ждёт.

В Ничто -- кто ждёт там? Царь.

Там царь ждёт, царь.

И ждёт там, и ждёт.

Прядь у еврея не поседеет.

И твой глаз -- куда ждёт твой глаз?

Твой глаз у миндалины ждёт.

Твой глаз, он ждёт у Ничто.

Ждёт у царя.

И ждёт так, и ждёт.

Прядь людей не поседеет.

Пустая миндалина по-царски синевеет.

*** * ***

Прильнув щекой к никому --

к тебе, жизнь.

К тебе, обретённая обрубком

руки.

Вы, пальцы.

Далеко и в пути

на перекрёстках, нечасто,

отдых на

освобождённых фалангах,

на

пылевой подушке Когда-то.

Одеревеневший сердечный запас:

едва тлеющий

света, любви холоп.

Малое пламя половинчатой

лжи пока ещё в той

или этой

поре ночлега,

касайтесь её.

Наверху звон ключей,

в древе

дыханья над вами:

последнее

слово, на вас поглядевшее,

будет отныне собой и с собой.

....................................................

Прильнув щекою к тебе, об-

рубком руки обретённая

жизнь.

*** * ***

Двудомный, ты вечен, ты не-

обживаем. Потому

мы строим и строим. И потому

продолжает стоять

это жалкое ложе постельное -- под

ливнем оно стоит.

Иди, любимая.

То, что мы ляжем здесь,

станет перегородкой -: Ему

достанет себя самого, вдвойне.

Оставь его, он

достанет до целого из половины

и сноважды половины. Мы,

мы в постели из ливня, он

придёт и насухо нас переложит.

.................................................

Он не придёт и насухо нас не переложит.

СИБИРСКИ⁽²⁹⁾

Заклинание луков -- ты

не повторял их за всеми, они,

так ты думаешь, только твои.

Вороной лебедь свисал

перед ранним светилом:

с разъеденной губной щелью

стояло лицо -- и в этой

тени.

Маленький, на ледяном ветру

остался лежать

наручный бубенчик

с твоим

белым камешком во рту:

И мне тоже

застрял этот тысячелетне окрашенный

камень в горле, сердечный камень,

и мне тоже

садится медянка

на губу.

Здесь, через угодья в обломках,

сейчас, через моря из осоки

пролегает она, наша

бронзовая улица.

И потому я лежу и обращаюсь к тебе

с освежёванным

пальцем.

BENEDICTA⁽³⁰⁾

Zu ken men arojfgejn in himel arajn

Un fregn baj got zu's darf asoj sajn?⁽³¹⁾

Еврейская песня

Ис-

пила ты

то, что пришло от отцов мне

и по ту сторону от отцов:

----- пневму.

Бла-

гословили тебя, издалёка, по

ту сторону моих

погасших пальцев.

Благословенная: ты, с приветом принявшая

подсвечник для Tenebrae⁽³²⁾.

Ты, ведь ты услыхала, когда я закрыл глаза, как

голос петь перестал после:

's mus asoj sajn.⁽³³⁾

Ты, ведь ты говорила в без-

глазых, в поймах:

то же, другое

слово:

Благодатная⁽³⁴⁾.

Ис-

пито.

Бла-

гослословлено.

Бла-

bentscht.⁽³⁵⁾

A LA POINTE ACEREE⁽³⁶⁾

Сердечник руды лежит, обнажившись, кристаллы,

друзы.

То, ненаписанное,

окаменелое в речи,

вскрывает некое небо.

(Выкидыши наружу, вывернутые,

перевёрнутые⁽³⁷⁾, так

лежим и мы сами.

Дверь ты былая, табличка

с убитой

мелом начертанною звездой:

она

теперь отдана -- читающему? -- глазу⁽³⁸⁾.)

Пути туда.

Час леса вдоль

клокочущей колеи колеса.

Вос-

читанные, зияют

буковые плоды⁽³⁹⁾: почернелая

открытость,

расспрошенная пальцами мыслей

о ---

о чём?

О безвозвратном, о

нём, обо

всём.

Клокочут пути туда.

Нечто, что может ходить, бесприветное,

словно сталое сердцем,

идёт.

*** * ***

Светлые⁽⁴⁰⁾

камни идут сквозь воздух, светло-

белые, носители

света.

Они не хотят

падать, валиться,

попасть. Они идут

вверх,

как скудные

розы шиповника, так они раскрываются,

они летят

к тебе, моя тихая,

ты, моя правда -:

я вижу тебя, ты их рвёшь моими

новыми, моими

чьими угодно руками, ты несёшь их

в сноважды-светлоту, в ту, ни плакать

которой, ни её называть никому не пристало.

АНАБАЗИС⁽⁴¹⁾

Это

дважды убористо вписанное меж стен

непроходимо-взаправду

Вверх и Назад

в сердечно-светлое будущее.

Там.

Слого-

волнорезы, аква-

мариновы, далеко

вглубь неезженой целины.

Затем:

из бакенов,

шпалера из нервных бакенов

с еже-

прекрасносекундным прискоком

дыхательного рефлекса -: свет-

колокольные ноты (дум-,

дун-, ун-,

unde suspirat

cor⁽⁴²⁾),

вы-

свобожденная, вы-

купленная, наша.

Видимое, слышимое,

освобо-

ждающееся слово-шатёр:

сообща.

*** * ***

Метательное древко, на дыхательном пути,⁽⁴³⁾

так блуждает оно, мощно-

крылое, полное

правды. На

звёздных

дорогах, зацелованная

осколками разных миров, ставшая шрамом

крупинок времени, пыли времени, с вами

сиротеющая,

лапилли⁽⁴⁴⁾, из-

мельчавшая, окарленная, из-

ничтоженная,

изгнанная и опрокинутая

рифма самой себе, --

так приносится,

прилетает, так приносится

снова, домой,

чтобы в течение удара сердца, тысячелетия

замереть, словно

единственная стрелка в кругу,

который душа,

который его

душа

описала,

который

душа

оцифровала.

ХАВДАЛА⁽⁴⁵⁾

На одной,

единственной

нити, её

прядёшь ты -- ей

оплетённый, в

открытость, туда,

в скованность.

Огромно

вздымаются

веретёна

в безземелье, деревья: здесь,

начиная с самого низу,

свет вплетён в воздушный

ковёр, на котором ты накрываешь на стол, с пустующими

стульями⁽⁴⁶⁾ и их

блеском шаббата с --

с уважением.

LE MEHNIR⁽⁴⁷⁾

Растущая

серость камня.

Образ серости, без-

глазый, ты, камневзгляд, с которым

к нам вышла земля, по-человечески,

на дорогах тёмно- и белопустынных,

вечером, у самого края тебя,

расщелина неба.

Тачками привезли обналоженное, оно погрузилось

долой за сердечной спиною. Морская

мельница стала молоть.

Прозрачнокрылый, ты висел, утром,

между дроком и камнем,

маленький фален⁽⁴⁸⁾.

