Speaking In Tongues
Лавка Языков

Джузеппе Куликкья

Всё равно тебе водить

Перевел Михаил Визель



© М.Визель, перевод, 1998









Hungry darkness of living
Who will thirst in the pit?
She spent a lifetime deciding
How to run from it.


«Ghetto Defendant»
«Combat Rock», The Clash, 1982(1)








Первая глава







1





Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана...
К концу восьмидесятых стало ясно, что месяц вот-вот выйдет, и я, пока его ждал, только и делал, что ходил по городу -- день за днём, как заведённый. По одному и тому же маршруту, без всякой цели. Одни и те же улицы. Витрины. Лица. Продавцы смотрели на прохожих из магазинов, как звери в зоопарке смотрят на посетителей. По сравнению с ними я чувствовал себя на свободе. Но свободен я был только для безделья.
Виа По -- пьяцца Кастелло -- виа Рома. Пьяцца Сан Карло -- виа Карло Альберто -- виа Лагранж. Пьяцца Кариньяно -- пьяцца Карло Альберто -- виа По. И снова: пьяцца Кастелло, виа Рома, пьяцца Сан Карло. Все дни. День за днем. Километр за километром. Без конца. Подметки моих единственных ботинок протерлись до дыр. Я заставлял себя шагать так, чтобы как можно меньше упираться ногами в тротуар, отчего походка моя стала подпрыгивающей. Я не хотел становиться продавцом. Не хотел делать карьеру. Не хотел запирать себя в клетку. Пока что, однако, моей клеткой был город. Его улицы, всегда одни и те же, были моим лабиринтом. Но путеводной нити не было. И смотреть было больше не на что.






2





Неожиданно я получил повестку из военкомата. Спустя пару лет они, наконец, спохватились, что я не прошел медосмотр .
Врач, который должен был проверить состояние моего здоровья, оторвался от расписания скачек минут через пятнадцать после того, как я вошел к нему в кабинет.
-- Как у тебя с давлением? -- спросил он меня.
-- Не знаю, синьор. Мне никогда его не мерили.
-- Ладно, в твоем возрасте у всех прекрасное давление.
-- У всех?
-- У всех, у всех. Можно и не мерить.
Он написал что-то в моей папке. Столь же тщательно проверил зрение и взял все анализы.
-- Прекрасно, -- сказал он, -- ты признаешься годным и подлежишь призыву.
Медосмотр длился не больше двух минут. Они явно хотели наверстать упущенное время.
Я собрался уходить, но увидел на двери плакат. Объявлялся набор в школу младших офицеров. «В конце концов, может быть удастся что-то заработать,» -- подумал я.
-- Что нужно, чтобы участвовать в конкурсе? -- поинтересовался я у врача.
Тот уже снова с головой ушел в статью «ОТТОБРУНГАЛ ВОВРЕМЯ ПРИБАВИЛ ХОДУ И ПРИШЁЛ С ОТРЫВОМ.» Затмевал отзывчивостью Альберта Швейцера.
-- Генералы у тебя в семье есть?
--Нет.
-- Председатели, министры, партийные деятели?
-- Тоже нет.
-- Епископы, кардиналы, священники?
-- Куда там!
-- Тогда расслабься. Это забег с придержкой. Тебя даже к экзаменам не допустят.






3





Потом я узнал, что отказникам по убеждениям полагается что-то вроде зарплаты. Эквивалент суммы, идущей на содержание одного солдата. Цифру точно не помню, что-то около трехсот тысяч лир в месяц(2). Жизнь у ребят в униформе весьма спартанская. За вычетом довольствия, обмундирования и проживания они получают всего тысяч шестьдесят. Может, ещё и из-за этого руки на себя накладывают. Я прикинул. Кормежка для меня не проблема, потому что ем я очень мало. Из дома меня пока что не выгнали. Что надеть у меня было. Я решил проходить альтернативную службу. Каждый знает себе цену. Мне хватило разницы в двести сорок тысяч лир.






4





«Лига отказников по убеждениям» находилась в полуподвале нового дома на окраине города. На автобусной остановке кто-то написал распылителем: НОВОСТРОЙКА -- БОЛЬШАЯ ПОМОЙКА. Пройдя по заваленным мусором тротуарам, я добрался до двора, где в это время переругивались две семьи. Мужчины, женщины и дети осыпали друг друга жуткой бранью с одного балкона на другой. Поддержка орущих на полную громкость телевизоров придавала объемность этой звуковой дорожке. Полуподвал был в глубине двора. В нём я обнаружил двоих ребят в сандалиях. Они носили бороды и длинные волосы. Типичные отказники. Я был брит под ноль.
-- Нацисты нам здесь не нужны! -- закричал мне в лицо тот из них, кто был меньшим непротивленцем.
-- Мы не допустим провокаций, откуда бы они ни шли, -- добавил другой.
-- Лично я шел по улице, -- сказал я. -- Я хотел бы стать отказником по убеждениям.
-- Кем-кем?? -- спросили они в один голос.
-- Отказником по убеждениям.
Они ошарашено переглянулись.
-- Ты хочешь стать отказником по убеждениям? -- повторили они вместе.
-- Да, я -- да. А вы?
Они повернулись и уставились друг на друга. Они были идентичными, один -- отражение другого.
-- Ну... Мы и есть отказники по убеждениям, -- сказал мне один из них, вылитый Че Гевара, только в ухудшенной копии. -- Извини за агрессивность, мы решили, что ты из Фронта.
Застыдившись, они всё мне объяснили. Я должен был направить в Рим, в Министерство обороны, письмо с просьбой о прохождении альтернативной службы в одном из социальных учреждений по моему выбору. Решением моей судьбы будет заниматься специальная комиссия. Просьба может быть удовлетворена или отклонена. Место изменено или оставлено. Никто толком не знал, почему. Возможно, они разыгрывали полученные письма по жребию, как в телевизионной лотерее. Определенно можно было сказать только то, что большинство людей, желающих проходить альтернативную службу, оставались разочарованы.
В конторской книге у этих геваристов был список всех согласованных с Министерством обороны мест. Я сразу решил, что выберу самое паршивое, чтобы эта комиссия не смогла придумать ничего хуже на замену. Потом стал изучать список. Там было полно всего: больницы, дома престарелых, парки, библиотеки. На полях против каждого места указывалось число кандидатов в отказники, которые его выбрали. Возглавляли этот хит-парад «Наша Италия» и WWF(3). Я решил рискнуть с самым непопулярным, которое называлось «Центр Социального Обеспечения Бездомных и Адаптации Кочевников» (СОБАК-центр) и подчинялось местным властям.






5





Дома я накатал письмо. Все, что мне пришло в голову о мире во всем мире, о ядерной войне, о голодающих, о солидарности. Бородачи-партизаны из Лиги Отказников посоветовали мне не указывать никаких политических мотивов(4): прошение будет автоматически отклонено, а я -- помечен как потенциальный террорист.
Закончив, перечитал свой шедевр. Получилась прямо передовица из «Оссерваторе Романо»(5), обычная ватиканская муть. Но мне удалось изложить причины, по которым я объявляю себя отказником по убеждениям, умолчав о тех огромных экономических выгодах, из-за которых я всё затеял.






6





На почте в тот день выплачивали пенсии. Я хотел встать в очередь, но никто из стариканов её не соблюдал. Все пихались локтями, кричали и ругались до хрипоты. В цивилизованном западном обществе, постмодернистском, постиндустриальном, постчтоугодно, достаточно перестать работать, и для тебя всё сведется вот к этому: к давке из-за грошей, чтобы не оказаться на мели. Как будто они и так не на мели. Через два часа подошла моя очередь.
-- Чтобы получить пенсию за дедушку, нужна доверенность, -- сказала, прежде чем я успел раскрыть рот, почтовая служба, приняв обличье мужчины лет тридцати, жирного, лысеющего, с длинной бородой, кругами под глазами и постоянными тиками, явно от предельного переутомления.
-- Мне надо послать письмо с уведомлением о вручении.
Почтовая служба на несколько секунд оказалась парализованной.
Потом пришла в себя:
-- Куда?
-- В Рим, в Министерство обороны.
-- Да пошлите простым письмом.
-- Нет, лучше с уведомлением.
-- Простого вполне достаточно.
-- Послушайте, я хочу чтобы этот конверт ушел как письмо с уведомлением о вручении, а не как простое письмо.
В лицо ему впились несколько дополнительных тиков.
-- Это будет вам дороже стоить.
-- Да я не спрашиваю, сколько это будет стоить. Я хочу только отправить письмо с уведомлением о вручении.
С трудом сдерживаясь, почтовая туша поставила на конверте штамп С УВЕДОМЛЕНИЕМ. Я заполнил возвратную карточку, заплатил и вышел. Служащий был в слезах.
Снаружи светило солнце. Я решил вернуться домой пешком. Не хотел париться в трамвае. Я шел и видел себя уже солдатом, призванным на двадцать месяцев моей альтернативной службы. Мне ничего не оставалось делать, кроме как ждать ответа из Рима. По закону -- в течение трех месяцев.






7





Ждал я больше года.
Согласно распоряжениям Министерства обороны, в это время я не должен был устраиваться на работу. В любом случае, в такой ситуации меня бы никто на работу и не взял. Повестка могла прийти в любой момент.
Честно говоря, невозможность работать не слишком меня огорчала. Каждое утро спал до десяти. Потом весь день читал. Хемингуэй. Фицджеральд. Гинзберг. Но каждый вечер ругался с отцом.
-- Ни х-хрена делать не хочешь! -- орал он мне вместе с ТелеМайком(6), который на полную катушку осыпал всех с экрана миллионами, автомобилями и мехами.
-- Я должен ждать ответа из Рима.
-- В твои годы люди думают о том, как карьеру делать, а ты только книжки читаешь.
-- По-моему книги важнее денег.
-- Ага, важнее денег. Слышь, мать, слово «карьера» твоему сыну не нравится!
Моя мать ничего не отвечала. На самом деле, слово «карьера» меня просто пугало. Я знал, что я сын рабочего и что мне надо шевелится самому, но я не хотел делать карьеру, не хотел, чтобы меня распылила в порошок и закатала в вакуумную упаковку машина, настроенная на размер, который не был моим размером. Испугать меня было нетрудно. Я боялся, что засажу сам себя в камеру-одиночку и потом выброшу ключ своими собственными руками, как это случается во сне. Мой отец, наоборот, поехал на слове «карьера». Он не мог себе позволить послать меня в миланскую Академию бизнеса, но надеялся хотя бы увидеть, как я стану одним из тех начальников цеха, что отравляли ему жизнь на Фиате. Так и ругались мы каждый вечер перед телевизором.






8





Мне пришло в голову, что, пока я жду, можно записаться в университет. Я выбрал Литературу и философию. Я полагал, что этот факультет как раз для меня. Все мажористые мальчики, у которых только одно на уме -- стать менеджерами и управляющими, предпочитали Экономику и бизнес, Юридический или Информатику. Для меня перспектива подняться с помощью диплома по социальной лестнице мало что значила. Наверно, лучше заниматься чем-нибудь интересным бок о бок с нормальными людьми, чем сидеть на одной скамье с кучей будущих акул капитализма в костюмчиках и с дипломатами, старательно изучающих тысячу и один способ относительно честного отъема денег.
Деньги на учебу я стрельнул у матери. Потом однажды утром встал пораньше и отправился в приемную комиссию. Народ в очереди перед окошком Литературы и философии казался точно таким же, как перед окошками Информатики, Юридического или Экономики и бизнеса. Ладно, подумал я, на занятиях сойдусь с ними поближе. Там будут сплошь молодые поэты и философы. Ах!






9





Университет был огромным параллепипедом из стекла и железобетона, очень похожим на дворец ООН, только поваленный на бок, грязный и не в Нью-Йорке. Всё в нём было серым -- стального, мышиного или жемчужного оттенка. Коридоры были серо-зелеными. Лифты -- темно-серыми. Стены аудиторий -- светло-серыми. Но дерьмо, которое сохло в унитазах после молодых поэтов-философов, не спускавших воду, было коричневым.






