Speaking In Tongues
Лавка Языков

Пауль Целан

Из книги «Mohn und Gedachtnis»
(1952)

Вариации Сергея Косецкого

ВЕНЕЦ

Осень слизывает листья с моей руки...

Мы – друзья.

Из орехов мы выковыриваем время,

И учим его идти...

Затем время возвращается в скорлупу.

В зеркале присутствует воскресенье,

Во сне – комната для сна;

Наши губы говорят правду.

Мой глаз созерцает формы любимой...

Мы глядим друг на друга,

Обмениваемся темными словами,

Мы любим друг друга как мак и

Воспоминание,

Спим как вино в роге,

Как море в кровавых лучах солнца.

Мы стоим около окна, обнявшись,

Люди с улицы смотрят на нас,

Они знают – время настало!

Время, когда камень

Пытается превратиться в цветок,

Беспокойное время трепещущего сердца.

Это время было временем.

Это время.

Твоя рука полна времени

Ты пришла ко мне, и я сказал:

Твои волосы – не коричневые.

И ты осторожно положила их

На чашку весов беды:

Их вес больше моего.

На кораблях они приплыли к тебе

За волосами,

На продажу тем, кто жаждет –

Ты улыбаешься мне из глубин,

Я плачу в ответ с чаши,

Что не склоняется.

Я плачу: Твои волосы – не коричневые,

Они дают слезы моря, а ты, взамен, — кудри.

Ты шепчешь: Мир наполняется мной,

В твоем сердце я все еще – ложный путь.

Ты говоришь: Расстели листву перед собой,

Теперь ты стал ближе и поцеловал меня!

Листва лет – коричневая, твои волосы – нет.

Секрет папоротника

Под сводом мечей лиственно-зеленое сердце камней смотрит в себя.

Лезвия ярки, медленно умирает перед зеркалами, кто?

Еще в кувшинах – печаль, чья жизнь – глоток для:

Цветов, темнеющих перед тем, как пить, словно не было воды,

Хотя здесь росли маргаритки, от которых требовалась темная любовь;

Подушки, более темной у ложа, для тяжелых волос…

Но здесь – лишь страх перед сиянием железа;

И то, что все еще мерцает, наверное, меч.

Если бы мы не были во власти зеркал, мы бы никогда не выпили кувшин со стола:

Пусть одно из них разобьется и станет осколками, где мы – зеленые словно листья.

Песок из урн

Зеленый как плесень в доме забвения.

Перед каждым ударом судьбы ты – обезглавлен; поэт грустит.

Для тебя он бьет в барабан из мха, костей и волос,

Гноящимся пальцем на песке привлекает твой взгляд.

Это тянется дольше, чем когда-либо: он рисует красноту твоих губ.

Ты наполняешь здесь урны и кормишь свое сердце.

Осина

Твои листья вглядываются белым в темноту.

У моей мамы волосы никогда не были белыми.

Украина – зеленая, словно одуванчик.

Моя желтоволосая мама не вернулась домой.

Дождевая туча, паришь ли ты над колодцем?

Моя спокойная мама плачет о каждом.

Круглая звезда, ты чертишь золотую петлю.

Сердце моей матери разорвано свинцом.

Дубовая дверь, кто снял тебя с петель,

Моя нежная мама не может вернуться.

Память Франции

Вместе со мной: небо Парижа –

Этот гигантский осенний крокус…

Мы ходили покупать цветы в палатку цветочницы:

Они были лазурные и раскрывались в воде.

В нашей комнате начинался дождь,

И входил сосед – месье Le Longe ,

Маленький, худой человечек.

Мы играли в карты,

Я терял радужную оболочку глаз;

Ты отдавала мне свои волосы, я терял их,

Он сбивал нас с ног.

Он уходил, и дождь провожал его.

Мы были мертвы и способны дышать.

Песня дамы во мраке

Когда безмолвный приходит и срывает тюльпаны,

Кто побеждает?

Кто побежден?

Кто выходит в окно?

Кто первый произносит ее имя?

Он – тот, на ком мои волосы.

Они на нем – как мертвый в чьих-то руках.

Они на нем – словно небо одело мои волосы в мой любимый год.

Они на нем – там, где нет суеты.

Он побеждает.

Не проигрывает.

Не идет в окно.

Он не произносит ее имя.

Он — тот, у кого мои глаза.

Они у него с тех пор, как закрылись врата.