Черны, цвета

филактерий⁽⁴⁹⁾, таковы были вы,

вы, вторящие

молитве стручки.

ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ, ЦИРК И ЦИТАДЕЛЬ⁽⁵⁰⁾

В огненных кольцах, в Бресте,

в шатре -- прыгал тигр там --

я слышал конечности песни,

я видел тебя, Мандельштам.

Небо висело над рейдом,

чайка висела над краном.

Конечности песнь постоянна --

крейсер зовут "Баобаб".

Я русское слово сказал

в приветствие триколору --

потерянное не потерял,

крепя для сердца опору.

ПРИ СВЕТЕ ДНЯ

Небо -- кроличья шкурка. Все ещё

пишет внятное маховое перо.

Я тоже, вспомни,

краской пыли

покрытая, прилетел

журавлём.

КЕРМОРВАН⁽⁵¹⁾

Ты, звёздочка золототысячника,

бук, папоротник и ольха,

вы близки, тропа далека, --

попались мы родине в петлю силка.

Гроздь лавровой вишни чернеет,

скрыт ствол в бороде пальменной.

Люблю, надеюсь и верю, --

дырочкой финик каменный⁽⁵²⁾.

Сказался сказ -- для кого? для себя:

Servir Dieu est regner⁽⁵³⁾, - я стану

читать его, станет светлее свет дня,

уйду из Каннитверстана⁽⁵⁴⁾.

*** * ***

Я резал бамбук:

для тебя, сын⁽⁵⁵⁾.

Я жил.

Эта хижина,

завтра её снимет с места, она

стоит.

Я не строил вместе со всеми: ты

и не знаешь, в какие

сосуды раскладывал я

окружавший меня песок⁽⁵⁶⁾, раньше,

по приказу, под окриком. А твой --

из свободных просторов -- он

будет свободен.

Трубочка, встающая на ноги, завтра

будет всё так же стоять, куда бы

не заиграла тебя душа в

нескованности.

КОЛОН⁽⁵⁷⁾

В свете словесной

вигилии⁽⁵⁸⁾ не набрелось

ни на руку.

Но ты, изнемогшая, всегда

верна речи в каждой

из пауз:

для

сколького отвместелучённого

ты снова сбиралась в путь:

о, ложе

память!

Почувствуй -- мы лежим

белые от тысячи

разных цветов, тысячи

разных речей перед

временным ветром, дыханием года, сердечным Никак.

*** * ***

Что случилось? Камень из глыбы.

Кто проснулся? И я, и ты.

Речь и речь. Со-звёзды. При-земли.

Нищи. Открыты. Родны.

И куда ушло? В недозвучие.

С нами ушло двумя.

Сердце и сердце. Тяжко везучие.

Тяжелее став. Легче живя.

В ОДНО

Тринадцатое, февраль. Во рту сердца

пробудившийся шибболет⁽⁵⁹⁾. С тобой,

Peuple

de Paris.⁽⁶⁰⁾ No pasaran⁽⁶¹⁾.

Овечки по левую руку: он, Абадиас⁽⁶²⁾,

старик из Уэски⁽⁶³⁾, пришёл через поле

с собаками, в изгнании

стояло облако белое

человечесакой чести, и он сказал

слово в ладонь, то, что нам было нужно, и это

был пастушье-испанский, туда,

где в морозном сиянии крейсер "Аврора":

рука брата, махая

повязкой, снятой с глаз ростом в слово

-- Петрополь⁽⁶⁴⁾,

для незабытых -- город исхода,

и тебе лёг тоскански на сердце.

Мир хижинам!⁽⁶⁵⁾

*** * ***

Развенчаны,

плюнуты в ночь.

При каких

звёздах! Настоящее

серебро серо-битого молота-сердца. И

волосы с головы Вероники, даже здесь -- я сплетал,

расплетал,

я плету, расплету.

Я плету.

Синяя впадина, я в тебя

золото погружаю. Даже с ним,

траченным в техах и шлюхах,

спускаюсь, спускаюсь. К тебе,

любимая.

Даже с проклятьем, с молитвой. Даже с каждым

надо мною свистящим

поленом: и они сплавлены

вместе, они

связаны в фаллос, в тебя,

слово-и-сноп.

Именем, перепропитанным

каждым изгнаньем.

Именем, семенем,

именем, окунувшись

в каждую

чашу, дополна налитую твоей,

человек, царскою кровью -- во все

чашечки той большой

розы-гетто⁽⁶⁶⁾, из которой

глядишь ты, бессмертный избытком

на приступах утра умерших смертей.

(И мы пели Варшавянку⁽⁶⁷⁾.

С тростниковой губою, Петрарка.

В ушах тундры, Петрарка⁽⁶⁸⁾.)

И отсюда восходит Земля, наша,

эта.

И никто из нас

никого из нас не сошлёт

вниз,

туда, где ты,

Вавилон⁽⁶⁹⁾.

*** * ***

Куда мне бессмертное слово упало:

в расщелину неба за моим лбом,

туда забралась со слюной и отбросом

звезда -- с ней живу -- семипалая.

В ночной рубке -- рифмы, дыханье -- в дерьме,

всем образам глаз мой -- холоп,

и всё же -- молчанье с прямою спиной, и камень

чурается дьявольских троп.

LES GLOBES⁽⁷⁰⁾

В сбившихся глазах -- читай в них:

солнечные, сердечные орбиты,

без толку, со свистом прекрасно.

Смерти и всякое,

рождённое из них. Цепь

поколений,

что лежит здесь в захоронении и

до сих пор висит здесь, в эфире,

окаймляя бездны. Всяких

лиц письмена, в них внедрился

жужжащий словесный песок -- с малым бессмертием

слоги.

Всё,

даже наитяжёлое,

было окрылено, ничто от того

не удержалось.

ТАТЕТУТЕ

Трудно-, трудно-, трудно-

доступное на

словодорогах и -просеках.

И -- ну да --

меха Фама⁽⁷¹⁾-поэтов

змеются и жалются и шепелятся и жмутся,

эпистолятся.

Накарканное из утора ладони и

пальцев, над ним

кладёт след имя

какого-то из пророков, как

скриптум, постскриптум, злоскриптум, под

датой дня ничеловека в сентябре:

Когда,

когда цветут, когда,

когда цветут те, даветутте,

татетуте, те, да, сентябрьские

розы?

Та -- он тю⁽⁷²⁾... Да, когда?

Когда, коникогда,

маникогда, маньяко, да, -

брат

ослеплённый, брат

погашённый, ты читаешь,

не совсем это, не совсем:

несов-

местимое -: Когда

цветёт это, это Когда,

Откуда, Куда, и что,

и кто

из-- и при- и уживается и живёт себе, за тем

осезвуком, Теллус⁽⁷³⁾, в его

чутким

слухом жужжащем

ухе души, за тем

осезвуком в глубине,

внутри нашего

звездокруглого жилища Сокрушённость? Затем,

что она, тем не менее, крутится по сердечной стрелке.