10





Я приступил к занятиям.
Довольно скоро я обнаружил, что по-настоящему интересны от силы два курса лекций, а остальные существуют, в основном, для того, чтобы заставлять студентов покупать написанные профессорами книги.
Бар около университета всегда был полон народу, но мне он был не по карману. Денег у молодых поэтов-философов водилось явно больше, чем у меня, не говоря уж о мажорах с Юридического. Обычно они прибывали часам к десяти на своих новеньких блестящих «Тойотах», парковались в два-три ряда и усаживались на аудиторные скамьи, прихлебывая аперитивы. Мои появления были не столь эффектны. Я спрыгивал с лязгающего трамвая, пряча в куртке банку пива и здоровенный бутерброд с горгонзолой(7), прихваченный из дому. На большой перемене я рыскал по всему зданию в поисках пустой аудитории, где бы можно было спрятаться и поесть в одиночестве.
Однажды, когда университет просто лопался от народа, я укрылся со своей булкой в 36-й аудитории. В 36-й аудитории стоял полный мрак. Стекла там были затемнены, чтобы показывать фильмы по курсу истории кино. Я поднялся по центральному проходу и уселся в последнем ряду. В карманах моей лётной куртки было всё необходимое: тетрадь, карандаш, экземпляр «Ессе homo»(8), пиво и бутерброд. Глядя на идущий из приоткрытой двери свет, я надкусил горгонзолу. Хорошо в темноте одному. Открыл банку.
Вдруг тишину за моей спиной нарушил голос:
-- Ты с какого курса?
Я оглянулся. С трудом узнал в полумраке человека, которого уже видел на лекциях по этике. У него была белокурая бородка и вельветовый пиджак. Образчик поэта-философа.
-- Ты с какого курса? -- спросил он ещё раз.
-- С первого, -- ответил я, краснея. Я всегда очень стеснялся маминых бутербродов.
-- Я тоже первокурсник, -- сказал он, спускаясь по лестнице и садясь рядом. Протянул мне руку:
-- Меня зовут Алессандро. Алессандро Кастрахан(9).
-- Очень приятно. -- Я пожал его конечность. -- А я -- Вальтер.
-- «Я -- Вальтер»! Ответственные слова. Это совсем не так просто. Ты подразумеваешь своё бытие Вальтером в картезианском или в хайдегеровском смысле?
В аудитории стало еще темнее. Я спрятал бутерброд с сыром под парту.
-- Ну, в общем, меня зовут Вальтер, вот и всё.
-- Естественно. Но ведь ты и являешься Вальтером в смысле бытийности, Dasein, и обнаруживая себя вписанным в мир, в конкретного человека, ты сталкиваешься с вопросом о существовании, ведь так?
Я слабо кивнул. Мой желудок отчаянно жаловался, почти вслух.
-- Вот и хорошо. Я испугался, что ты относишься к бытию Вальтером с картезианских или -- что гораздо хуже, верно? -- с гегельянских позиций.
-- Нет-нет!
Чего он ко мне прицепился? Цитата ходячая.
-- Не переношу Гегеля, -- сказал он, оскалив зубы. В его глазах сверкнул зловещий огонёк. Я заметил, что в темноте он до жути похож на Белу Лугоши(10).
-- Гегель -- причина всех бед нашего века. Все диктатуры -- дети Гегеля. Надо полностью запретить его изучать, устроить костры и сжечь все до последнего его протокоммунофашистские тексты.
В этот момент мой желудок забурчал безо всякого стеснения. Но был прерван чьим-то голосом:
-- Алессандро! Вот ты куда забрался!
Мы оба повернулись в сторону коридора. В дверях показалась девушка. Она заслоняла собой свет, и я не мог разглядеть её лица.
-- Кристина! Сейчас иду! -- воскликнул Бела Лугоши. Потом улыбнулся мне:
-- Ох уж эти девушки... Повесятся тебе на шею, и не отделаешься. Ладно, увидимся на этике. Пока.
Я подождал, пока они удалятся, и извлек из-под парты бутерброд. Наверно, он запылился, но в такой темноте не разберешь.






11





Что касается меня -- отделаться от девушек никогда не было для меня проблемой. Тем более что они никогда ещё мне на шею не вешались. В университете каждый год, прямо с начала занятий, открывался сезон большой охоты на тёлок, но я понял сразу, что это не про мою честь. Девушки ищут настоящих мужчин, загорелых и уверенных в себе. С правильной машиной и фирменными вещами. Или, гораздо реже, -- повернутых на политике, увлеченных, с революционными идеями и внешностью борца за свободу. Я не был ни тем, ни другим. Не входил ни в какой комитет. Не умел танцевать. Не знал слов-отмычек. Я не мог запросто сказать: «Девушка, а давайте сегодня вечером куда-нибудь съездим?» Я не тусовался по модным местам, и у меня не то что навороченной тачки -- даже мотороллера не было(11). Кроме того, меня бросало в дрожь от женщин. Я никогда еще не спал с ними и плохо представлял, как вести себя в постели. Что надо делать при ДЕФЛОРАЦИИ? Где точно находится ПЛЕВА? Каковы основные параметры КЛИТОРА? И вдруг окажется, что у меня ПРЕЖДЕВРЕМЕННАЯ ЭЯКУЛЯЦИЯ?
Газеты и журналы постоянно публиковали опросы, из которых следовало, что ребята и девчонки моего поколения трахались с малолетства. Большинство опрошенных с шестнадцати лет занимались оральным сексом. К семнадцати имели первое полноценное сношение. К восемнадцати -- плотские удовольствия многим уже приедались, и их больше интересовал кокаин. Я же в двадцать один год всё ещё оставался девственным.






12





В качестве компенсации, мною всё время интересовались голубые. Навалом. Однажды, сидя на лекции по эстетике, я заметил две небесного цвета фары, уставившихся на меня со скамейки справа. Это были глаза какого-то парня. Слушая, как преподаватель освещает вопрос о концепции греха, я чувствовал, что эти глаза ходят по мне взад-вперед. Я постарался не обращать внимания. Должно быть, он разглядывает какую-нибудь девушку за моей спиной. Я оглянулся. Никаких девушек за моей спиной не сидело. Ладно, подумал я, сделаем вид, что ничего не происходит. Время от времени я проверял, на месте ли небесные фары, и они всякий раз оказывались тут как тут. Потом лекция закончилась. Я собрал свои книги. Краешком глаза заметил, что тип исчез. К счастью. Спустился по проходу и вышел.
-- Извини, пожалуйста! -- проворковал голос позади меня. -- Можно тебя на минутку?
Это был он. Поджидал меня в коридоре. Загорелый. Благоухающий. Волосы иссиня-черные. Красивый парень.
-- Меня? -- Я смутился.
-- Да, насчет конспектов. Я хотел спросить, не будешь ли ты так любезен одолжить мне прошлые лекции, которые я пропустил?
-- Ну, я обычно много не записываю.
--Ах, противный! Кстати, меня зовут Андреа.
Он протянул мне руку.
-- Вальтер, очень приятно. -- Я пожал его руку. Она была вся липкая.
-- И мне очень приятно, -- сказал он, напирая на слова мне и приятно.
-- А сейчас извини, мне надо бежать.
-- Уже? А почему бы нам вместе не сходить в бар?
-- Нет-нет, спасибо. Я встречаюсь с моей девушкой.
-- Счастливчик, -- вздохнул он, сверля меня глазами.






13





Из Рима тем временем не приходило никакого ответа. Вечером я возвращался из университета домой и по одному взгляду на мать понимал, что мне ничего нет. Зато отец всегда был на месте.
-- Можно поинтересоваться, когда ты соберешься в армию? -- начинал он за столом, а ТелеМайк с экрана разорялся на полную громкость.
-- Это не от меня зависит. Я жду письма.
-- К этому времени ты должен был уже от неё отделаться. Так, мать?
Мать готовила салат.
-- Если бы ты меня слушал, ты бы уже сделал первый шаг в своей карьере.
-- Ну и что?
-- А то, что ты должен понять: в жизни что-то значат только деньги. Деньги, деньги и деньги! Заруби себе на носу. Кое-кто начинал с жестянки, а теперь у него автомобильный концерн и пол-Италии в придачу, запомни это.
Продолжение следовало в том же духе. Мне невольно вспоминались газетные заголовки последнего времени:




В моём случае о наследстве говорить не приходилось, но я бы хоть поел спокойно.
-- В твои годы надо думать о том, как себе дорогу пробивать, а не книжки читать!
Мать мыла посуду.
-- А знаете, как вам повезло? -- спрашивал ТелеМайк очередного недоумка.






14





Хорошо, что была Карлотта, моя тетя. Единственная, с кем я мог поговорить. У неё я проводил долгие летние месяцы детства. Она жила в родительском доме, за городом. Её легкий нрав, истории, которые она мне рассказывала, её побеленные комнаты, -- стали убежищем от вечно плохого настроения отца. Как-то вечером я ей позвонил.
-- Рада тебя слышать, -- сказала она. -- Ну, что у тебя не так?
-- Всё... Мне всё надоело.
-- Не преувеличивай. Разве можно так говорить в двадцать лет?
-- Всё время чувствую себя лишним.
-- В твои годы это нормально -- чувствовать себя лишним.
-- Я не знаю, кто я такой. Не знаю, что со мной будет через месяц. Девушки меня не замечают. И отец ни на минуту в покое не оставляет.
-- Не обращай внимания. Успокойся. Ты молодой, умный, впечатлительный. Я в тебя верю.
-- Серьёзно?
-- Ну конечно.
Сам я не верил в себя ни на грош. Мне было приятно слышать, что кто-то верит.






15





Как-то зимою, выйдя под вечер из университета, я встретил Энцу. Мы не виделись с окончания школы. Волосы у неё торчали в разные стороны и были зелеными, как яблоко. На выпускные экзамены они были выкрашены в карминно-красный или в ультрамариновый, не помню точно. Но яблочно-зеленые шли ей больше. В темноте они почти фосфоресцировали.
-- Привет, Вальтер. Как дела?
-- Да вот, из университета возвращаюсь.
-- А зачем ты туда ходил?
-- Я в него поступил. Хожу на лекции.
-- Ты в него поступил? -- вид у неё был такой, словно перед нею стоит марсианин.
-- Да, месяц назад. Литература и философия.
-- Ах ты господи! Так вот почему тебя больше нигде не видно!
-- Ага. А ты как?
Она продемонстрировала мне свои «Мартенсы». Серебряные.
-- Нравится? Я их сама раскрасила. Из распылителя.
-- Потрясающе.
-- Здесь таких ни у кого нет. А в Лондоне можно найти только у Вивьен Вествуд. Я это из The Face вычитала.
-- Ты в них прямо как астронавт.
-- Как только наскребу денег, заведу себе пару платформ. Пару настоящих деревянных платформ. В Лондоне от них кипятком писают.
-- И где ты их найдешь?
-- На барахолке.
Мы немного помолчали. Тема номер один -- одежда и аксессуары -- была исчерпана. С моими сверстниками всегда опасно исчерпать тему одежды и аксессуаров. Неизбежно повисают длинные паузы. Бар перед университетом был набит будущими менеджерами и их женщинами, только что с Мальдив. Где-то на белом свете уже растут их филиппинские горничные.
-- Возьмем что-нибудь в баре?
-- Здесь, в этом баре? Ни за что на свете. И потом, я жду Пачкуна.
-- Пачкуна?
-- Это один пушер. У него обалденная трава. А порой он мне просто так немного дает. Мы забили стрелку на шесть. Надеюсь, он не забыл.
-- Сегодня вечером -- что ты делаешь?
-- Ну, не знаю. Если все будет нормально, косяк забью. Зато вот завтра вечером открывает сезон Space-Lab. Может придешь?
-- Слишком дорого.
-- Да брось. Я тебе приглашение в кассе оставлю. Придешь?
-- Ладно.
Мы попрощались. Отходя от неё, я увидел типа, которого никогда раньше не встречал. Поравнявшись со мной, он улыбнулся. Я обернулся -- он разговаривал с Энцей. Судя по его виду, это и был Пачкун.






16





На дискотеку я ходил примерно раз в год, и всякий раз спрашивал себя, до чего же надо дойти, чтобы снова туда захотелось.
Я подошел к Space-Lab'y примерно в полдвенадцатого. У входа -- никаких следов очереди. Подождал минут сорок. Ни души. Я стал подумывать, не ошиблась ли Энца, и правильно ли я её понял. В двадцать минут первого, вконец продрогнув, я решил позвонить в дверь. Два глаза досмотрели меня через окошко. Дверь открылась. На пороге заведения на меня навалилась стена музыки. Три или четыре культуриста в белых майках с черными надписями SECURITY уставились на меня, как на странную зверушку. Я смутился.
-- Кого-то ищешь? -- спросил меня самый здоровый из них, низколобый, с бычьей шеей и вытатуированным на руке крокодилом.
-- На меня в кассе оставлено приглашение.
-- Ты что, сейчас войти собираешься?
-- А я что, опоздал?
Андроиды-охранники покатились со смеху:
-- Не, не, ты не опоздал.
Они дали мне пройти. Музыка, доносящаяся из-под лестницы, отдавалась в животе.
-- Энца уже появилась? -- спросил я у татуированного бугая.
-- Нет ещё, -- сказал он, и все заржали.
Птичка мне, что ли, на голову капнула? Я не мог понять, что было не так, но что-то было не так. Спускаясь по лестнице, я оглядел себя в настенных зеркалах. Ну, во всяком случае, голубь здесь не при чем. Потом вышел на танцпол. Он был абсолютно пустым. Ди-джей зарядил хаус на сумасшедшую громкость, но старался он впустую. Я решил спросить у бармена. Тот ставил ящики пива в холодильник под стойкой.
-- ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, ПОЧЕМУ НЕТ НИКОГО? -- крикнул я ему, указывая на пустынный зал.
-- ЧТО ТЫ ГОВОРИШЬ? -- прокричал он.
-- ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, ПОЧЕМУ НЕТ НИКОГО?
-- ЕЩЁ РАНО.
Я взглянул на часы. Было давно за полночь.
-- КОГДА ПРИХОДЯТ ДРУГИЕ? -- крикнул я.
-- НЕ ЗНАЮ. ОКОЛО ДВУХ. ПЕРВЫЕ ОБЫЧНО ПОЯВЛЯЮТСЯ В ДВА. А ТЫ ЧТО ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?
-- НЕ ДУМАЛ, ЧТО НАЧИНАЕТСЯ ТАК ПОЗДНО.
Он остановился на мгновение и посмотрел на меня. Потом снова принялся ставить ящики.
-- А ПОЧЕМУ НАЧИНАЕТСЯ ТАК ПОЗДНО?
-- ЭТО НОРМАЛЬНО. ЧЕМ ПОЗЖЕ ПРИХОДИШЬ ТЕМ ЛУЧШЕ. РАНО ПРИХОДЯТ ОДНИ ПРИДУРКИ.
Наконец, я понял, почему все ржали на входе. Мне захотелось подняться и начистить рыло этим уродам. Я представил себе заголовки хроники происшествий завтрашних газет:




Расслабился и заказал пиво.
-- БАР РАБОТАЕТ С ПОЛОВИНЫ ВТОРОГО, -- прокричал мне бармен.
Я пошел и уселся на скамейку у стены пустого, серого и голого клуба.