Они у него — словно перстни на пальцах.

Они у него – словно сапфиры и жажда:

С осени он стал моим братом;

Он считает дни и ночи.

Он побеждает.

Не проигрывает.

Не идет в окно.

Он последний произносит ее имя.

Он – тот, у кого есть, что я говорю.

Он прячет это под рукой словно сверток.

Он несет это, как часы несут свой худший час.

От порога до порога несет, не бросает прочь.

Он не побеждает.

Он проигрывает.

Он идет в окно.

Он первый произносит ее имя.

С тюльпанами, сорванными кем-то.

Ночной луч

Ярче всего ночью – волосы моей любимой:

Ей я посылал лодку из легчайшего дерева.

Волны бушевали вокруг, как у постели нашей мечты в Риме;

У лодки белые волосы , как у меня и хриплый голос:

Она говорит как я, когда получаю доступ к сердцам.

Она знает французскую песню о любви, я пел ее осенью,

Когда останавливался в Стране Мертвых и писал письма утру.

Чудесная лодка выгравирована в роще чувств.

Я тоже плавал в ней вниз по течению крови, моложе твоего глаза.

Теперь ты молода как птица, замерзшая в мартовском снегу,

К тебе приходит песня о любви из Франции.

Ты – свет: ты спишь, пока моя весна не закончится.

Я светлее:

Перед странниками я пою.

Годы от тебя ко мне

Когда я плачу, твои волосы вздрагивают.

О, твои голубые глаза.

У тебя – скрижаль любви,

Постель между летом и осенью.

Мы пьем то, что кто-то приготовил, ни я, ни ты, ни другой,

Выпиваем что-то прошлое и пустое.

Мы смотрим на себя в глубоких зеркалах моря

И быстро передаем друг другу пищу:

Ночь – это ночь, она начинается утром,

Перед тобой опрокидывая меня.

В сирену

Рот – скрытая гримаса,

Колено – на столпе гордости,

Рука – на прутьях клетки:

Введите себя в темноту,

Назовите мое имя,

Проведите меня к ней.

Я – первый

Выпить грусть, что ищет себе глаз.

Я пью из твоего отпечатка и вижу:

Ты вертишься в моих пальцах, жемчужина, и ты растешь!

Ты растешь, как и все забытое.

Ты вертишься: черный камень приветствия печали.

Пойман платком, обернутым белым взмахом прощания.

Кристалл

Не на моих губах взгляд для твоего рта,

Не у ворот для странника,

Не в глазах для слезы.

Семь ночей ярко-красного для красного,

Глубже семи сердец рука стучит в дверь,

Позже: семь роз – всплеск в фонтане.

Саван

То, что ты плетешь из нитей света,

Я одеваю в честь камня.

Когда во тьме я просыпаюсь

От криков – он уничтожает их тихо.

Часто, когда я запинаюсь,

Он восстанавливает забытые повороты,

И он, кто я есть, прощает

Его, кем я был.

Но бог мусора бьет в свой

Тишайший барабан,

И, как только появляется изгиб,

Безжалостный, морщит лоб.

Глаза

Сияющие дождем, пролившимся,

Когда бог предложил мне глоток.

Глаза:

Золото, что ночь выдала в мои руки,

Когда я собирал крапиву

И ковырял тени пословиц.

Глаза:

Вечер, вспыхнувший надо мной

Когда я стремительно открыл ворота и закружился льдом моих храмов,

Я промчался сквозь деревни вечности.

Ландшафт

Высокие тополя – человеческие существа земли.

Черные пруды счастья – ты отображаешь их в смерть.

Я вижу тебя, сестра, стоящую в этом сиянии.

Считая миндаль

Сосчитай, что было горьким и пробуждало меня,

Включи меня:

Я искал твоего глаза, когда ты открыла его,

Никто не глядел на тебя,

Я закрутил этот тайный луч,

О котором ты думала как о росе,

Скользящей в кувшины,

Охраняемые словами, не находящими пути ни к чьему сердцу.

Только здесь ты целиком чертишь имя, твое имя,

Твердо погруженная в себя,

Колокола свободно раскачиваются в рамке твоей тишины,

Звучащей для достигших тебя,

И смерть кладет свою руку возле тебя тоже,

И трое из тебя проходили сквозь вечер.

Сделай меня горше,

Сосчитай меня среди миндаля.

Speaking In Tongues Лавка Языков