За тем звуком, о,

за о-звуком, а,

за А и за О, за

о, опять-эти-виселицы, за а-процветанием,

на этих древних

лугах мандрагоры⁽⁷⁴⁾ процветает,

словно бы без прикрас, украшение луга,

луга, слога, украшение, ножом устрашение,

при-

лагательно, так пристают

к человечьему телу они, тени,

им внимают, всё

было против --

праздничная закуска, не более, чем, -:

Сбалансированно,

модернизированно и по закону

приступает к работе Шиндерханнес⁽⁷⁵⁾,

социально и алиби-эльбски, и

Юлечка, Юлечка⁽⁷⁶⁾:

бытием сыто рыгает,

рыгает и срыгивает нож на плаху, - call it (hott!)

love.

Oh quand refleuriront, oh roses, vos septembres?⁽⁷⁷⁾

ОКНО ХИЖИНЫ

Глаз, тёмный:

как окно хижины. Он собирает то,

чем был мир, что мир есть: востоко-

исход, над землёй

воспаривших,

людей-и-евреев,

народ-в-облаках, он словно магнитом

тянет сердечными пальцами на себя

тебя, Земля:

ты идёшь, ты идёшь,

мы поселимся⁽⁷⁸⁾, мы, что-то

- дыхание? имя? -

ходит кругом, в этом сиротстве,

танцуя, нескладно,

это ангела

оперенье, отяжелённое невидимым грузом, у самой

живодраной ступни, гружёное

в головах

чёрным градом, который

шёл там тоже, в Витебске,

- а те, кто его сеял, они

чертят его долой

миметической лапой фауст-патрона! -,

ходит, ходит кругом,

ищет,

ищет внизу,

ищет вверху, далеко, ищет

глазом, снимает

Альфу Центавра на землю, Арктур, снимает

заодно уж и луч, из могил,

вхоже в гетто и эдем, собирает

букет для созвездия, которое

для жилья человеку сгодится, здесь,

среди людей,

отмеряет

шагами буквы и букв смертно-

бессмертную душу,

ходит к Алеф и Йуд и идёт дальше,

строит его, знак Давида, даёт ему

возгореться, однажды,

даёт ему потухнуть -- вот стоит он,

невидим, стоит

рядом с Альфа и Алеф, с Йуд,

и с другими, со

всеми: в тебе,

Бет⁽⁷⁹⁾, - это

дом, где накрыт стол

светом и светом.

СЛОГ БОЛЬ

Легло в Твою руку:

некое Ты, бессмертное,

на котором пришло в себя целое Я. Вокруг

плыли бессловесные голоса, опустелые формы, всё

вступило в них, перемешалось

и отмесилось от смеси

и снова

смешалось.

И числа были

вотканы в бес-

численность. Одно и тысяча и пред-

ыдущее и последующее

были больше самих себя,, меньше, ис-

созрелое и

за- и рас-

превращённое в

прорастающее Никогда.

То, что было забыто, вцепилось

в то, что нужно забыть, части земли, части сердца

плыли,

тонули и плыли. У Колумба

без-

временник в глазу, мать-

цветок,

он убил мачту и парус. Всё уплывало,

свободное,

первооткрытое,

роза ветров распускалась, лепестки

опадали, море мира

цвело вгроздь и насквозь, в чёрном свете

росчерков диких штурвалов. В гробах,

урнах, канопах⁽⁸⁰⁾

проснулись детки⁽⁸¹⁾

Яшма, Агат, Аметист -- народы,

роды и племена, слепое

Д а б у д е т

связалось в

змееголовые снасти -: в

узел

(и пере- и противо- и псевд- и раздвоенно- и ты-

сячеузел), которым

приплод хищных звёзд⁽⁸²⁾

с глазами постной ночи считал в бездне

бух-, бух-, бух-

галтерию, галтерию.

LA CONTRESCARPE⁽⁸³⁾

Выломи для себя монету дыхания

из воздуха вокруг тебя и дерева:

ровно

столько

требуется от того,

кого надежда катит в тележке вверх и вниз

по горбам сердечной дороги -- ровно

столько

на вираже,

где его встретит хлебная стрела,

что пила вино его ночи, вино

нищей, королевской

вигилии.

Разве не пришли и сторожившие руки,

разве не пришло глубоко

в чаше их глаза уложенное счастье?

Разве не пришлf, в ресничках,

звучащая по-человечески труба марта⁽⁸⁴⁾, разлившая свет,

тогда, вдаль и вширь?

Почтовый голубь -- отклонился от курса, был ли понятен

шифр его кольца? (Вся эта

облачность вокруг него -- разборчива.) Страдала ли

стая? И поняла ли,

и дальше летела, когда тот отстал?

Кривокрыший эллинг⁽⁸⁵⁾, - на голубиный

киль положено то, что плывёт. Сквозь переборки

кровоточит посланье, просроченное,

с юною силой переплёскивает через борт:

Через Краков

ты ехал, на вокзале

Анхальтер⁽⁸⁶⁾

приплыл дым в твой взор,

это был дым из завтра. Под

павлониями⁽⁸⁷⁾

ты видишь торчащие ножи, снова,

острые от удаления. Здесь

танцевали. (Quatorze

juilletes. Et plus de neuf autres.)⁽⁸⁸⁾

Наискось, квазистих, криворот

разыгрывали пережитое. Хозяин

вышел, завернувшись в ленту из сказа,

в толпу. Он снял

себе

сувенирчик. Само-

спускатель-затвор, это

был ты.

О, это от-

своение. Но опять --

туда, куда ты идёшь, там

точный

кристалл.

*** * ***

Всё по-другому, не так, как ты думаешь, не так, как я думаю,

знамя всё ещё веет,

малые тайны всё ещё у себя,

тень их отброшена, ею

жив ты, жив я, живы мы.

Серебряная монета плавится на твоём языке,

на вкус, как утро, как вечно, путь

в Россию взойдёт к тебе в сердце,

карельская

берёза

ждала тебя,

имя Осип придётся к тебе, ты расскажешь ему

то, что он уже знает, он возьмёт у тебя это, заберёт у тебя, руками,

ты отомкнёшь ему руки от плеч, правую, левую,

ты прикрепишь свои на их место, с ладонями, пальцами, линиями,

-- то, что оборвалось, снова срастётся -

и вот они у тебя, бери их, возьми ту и ту,

имя, имя, руку, руку,

под залог и на поруку⁽⁸⁹⁾,

и он возьмёт, и вот у тебя

то, что твоё, то что его,

ветряные мельницы

вбросят в лёгкие воздух, ты гребёшь вёслами

через каналы, лагуны, проливы

вдоль словобраза,

никаких почему на корме, никакого куда на носу⁽⁹⁰⁾, рог овна задирается вверх --

- Tekiah! -⁽⁹¹⁾

как трубные звуки все ночи насквозь до самого дня⁽⁹²⁾, авгуры

раздирают друг друга на части, и человек

оставлен в покое, и бог

тоже в покое, любовь

возвращается в ложа, волосы

женщин снова растут,

завязь, завёрнутая

им внутрь груди,

снова выступит на поверхность, в сторону

линии жизни, сердца, проснётся она

в той руке у тебя, что карабкалась вверх по путям твоих чресл, --

как она называется, твоя страна

за горой, за годами?