17





Вечер носил название SEXUAL IZVRATE ON A PLANET OF MONEY. Около двух, когда я уже отупел от музыки и почти спал, стали появляться первые ночные звери. Девушки были разукрашены, как садомазохистские новогодние елки, ребята -- их в толпе было большинство -- казались карикатурами на транссексуалов и трансвеститов. Музыка играла все громче и громче. Внутри у меня все тряслось, от селезенки до мозгов. Когда, к половине третьего, помещение заполнилось, кто-то начал танцевать. Танцпол тут же был взят штурмом. Двое начали дрыгаться прямо передо мной. Один из них был в связанной из стальной нити майке, боа из фосфоресцирующих страусовых перьев вокруг шеи, мини-юбке и с ярко-розовой помадой на губах. Другой -- голым по пояс, в черных кожаных штанах в облипку и на пятнистых платформах сантиметров в десять. Танцуя, он изображал минет с бутылкой кока-колы. Днем, возможно, он был страховым агентом или служил в банке.
-- ДАВАЙ-ДАВАЙ, РЕБЯТА, ОТДЫХАЕМ ХОРОШО! -- заорал ди-джей поверх музыки в свой микрофон. Толпа ответила ревом. Прожекторы все время меняли цвет и яркость. Никто не разговаривал. Те, кто не танцевал, просто смотрели на пляшущую толпу и отбивали ногами такт.
Часа в три я обошел клуб и разыскал Энцу с Чиччо. Чиччо был её парень, он развозил мелкие срочные грузы от одной транспортной фирмы. Пачкун тоже был с ними.
-- ПРИВЕТ, ВАЛЬТЕР! ТЕБЕ НРАВИТСЯ? -- прокричала мне Энца.
-- ДУРДОМ! А ВАМ?
-- ОБАЛДЕТЬ! Я ТЕБЕ УЖЕ ПОКАЗЫВАЛА МОИ СЕРЕБРЯНЫЕ МАРТЕНСЫ?
-- ДА. ОЧЕНЬ КРАСИВЫЕ.
-- ЗДЕСЬ ТАКИХ НИ У КОГО НЕТ. ИХ В ЛОНДОНЕ ВИВЬЕН ВЕСТВУД ДЕЛАЕТ.
-- ПОТРЯСАЮЩЕ.
Минут десять или больше никто ничего не говорил. Мы смотрели, как другие танцуют. Энцу и Чиччо покачивало. Пачкун зажег сигарету. Потом Чиччо взял меня за руку:
-- ВАЛЬТЕР, ПОЗНАКОМЬСЯ С ПАЧКУНОМ. ПАЧКУН, ЭТО ВАЛЬТЕР.
Пачкун, улыбаясь, протянул мне руку.
-- МЫ УЖЕ ЗНАКОМЫ, -- крикнул я, не подавая ему руки. Он прекратил улыбаться.
-- МЫ ИДЕМ К ПАЧКУНУ. ПОШЛИ С НАМИ? -- сказа Энца. Она с трудом держалась на ногах.
-- НЕТ, СПАСИБО. Я ЛУЧШЕ ЗДЕСЬ ПОБУДУ.
Мы расстались, не попрощавшись(12). Энце пришлось опереться на Чиччо, чтобы подняться по лестнице. Я снова повернулся к танцполу. Ди-джей сменился, но музыка оставалась совершенно одинаковой -- монотонной и оглушающей. Никто не разговаривал. Когда мне было четырнадцать, я воображал себе блистательную жизнь ночных клубов, интересные встречи, таинственных, утонченных женщин. Сейчас всё казалось мне просто-напросто пустым, серым и голым. Вдруг я заметил, что страховой агент в металлической майке и мини-юбке улыбается мне прямо в лицо, облокотившись о колонну в паре метров передо мной. Я послал все это и ушел.






18





-- Ты знаешь Рикёра?
-- Э-э-э.... нет... пожалуй, нет.
-- Ты что, никогда не читал его работу о Ясперсе?
-- Нет, что-то я её не помню...
-- А его предисловие к «Идеям» Гуссерля?
Я сидел вместе с Кастраханом в университетском баре и пытался как-нибудь скрыть своё невежество. Бестолку.
-- Нет, его я тоже не читал.
-- Во всяком случае, наиболее интересная его работа -- «Конфликт интерпретаций». Она тебе, конечно, известна?
-- Ну, я в неё заглядывал... А как у тебя дела с армией?
Кастрахан замер на мгновение -- несомненно, сраженный глубиной моего дискурса.
-- В смысле -- «как у меня дела с армией»?
-- Я хочу сказать, ты уже отслужил или еще должен?
-- На настоящий момент у меня отсрочка. А почему ты спрашиваешь?
Кажется, мне удалось оторвать его мысли от «Философского словаря» Николы Аббаньяно (Туринское издат-во, т. 1-4, ч/б илл., тысячное издание).
-- Я послал запрос на прохождение альтернативной службы, но до сих пор из Министерства обороны не получил никакого ответа.
-- Альтернативной службы? Любопытно. После чтения Бонэффера я полагаю, что такой выбор сегодня актуален как никогда. Ты знаешь его «Акт и бытие»?
Бесполезно.
-- В общих чертах. Я очень беспокоюсь. Очень бы не хотелось, чтобы мой запрос отклонили.
-- Понятно, что твоя свободная воля должна быть соблюдена. Выбирая альтернативную службу, ты тем самым определяешь себя как нравственный и разумный субъект. Кьеркегор очень ясен в этом вопросе. В его «Или -- или»...
Я перестал слушать. Напрасно я, наверно, записался в университет. Если я не в состоянии просто поддерживать беседу с Кастраханом, как же я буду экзамены сдавать? Здесь явно недостаточно просто заниматься. «Как это получается у Кастрахана?» -- спрашивал я себя. Цитата ходячая. Где он время берет запоминать все эти вещи? Должен же он есть, спать, испражняться, чистить зубы, уши, пупок, стричь ногти на ногах.
-- ...итак, в этическом плане мне очень близки позиции Адорно и Хоркхаймера(13)...
За столом позади нашего сидело четверо будущих адвокатов, бизнесменов, финансовых советников или еще каких-нибудь сволочей. Мерялись яхтами -- у кого длиннее. Один из них утверждал, что у него. Очень фрейдистский спор, если только Кастрахан подкинет мне соответствующую цитату.
За столом впереди нашего сидели четверо будущих жен вышеуказанных мошенников и бандитов. Говорили, разумеется, о тряпках: соревновались, у кого полнее набит шкаф(14).
Я не знал, о чем говорить.




19





Оставаться дома стало положительно невозможно.
«Где твой сын?» -- доносились вопли до моей комнаты, где я пытался сосредоточиться на «Рождении трагедии» Ницше. Мать гладила на кухне, не отвечая ни слова.
«Ему надо искать работу, а не всякую херню читать. От чтения никакого проку в жизни.»
Отец всегда развивал немногочисленные, но понятные идеи относительно жизни.
«Книги -- это дерьмо собачье. О карьере надо думать.»
Пытаться сосредоточиться было безнадежным занятием.




«Спорим, он ни одного экзамена не сдаст в этом сраном университете? Вот увидишь.»
Я схватил дедушкино ружье. Охотничья винтовка, автоматическая, я знал, где она хранилась. Там же лежали патроны. Зарядил ее. Пересек коридор. Приостановился перед кухонной дверью. Отец разорялся вовсю. Его голос перекрывал шум телевизора. Показывали дневную игру ТелеМайка.
«Конечно, неприятно будет провалиться, ясный перец!»
Снял предохранитель. Положил палец на собачку. Открыл дверь. Они с матерью изумленно на меня посмотрели.
-- Ты какого хрена в кухню с ружьем приперся, засра... -- начал было мой старик.
Я спустил курок. Один. Два. Три. Четыре. Пять выстрелов...
-- Он ни одного экзамена не сдаст. Вот увидишь.
Я решил, что буду ходить заниматься во Фьорио.






20





Кафе Фьорио находилось на виа По. Я начал бывать там вместе с Энцей и Чиччо ещё со школы. Ходили туда каждый вечер есть мороженое. В конце концов, мы подружились с официантами и с хозяйкой. Для них мы были «те придурошные, с волосами»: Энца -- с фосфоресцирующими, Чиччо -- с гребнем, я -- бритый под ноль. Нам даже позволяли сидеть за столом, ничего не заказывая. Кроме того, нам делали скидки, а наши рожки с мороженным всегда были больше, чем у других. Поэтому я начал заниматься во Фьорио. Читалось в его залах замечательно. Обстановка вокруг была мягкой и успокаивающей. Я мог оставаться там часами, ни у кого не вызывая неудовольствия, даже если заказывал только чашечку кофе или стакан воды. Белый отштукатуренный потолок, деревянный пол, обтянутые бархатом сиденья... Лучшего дома у меня никогда не было. Для удобства, к экзамену по истории философии я переснял книги из Национальной библиотеки. Издания там были старые, потрепанные от долгого пользования. Изучая их, я спрашивал себя, сколько же глаз прочитало эти пожелтевшие от времени страницы. Я почему-то решил, что эти тома, такие бывалые, принесут мне удачу.
Утром в день экзамена я пришел в университет совершенно никакой. Занимаясь, я практически не спал последнюю неделю. Я готовился больше трех месяцев. Дожидаясь своей очереди, я установил, что оказался единственным, кто явился на экзамен в джинсах и теннисных тапочках. Прочие поэты-философы позаботились о том, чтобы принарядиться. Все они были в пиджаках и при галстуках, девушки по такому случаю щеголяли в самых что ни на есть коротеньких мини-юбках. У меня же вообще не было ни пиджака, ни галстука. А ноги, пожалуй, у меня чересчур волосатые.
Я откладывал до последнего, но наконец настал мой черед. Я уселся и положил на стол свои ксерокопии. Ассистент профессора бросил на них взгляд.
-- Вы окончили геодезический техникум(15)? -- спросил он, глядя мне в глаза.
-- Да.
Он странновато улыбнулся.
-- Посмотрим, как учат историю философии на стройплощадке.
Профессор тоже улыбнулся. Я -- нет.
-- Расскажите мне, что говорится в параграфе пятом второго издания «Трансцендентальной эстетики» Канта по поводу трансцендентального истолкования понятия времени.
Я окаменел. О чем он говорит? Что за параграф пятый? В книге, по которой я готовился, не было никакого параграфа пятого про трансцендентальное истолкование понятия времени.
-- Итак? Что вы мне скажите?
-- Ну, честно говоря, ничего подобного я не проходил.
-- Как-как?
Поэты-философы затаили дыхание.
-- В тексте, указанном в программе к экзамену, не было никакого параграфа пятого о трансцендентальном истолковании понятия времени, -- сказал я.
Профессор взял со стола положенную мной «Критику чистого разума». Проверил её.
-- Где вы взяли этот том?
-- В Национальной библиотеке.
-- Здесь отсутствует параграф пятый. Кант добавил его в последующих изданиях.
Я и не знал, что первая редакция тоже переведена. Вам надо будет прийти ещё раз.
Я ничего не сказал.
-- Следующий, пожалуйста, -- сказал ассистент.








