Speaking In Tongues
Лавка Языков

ГАЙ ДАВЕНПОРТ

ИОНА

Из сборника «Паровой шар Жюля Верна», 1987

Перевел М.Немцов

В гавани Иоппии в Финикии торговое судно с парой детишек, вышитых черным по желтому, цвета тыквы, парусу, штивало и найтовило свой груз, когда еще один пассажир пробрался между корзин с фигами, связок кедрового дерева и оплетенных соломой бочонков сладкой воды, которые сгружали с ослов, и отдал плату из кожаного кошеля за провоз до Фарсиса.

У него была тонкая черная борода, округлая, корзинкой. Хотя его ковровые саквояжи были аккуратно увязаны, а одежда выдавала в нем опытного путешественника, в глазах сквозила какая-то вороватость, словно где-то тут мог оказаться человек, с которым ему совсем не хотелось бы встречаться. Посох его был из оливы, а звали его Голубком. Теомим, прочел он вслух название судна на носу -- значит, образованный. К тому же добавил -- просто так, разговор поддержать, кому интересно, -- что его народ знак Пары Ребятишек называет Близнецами Ребекки или Исавом и Яковом.

-- Да, ответил капитан, картинки хороши тем, что их можно называть как захочешь. Я слыхал, что вон те звезды называют Двойной Газелью.

-- А еще Симеоном и Леви, заметил Голубок.

Море было темным, точно вино, небо -- сладким. Крепкий ветер вывел их из бухты, к другой стороне мира. Моряк играл на тамбурине, парус надувался плотно и туго, а рулевой самодовольно ревел матросам отдавать или собирать концы, ставить к ветру то или крепить это, пока не удостоверился, что судно, ветер и море -- у него в руках.

-- Роскошная погода! таково было мнение купца. Пока горлянки поспевают, а пауки плетут свои сети, -- самое время плыть. В это время года, я имею в виду. А раньше -- когда ласточки строят гнезда.

-- Знаки, сказал Голубок, если б только можно было прочесть их все.

-- Догадываюсь я, Брат Голубок, что занятие твое в этом мире связано больше, чем с соленой рыбой и сушеными фигами?

-- Держу пари -- ученый, сказал капитан.

-- Делопроизводитель, ответил Голубок, по инспекторской линии, но и писанию свитков обучен.

Говорил он, как обычно говорят люди деловые, о своей работе по разметке границ, когда государство расширяло налогооблагаемые земли от ворот в Хамате до побережий Арабы. Он отыскивал для этого правооснование и знал, что Иеровоам, второй, носящий это имя, остался доволен его работой и даже внес его имя в дела как консультанта, удостоверявшего религиозную правильность расширения Израиля.

Ибо Голубок обучался в Гат-Хефере на законоведа.

Капля дождя -- ниоткуда -- шлепнулась ему на запястье.

В школе он овладел свитками, но душа его лежала к изучению птиц и растений. Он рисовал больших улитов, овсянок и черноголовых чеканов на полях своих текстов, моабитского воробья, лутка, песочника, мухоловку, бекаса, поганку, веретенника, каменку-попутчика, куропатку, златоглазку.

Он чувствовал, что лучше видит Предвечного в Его творениях, нежели в свитках закона. К мужчинам и женщинам в старину спускались со звезд ангелы, и Предвечный встречался с Моисеем и Авраамом лицом к лицу -- пламенем в купине, голосом в ветре. Голубок же предпочитал познавать Предвечного в саду, на лугу, в терпентинной роще.

Благоприятный ветер, сопутствовавший им из Иоппии, задул жаром, точно из печи, а затем -- холодком, словно весной дверь отворили. Душно, потом -- свежо. Свежо, душно.

Но за неделю до этого, ввечеру, когда он любовался в своем саду тыквами-горлянками, был ему голос, зазвучал в самом ухе. Изумление его было так же велико, как и страх. Не узнать голос было невозможно. То был глас Предвечного.

Купец указал кому-то и Голубку на сияние на кончике мачты.

Этот прерывистый туманный огонек был сродни голосу в саду.

-- О не сомневайся, но уверуй!

-- Господи, я недостоин.

-- Имя твое будет голубь вещий.