Я знаю, как.

Как зимняя сказка, так она называется,

как летняя сказка,

трёхлетняя страна твоей матери, была она,

есть,

бродит повсюду, как речь,

брось её, брось её,

камешек

из моравской низины,

твоя мысль принесла его в Прагу,

на могилу, на могилы, в жизнь,

его давно

нет, как нет писем, как нет

фонарей, и снова

ты должен искать его, вот он,

маленький, белый,

лежит на углу,

у норманского Немана -- в Богемии,

там, там, там,

за домом, у дома,

белый он, белый, он скажет:

сегодня -- так.

Белый он, белый, струйка

воды проберётся насквозь, струйка сердца,

река,

её имя ты знаешь, её берега

свисли наружу, полнятся днём, как имя,

нащупанное твоею рукой:

Альба⁽⁹³⁾.

И С КНИГОЙ ИЗ ТАРУСЫ⁽⁹⁴⁾

Vse poety zhidy

Marina Zwetajeva

созвездии пса, о

светлой звезде в нём⁽⁹⁵⁾ и карликовой

лампаде, впрядающей нить

в пути, отражённые в сторону Земли,

посохах странников, и там тоже, о южном, чужом

и схожем с волокнами ночи,

как незахороненные слова,

что скитаются

по орбитам достигнутых

целей и стел и колыбелей.

пред- и пока-что-к-тебе-,

воссказаном,

том, что лежит наготове, подобно

одному из собственных сердечных камней, выплюнутых

вместе с не-

истощимым часовым заводом, в извне,

в безземелье и безвременье. О таком

тиканье, тиканье посреди

кубов из гальки с

различимой по следу гиены,

назад и вперёд,

родовою

цепочкой Тех-

по-имени-и-по-его-

кругобездне.

Об

одном дереве, об одном.

Да, и о нём. И о лесе вокруг него. О лесе

нехоженном, о

мысли, из которой он вырос, как звук

и полузвук и недозвук и перезвук, скифски

собранный в рифму

и в такт

изгое-снам,

со

степными стеблями в

дыхании, вписанными в сердце

почасной цезуры -- в тот край,

из краёв

отдалённейший, в

великовнутреннюю рифму

по ту сторону

зоны немых народов, в тебя,

речь-весы, слог-весы, родина-

весы изгнанье.

Об этом дереве, этом лесе.

О квадрах

мостов, с которых

оно вы-

тягивалось в жизнь, летуче

от ран -- о

мосте Мирабо⁽⁹⁶⁾.

Куда не затекает Ока. Et quels

amours!⁽⁹⁷⁾ (Кириллицу, друзья, и её

перевёз я через Сену,

перевёз через Рейн.)

Об одном письме, о нём.

Об одно-письме, о востоко-письме. О твёрдой,

крохотной кучке из слов, о

неохраняемом глазе, который оно

к трём

поясным звёздам Ориона -- посох

Иакова⁽⁹⁸⁾, ты,

сноважды ты идёшь, ты бредёшь сюда! --

возводит на

карте звёздного неба, простёртой пред ним.

О столе, на котором это свершилось.

О слове, одном из кучки,

у которого он, этот стол,

превратился в лодочную скамью, о реке-Оке

и её водах.

О присловице, которую

сокрушает с запозданием холоп-гребец в позднелетнее ухо

своей чутко

слышащей уключины:

Колхида⁽⁹⁹⁾.

*** * ***

В воздухе, там останется корень твой, там,

в воздухе.

Где сжимается в шар, по-земному,

дыханье-и-глина.

Там,

сверху, огромно идёт тот сосланный,

тот сожжённый: померанин, родом из

песни про божью коровку, оставшейся летней по-матерински, светло-

цветущей на крае

всех жестоких,

льдисто-затвёрженно-зимних

слогов.

Вместе с ним

блуждают Меридианы:

на-

глотавшись его

ведомою солнцем болью, которой братаются страны по

полуденному слову

любящей

дали. По-

всеместно -- здесь и сегодня, повсеместно, от отчаяний --

блеск,

в который вступают те, кто раздвоен, с их

ослеплёнными ртами:

поцелуй, полуночный,

клеймит речь смыслом, к ней проснутся они -:

возвратившись в

жуткое отлучение,

которое соединяет разбредшихся, через

звездопустыню души проведённых,

устроителей шатров наверху, в пространстве

взглядов и кораблей,

крохотные снопы надежды,

кишащие крыльями архангелов, роком, судьбой,

братьев, сестёр, слишком

легко, слишком тяжко, слишком легко

оценённых

на весах мира в крово-

смесительном, в

плодоносном лоне, пожизненно чуждых,

сперматически увенчанных звёздами, тяжко

расположившихся на мели, телами,

наваленными в водные пороги, в насыпи, --

бродные существа, над ними

восходит, вздымается

грудой стопа богов -- слишком

поздно в

чей

звёздный час?

1. 1942-1944 гг. Целан провёл в трудовом лагере в Табарешти (юг Молдавии), где работал на стройках дорог. В трудовых лагерях, по крайней мере, не убивали, и до- и оттуда даже доходила почта, случались командировки и отпуска. Целан никому никогда не рассказывал об этом времени, уклоняясь от вопросов. Единственное, что он отвечал, когда его спрашивали, что он там делал, было -- "рыл".

2. 26 мая 1960 г., в праздник Вознесения, Целан встречался с Нелли Закс в отеле "У аиста" в Цюрихе, который стоит на берегу реки напротив собора.

3. В первоначальной версии стихотворение носит название "Шехина", в иудаизме -- разлитая в мире божественная сущность, происходящая от женского начала.

4. Автоцитата из стихотворения "В пути" из цикла "Мак и память":

Бывает такой час, он превращает пыль тебе в соглядатаи,

дом в Париже -- в место заклания твоих рук,

твой чёрный глаз -- в наичернейшее око.

5. Стихотворение написано в сентябре 1960 г., после визита к Мартину Буберу, еврею, религиозному философу и писателю, жившему попеременно в Германии и Израиле и временно находившемуся в Париже. Целан только вернулся из Стокгольма, от Нелли Закс, и рассчитывал встретить у Бубера отклик на свои сомнения в правомерности для еврея писать на языке убийц. Бубер не понял (или предпочёл не понять), сказав, что вполне естественно "простить" и спокойно издаваться дальше. Вообще говоря, Буберу к тому времени было уже 82, так что Целан, может быть, и зря обиделся на старика-экзистенциалиста, к тому времени вполне примирившемуся если не с миром, то со своей его концепцией.