Вторая глава







1





Когда я уже потерял всякую надежду получить какой-либо ответ, пришло письмо из Рима. Мой запрос был удовлетворен. Я мог считать себя отказником по убеждениям. Должно быть, желающих проходить гражданскую службу у цыган(16) оказалось так мало, что в Министерстве обороны сочли за лучшее подтвердить мой выбор: СОБАК. Я должен был явиться в кабинет городского управления по делам отказников на следующей неделе, под Пасху. «Фантастика! -- подумал я, -- наконец-то начинается!» Но потом понял, что в каком-то смысле это было для меня началом конца. Ещё несколько дней, и школьные годы закончатся навеки. Мне стало не по себе. Я старел.
Альтернативная служба была, в конечном счете, сливным бачком, который вынесет меня, в конце концов, прямо в ту дыру, что называют «трудовой жизнью». Рано или поздно я продамся ради зарплаты, которой будет едва хватать, чтобы выжить, платя взносы за машину, за посудомоечный автомат, за видео. Это вам не карьера от жестянщика до биржевого мага. Меня распылит в порошок смертоносная машина. Три недели отдыха в год. Восемь часов работы в день. Конец недели свободный, да, конечно, как раз чтобы смотреть телевизор или выбраться куда-нибудь. Не смогу больше распоряжаться своим временем -- да просто у меня не окажется времени собраться с мыслями, пока я буду тратить те крохи, что заработал, на покупку бесполезных вещей, сделанных такими же рабами, как я сам. Квадратура круга. Буду работать до старости, а в день ухода на пенсию окажется, что у меня рак. Мне было очень не по себе.
Я врубил секс-пистолзовскую Problems и пошел на кухню искать шоколадную пасту.






2





Здание городской администрации было полно сотрудников, погруженных в чтение газет. Все без исключения читали только спортивные страницы. Сильный командный дух. Настоящие миссионеры. Кабинет отказников по убеждениям находился на самой верхотуре. Чтобы до него добраться, пришлось преодолеть жуткую череду лестничных маршей -- с немалыми сложностями для сердечно-сосудистой системы. Там я обнаружил очередь из ребят, вызванных, как и я, на это утро. Все они носили бороды и длинные волосы. Я заново обрился под ноль только накануне вечером. Дверь кабинета была закрыта. Внутри всё было тихо.
Час спустя мы всё еще ждали. Только в четверть одиннадцатого мы узрели, как из лестничной клетки появляется сотрудник. Высокий, смуглый, очень элегантный, очень надушенный. Он медленно приблизился к двери кабинета, открыл её изящным движением. Потом повернулся к нам:
-- Привет, ребята. Меня зовут Ванни, и я к вашим услугам. Кто первый?
Один из бородачей поднял руку.
-- Прекрасно. Заходи, -- сказал Ванни.
Дверь за ними закрылась. «Начало хорошее, -- подумал я. -- Начало ну очень хорошее!»






3





Когда я уселся перед Ванни, мне пришло в голову, что он поливает себя «Денимом» прямо из душа, не иначе.
-- Так, значит ты -- Вальтер, -- сказал он, проводя рукой по прилизанным гелем волосам.
-- Правильно, Вальтер, -- сказал я, и вдруг заметил одну подробность, поначалу полностью от меня ускользнувшую: Ванни был косым. Правый глаз у него совершенно загулял.
-- И ты выразил желание поступить в «Центр Социального Обеспечения Бездомных и Адаптации Кочевников», правильно?
-- Ну да, в СОБАК.
Я попытался поймать его взгляд. Невозможно. Я не мог понять, каким именно глазом он на меня смотрит.
-- Знаешь, где их офис?
-- Нет.
-- Вот, возьми адрес. Я уже предупредил их, они тебя ждут.
-- Фантастика! -- улыбнулся я.
Он тоже мне улыбнулся, подержал мою ладонь между своими и вложил в неё листок бумаги.
-- Вот тебе мой телефон. При любых проблемах обращайся снова ко мне.
Я взглянул на листок. Там было два номера.
-- Второй -- домашний, -- добавил он. Попытался метнуть на меня многозначительный взгляд, но кончилось только тем, что он уперся им в люстру.
-- При любых проблемах, -- подчеркнул он. -- Прошу тебя.






4





Во главе СОБАК стоял некий Волчино. Войдя в его офис, я увидел, что он написал своё имя повсюду: на своём письменном столе, на своём стуле, на своих ручках, на своих ластиках, на своей линейке... Этот Волчино был очень худым, но с длинной окладистой бородой, которую постоянно засовывал в рот. Мне бросилось в глаза, что он все время ковырялся в носу, прямо на людях. Доставал козявки и запихивал в бороду. Он усадил меня и попытался за пять минут все объяснить. В офисе до этого времени работали два человека: он и еще один отказник. Отказник занимался цыганами, Волчино -- бездомными. Ещё был уборщик, который помимо разгадывания кроссвордов мыл полы и поддерживал чистоту. Основная проблема с бездомными состояла в том, чтобы найти ночлег для сотен иностранцев, которые жили на улице и были вынуждены ночевать на станциях и под мостами. Существовали они большей частью продажей зажигалок и были совершенно не в состоянии снимать какое-либо жильё. Не так давно мы сами отправлялись с бичами, цепями и пушками в их страны, чтобы захватить их. Теперь они приходят сюда -- с тем, что мы им оставили: коврами, кожаными браслетами и слониками. Они досаждают людям на улицах. Нужен порядок. Чистота. У СОБАК есть пара ночлежек, и все бездомные могут проводить там примерно по неделе в месяц, по очереди. Что же касается цыган, то здесь самая неотложная задача -- обеспечить цыганских детей средним образованием. Посылать их в обязательном порядке в школу -- единственный способ избежать того, чтобы родители заставляли их воровать. Я, вместе со вторым отказником, должен буду поддерживать связь с учителями.
-- Разумеется, -- сказал мне Волчино, -- первые дни здесь ты будешь только учиться. Работа тебя не коснется. Просто смотри и запоминай.
Для начала он дал мне сделать триста ксерокопий.






5





Второго отказника звали Паскуале(17). С виду он казался тихим и серьёзным. Носил бороду и длинные волосы. Первые дни мы особо не разговаривали. К тому же, Волчино со своими ксерокопиями не дремал. Я не мог отойти от ксерокса. Вынимая один лист и вставляя другой, я частенько видел Паскуале, читающего газеты. Обычно, когда он приходил в офис, их у него было три: «Туттоспорт», «Газетта делло Спорт» и «Коррьере делло Спорт». Хотел быть в курсе событий.
-- Ты за какую команду болеешь? -- спросил он меня однажды.
-- Честно говоря, я не очень слежу за футболом. Скажем так: мне нравится «Гамбург».
-- «Гамбург»? А почему?
-- Он побил «Юве» в финале Кубка чемпионов. Мы в школе страшно смеялись.
-- Какую ты школу окончил?
-- Я геодезист. Сейчас учусь в Университете.
-- Я тоже.
-- Да? А на каком факультете?
-- Архитектура.
-- Сколько ты экзаменов сдал?
-- Десять.
Он меня обошел.
-- Поздравляю, -- сказал я ему.
-- Ну, проучился же я уже немножко.
-- А сколько?
-- Десять лет.(18)
Паскуале был ненамного старше меня. У меня еще всё впереди. За разговорами выяснилось, что у него есть жена-немка, Саския(19). Она стала помогать ему с деньгами на учебу еще до свадьбы. Благодаря жене Паскуале никогда не работал. Молодец парень! В двадцать девять лет это была его первая служба. Мы стали вместе ходить в столовую. После обеда он всякий раз настаивал, чтобы мы зашли в его любимый зал игровых автоматов на виа Гарибальди. Паскуале зациклился на электронных играх. Часто около пяти, когда пора было уходить, он звонил жене: «Чао, Саския, это я(20). Знаешь, просто говорить не могу, так вымотался. Весь день вкалывал как негр. (Самое большее, что он сделал -- прочитал газеты и перекинулся в карты с уборщиком.) Знаешь, я хотел сказать, что задержусь, у нас здесь такой завал, прямо не знаю, когда вырвусь. Конечно. Чао. Ну разумеется люблю. Конечно. Чао.»
Потом мы мчались вниз по лестнице и шли играть в «Космических пришельцев» на виа Гарибальди. По дороге Паскуале говорил мне об экзистенциальных проблемах, которые его осаждали.
-- Знаешь, я чувствую себя немного виноватым.
-- Потому что живешь за счет жены?
-- Да брось. Я вот уже две недели не могу набрать больше сорока тысяч очков(21).






6





После Пасхи нашим основным занятием, помимо ксерокопий, стало отвечать на телефонные звонки. Звонили нам очень много. По большей части из школ, в которые мы направляли цыганских детей. Цыгане детей в школы посылали -- иначе им просто не разрешали жить в своих автофургонах на пустырях вокруг города. Проблема была в том, что школы не хотели принимать цыганских детей, цыганские дети не хотели ходить в школу, родители итальянских детей не хотели, чтобы их дети ходили в школу вместе с детьми цыган, родители-цыгане хотели, чтобы дети воровали, а не ходили в школу. Порою из-за телефона мы всё утро не могли даже сходить пописать. Разумеется, самым трудным и стрессовым моментом в этой работе были учительницы.
-- Алло, это СОБАК?
-- Вас слушают, говорите, -- почти лаяли мы в ответ.
-- Здравствуйте, я преподаватель из Абруцци, я работаю с кочевниками.
-- Да-да, синьора, мы знакомы.
Еще бы! Она звонила изо дня в день.
-- Сегодня дети цыган пришли в школу испачканными.
-- Дети часто приходят в школу испачканными, синьора.
-- Да, но сегодня у них были ещё и бородавки!
-- И что?
-- Я не хочу, чтобы у меня в классе были дети с бородавками. То есть, мамы других детей возражают, чтобы цыгане были в контакте с их детьми.
-- Я понимаю, синьора. Медицинский осмотр по поводу бородавок будет проведен на следующей неделе. Скажите мамам, чтобы они подождали еще несколько дней.
-- А вдруг и я подцеплю эти бородавки? Я совершенно не намерена так рисковать!
Но случались не только бородавки.
-- Алло, это СОБАК?
-- Да, синьора, говорите.
-- Я преподаватель из Пульи. Дайте пожалуйста вашего руководителя.
Старая лиса Волчино велел нам тщательно фильтровать телефонные звонки. Особенно из школ...
-- Сейчас его нет на месте, синьора. Говорите, я оставлю ему на столе записку.
-- Сегодня цыганские дети пришли в школу без завтраков.
-- Так. И что?
-- Остальные дети жалуются, им страшно, как бы цыгане не украли их завтраки.
-- Понятно. И что, по-вашему, мы должны делать?
-- По-моему, вы должны купить детям завтраки, прежде чем отправлять их в школу.
-- Но мы же не мама для всех этих детей!
-- А мне как прикажете поступить?
Удавиться! Но разве от них дождешься. Наоборот, без конца продолжали подавать признаки жизни, просто пугающие.
-- Алло, я попала в СОБАК?
Это из Абруцци, та самая лоханка.
-- Вас слушают, говорите.
-- Знаете, чтобы проверять тетради цыганских детей, мне пришлось купить пару перчаток.
-- Пару перчаток?
-- Вот именно. Лично я не хочу подцепить бородавки.
-- И что?
-- Я заплатила за них пять тысяч лир(22). Бухгалтерия отказывается мне их возместить. Вы должны мне их вернуть.
Трёхнутые.






7





Каждое утро была одна и та же история. Мы приходили в офис, и начиналось:
-- Алло, это СОБАК?
-- Вас слушают, синьора, говорите.
-- Я преподаватель из Калабрии.
-- Да, синьора.
-- Сегодня цыганские дети опоздали в школу.
-- Понятно.
-- Цыганские дети не должны опаздывать в школу.
-- А разве другие дети никогда не опаздывают в школу?
-- Другие дети -- не цыгане.
-- И какое это имеет значение?
-- Вы должны позаботиться, чтобы по утрам они просыпались вовремя.
Я ушам своим не верил.
-- Что-что?
-- Вы должны будить их по утрам.
-- Синьора, мы государственное учреждение, а не мать Тереза.
-- Я сообщу директору. Я это дело так не оставлю, вот увидите.
Школы, между прочим, тоже работают восемь часов. И продолжалось это весь день.