Древний иврит Предвечного с его гортанным мурлыканьем и шипящим мерцанием ронял в его сердце одно слово за другим.

Ветер стих, паруса обвисли, море разгладилось.

-- Встань, иди в Ниневию в Ассирии, говорил он. Иди в Ниневию в Ассирии и выведи людей из их суеверий. Скажи им, что аз есмь. Скажи им, что судьба -- это ложь. Скажи им, что аз есмь то, что аз есмь. Скажи им, что их образы чудовищ и блуждающих звезд -- лишь жалкое и ребяческое понимание бытия.

В холодке после заката сад заполняли тени, горлицы курлыкали в терпентинах. Он любовался белыми, исполосованными горько-зеленым тыковками, длинношеими горлянками цвета песка, ласточкиными гнездами. Огурцами, корнишонами, пепо.

То был старина Вечноживой, вне всякого сомнения. Иона, встань, иди в Ниневию.

Хорошо сделал, что сбежал.

Море начало вздыматься низкими маслянистыми валами.

Какое ему дело до голубятен Ассирии и прогнивших эвкалиптов, где гнездятся пчелы? До львов и гиен Ассирии? У них там своя Иштар, мерзость постели. Вычислители звездного света, толчуны запретных трав, описатели невозможных тварей -- крылатых быков, демонов с когтями.

Предвечный -- дух, источник нашего бытия, направляющий стопы муравья и зуб лисицы, человек же оставлен свободным взыскать десницы своего творца. Набухающая тыква лежит, а лоза, на которой она набухает, ползет и умножает свои листья. Так и сердце наливается знанием, а тело передвигается по миру, учась равно и у доброго, и у подлого.

Если Предвечный сделал нас свободными, то почему же относится к нам как к рабам?

Там, где черная стена тучи провалилась в потемневшее море, молния пустилась в дьявольскую пляску.

-- Шквал, сказал капитан.

Он ударил так жестко и внезапно, что судно отбросило назад. Парус сорвало, и он гулко лопнул у них над головами. Матросы, взывая каждый к своему богу, стали сбрасывать кладь за борт. На борту этого бесчастного судна, сказал один, есть кто-то, на кого очень сердит Ваал. Другой вскричал, что с ними -- кто-то, совершивший в глазах Тота нечистое деяние. Кто? Пассажир Голубок забылся крепким сном, околдованный чем-то.

Капитан тряс его так, что голова моталась у него на плечах.

-- Это ты? ревел он.

-- Это он! соглашались остальные.

-- Это ты? кричал капитан снова и снова.

-- Это я, ответил Голубок. Я -- Еврей. Я в тисках великого страха перед ликом господа моего, чье имя -- Предвечный, сотворивший море и сушу.

-- Что же сделать нам с тобою, спросил купец, чтобы вина твоя не утопила всех нас?

И рек он им:

-- Возьмите меня и бросьте меня в море. И море утихнет для вас, ибо я знаю, что ради меня постигла вас эта великая буря.

Но эти люди начали усиленно грести, чтобы пристать к земле, но не могли. Ибо море все продолжало бушевать против них. И воззвали они тогда к своим богам и сказали: Да не погибнем за душу человека сего, Господи! И да не вменишь нам кровь невинную за деяния грешника!

И взяли они Голубка, и три человека понесли его и скинули за борт.

И наслал тогда Предвечный огромную рыбу, чтобы поглотила она Голубка, и тело его оставалось в рыбе три дня, но лицо выглядывало из рыбьего рта, и держался он за ее задние зубы. Прыгала рыба с волны на волну, и Голубок дышал, когда дышала рыба, и задерживал дыхание, когда плыла она под водой.

Я, воззвал Голубок в скорби своей, отринут от очей Предвечного. Я умер, однако я жив. Я существую, однако Предвечный -- не со мной.

Ведомо мне, что значит существовать и, однако, -- не быть. Ведомо, как основание гор и сердце моря существуют, не зная. Вижу я, что поставив себя и благополучие свое прежде слова Предвечного, отринул я милость божью. Сам отдалился я от доброты и живу во тьме, вдали от света. Долг мой неохватен, но будь мне позволено оплатить его, благодарение мое будет бесконечно, и отплачу я без меры, снова и снова, ни единым помыслом не отступив. Ибо нет жизни кроме той, что дарит Предвечный.