6. Может быть, аллюзия на "второй горизонт" Хайдеггера. В "Бытие и время," говоря "горизонт", Хайдеггер имеет в виду горизонт временной, а не пространственный -- будущее представляется нам горизонтом: приближаясь к нему, мы достигаем лишь того, что видим новую линию горизонта. Нечто новое является таковым, если стирает старую линию горизонта, однако, прошлое, как отрицание, остаётся в нашем зрении в виде "слепого пятна" и образует второй, "слепой" горизонт, сливающийся с горизонтом будущего (W.Berger "Beschleunigung, Ereignis, Entscheidung").

7. Возможно, как и в "Химии", обращение к Нелли Закс, немецкой еврейке, поэтессе, пережившей холокост и жившей в Стокгольме. Нелли Закс, старше Целана лет на двадцать, была его близким другом и чем-то вроде наставницы, пока не впала в помешательство и не угодила в клинику, где в 1960 г. Целан пытался её навестить, но был отвергнут. Нелли Закс была для Целана источником еврейской премудрости, по её совету он посетил Израиль, но оставаться там не захотел: Целану выпала судьба быть посторонним, и он это знал.

8. По-арамейски -- "святой", а также название еврейской молитвы, читаемой родственниками усопшего.

9. На иврите -- "Да воспомнит Господь", название начинающейся этим словом поминальной молитвы. Йискор первоначально читался только на праздник Йом Киппур, а в средние века приобрёл и другое значение, став поминальной молитвой по евреям, убитым крестоносцами. После второй мировой войны эта молитва стала ассоциироваться и с жертвами холокоста. Йискор отличается от Каддиша манерой поминовения -- в то время как первая молитва имеет частный характер и констатирует факт смерти по воле господа, вторая подразумевает необходимость исторической памяти, предостерегая от забвения как человека, так и бога.

10. Тюбинген -- город Гельдерлина, поэта, по загадочности текстов мало в чём Целану уступающего; Целан сперва цитирует его патриотический гимн "Рейн", а бессмысленное слово "Палакш", тоже взятое в кавычки, - тоже цитата: долгие годы (приписываемого ему) помешательства Гельдерлин провёл в башне на берегу Некара, и на все вопросы отвечал только "палакш", что, в зависимости от контекста, могло означать и "да", и "нет".

11. Скорее -- алхимия. Молчание -- золото, и получено оно в результате очистки от примесей.

12. Pontoise -- пригород Парижа, по имени которого был назван святой Ричард Понтуазский, великомученник, по церковному преданию XV века -- юноша, убитый евреями для справления религиозного обряда. Emprйs Pontoise - на самом деле, Paris apres Pontoise, т.е. Париж под Понтуазом. Целан сознательно переставляет местами Садагору и Черновиц, Понтуаз и Париж. Кроме того, он, видимо, коверкает слово "apres" в ответ на тезис Мандельштама: "Поэт должен быть косноязычен." А зеками и уголовниками, так же как и чумой, фашисты называли евреев в концлагерях, а Мандельштам, собственно, и был зеком в Воронёже.

13. Садагора -- деревня в пригороде Черновиц, ранее -- место пребывания Израиля Рушинского, чудо-раввина, по словам учеников, умевшего творить чудеса. Умирая, раввин наказал своим сыновьям выстроить в Садагоре храм по образу и подобию иерусалимского и возвеличить таким образом Садагору до столицы хасидизма, "так чтобы люди говорили впредь не Садагора под Черновицем, но Черновиц под Садагорой". В Садагоре также находится большое хасидское кладбище, теперь -- единственное воспоминание о времени, когда Садагора обживалась хасидами. Альфред Маргуль-Шпербер, черновицкий поэт, друг Целана, написал стихотворение о садагорском кладбище, которое Целан ненапрямую цитирует во втором куплете "Манеры уголовников".

14. Грустно-ироническое стихотворение Гейне о немецком антисемитизме. "Тёмное время" -- время погромов. Поводом для погромов обычно служили обвинения евреев в ритуальных убийствах -- утверждалось, что они используют кровь христианских мальчиков для совершения обрядов.

15. Одна из ассоциаций -- жёлтый треугольник, который каждый еврей обязан был повязывать на рукав одежды.

16. Цитата из старой песни австрийских солдат. Фриауль -- город в северной Италии, ранее часть Австро-Венгрии.

17. Пустые строки -- типичная для Целана акция лексического, а не дискурсивного насилия над словом. В пустые строки вписана и вырвана из стихотворения катастрофа, апория. Стихотворение не описывает, а во всей своей структуре является реконструкцией жизни, как свойственно воспоминаниям.

Envoi - буквально: "послание, отправление" (фр.); в структуре стиха имеет функцию посвящения либо отмечает последнюю строфу. В этом стихотворении Целан, вероятно, использует envoi как штемпель -- на отправлении из Понтуаза в Садагору. Одновременно envoi -- цезура, после которой следует лишь постскриптум. Похожим стихотворным приёмом пользовался Ф. Вийон -- чьим родным городом был, кстати сказать, Понтуаз, и чьим именем называется первый акмеистический манифест Мандельштама.

18. "Чума" Камю, а также цитата из вышеупомянутой солдатской песни.

19. Возможно, посвящено, как и многие стихотворения, матери Целана, убитой в концлагере выстрелом в затылок.

20. То есть: сдвигаясь, как континенты, глобально, но неустойчиво. Геология, камни -- один из основных общих для Мандельштама и Целана мотивов.

21. Мандельштам всегда писал с голоса.

22. Может быть, размышление на тему мандельштамовской "тяжести и нежности" в стихотворении из Tristia:

Сёстры -- тяжесть и нежность -- одинаковы ваши приметы.

Медуницы и осы тяжёлую розу сосут.

Человек умирает, песок остывает согретый,

И вчерашнее солнце на чёрных носилках несут.

Ах, тяжёлые соты и нежные сети,

Легче камень поднять, чем имя твоё повторить!

У меня остаётся одна забота на свете:

Золотая забота, как времени бремя избыть.

Словно тёмную воду я пью помутившийся воздух.

Время вспахано плугом, и роза землёю была.

В медленном водовороте тяжёлые нежные розы,

Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела.

Возможно, эта роза повлияла и на название всей книги стихов. Не исключено, что, источник названия "Роза никому" может иметь начало в другом стихотворении Мандельштама:

ДайтеТютчеву стрекозу, --

Догадайтесь, почему!

Веневитинову -- розу,

Ну, а перстень -- никому!

Стрекоза -- из стихотворения Тютчева "В душном воздуха молчаньи...", роза -- из веневитиновских "Трёх роз", а перстень -- из пушкинского "Талисмана" -- сердоликовый перстень с еврейской надписью.

23. По-немецки "die Matrix" означает не только матрица, но и матка.

24. Возможно, аллюзия на Я скажу тебе с последней прямотой Мандельштама:

Чёрный кукиш мне покажет пустота.

В румынском, одном из родных языков Целана, кукиш имеет и скабрёзный подтекст, обозначая не просто фигу, но фаллическую фигу. В русском этот оттенок, кажется, потерялся, но, может быть, и присутствовал раньше.