8





Через какое-то время я понял, почему Волчино писал своё имя на каждой принадлежащей ему вещи и настаивал, чтобы с каждого документа делалось несколько копий. У него была мания порядка. И очень навязчивая.
Однажды я не заметил, как в ксероксе кончилась бумага. Меня, как обычно, держала на телефоне какая-то учительница, как вдруг ко мне подлетел Волчино. Весь багровый.
-- ТЫ ОБЯЗАН СЛЕДИТЬ ЗА КСЕРОКСОМ, ЯСНО?! -- заорал он мне в лицо.
Из трубки в это время неслась ураганная речь училки. Я пытался объяснить ей, кто такие однофамильцы. Мы не записывали дважды одного и того же ученика, их было двое, и если при перекличке в классе всегда оказывалось на одного цыганенка больше, дело тут было скорее в ней самой.
-- Слушайте, мне не надо, чтобы вы меня учили! -- говорила мне будущий нобелевский лауреат.
-- МНЕ НАДО СДЕЛАТЬ КОПИИ С ВАЖНЕЙШИХ ДОКУМЕНТОВ, А БУМАГА КОНЧИЛАСЬ!
Я стал говорить ему, что, в конце концов, достаточно сходить в магазин купить пачку. Меня прервала учительница:
-- В списке учеников явная ошибка, а эти мальчишки ею пользуются и с ума меня сводят.
-- КОГДА КОНЧАЕТСЯ БУМАГА, ГОВОРИ МНЕ НЕМЕДЛЕННО, ЧТОБЫ Я ЭТО ЗАПИСАЛ, Я НАСТАИВАЮ!
Он был весь красный. Я сунул ему в руку телефонную трубку и спустился в магазин за углом, рядом с баром. Купил бумагу и взял одно пиво. Когда я вернулся, Волчино всё еще говорил с училкой. Я швырнул пачку ему на стол. Моя карьера шла гигантскими шагами.






9





Выходя из офиса в пять, я попадал домой к шести, а то и к половине седьмого(23). В автобусе мне становилось ясно, что реклама не всегда меняет поведение масс кардинальным образом(24). Уровень использования дезодорантов оставался, например, крайне низким.
Добирался до дому, затаив дыхание, как ныряльщик. В голове у меня голоса учительниц со всего света взмывали над трелями телефона. Перед ужином обязательно принимал душ. Потом отец брал в руки свой чертов пульт и прилипал к телевикторине. Телевикторины стали его навязчивой идей.
-- Гляди, тут люди миллионы выигрывают, а ты ещё ни гроша не заработал.
-- Мне было бы стыдно так зарабатывать деньги.
-- А ничего не давать в семью тебе не стыдно?
-- Пока я прохожу гражданскую службу, я живу на триста тысяч в месяц. И ничего у вас не прошу.
-- Да? А что ты ешь? А в чьей воде моешься? Знаешь, сколько твоя мать за воду платит?
Мать резала салат.
Не доужинав, я убегал в свою комнату. Но вопли были слышны даже через стены.
Я врубал Teenage Lobotomy «Ramones» и пытался заниматься. На следущее утро будильник поднимал меня с кровати одетым, с книгой в руке, а диск всё еще пылился на проигрывателе.






10





Когда я приходил в офис, Паскуале уже говорил по одному из телефонов. Не успевал я снять куртку, как начинал звонить другой.
-- Алло, я попала в СОБАК?
-- Да, синьора, -- рычал я в ответ.
-- Здравствуйте, я преподаватель из Абруцци.
Ты смотри, жива ещё!
-- Я вас слушаю.
-- Цыганские дети не молятся перед уроками.
-- Они мусульмане, синьора.
-- Они -- что?
-- Мусульмане. Это религия такая.
-- Ну так почему же они не молятся?
-- Потому что это другая религия, синьора.
У меня живот начинал болеть.
-- Мы все дети Бога. Они тоже должны молиться.
-- И что по-вашему мы должны делать?
Например, оттарабанить её, как настоящие непротивленцы.
-- Обратите их. Если они хотят ходить в школу, они должны молиться, как другие.
Обратите их!






11





Началась избирательная кампания.
Однажды Волчино велел нам подготовить все данные, какие только возможно, касающиеся охвата кочевников системой школьного образования. Количество детей, задействованные школы, часы занятий, посещаемость, успеваемость, вакцинация -- всё, что можно. Мы с Паскуале целый день подбирали эти сведения и печатали их на машинке.
Неделю спустя появилась статья в газете. Под статьей была фотография улыбающегося Волчино, с телефоном. Заголовок гласил:




Продолжалась статья в таком же духе, ближе к концу была как бы невзначай упомянута партия, от которой Волчино выставлял свою кандидатуру на выборах. Ясно, что журналист был его другом. Манипуляция новостями добралась и до бородавок.






12





Выборы приближались. СОБАК зависел от городских властей. Городским властям тоже нужны голоса избирателей. А как же! Нам сказали, что мы должны искать работу для цыган постарше, от пятнадцати лет и выше. Среднему избирателю не нравится, что государственное учреждение возится с людьми, которые никогда не работали и не платят налоги. Каждый знает, что цыгане посылают детей воровать, а жен -- гадать по руке и побираться, и этим живут. Все взрослые цыгане жирные, с холёными руками, без мозолей. Целый день перебрасываются в карты, перешучиваются и прячут краденое. Прямо как члены городского совета.






13





Мы пригласили в офис цыганского барона. Его звали Карло. Встреча была назначена на понедельник утром. Он предстал перед нами в пятницу вечером.
Когда он вошел в нашу комнату, Паскуале тут же вскочил из-за своей пишущей машинки, и распахнул окно. Карло был совершенно пьян. Капли пота на нём воняли граппой. Пальцы его рук были в огромных золотых кольцах. Пальцы же ног -- покрыты коркой грязи с кровью: Карло вышагивал в стоптанных пляжных шлепанцах. На нём была зеленая тирольская охотничья куртка, прямо поверх майки, и брюки из шотландки, слишком для него короткие. Имел стиль.
-- Что у тебя с ногами, Карло? -- спросил я.
-- Я был пьян, понимаешь?
Он попытался сдержать отрыжку, с самыми плачевными результатами.
-- Да.
-- В прошлую субботу я был на рынке. Увидал пару ботинок. Они мне понравились, я их купил, понимаешь?
-- Да.
-- Но я был пьян, так?
Я понял, что он ждет ответа.
-- Так.
-- Взял не тот размер. Четыре дня ходил, ноги болели -- жуть. Понимаешь?
-- Понимаю. А снять ты их не мог?
-- Не, пьян был. Не сообразил, что ботинки жмут. Понимаешь?
С большим трудом нам удалось ему втолковать, что все цыгане старше пятнадцати лет должны явиться к нам, если хотят найти работу. Потом мы сведем их с разными фирмами.
-- Вот ты -- что хотел бы делать? -- спросил я у Карло.
-- Ничего, -- улыбнулся он.
В каком-то смысле я им восхищался. Блистательный взлет Дональда Трампа ни на секунду не поколебал его веру в самого себя и его апломб. Его не затронула современная ярмарка тщеславия. Карло никогда не переменит манеру одеваться ради карьеры. Никогда и задницу не приподымет, чтобы получить место в банке или на Фиате. Он имел стиль, в отличие от стольких людей, и не подозревал об этом.






14





Мы думали, что никто не придет. Напротив, они шли толпами. Но когда мы стали слушать их пожелания, нам стало ясно, почему. Никто из них не представлял, что такое работа, это было ясно.
-- Что ты умеешь делать? -- спрашивали мы у всех.
-- Ничего, -- отвечали все.
-- И кем ты хочешь стать? -- спрашивали мы.
-- Футболистом.
-- Манекенщиком.
-- Тарзаном.
-- Зорро.
-- Телеведущим.
-- Пилотом «Формулы один».
Они тоже слишком много смотрят телевизор.
Выслушав все пожелания, мы назначили ряд собеседований по приему на работу. Образование и куррикулюм витэ весьма сужали возможность выбора для наших будущих телезвёзд. Фирмы, в которые они могли обратиться, занимались уборкой, упаковкой, штамповкой изделий из пластмассы.






15





Начались собеседования. В газете появилась статья. Над нею -- фотография члена городского совета. Заголовок гласил:




Продолжалась статья в таком же духе, ближе к концу была как бы невзначай упомянута партия, от которой член городского совета баллотировался на выборах. Несколько недель спустя, закончив собеседования, мы составили сводную таблицу.


ДРАГАН
МЛАДШИЙ КОНЮХ
НЕ ПРОШЕЛ СОБЕСЕДОВАНИЕ
БОРО
ПОСУДОМОЙЩИК
НЕ ПРОШЕЛ СОБЕСЕДОВАНИЕ
РАТКО
СВАРЩИК
ОТКАЗАЛСЯ ОТ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
ДЗАНИ
ПЛОТНИК
НЕ ПРОШЕЛ ИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ СРОК
НЕНАД
УБОРЩИК
НЕ ПРОШЕЛ СОБЕСЕДОВАНИЕ
АВДО
КУРЬЕР
НЕ ЯВИЛСЯ
АЛАГА
ГРУЗЧИК
НЕ ПРОШЕЛ СОБЕСЕДОВАНИЕ
ЗАХИД
ПОМОЩНИК БАРМЕНА
НЕ ПРОШЕЛ СОБЕСЕДОВАНИЕ
ДАВИД
ВУЛКАНИЗАТОР
ОТКАЗАЛСЯ ОТ ПРЕДЛОЖЕНИЯ
КАХРО
КУЗНЕЦ
НЕ ПРОШЕЛ СОБЕСЕДОВАНИЕ
АЛИДА
САДОВНИК
НЕ ПРОШЕЛ СОБЕСЕДОВАНИЕ
ВАХИД
УЧЕНИК СЛЕСАРЯ
НЕ ПРОШЕЛ СОБЕСЕДОВАНИЕ
ВИЗИЛЬ
ПОСУДОМОЙЩИК
НЕ ПРОШЕЛ СОБЕСЕДОВАНИЕ
РАТКО
УБОРЩИК МАНЕЖА
ОТКАЗАЛСЯ ПО ПРИЧИНЕ ГРАФИКА
АВДО
ЖЕСТЯНЩИК
ОТКАЗАЛСЯ ПО ПРИЧИНЕ СЛОЖНОСТИ
МИРКО
ПОМОЩНИК МЯСНИКА
НЕ ПРОШЕЛ ИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ СРОК
РЕНАТО
УПАКОВЩИК
НЕ ЯВИЛСЯ


И так на десять страниц. Никакой статьи в газете не появилось.






16





Однажды под вечер, когда я уже собрался уходить, в офисе появилась Энца. Её шатало. Она перекрасила волосы. Из яблочно-зеленой стала желтой, как канарейка.
-- Одолжи десять тысяч? -- попросила она не здороваясь.
Она вся качалась, как тогда на дискотеке, когда я последний раз её видел. В кармане у меня было двадцать тысяч лир. Я протянул ей десятку. Она смотрела в пустоту.
-- Присядь, -- сказал я.
-- Хотела купить одну футболку, мне десяти тысяч не хватило. Я их тебе тут же отдам, когда найду работу.
-- Да ладно, не проблема.
-- Офигенная футболка. Я верну тебе деньги тут же, как только найду место.
-- Договорились. Сядь, если хочешь.
Энца продолжала качаться, уставясь в пустоту. Справа налево, слева направо, без остановки.
-- Хочешь что-нибудь? У нас здесь есть кофеварка.
-- Нет, мне надо идти. Тебе надо посмотреть футболку. Офигенная.
Все было бесполезно. Она меня не слышала.
-- Как только найду работу, тут же отдам тебе деньги.
Она была в трансе. Уже обдолбана.
-- Ты за кого голосовала?
-- Голосовала? Я не хожу на выборы. Какой смысл? Я надену футболку сегодня вечером в Space-Lab.
Качаясь, она вытащила из своего серебристого рюкзачка расческу. Стала причесываться. Причесывалась несколько минут, глядя в пустоту. Потом вышла, не говоря ни слова.






17





Делать ксерокопии надо было постоянно. Волчино требовал снимать по три копии с каждой бумаги, хоть с чека на освежитель воздуха для клозета. Однажды утром в ксероксе снова закончилась бумага. Я решил задвинуть это дело и ничего не сказал. Час спустя я услышал вопль. Настоящий вой. Волчино мчался к моему столу.
-- ТЫ ОПЯТЬ ОСТАВИЛ КСЕРОКС БЕЗ БУМАГИ!
-- Ну и что?
-- Я ЖЕ ТЕБЕ ГОВОРИЛ, ЧТО ТЫ ДОЛЖЕН ПРЕДУПРЕЖДАТЬ МЕНЯ ВсЯКИЙ РАЗ, КОГДА КОНЧАЕТСЯ БУМАГА!
Он так побагровел, что, казалось, вот-вот лопнет.
-- Хорошо, в следующий раз я учту.
-- КСЕРОКС НИКОГДА НЕ ДОЛЖЕН ОСТАВАТЬСЯ БЕЗ БУМАГИ! ДОКУМЕНТЫ ТЕРЯЮТСЯ МГНОВЕННО!
-- Хорошо, Волчино. Не рычи так из-за пустяков. Я иду за бумагой.
-- ЯСНО, ЧТО ИДЕШЬ. БЫСТРО!
Я спустился в магазин и купил целую упаковку пачек бумаги.
Солнце, пока я шел, казалось бледным из-за смога. Воздух был тяжелым, трудно дышать. Впрочем, если верить городским властям, дышалось превосходно. Достаточно поднять пределы допустимого загрязнения воздуха, как проделали прошлым летом с морской водой бальнеологические центры на Адриатике. Прежде, чем подняться в офис, зашел в бар. Я всегда мог сказать, что в магазине было много народу -- этот способ сделать паузу я открыл давно.