И молвил Предвечный слово рыбе, и извергла она Голубка на сушу, где танцевал он от радости, а потом преклонил колена и молился много часов подряд.

И было слово вторично: Иона, встань, иди в Ниневию -- город великий, и проповедуй в ней, что Я повелел тебе прежде, идти и проповедовать, что аз есмь и аз есмь то, что аз есмь.

Ниневия, как всем известно, -- город великий, на три дня ходьбы от передних врат до задних. И начал Голубок ходить по городу, сколько можно пройти в один день, и в смятении от его прилавков, рынков и храмов смердящих встал на перекрестке в пыли и вскричал что было сил:

-- Еще сорок дней -- и Ниневия будет разрушена!

Собрались вокруг люди и прислушались к нему. Поверили они всему, что сказал он, и покаялись, и оделись во вретища, и посыпали головы пеплом, от большого в них до малого. Царь повелел провозгласить по всему городу, чтобы даже скот, и волы, и овцы покрыты были вретищем, и сели на пепле покаяния ради. Каждое слово, что Голубок произносил, царь повторял своим указом. Каждый обратиться должен от насилия рук своих, каждое сердце должно излить свое вожделение. Все люди Ассирии повернулись к Предвечному, сбросив идолов своих со стены. Но даже тогда царь не был уверен, что Предвечный умилосердился и отвратил смерть от него и и от его народа.

Но Предвечный сам явился гласом царю и сказал, что доволен им и народом его, и не наведет на них мор и землетрясение через сорок дней.

Но Голубок сильно огорчился этим и был раздражен. Спросил он у Предвечного, послан ли был он как пророк уничтожить этот нечестивый град только для того, чтобы слова его бросили ему же в зубы, а пророчество его зазвучало насмешкой?

-- Неужели это огорчило тебя так? спросил Предвечный.

И вышел Голубок из города, и сделал себе кущу за стеной, ибо верил в сердце своем, что Предвечный поразит народ мором и бурей, и хотел увидеть он, что будет с городом, но только не слишком близко. И весьма обрадовался он, когда тыква-горлянка, его любимейшее из творений, выросла на его глазах перед кущею. Росла она быстрее любых растений за вратами Эдема, выпуская один за другим извивы стебля, расправляя листья, точно гуси -- крылья. Всего за час поднялась лоза над Голубком, чтобы над головой у него была зеленая тень, и сидел он под нею в прохладе, чувствуя, что любит его Предвечный и принял его горькое покаяние. Конечно же, наутро Ниневия погибнет, а Голубок окажется пророком великого достоинства.

Настало утро. Проснулся Голубок, и сразу увидел, что лоза тыквы его увядает. Прохладный рассветный ветерок задул зноем. Поникла лоза и засохла, и листья ее побурели прямо у него на глазах. Ниневия же стояла во всем своем великолепии, верша дела свои как и в любой другой день. И понял Голубок, что Предвечный гневается на него и снова хочет причинить ему вред, Ниневии же так или иначе будет все равно. Ослушался я, вскричал Голубок, Предвечного и лишь на волосок от смерти отстоял. И послушался я Предвечного, и унижен стал. Ни справедливости нет, ни истины -- ни в мире, ни на небесах.

И сидя под палящим солнцем, услышал он голос:

-- Неужели так сильно огорчился ты за тыкву, что увяла она, когда ты решил, что она -- знак торжества твоего над Ниневией?

-- Очень огорчился, ответил Голубок в раздражении своем. Так, что лучше мне умереть.

-- Ты сожалеешь о тыкве, сказал Предвечный, поскольку любил ее и видел в ней меня. Но нет в тебе ничего, что заставило бы тыкву расти, цвести и наливаться плодами. Ниневия -- моя тыква. Я создал ее, создал прекрасный этот город. Богата она коровами, овцами и быками. А также -- сто двадцать тысяч человек живут в ней, не умеющих отличить правой руки от левой.

Speaking In Tongues Лавка Языков

ГАЙ ДАВЕНПОРТ

ИОНА

Из сборника «Паровой шар Жюля Верна», 1987

Speaking In Tongues
Лавка Языков