25. Авраам -- библейский праотец евреев, пророк Исайя -- предтеча мессии, неразрывная связь с христианством (в традиционном прочтении).

В написанной в 1945(?) г., гораздо раньше "Розы никому", "Фуге смерти" рефреном повторяются строки:

Твой волос златой, Маргарита,

Твой волос, как пепл, Суламифь.

Суламифь -- юная и невинная возлюбленная царя Соломона; Маргарита -- Гретхен -- юная, но не то чтобы слишком невинная любовница Фауста, дето- и самоубийца. Как и в "Фуге смерти", здесь Целан отказывается подчёркивать избранность избранного народа -- для него холокост логическое следствие многовекового антисемитизма, извращение идеи "немецко-еврейского симбиоза" -- или же его экстремум. Один из повторяющихся мотивов "Розы" -- сопоставление немецкого холокоста и сталинских репрессий, на частном примере судеб Мандельштама и самого Целана.

26. Здесь Целан отсылает к сборнику "Воронежские тетради", написанному Мандельштамом в период ссылки в Воронеже; повторяющийся во всём сборнике мотив чернозёма как источника вдохновения (Мандельштам писал для "собеседника", которым и был для него в Воронеже чернозём, объект работы) чётче всего присутствует в "Чернозёме":

Ну, здравствуй, чернозём: будь мужествен, глазаст...

Черноречивое молчание в работе.

27. Раввин Иегуда Лёв (1525-1609), талмудист, алхимик, математик, раввин пражского гетто, по легенде, создал голема в помещении синагоги Альтнейшуль. Существует несколько вариантов легенды, но все они утверждают, что голем был создан для защиты евреев от опасности, в т.ч. от погромов. Голем сделан из глины, а начинает жить лишь после того, как в его рот вложено каббалистическое заклинание (в амулете). Когда голем начал "выходить из-под контроля", рабби Лёв обратил его снова в грязь, из которой тот был сделан, вынув у него изо рта Шем, магическое имя бога, вдыхающее в материю жизнь.

28. Мандорла -- в средневековом католическом иконописном каноне -- двойное овальное свечение вокруг головы святого наподобие нимба; дословно (итал.) -- миндаль. Поскольку весь цикл посвящён "памяти Осипа Мандельштама", очевидна лингвистическая игра, вообще присущая поэзии Целана: Mandelstamm по-немецки значит "ствол миндаля".

29. Целан полагал местом смерти Мандельштама Сибирь.

30. Мн. ч. от Benedictus -- вступительный гимн к обряду благословения, католической службе, завершающейся благословением прихода причастием.

31. "Может ли кто-то подняться на небо

и спросить у Бога, почему так должно быть?"

Фольклор на идиш, песня о гетто.

32. Католическая служба в последние три дня Страстной Недели. Пение псалмов сопровождается погашением свечей, символизирующим смерть Христа, и заканчивается служба в полной тишине и темноте.

33. "так должно быть." (идиш)

34. См. евангелие от Луки, 1, 28.

35. Германизированное слово "благословлённый" на идиш.

36. "на острие" (фр.); ссылка на высказывание Бодлера: "il n'est pas de pointe plus acйrйe que celle de l'infini" -- "нет острия отточенней острия бесконечности" ("Le 'confiteor' de l'artiste" )

37. В "Бытие и время" Хайдеггер характеризует бытие как состояние "брошенности в этот мир": нам не известно ни начало, ни конец, наша жизнь -- "бытие в сторону смерти". Хайдеггер предлагает версию протеста -- "выброситься из брошенности". Всё бы хорошо, кабы не единственный вопрос -- куда?...

38. Целан неоднократно называл Буковину "землёй людей и книг," имея в виду цветение тамошней немецкоязычной поэзии между первой и второй мировой войной. Евреи тогда составляли более половины населения Буковины и были носителями немецкого языка. Звезда в этой строфе ассоциируется со звездой Давида.

39. Буковина, или Buchenland (нем.) -- "земля буков".

40. В черновиках -- посвящение жене, Жизель Ле Странж.

41. "восхождение" (греч.)

42. "откуда вздыхает сердце", из кантаты Моцарта.

43. В черновиках этому стихотворению предшествует эпиграф из мандельштамовского реквиема Андрею Белому:

Меж тобой и страной ледяная рождается связь --

Так лети, молодей и лети, бесконечно прямясь.

Да не спросят тебя молодые, грядущие, то --

Каково тебе там -- в пустоте, в чистоте, -- сироте.

44. Мелкие обломки лавы.

45. Хавдала -- "отделение" (иврит), служба, заключающая шаббат и предназначенная служить напоминанием об особенном статусе субботнего дня.

46. Во время субботней трапезы к столу приставляют пустой стул для Илии, пророка Мессии, или же пустые стулья -- для умерших.

47. В черновиках -- "Le Menhir de St. Renan", т.е. в Бретани, неподалёку от Бреста.

48. Фален -- ночной мотылёк.

49. Филактерии -- футляры для списков с торы, которые представляют собой деталь туалета верующего еврея. Филактерии накладываются на голову и левую руку выше локтя, особенно для совершения молитвы.

50. Амбивалентность места/времени, характерная для Целана: здесь он объединяет в одно Брест в России с Брестом во Франции; на то же намекает триколор -- трёхполосое знамя -- как атрибут как Франции, так и России; неукротимая чуткость к языку в смешении с иносказательностью подвигает Целана заместить слишком "линейное" (О.Мандельштам) название крейсера на его фонетического соперника -- "Баобаб". Заменив "Баобаб" на "Аврора", получаем рифму, связующую вторую строфу с третьей : "Аврора" -- "триколору".

51. Полуостров на кельтском французском побережье в Бретани, недалеко от Бреста, куда Целан ездил в путешествие. На Керморване множество кельтских менгиров и кромлехов и старинный маяк -- объект туристского интереса.

52. Украшение фасада, каменная ракушка удлинённой формы.

53. Служить Господу -- значит царствовать (фр.) Критики сбились с ног, пытаясь найти источники выделенных курсивом цитат (или "цитат"). Первая из них -- нераскрытая "загадка" - видимо, вариация русской "веры, надежды, любви", потому что Целан не прекращает прочерчивать связи с Мандельштамом. Вторая -- как упомянул сам Целан, упростив критикам жизнь -- надпись над входом в отельчик, где он остановился.

54. В одноимённом рассказе Иоганна Петера Гебеля простой немецкий парнишка едет в путешествие в Голландию, где задаёт аборигенам глупые вопросы вроде: "А кто хозяин этого дома?", "А этого корабля?", "А кого это хоронят?" Аборигены отвечают на все эти вопросы "Каннитверстан", что по-голландски означает "Не понимаю вас". Парнишка же думает, что упоминают некоего господина и уезжает назад в Германию в полной уверенности, что присутствовал на похоронах Каннитверстана, одного из богатейших людей Голландии.

55. Сын родился у Целана в 1955г.

56. Первый сборник Целана, в который входит и "Фуга смерти", называется "Песок из урн".