18





Волчино работал больше двадцати лет. Работа меняет людей. Немного времени -- и они уже почти не люди. Работа проникает внутрь. Постоянно занимает большую часть мыслей. Властвует над снами. Даже мне, начавшему совсем недавно, случалось видеть во сне Волчино с бумагами на ксерокс. Мне снились трели телефона, голоса учительниц, физиономия Паскуале. И это было только начало. Чтобы выжить, я должен буду работать всю жизнь -- ведь я из семьи рабочих, а рабочие не в состоянии платить взносы в университет, как родители будущих топ-менеджеров. Я превращусь в такого же, как Волчино, либо обзаведусь своим собственным неврозом, сдвигом или манией. Буду возвращаться домой озверевшим от дорожных пробок, от проглоченных обид, от стрессов, буду в кровь лупить своих детей, а потом -- падать в кресло и оглушать себя овердозой футбола и ТелеМайка.






19





-- В твоем возрасте ты бы хоть машиной обзавелся. Их по телевизору просто так дарят, а у тебя даже подержанной нет.
В офисе у меня был тяжелый день. Сотня ксерокопий, тысяча звонков, Волчино вконец затрахал... Наконец-то я от всего этого отделался, так теперь ко мне отец прицепился.
-- Ты совсем не думаешь о карьере. Тебе надо было поступать на Экономику и бизнес, создавать себе положение, а не возиться с цыганами.
Я был готов взорваться.
-- У тебя даже девушки нет. Ты ненормальный. У всех в твоем возрасте есть работа, машина и девушка, а у тебя ничего, ну ничего нет.
Если он будет продолжать в том же духе, это может кончиться плохо. Очень плохо.
-- Нормальные люди так не бреют голову. Нормальные люди думают, как создать семью. Ты считаешь, что не похож на других, а сам только херней страдаешь. Херней, херней и херней!
-- Каждый страдает херней по-своему.
-- ЧТО ТЫ СКАЗАЛ ОТЦУ?
-- Я сказал, что каждый страдает херней по-своему.
-- Я НЕ СТРАДАЛ ХЕРНЕЙ НИКОГДА В ЖИЗНИ.
-- Поздравляю.
-- Я НЕ ПОЗВОЛЮ ТЕБЕ ГОВОРИТЬ, ЧТО Я СТРАДАЛ ХЕРНЕЙ. Я НИКОГДА В ЖИЗНИ НЕ ОШИБАЛСЯ.
Он был Господом Богом. Богом во плоти и крови, а я и не замечал.
-- МНЕ НИКОГДА В ЖИЗНИ НИЧЕГО ПОДОБНОГО НЕ ГОВОРИЛИ. СПРОСИ СВОЮ МАТЬ, СТРАДАЛ ЛИ Я КОГДА-НИБУДЬ ХЕРНЕЙ, ЗАСРАНЕЦ!
Мать ставила кастрюлю на огонь.
-- Не надо называть меня засранцем.
-- ТЫ МОЙ СЫН, И Я НАЗЫВАЮ ТЕБЯ, КАК ХОЧУ.
Я поднялся и, упираясь руками в стол, стал на него надвигаться. В его глазах пробежал злой огонёк.
-- НЕ НАДО НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ЗАСРАНЦЕМ, ЯСНО?!
-- ТЫ КРИЧИШЬ НА СВОЕГО ОТЦА?
-- ДА, ЕСЛИ МОЙ ОТЕЦ КРИЧИТ НА МЕНЯ!
-- РАНО ИЛИ ПОЗДНО ТЫ У МЕНЯ ВЫКАТИШЬСЯ ИЗ ДОМА.
-- НЕ БЕСПОКОЙСЯ, Я ВЫКАЧУСЬ ИЗ ДОМА САМ.






20





Позже я позвонил тете Карлотте.
-- Я решил уйти из дома.
-- Хочешь, живи у меня.
-- Нет, лучше буду жить один. Я должен учиться жить один.
-- Ты уверен, что правильно поступаешь? Ты получаешь всего триста тысяч.
-- Обедать буду в столовой. Свет, вода и жилье будут даром.
-- В каком смысле даром?
-- Попрошу место в Доме Отказника. Там живут ребята, которые проходят гражданскую службу, как я.
-- Запомни: если тебе что-нибудь понадобится, я всегда готова помочь. Не бойся, проси меня о чем угодно.
-- Спасибо.
-- Когда ты соберешься меня навестить?
-- Скоро. Как только вещи соберу.
-- Я тебя жду.
Я представил себе её спокойные, ясные, голубые глаза.
-- Ладно. Не беспокойся.








Третья глава







1





Становилось по-настоящему жарко. Парфюм Ванни пах еще сильнее. Мы сидели в его кабинете. Я говорил, глядя ему в галстук, он -- в люстру.
-- Значит, тебе нужно жильё поближе к работе?
-- Ну да. Я живу на окраине, и трачу кучу времени, чтобы добраться до центра.
-- А ты никогда не думал, что можно у кого-нибудь пожить, а не забираться в Дом Отказника?
Я-то понимал, куда он клонит.
-- Да нет, я думаю, лучше учиться жить одному. Ну, понимаете, еду готовить, белье стирать... Стать самостоятельным.
-- Мой хороший. Послушай меня: я как раз ищу, с кем бы разделить свою квартиру. Она такая большая для одного! Там на троих места хватит.
Он улыбнулся.
-- Честно говоря, я бы хотел испытать себя. Если найдется свободная комната в Доме Отказника...
Ванни раздраженно раскрыл журнал.
-- Ну конечно найдется, можешь заселяться. Но ты сам не понимаешь, от чего отказываешься.
«Ага, -- подумал я, -- понимаю прекрасно.»






2





Дом Отказника находился на последнем этаже здания, в котором размещались также дом престарелых, школа для умственно отсталых и общежитие для трудных подростков. В лифте воняло мочой. Моя комната находилась в самом конце длинного плохо освещенного коридора с облупившейся краской. Едва я открыл дверь, мне в нос так шибануло затхлостью, что я застыл на пороге. Надавил выключатель. Свет не зажегся. Наверно, люстру тоже закоротило от вони. Догадался в темноте, где балконная дверь. Потянул жалюзи. Оно поднялось до середины и застряло. Огляделся по сторонам. Умывальник, кровать, стул, ржавый металлический шкаф, столик и сервант, тоже весь в ржавчине. В шкафу и в серванте пусто.
Открыл окно, чтобы проветрить. В комнату ворвался смог. Балкон выходил на оживленный проспект. Перила, белые изначально, покрылись, как патиной, серой от выхлопных газов пылью. Белым был только птичий помет. В конце концов, я всегда мечтал жить один. «И потом -- ведь это даром,» -- подумал я.






3





В закутке за туалетом я нашел швабру, совок, тряпки, спирт и растворитель жира. На этикетке бутылки растворителя был нарисован громадный черный череп. Но я решил не кончать с собой, а немного прибраться в своей комнатушке над головою у престарелых, хулиганов и неполноценных.
Я работал, как сумасшедший. Грязь не сдавалась, совсем как в рекламе -- правда, одного движения губки оказывалось недостаточно. Растворитель жира, которым я оттирал пол, стал жидкой грязью. Продезинфицировал всё спиртом: весь шкаф, весь сервант, вплоть до вентилей крана. Выгнал пауков. Поменял пыльные одеяла и пожелтевшие простыни на принесенные из дому. Вымыл балкон. Протер мокрой тряпкой с мылом стул и столик.
Наконец, я понял, что надо принять душ. Кажется, я видел его там же, где и туалет. Я сложил швабру, спирт и всё остальное в закуток и пошел взглянуть. Он был весь покрыт частыми брызгами коричневой грязи. Чистить и его тоже я не стал. Могу ополоснуться в умывальнике у себя в комнате. Тут мне захотелось отлить. Я открыл дверь одной кабинки. Унитаз был без сиденья и, похоже, намертво забит дерьмом. Я открыл дверь другой кабинки. Унитаз был без сиденья и забит дерьмом. Я открыл дверь третьей кабинки. Унитаз был без сиденья и забит дерьмом. Я посмотрел на дверь последней кабинки. Предпочел её не открывать. Пописал и кое-как ополоснулся в умывальнике у себя в комнате.






4





Сложнее всего, конечно, было со сраньем. Мне приходилось делать это в офисе. Поскольку готовить ужины я не умел, чаще всего я просто выпивал один-два литра молока. Но эффект в моих кишках оно производило смертельный. По утрам я просыпался с адской резью в животе. Пока писал в умывальник, сжимал зад рукой, чтобы не наложить в штаны. Потом вбегал в пахнущий уриной лифт и устремлялся на улицу к автобусной остановке. Какое-то время почти всегда приходилось ждать. Пятнадцать минут. Двадцать. Иногда больше.
Я шагал взад-вперед по тротуару. Пытался отвлечься на что-нибудь, всё равно на что: подсчитывал проезжавшие машины, тщательно переваривая в голове модели, цвета, число цилиндров. Я прикладывал просто сверхчеловеческие усилия, чтобы только не обосраться на месте. Взывал к Богу. Говорил сам с собой. Свистел. Старушки, ждавшие автобуса, опасливо на меня косились. Наконец, он подъезжал. Переполненный. На каждой остановке божьи одуванчики всё прибывали и прибывали. Когда мы проезжали мимо рынка, нас накрывала орда домохозяек, груженных сумками, пакетами, детьми. Валы пота накатывали один за другим. Фрукты и овощи второй свежести их дополняли. Я приезжал в СОБАК, почти теряя сознание -- обезумевший, посиневший. Ни с кем не здороваясь, несся в туалет, чувствуя себя, как при месячных. Лишь там, наконец, разрешался. Плюх. Плюх. Плюх. Плюх. Пока дерьмо падало, я возносился в небеса.






5





В какой-то момент, не помню точно когда, в газетах заговорили о «Пантере»(25). Я не мог поверить, что кто-то действительно способен захватить университет -- хотя бы ради того, чтобы потребовать нормальной работы библиотеки. В учебных заведениях никогда ничего толком не работает, но я ни разу не слышал, чтобы кто-то выражал претензии по этому поводу даже уборщице. Ленинистские комитеты вывешивали время от времени в вестибюле дацзыбао, самое большее -- с жалобами на рост платы за обучение. «Единство и Либерализм» в ответ вывешивало своё -- разумеется, с полной поддержкой Министерства образования. Тогда ленинцы отвечали новым, ещё большим, со множеством цитат из «Капитала». Ход был опять за «Единством и Либерализмом»: их воззвание начиналось с фразы, позаимствованной из брошюрок преподобного Джуссани или кардинала Ратцингера. Так себе и шло понемногу, а толпа студентов проходила мимо с лекций и на лекции, и остановиться почитать ни у кого времени не было. Сам я не ходил на занятия с начала моей гражданской службы. Если судить по газетам, начиналось что-то вроде нового шестьдесят восьмого года -- к счастью, не так замешанного на разных опасных идеологиях... Я представлял их себе, авторов этих статей, почти сплошь -- бывших участников молодежных бунтов, ныне ставших нормальными работниками, крепкими профессионалами, с их повседневной гонкой за виллой на море, престижной машиной, эксклюзивными турами... Если двадцать лет спустя результаты окажутся такими же -- лучше бы это не был новый шестьдесят восьмой год.






6





Раз университет захвачен, то он должен быть захвачен круглые сутки, и однажды после работы я решил туда сходить. Я хотел своими глазами посмотреть на этот новый 68-й. Едва повернув на виа По, я встретил Кастрахана. Я не сразу его узнал. Он отрастил бороду и волосы. Вместо вельветового пиджака носил кожаную куртку. Вокруг шеи у него была обмотана куфия.
-- Привет, Вальтер, -- сказал он мне, -- так ты тоже из наших?
-- Нет, я первый раз иду, просто взглянуть. Я прохожу гражданскую службу, мне не до университета...
-- А я -- всё время с «Пантерой».
Он поправил на шее свой платок палестинского партизана.
-- Ты на какие-нибудь лекции сейчас ходишь?
-- Ты что, шутишь? Нет никаких лекций. Мы всё блокировали.
Вид у него был очень революционный.
-- Я сейчас домой, только перекусить, -- добавил он. -- Мне удобно, я здесь рядом живу.
-- Да, а где?
-- На виа Рома, отсюда два шага.
Неплохо для революционера. Мы попрощались. Он сказал пять фраз, не приведя ни одной цитаты из Аббаньяно. Работал больше на спецэффектах.
Я подошел к университету. Главный вход, освещенный неоном, казался пустым. Несколько человек кучковались у запасного выхода. Стояли, беседовали. Я приблизился. Они замолчали. Я хотел войти, но чьи-то пальцы схватили меня за рукав.
-- Нам не нужны бритоголовые, -- сказал владелец пальцев.
У всех были бороды, длинные волосы и куфии на шее. Я резко выдернул руку.
-- Да неужели?
-- Мы не хотим, чтобы здесь были нацисты, -- внес ясность другой.
-- И не допустим провокаций, -- уточнил третий.
-- Я тоже, -- сказал я.
Я попробовал войти. Самый здоровенный преградил мне дорогу.
-- Тебе что здесь надо?
-- Твою сестру. А вам что?
-- Мы из службы охраны порядка. Никто не может войти без нашего разрешения.
-- А вы разве не боретесь за общедоступный университет?
Они переглянулись.
-- Я записан на философский факультет. Бритый я или нет, у меня такое же право войти, как и у вас.
Винни-Пух отодвинулся. Я переступил порог. Поднялся по лестнице. Стены были сплошь покрыты граффити. Откуда, интересно, у них деньги на краску? А об озоновой дыре они, интересно, думают? Все, кого я встречал, выглядели совсем по-другому, чем я, были другой масти, и смотрели на меня, как на пришельца с другой планеты. Кто-то спросил, нет ли у меня травы. Надписи гласили: ДОРОГУ ПАНТЕРЕ ИЛИ ЗА ВСЕ БУДЕТЕ ПЛАТИТЬ. «Ага, -- подумал я, -- они будут платить. Платиновыми "Америкэн Экспресс."» Я покружил немного по пустым коридорам, потом мне надоело всё это, и я ушел.