57. Колон (греч.) - ритмическая единица прозаической речи, отделённая от следующей части предложения лёгкой паузой.

58. т.е. бдения. В римской традиции ночь делилась на четыре вигилии, четыре ночные вахты. Так же называется вечер перед Рождеством в католической традиции.

59. Библейский сюжет: когда солдаты Иефеая одержали победу над ефремлянами, они захватили переправы через Иордан, и каждый, пытавшийся переправиться, был вынужден пройти через "тест", не ефремлянин ли он: ефремляне не могли правильно выговорить "шибболет", так что слово, произносимое ефремлянами как "сибболет", превращалось для них в буквальном смысле в no pasarбn.

60. Переключение на французский -- географический сдвиг во Францию; по всей видимости, отсылка к событиям великой французской революции.

61. Лозунг испанских республиканцев, противников фашистского режима Франко; победа фашистской Испанской Фаланги на выборах в феврале 1936 послужила началом гражданской войны.

62. В Библии упоминается пророк Абадиас, чьё имя переводится с испанского как "слуга Божий".

63. Город в Испании, во время гражданской войны -- лагерь республиканцев на протяжении 18 месяцев. В 1962 г., в письме Эриху Айнхорну, Целан упоминает свою встречу в Нормандии со стариком из Уэски, овечьим пастухом, беженцем из фашистской Испании.

Возможна и аллюзия на судьбу Вальтера Беньямина, эмигрировавшего в 1933г. в Париж из Германии и в 1940г. покончившего жизнь самоубийством на французско-испанской границе, когда французские пограничные службы не пропустили его через кордон. Пастушье-испанский шибболет, точнее говоря -- помощь с испанской стороны, Беньямину пригодились бы. Остаться в оккупированной Франции означало для Беньямина встречу лицом к лицу с гестапо; он предпочёл морфин. Одна из часто цитируемых сентенций Беньямина гласит: "Писать историю значит придавать датам выражение лица." Пока он медлил с отъездом из Парижа, придавая выражение лица своим "Пассажам" обильными цитатами из парижской библиотеки, история уже сама скорчила зверскую рожу. Удивительно, что "Пассажи" вообще сохранились, поскольку были у Беньямина при себе, когда он покончил с собой.

64. Так Мандельштам называет Петроград в "Tristia". "Тосканские" мотивы -- одна из повторяющихся тем в этом сборнике.

65. В оригинале - Friede den Huetten! Ещё один "шибболет", в этот раз для переводчика -- непереводимая цитата. Исходно -- лозунг якобинцев во время французской революции ("Мир хижинам, война дворцам!"), позднее перенятый "Союзом Спартака" в Германии (в немецком переводе) как призыв во время революции в Берлине в 1918 г.

66. Здесь для таинства христианской евхаристии использует сосуд иудаизма -- "роза-гетто".

67. Мотив изгнания явно перекликается с судьбой Мандельштама. В особенности взятое в скобки трёхстишие полно отсылов к его биографии: Мандельштам родился в Варшаве, переводил Петрарку должен был быть сослан на Колыму, но умер во Владивостоке, не доехав до места ссылки, о чём Целан не знал, продолжая считать, что Мандельштам умер в Сибири. Самое смешное в том, что германисты также, вслед за Целаном, считают местом смерти Мандельштама Сибирь. Мифы о мучениках создаются усилиями самих мучеников...

68. Во Владивостоке Мандельштам устроил чтения своих переводов Петрарки для заключённых. Это был последний мандельштамовский жест, и потому вошёл в воспоминания многих. Верная вдова Надежда Мандельштам про Петрарку, правда, не вспоминает -- как и про мужнины переводы вообще: этот литературный жанр казался ей шарлатанством. Когда Целан в начале 60-х послал ей свои замечательные переводы Мандельштама, Надежда ответила более, чем прохладно -- сославшись на недостаток немецкого, которым, тем не менее, вполне свободно владела.

69. Вавилон упоминается, возможно, в очень буквальном его значении -- как город, в котором говорят исключительно на одном языке. Черновиц был до самого начала второй мировой войны городом очень многоязычным и многонациональным -- его населяли евреи (больше половины всех жителей), немцы, румыны, украинцы, поляки, венгры, чехи, словаки, армяне, цыгане. В ходу был немецкий, румынский, украинский, идиш. Фашистский режим в этом отношении установил здесь "новый Вавилон" с единственным разрешённым языком, румынским.

Мне случалось читать самые невероятные интерпретации стихов Целана, и я не настаиваю, что мои собственные более хороши или более объективны, но, так или иначе, это стихотворение, кроме прочих ассоциаций, кажется, отсылает к юношеским годам Целана и его невероятно поэтической и лишённой телесности любви, Рут Лакнер. С ней он блуждал ночами сорокового года по ландшафтам вокруг Черновица, а днём писал стихи, полные, соответственно, звёздной тематики. Как, например:

Моё сердце безумно сияет великолепным наплывом,

твои волосы -- отблеском из Вероникиных Волос.

Рут по-немецки ассоциирукется с "die Rute", "прут", отсюда и образ слово-и-сноп. Покидая в 1947г. родину навсегда, Целан попрощался только с Рут, оставшейся в его памяти, вероятно, привидением Буковины и отблеском матери. Последующие полтора года в Бухаресте ознаменовались большим и вовсе неплатоническим успехом Целана среди особ женской принадлежности.

Вообще говоря, интерпретировать Целана -- дело неблагодарное, но и не бесполезное. Неблагодарное -- потому что он писал с исключительной сосредоточенностью на самом себе, как будто пытаясь отворить в собственной душе безнадёжно запертую дверь. Как было известно ещё кэролловской Алисе, запертая дверь вызывает интерес, особенно если через замочную скважину виднеется заманчивая потусторонность. У Целана, конечно, набор отмычек был побольше нашего. Удалось ли ему перехитрить замок? И на что сгодятся наши собственные отмычки, к своей ли, к чужой ли душе?

70. Небесное тело; глазное яблоко (фр.)

71. Фама -- в греческой мифологии богиня славы, а также распространения слухов, дочь богини Теллус. Фама изображалась с тысячей языков, которыми она сперва тихо нашёптывает слухи, а потом постепенно повышает голос до грохота по всей Земле.

72. В черновом варианте здесь следовала строка по-французски, впоследствии вычеркнутая: "on tue […] les poetes pour les citer apres" -- "поэтов убивают, чтобы затем их цитировать". В чистовике от этой фразы остались только два первых слова, "on tue".

73. Теллус -- богиня Земли.

74. Мандрагора по преданию растёт под виселицей.

75. Шиндерханнес -- персонаж из одноимённого стихотворения Гийома Аполлинера, которое Целан перевёл на немецкий. В стихотворении описывается приправленное развратом пиршество на майском лугу, во время которого Шиндерханнес, задумавший убить некоего еврея, больше всех веселится в предвкушении.

76. Рыгающая подружка Шиндерханнеса.

77. Немного изменённая цитата из Верлена: "О, когда же вновь зацветут сентябрьские розы?"