7





Тем временем наступили выборы. Как всегда, во властях ничего не изменилось. Оппозиция провалилась с таким треском, что стало ясно -- её нет и не будет. Легисты(26), напротив, собрали по всем округам довольно много голосов. Средний итальянец боится, что какой-нибудь негр женится на его дочери или украдет его кошелек. Многие, конечно, подзабыли, что такую милую вещицу, как мафия, привезли в Америку именно мы -- «нация святых, поэтов и мореходов»(27). Что же касается здорового ломбардского предпринимательства -- похоже, что о Севезо(28) уже никто не помнит. Если спросить на любой дискотеке какого-нибудь любителя потанцевать, что такое диоксин, он ответит: «э-э-э... ну... это... новое палево?» Бог-деньги победил по всем фронтам. Политические беженцы с Востока перебираются на Запад ради порношопов и супермаркетов -- наконец-то они свободны засовывать себе резиновый член в задницу и тоже быть безработными. Но наш мир -- лучший из миров. Или, во всяком случае, вот-вот станет таковым. Увеличивается число умерших от СПИДа и поверхность пустынь, цены на бензин и потребление героина, государственный долг и количество крыс в больницах, увеличивается пропасть между богатыми, которые всё богатеют, и бедными, которые всё беднеют, но зато мы имеем лучший в мире чемпионат по футболу, так зачем беспокоиться?






8





С окончанием занятий в школе телефонные звонки прекратились как по мановению волшебной палочки. Паскуале принес в офис карманную модель «Космических пришельцев». Мы держали её в ящике стола. Волчино изобретал каждый день бесполезную работу, чтобы держать нас занятыми и чтобы чувствовать себя по крайней мере начальником, раз уж ему не довелось стать депутатом. Фантазией наш паренек, понятное дело, не блистал.
-- Сделайте мне восемь копий этого списка, -- командовал он нам.
Это была перепись всех цыган. Пара копий списка, толстого, как телефонный справочник Лос-Анджелеса, у нас уже имелась.
-- Да зачем нам нужно десять копий? -- спрашивали мы.
-- Никогда не знаешь, что может случиться, -- отвечал он и удалялся, напуская на себя страшно занятой вид.
Едва Волчино закрывал дверь, Паскуале открывал ящик. Мы играли часами. Для Паскуале это почти всегда кончалось тем, что он звонил жене:
-- Чао Саския, это я. Знаешь, я сегодня задержусь, здесь с ума сойти сколько работы. Мы прямо перегружены. Ты себе представить не можешь, какой тут у нас завал. Ну разумеется люблю. Конечно. Конечно. Чао.
-- Ну как там дома? -- спрашивал я его.
-- Да все нормально. Саския в этом месяце еще и премию получила(29).






9





Однажды моя мать позвонила в офис. Мы довольно давно уже не созванивались.
-- Вальтер, тётя Карлотта умерла. Инфаркт.
Я ничего не сказал.
-- Похороны в понедельник.
Я не мог говорить.
-- Если хочешь, встретимся прямо там.
Прошло несколько минут.
Я услышал в трубке приглушенный шум транспорта. Мать звонила из автомата.
-- Ладно, -- сказал я. -- Встретимся в понедельник.






10





Когда я вошел в тётин дом, она покоилась на своей кровати. Та самая кровать, на которой, когда я был ребенком, мы столько раз спали вместе.
Её глаза были закрыты. Кисти рук начинали синеть. Не знаю зачем, ей вынули челюсти. Ввалившиеся щеки почти касались одна другой. Не знаю, сколько времени я не двигался и смотрел на неё. Потом её положили в гроб. Всё было кончено. Ничего больше нельзя было сделать. Гроб поставили на катафалк. Мы на машине следом за ним поехали на кладбище. Народу было немного. Никакого священника. Она не хотела, чтобы на её похоронах был священник.
Когда её опускали в могилу, некоторые стали молиться. Моя мать тоже. Я не молился. Никому ничего не говорил. Мне хотелось крушить всё подряд. Хотелось делать что-нибудь, всё равно что. Биться башкой о стену, выдрать себе клещами зубы, сожрать собственные мозги. Но сделать ничего было нельзя. Ничего не могло измениться. Первым же поездом я вернулся в город.






11





Выходя из офиса, возвращался в свою комнату. Лежа на кровати, часами глядел в потолок.






12





Ничего абсолютно меня не волновало. Не хотелось ни с кем говорить. В мозгу был словно туман. Во время работы делал ксерокопии за ксерокопиями. Хотел только одного -- механически повторять одни и те же жесты. Без конца гонял на «Сони» Holiday in Cambodia«Dead Kennedys».
-- Хочешь сыграть в «Космических пришельцев?» -- предлагал мне Паскуале.
Я отказывался одним движением головы.
-- А в «Супер-Братьев Марио»?
-- Нет, спасибо.
Я никогда не был таким одиноким. Ну вот я родился. Ну вот живу. И однажды умру -- как тётя. Ничего не изменится, если с кем-нибудь сблизишься. И это не так просто. Все мы из одного теста, все оторваны друг от друга. И нет Бога. Ни хрена нет! Ткани будут гнить и разлагаться, пока мало-помалу всё не исчезнет. Не останется ничего из того, чем мы были. Ничего из наших желаний. Ничего из нашей манеры улыбаться и ходить. Ничего, ничего, абсолютно ничего.






13





Однажды субботним утром, несколько месяцев спустя, я снова пошел в университет, в основном -- чтобы просто чем-нибудь заняться. Захват кончился. Снова началась учеба. От «Пантеры» остались только надписи на стенах. Но возле ректората пара маляров начала замазывать и их.
Библиотека по-прежнему не работала, сессии были сокращены, плата за учебу выросла. Всё идет по плану. Я пошел посмотреть расписание занятий и не нашел там ничего интересного. Тогда уселся в вестибюле и стал смотреть на проходящих людей. Я чувствовал себя, как в парижском кафе -- разве что не хватало как Парижа, так и кафе. Вдруг я заметил, что какая-то девушка, сидящая напротив с другой стороны вестибюля, не отрываясь, смотрит прямо на меня. Веснушчатая блондинка, в косухе и в светлых Ливайсах. Деньгами от неё несло за километр. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и продолжал наблюдать за безликой толпой. Потом девушка исчезла. Я повернулся и стал её искать; оказалось, она была прямо здесь, рядом со мной. Во рту у неё был сигарета.
-- Прикурить не найдется? -- спросила она.
-- Не курю.
Она вытащила из кармана куртки зажигалку.
-- Зачем ты спрашиваешь, если у тебя у самой есть?
-- Хотела с тобой познакомиться. Я -- Беатриче.
-- Вальтер.
-- Чем это человек вроде тебя может заниматься в университете?
-- Бёрд-уотчингом(30).
-- Ты не похож на типичного студента.
-- Ты тоже не похожа на типичную студентку, -- сказал я, а про себя подумал: «На блядищу ты похожа.»
-- И на кого же я похожа?
-- На Богатую Буратину. Что, не так?
-- Нет, не так.
Мы немного помолчали, рассматривая молодых поэтов-философов и будущих светил юриспруденции, сновавших туда-сюда.
-- Могу поспорить, если я приглашу тебя к себе в мансарду на обед, ты откажешься.
Это был первый случай, чтобы девушка заигрывала со мной подобным образом. У меня мелькнула мысль, не трансвестит ли это. Что-то андрогинное в ней действительно было: худая, длинноногая, поджарый зад и маленькие груди. Не совсем мой тип. Но я уже столько месяцев проводил каждый вечер в одиночестве, уставясь в потолок. Мне некуда было деваться, совершенно некуда.
-- Ну почему же? -- сказал я ей.






14





У Беатриче был новенький черный «Порш». Мы домчались до Холмов на сумасшедшей скорости, по крайней мере для меня, привыкшего передвигаться пешком или на трамвае. Через несколько минут уже стояли перед барочным особняком.
-- Так у тебя, значит, денег нет? -- сказал я ей, входя в этот дом-музей.
-- У моих -- есть, а я -- неимущая.
Пожалуй, с чувством юмора у неё было всё в порядке. Она скинула косуху и сапоги и зашвырнула их в угол: повсюду лежали паласы.
-- Располагайся. Можешь взглянуть на дом, если хочешь, я пойду что-нибудь приготовлю.
Я взглянул на дом. В нём было комнат двадцать. Все -- убраны в суперсовременном стиле(31). Каждой вещи у Беатриче было по три штуки: три телевизора, три стереосистемы, три ванны, три спальни, три гостиные, три кухни, три веранды...
Ничего себе мансарда.(32)




15





-- Вальтер! -- позвала меня с веранды Беатриче.
Я вышел туда. Она накрыла стол на свежем воздухе. Посередине расшитой скатерти возвышалось огромное блюдо с пирожными. Еще тут была бутылка шампанского и два бокала.
-- Я не хотела готовить и собрала, что осталось от вчерашнего ужина. Ничего?
-- Хорошо-хорошо. Обожаю сладкое.
Я взял одно пирожное и надкусил его.
-- Давай потрахаемся после еды?
Я закашлялся, осыпая скатерть ванильным сахаром и покраснев с головы до пят, как настоящий плейбой.
-- Прости, что ты говоришь?
Возможно, я не расслышал.
-- Я бы тебя трахнула после еды.
В ту же секунду волшебное слово ТРАХАТЬ оказалось в моих мозгах наглухо забетонировано. Я был в полном замешательстве. Что бы ответил в подобной ситуации Марлон Брандо? Что все-таки делать с клитором? На сколько я должен буду в неё войти? Она знает, что имеет дело с девственником? А мужикам первый раз -- больно? Была ли она той самой великой любовью моей жизни? Хочу ли я вправду с ней трахаться, или, лучше сказать, давать ей себя трахать? И уж совсем откровенно: а какова должна быть длина хорошего пениса в состоянии эрекции? Я положил пирожное.
-- А может лучше в пинг-понг сыграем? Или в мини-гольф?






16





Несмотря ни на что, мы продолжали встречаться. Она приезжала забрать меня из СОБАК, потом мы отправлялись куда-нибудь ужинать. Порой одни, порой -- с её друзьями. У меня друзей не было. Все её друзья называли себя Умби, Джуджи, Але, Инти, Боби, Титти...
-- В прошлый уикенд папочка подарил мне новую чистокровку -- сообщал обычно один из Умби посреди ужина. Вместо лошади могла также оказаться яхта или загородный дом.
-- Я тут же назвал её Беа, в твою честь, -- продолжал наш казачок, если речь шла о чистокровке.
«Какой лапочка,» -- шептала Беатриче и вся прижималась ко мне, перекидывая свои голые ноги поверх моих.
-- А от Джуджи есть новости? -- менял тему какой-нибудь Инти.
-- Нет. С тех пор как он поступил в Гарвард, от него никаких ньюс, -- отвечала Титти.
Потом Боби или Але вспоминали о моём существовании -- наверно, по вдыханию кислорода и выдыханию углекислого газ, производимому моим носом.
«А ты -- что делаешь по жизни?» -- так примерно звучал их вопрос.
-- Прохожу гражданскую службу. Занимаюсь цыганами.
-- Правда?! Как интересно!
На несколько мгновений все умолкали. Потом Умби принимался за свое:
-- А вы видели мой новый Swatch от Кита Хэринга?
В центре внимания я оставался недолго.
«Пошли отсюда,» -- шептала мне на ухо Беатриче. Её пальцы постоянно сжимали мне бедра -- близко, очень близко к паху. Должно быть, ей всегда хотелось до смерти.
-- Почему ты не хочешь у меня переночевать? -- допытывалась она.