78. Очередная кошмарная бласфемическая метафора Целана: евреи, развеянные в дым, совершают исход в небесной пустыне, ища края обетованного.

79. "Дом", вторая буква еврейского алфавита.

80. Древне-египетские урны для хранения забальзамированных человеческих внутренностей.

81. Ср. с мандельштамовским стихотворением из Tristia:

Эта ночь непоправима,

А у вас ещё светло.

У ворот Ерусалима

Солнце чёрное взошло.

Солнце жёлтое страшнее-

Баю баюшки баю --

В светлом храме иудеи

Хоронили мать мою.

Благодати не имея

И священства лишены,

В светлом храме иудеи

Отпевали прах жены.

И над матерью звенели

Голоса израильтян.

Я проснулся в колыбели,

Чёрным солнцем осиян.

82. Целан бласфемически извращает "Десятую Дуинскую элегию" Рильке, искажая меланхолически-мечтательный тон Рильке, рассматривающего звёзды и называющего Кассиопею буквой "М", "сокращением матери": слово "Mutter", "мать" Целан заменяет словом "Marder", "хищник".

83. Контрэскарп, земляной вал для укрепления средневековых крепостей. Целан жил в Париже рядом с Place de la Contrescarpe.

84. Вероятно, аллюзия на немецкую революцию в марте 1848 г.

85. Сооружение с наклонным фундаментом, на котором возводят корпус судна.

86. Один из центральных вокзалов в Берлине. В 1938 г. Целан в первый раз ездил в Париж, через Берлин и Краков, эта строфа -- воспоминание о той поездке.

87. Дерево из порядка норичниковых, названное по имени княгини Анны Павловны.

88. "Четырнадцать Юлий. И более девяти других." Четырнадцатое июля -- французский национальный праздник.

89. Строчка из детской считалочки.

90. "Нос" корабля по-немецки совпадает с названием реки Буг. Концлагерь, в котором были уничтожены родители Целана, располагался в Михайловке на Буге. Буг соединён судоходным каналом с Неманом.

91. Долгий звук из ритуального бараньего рога (шофар) на празднике Рош Ашана. "Текиа" символизирует "инаугурацию" Бога.

92. Аллюзия на трубы Судного Дня. Один из частых бласфемических приёмов Целана -- сопоставление христианской и еврейской символики таким образом, что религия принимает человекоубийственные черты (см. прим. 52).

93. alba (лат.) -- утренняя заря; Эльба (Лаба). Эльба течёт и через Богемию, и через Моравию. Влтава, на которой расположена Прага -- приток Эльбы.

94. В 1961г. вышел сборник поэзии "Тарусские страницы", в том числе включавший в себя подборку стихотворений Цветаевой.

95. Двойная звезда Сириус.

96. Один из мостов через Сену в Париже, также -- название стихотворения Аполлинера.

97. "А какая любовь!" (фр.), цитата из вышеупомянутого стихотворения, а также, вероятно, аллюзия на реку Амур.

98. Посох паломника; три звезды в один ряд, "ремень" в созвездии Ориона.

99. Кроме собственно Колхиды строка содержит аллюзию на название стиха Аполлинера "Les colchiques", которое Целан перевёл как "Die Herbstzeitlose", "Осенний безвременник".

Speaking In Tongues Лавка Языков

ПАУЛЬ ЦЕЛАН

Из книги «РОЗА НИКОМУ»

* * *

* * *

* * *

ЦЮРИХ, У АИСТА (2)

ТРИЕДИН, ВЧЕТВЕРОМ

* * *

* * *

* * *

ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ

* * *

ШЛЮЗ (5)

* * *

ЛЁД, ЭДЕМ

ПСАЛОМ

ТЮБИНГЕН, ЯНВАРЬ (10)

ХИМИЯ (11)

НА МАНЕР ЗЕКОВ И УГОЛОВНИКОВ ПРОПЕЛ ЭТО ДЛЯ PARIS EMPRES PONTOISE (12) ПАУЛЬ ЦЕЛАН ИЗ ЧЕРНОВИЦ ПОД САДАГОРОЙ (13)

Envoi (17)

ДЕРЕВО В ОГОНЬКАХ (19)

ЭРРАТИЧЕСКИ (20)

* * *

...ШОРОХ КОЛОДЦА

* * *

КОРЕНЬ, МАТРИЦА (23)

* * *

* * *

МАНДОРЛА (28)

* * *

* * *

СИБИРСКИ (29)

BENEDICTA (30)

A LA POINTE ACEREE (36)

* * *

АНАБАЗИС (41)

* * *

ХАВДАЛА (45)

LE MEHNIR (47)

ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ, ЦИРК И ЦИТАДЕЛЬ (50)

ПРИ СВЕТЕ ДНЯ

КЕРМОРВАН (51)

* * *

КОЛОН (57)

* * *

В ОДНО

* * *

* * *

LES GLOBES (70)

ТАТЕТУТЕ

ОКНО ХИЖИНЫ

СЛОГ БОЛЬ

LA CONTRESCARPE (83)

* * *

И С КНИГОЙ ИЗ ТАРУСЫ (94)

* * *

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Из книги
«РОЗА НИКОМУ»

*** * ***

*** * ***

*** * ***

ЦЮРИХ, У АИСТА⁽²⁾

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

ШЛЮЗ⁽⁵⁾

*** * ***

ТЮБИНГЕН, ЯНВАРЬ⁽¹⁰⁾

ХИМИЯ⁽¹¹⁾

НА МАНЕР ЗЕКОВ И УГОЛОВНИКОВ ПРОПЕЛ ЭТО ДЛЯ PARIS EMPRES PONTOISE⁽¹²⁾ ПАУЛЬ ЦЕЛАН ИЗ ЧЕРНОВИЦ ПОД САДАГОРОЙ⁽¹³⁾

Envoi⁽¹⁷⁾

ДЕРЕВО В ОГОНЬКАХ⁽¹⁹⁾

ЭРРАТИЧЕСКИ⁽²⁰⁾

*** * ***

*** * ***

КОРЕНЬ, МАТРИЦА⁽²³⁾

*** * ***

*** * ***

МАНДОРЛА⁽²⁸⁾

*** * ***

*** * ***

СИБИРСКИ⁽²⁹⁾

BENEDICTA⁽³⁰⁾

A LA POINTE ACEREE⁽³⁶⁾

*** * ***

АНАБАЗИС⁽⁴¹⁾

*** * ***

ХАВДАЛА⁽⁴⁵⁾

LE MEHNIR⁽⁴⁷⁾

ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ, ЦИРК И ЦИТАДЕЛЬ⁽⁵⁰⁾

КЕРМОРВАН⁽⁵¹⁾

*** * ***

КОЛОН⁽⁵⁷⁾

*** * ***

*** * ***

*** * ***

LES GLOBES⁽⁷⁰⁾

LA CONTRESCARPE⁽⁸³⁾

*** * ***

И С КНИГОЙ ИЗ ТАРУСЫ⁽⁹⁴⁾

*** * ***