17





По утрам я просыпался в сомнениях -- правильно ли я поступаю, что не соглашаюсь. По крайней мере, смог бы принять душ. Не говоря уж о прочем.
Невероятно. За всю свою жизнь я собрал только богатую коллекцию воздыхателей-голубых. И вот сейчас, когда нашлась девушка, я не могу этим воспользоваться! Не понимаю. Да нет, понимаю прекрасно. Доживя девственником до двадцати двух лет, я все ещё мечтал трахаться по любви, только по любви. Я ополоснул лицо и поглядел в зеркало над умывальником. Вот он я, месье Бовари, молодой Вертер. Я, я головка от ..! Что, хочешь большой чистой любви? Любви настоящей, любви вечной? Да где ты живешь? Ты что, не понимаешь, как устроены человеческие существа? Люди женятся по расчету, от одиночества, от конформизма, из страха. Все тридцатилетние, кого я знал, были разведены или жили порознь. Большинство девушек, после того как заглянут тебе в глаза, начинают прикидывать, сколько кредитных карточек у тебя в бумажнике. Может быть, мне просто надо трахать Беатриче, и не создавать себе лишних проблем -- разве что не забывать надеть презерватив. Если поразмыслить, она не красавица, но совсем не уродина. Рано или поздно ей достанется куча денег. Наклевывается возможность пристроиться на всю оставшуюся жизнь. Возможно, мои потрясающие, неисчерпаемые сексуальные способности скоро станут для неё абсолютно незаменимыми. Мне никогда больше не придется работать. Она станет меня содержать, лишь бы я трахал её время от времени. Я смогу проводить время как хочу: часами гулять по берегу моря, читать, спать, слушать музыку, писать. Жить в разных домах в зависимости от времени года: весна -- в Париже, лето -- в Калифорнии, осень -- в Кенте, зима -- на Мальдивах. Всё благодаря моему невероятному шарму и моему таланту любовника. Ага, въеду в рай на собственном...






18





Однажды после обеда она позвонила мне в СОБАК.
-- Давай сходим потанцуем?
Беатриче целыми днями погибала от скуки. За две недели мы обошли больше клубов, чем я почти за пять предыдущих лет. Но до сего момента мне удавалось избегать дискотек.
-- Ты же знаешь, я не люблю танцевать.
-- Это потому, что не умеешь.
-- Это уж точно.
-- Ну не упрямься, хоть один раз.
-- Сходи лучше со своими друзьями-миллионерами.
-- Ах, ты же знаешь, как они мне надоели. Говорят всегда одно и то же. Только о яхтах, деньгах и лошадях. Ты другой.
-- Конечно, у меня нет ни яхт, ни денег, ни лошадей.
-- Короче, пошли танцевать.
-- Ладно.
-- Сегодня вечером?
-- Сегодня вечером.






19





В Space-Lab'e были все те же педрилы. Стеной наваливалась хаус-музыка.
-- ВЫПЬЕШЬ ЧЕГО-НИБУДЬ? -- прокричала мне Беатриче, едва мы вошли.
-- СПАСИБО, ПИВА.
Мы подошли к бару.
-- ЧАО, БЕА, -- прокричал ей бармен, -- КАК ОБЫЧНО?
-- ДА, ОДИН «ДЖЕЙ-ЭНД-БИ ОН ЗЭ РОКС» И ОДНО ПИВО.
Она знала здесь всех, вплоть до этих уродов-вышибал.
-- НУ ЧТО, ВЗДРОГНУЛИ? -- бросила она мне, хлопнув виски без всякого труда.
-- ДУРДОМ...
Мы ринулись танцевать. Народ на танцполе корчился в полной отключке. Как обычно, музыка пробивала до кишок. Я никогда не был хорошим танцором. Пытался попасть в ритм, подражая другим. Горе в том, что подражая другим, я постоянно запаздывал. Все же вокруг изображали из себя профессионалов танцпола. Танцевали с серьезным видом, обмениваясь многозначительными взглядами, словно говоря: посмотрите, как мы изящно двигаемся, да, мы из тех самых.
Беатриче прижималась ко мне всем телом, без передышки. Прогремело пять или шесть композиций подряд, или одна, длинная как пять или шесть нормальных: я никак не мог понять, чем одна отличается от другой. Потом её язык приблизился к моему уху:
-- Я СТРАШНО ВОЗБУДИЛАСЬ. ПОЕХАЛИ КО МНЕ, ПОЖАЛУЙСТА.






20





Сам не знаю как, я оказался совершенно голый, вместе с Беатриче в её кровати. Мы целовались взасос, и она начала трогать меня за конец. Он тут же встал. На нас обоих ничего не было, но мне было ужасно жарко. Потом я коснулся её между ног.
-- Трахни меня, ну пожалуйста! -- сказала она.
Я попытался в неё войти. Я не знал точно, куда надо его направлять. Пока я возился там внизу, мне пришла в голову Карлотта. Мертвая. Голубоватая кожа. Ввалившиеся щеки. Навсегда закрывшиеся глаза.
-- Давай, чего ждешь?
Я весь взмок. Но потел я впустую. Только Карлотта билась у меня в голове. Однажды это случится и со мной. Я не мог трахаться. У меня не получалось. Не было никакого желанья.
Я был один, совершенно один. Каждая секунда уходила невозвратно, и рано или поздно я тоже уйду навсегда, в пустоту, как если бы никогда и не жил, никогда не дышал.
-- Ну ты надумал или нет?
Эрекция исчезла. Я снова рухнул на матрас.
-- Твою мать, да что случилось, ты можешь сказать?
Беатриче резко села в кровати.
-- Не знаю.
Она взяла с прикроватной тумбочки телепульт и нажала на него. Раздался щелчок. На книжном стеллаже перед кроватью стояла видеокамера, которую я сначала не заметил.
-- Что это за щелчок?
-- Видео больше не записывает.
Она закурила.
-- Не понял? -- сказал я.
-- У меня самые сильные оргазмы, когда я смотрю, как занимаюсь любовью с теми, кого привела в дом. Но на импотента мне еще не случалось нарваться. Ты первый, кто так облажался. Если хочешь, могу тебе помочь. Кокаин делает чудеса.
-- Нет, спасибо. -- сказал я, натягивая одежду. -- Ничего не поделаешь, я в самом деле импотент.

Главы четвертая и пятая



1. Голодная тьма существования
Кто будет томиться в этой дыре?
Она проводит время жизни, решая,
как бежать из неё.
(«Защитник Гетто», песня из альбома группы Клэш 1982 года «Боевой рок»).
Здесь и далее все примечания и комментарии переводчика, кроме оговоренных особо.
2. Тысяча лир -- примерно полтора доллара.
3. «Наша Италия» -- экологическая организация. World Wildlife Foundation -- Всемирный фонд охраны природы.
4. Здесь скрыта жестокая насмешка: люди, изображающие неистовых революционеров-романтиков времен Фиделя и Че Гевары (или -- прекраснодушных идеалистов-хиппи), на самом деле оказываются людьми весьма осторожными и предусмотрительными.
5. Osservatore Romano («Римский наблюдатель») -- ватиканский официоз.
6. Ведущий телевикторины -- вроде нашего «Поля чудес».
7. Горгонзола -- мягкий пахучий сыр.
8. «Се -- человек!» (лат.). Автобиография Фридриха Ницше (1888). -- Прим.ред.
9. Фамилия «Кастрахан» (Кастракан, Castracan) звучит по-итальянски не очень обычно. Возникает ассоциация с каракулем (astrakan -- да-да, именно от Астрахани! Поэтому переводчик и заменил «-кан» на «-хан»), а также со словом castracani, что значит «кастратор» и... «кастрированный козлёнок». Но возможно, что автор намекает на хорошо известную всем итальянским школьникам новеллу Никколо Макиавелли «Жизнь Каструччо Кастракани из Лукки», в которой описан кондотьер, исполненный военных и политических доблестей. Такое издевательское сопоставление -- хоть с козленком, хоть с могучим мужем -- вполне в духе всего романа.
10. Бела Лугоши (1882-1956) -- главный вампир, вервольф, Дракула, Франкенштейн Голливуда 20-40 годов. К концу жизни казался пародией на самого себя. Был известен также упорным нежеланием отделать внеэкранную жизнь от экранной («His personal life had its pathetic quality,» -- написано про него в http://saturdaymatinee.com/History-of-Actors/): помимо обычных проблем с наркотиками и скандалов с женитьбами, он давал интервью, лежа в гробу, заявлялся на голливудские премьеры с гориллой и т.д. Похоронен в плаще Дракулы.
11. Для молодого итальянца отсутствие мотороллера -- почти такой же демонстративный жест, как бритая голова.
12. Вещь для итальянцев неслыханная.
13. Немецкие философы средины нашего века, очень популярные среди интеллектуальных радикалов времен студенческих бунтов.
14. Не сразу бросается в глаза, что спор этот по своей «фрейдистскости» ничуть не уступает предыдущему.
15. В Италии старшая школа (14-19 лет) делится на техническую (инженерную), классическую (латынь, греческий и т.д.). научную (естественные или гуманитарные науки), художественную (музыкальную или изобразительных искусств), лингвистическую, технологическую и прикладную. Именно о такой, по окончании которой выпускник уже имеет конкретную профессию (понятно, что не слишком престижную и высокооплачиваемую) и идет речь.
16. В Европе именно цыган политкорректно называют «кочевниками», как в Америке негров раньше называли «цветными», а сейчас -- «афроамериканцами».
17. Pasquale значит «Пасхальный». Это имя достаточно часто встречается на юге Италии, откуда родом автор (а не на севере, где происходит действие), но соотносится ли оно как-нибудь с собаками, волками и цыганами -- переводчик так и не смог определить.
18. В итальянских университетах нет, в отличие от наших, расписанного графика прохождения учебных предметов и сдачи экзаменов. Есть установленное количество экзаменов, которые нужно сдать (около 25), и диплом (ближе к нашей кандидатской диссертации), который нужно написать. В какой последовательности студент будет сдавать экзамены и в какой срок, будет ли он ходить на лекции или нет -- его личное дело. Обучение, естественно, платное, хотя сумма, как правило, не очень велика и зависит от дохода семьи.
19. Это имя, как известно, носила жена Рембрандта -- аристократка, чьи деньги очень пригодились художнику.
20. Итальянское чао совершенно лишено тех многочисленных оттенков, которые приобрело оно в русской речи. По-итальянски это вполне нейтральная формула, одинаково употребляемая и в начале и в конце разговора.
21. Понятно, что это огромная цифра обычному игроку совершенно недоступна.
22. Три трамвайные билета.
23. Турин, конечно, большой город, но все-таки меньше, например, Москвы на порядок. Вальтеру действительно можно посочувствовать.
24. Пассаж явно из тех маргинальных философов, о которых говорил Кастрахан. Наш герой вовсе не такой неуч, каким себя описывает.
25. Столь романтическим названием новейшие молодежные бунты обязаны довольно курьезному совпадению. В тот самый день, когда (в 1989 году) впервые после 1968 года Римский университет оказался блокирован, из римского зоопарка удрала настоящая живая пантера. Её искали целую неделю, сообщения об этих двух эксцессах шли в всех выпусках новостей вперемешку, и незаметно одно стало отождествляться с другим.
26. «Лига Норд» -- правые сепаратисты, ратующие, грубо говоря, за отделение современного, промышленно развитого Севера Италии от патриархального мафиозного Юга, за «Ломбардию для Ломбардцев» и т.д. Глава Лиги Умберто Босей напоминает раннего Жириновского не только лозунгами, но и эксцентричной манерой публичного поведения.
27. Слова Муссолини.
28. Район в Ломбардии, знаменитый ужасной экологической катастрофой -- выбросом 10 июля 1976 года на химическом комбинате огромного облака ядовитого газа диоксина.
29. Буквально сказано «четырнадцатую зарплату». Обычно её выплачивают под Рождество, если фирма хорошо заканчивает год, и все бегут покупать подарки. У нас, как мы помним, еще не Рождество, и значит или дела фирмы идут уж совсем хорошо, или -- что мне кажется вероятнее -- Саския очень ценный работник.
30. Bird-watching (англ.) -- наблюдение за птицами в их среде обитания. Итальянцы, даже весьма образованные, обычно выговаривают английские слова именно таким образом.
31. В оригинала сказано «убранные в стиле Мемфис». «Мемфис» -- современная (образована в 1981 году) миланская дизайнерская группа (Этторе Соттсас, Микеле де Лукки, Джордж Соуден, Натали дю Паскье), с которой во многом и связано наше представление об изощренном итальянском дизайне.
32. Мансарда для современного итальянца в первую очередь не романтический чердак парижской богемы, воспетый Беранже, а весьма и весьма благоустроенная отдельная квартира, часто -- для подросшего отпрыска в принадлежащем одной семье многоэтажном доме. Так что кокетство или иронию в словах Беатриче Вальтер смог уловить не сразу.