Speaking in Tongues
Лавка Языков

ГАЙ ДАВЕНПОРТ

КАРДИФФСКАЯ КОМАНДА

(Из сборника «Кардиффская команда», New Directions, 1996)

Перевел М.Немцов

Рассказ в настоящее время готовится к публикации в сборнике Гая Давенпорта, предпринимаемом «Митиным журналом».

1

Случись так, что Природа, -- стоит встать однажды утром и начать день, -- вручит нам именно то, что мы намеревались сделать, хвалы наши польются с готовностью, и мир покажется лугом в первую неделю творения -- зеленым, свежим, богатым цветами.

2

И вот, значит, день, начавшийся таким благоприятным утром. Уолт и Сэм, обоим по двенадцать, друзья, похожие на братьев, в Пивной Георга V, Пляс Альма. Аккуратные летние стрижки, белые maillots⁽¹⁾, линялые джинсовые бриджи, как у Андре Агасси⁽²⁾, адидасы, толстые белые носки, спущенные на лодыжки, отхлебывают кока-колу. Сэм снял травинку с воротника Уолта, ухмыляясь, подталкивает того ногой под столом. Уолт, самоуверенный и счастливый, выудил какой-то мусорный листик из волос Сэма. У каждого из мальчишек -- по ухмылке.

Официанту, знавшему их как завсегдатаев с непредсказуемыми спадами и подъемами в денежных средствах, нравились их похожие прически -- хохолки пшеничного жнивья с металлическим отливом, их голубые глаза и ресницы цвета жженой умбры.

-- Этот Сайрил, с которым придется брать уроки у Марка, сказал Сэм, он настоящий? Рано или поздно венсаннская полиция до нас доберется -- хотя бы только ради того, чтобы подвергнуть нашу манеру загорать обработке французской логикой. Пожилой господин, выгуливавший свою жирную собаку, был уже на грани припадка -- от любопытства или же от любви. Я по-прежнему счастлив, сладкий трепет и муки.

-- Ты в этом смысле талантлив, друг Сэм. Терпенье. Официант все еще не может понять, кто мы -- богатенькие молокососы или щеглы, у которых родители на буксире где-то за углом. Messieurs⁽³⁾ нас называет. Мне нравится Венсаннский Bois⁽⁴⁾. Там настоящие люди. А этот Сайрил -- в самом деле богатенький молокосос. Дэйзи познакомилась с его папой на какой-то тусовке и просемафорила Маме -- и всё за каких-то две минуты. Прикинь, как люди оттягиваются.

-- Я другие вещи прикидываю.

И вот они дали официанту слишком много на чай и рванули наперегонки к квартире, не забыв по пути восхититься, насколько угодливо сидят джинсы на курьере-мотоциклисте, полюбоваться восточноевропейской овчаркой на угольной барже, пестрой кошкой консьержки, agent de police⁽⁵⁾, молодым и симпатичным, как Марк. Агасси Сэма последовали за уолтовыми в кресло -- простая дань порядку. Адидасы, носки, maillots и трусы можно будет собрать попозже тому, у кого мозги еще будут работать.

LES GALLES

Пенни и Марк за своим длинным столом, после полудня, солнце на стопках книг, на рукописи, на кофейных чашках.

-- Это уэльсцы, сказала Пенни, он подписал картину les galles, галлы из-за Рукава⁽⁶⁾. Уэльсцы мне видятся эльфами, поющими баптистские гимны на языке старом, как латынь, а может, и еще старше. В мир ворвался футбол, и провинциальные уэльсцы, не бывавшие во Франции со времен Ажинкура⁽⁷⁾, те, что у Шекспира, завели себе бодренькие команды по регби и футболу, которые не стыдно отправлять в Швецию или Францию. Социальное положение права голоса в спорте не имеет -- семейное или классовое тоже. Да и язык, на самом деле, и религия. На первых Олимпийских играх все встало на свои места, когда британские велосипедисты из высшего света отказались состязаться с сыновьями бакалейщиков. Барон Кубертен⁽⁸⁾ закатил им отличную оплеуху. Тело расцветает чудесным образом. И вот пожалуйста -- команда шахтерских сыновей играет в футбол с французской командой, в которой все вместе: богатые, бедные, средний класс. Спортивная форма команды делает их братьями в равенстве, какого до сих пор не видывал свет.

-- Мышата в коридоре, только что вошедшие сюда, сказал Марк, если считать слева направо, -- Уолт и Сэм, предположительно вернулись, скандализовав добропорядочных граждан Венсанна или Нейи.

-- С этой парочкой предполагать ничего нельзя. Только вчера я позвала Уолта, а пришел Сэм. Так, значит, среди прочих сюжетов Делонэ⁽⁹⁾ пишет некое новое равенство, братство и определенно -- свободу. Взгляни на мальчишку вроде Калиста Дельма: тело освободило его от Бог знает каких унылых игрищ. От сохи да чуть ли не в божества.

-- Руссо⁽¹⁰⁾ в этом сто очков вперед Делонэ даст, хотя его footballeurs⁽¹¹⁾ -- просто игроки в кегли да картежники, решившие попробовать новую игру.

-- Руссо во всём всем сто очков вперед даст.

БОРТОВОЙ ЖУРНАЛ

«Кардиффская команда», начата в 1912 году, завершена в 1913-м, -- ответ Робера Делонэ на картину его друга Анри Руссо «Футболисты», 1908. Картина Делонэ резонирует диалогом аллюзий, антифонична. Уэльс против Англии в поединке регби. Американская технология, воплощенная в стали (колесо обозрения Ферриса), против французской технологии, воплощенной в стали (Эйфелева башня⁽¹²⁾), аэроплан «Вуазан»⁽¹³⁾ (пилотируемый Анри Фарманом⁽¹⁴⁾), описавший в воздухе полный круг длиной 771 метр, соперничая с братьями Райт, которые в Ле-Мансе описали восьмерку, в то время как Блерио лишь ковылял по прямой. Радиотелеграфом на верхушке башни можно связаться с Канадой.

5

Гораций, liber quartus, carmen primum, Сэм, подбородок у Уолта на колене, лежат на полу, чтобы текст было видно обоим, Марк в своем обалденном датском кресле на колесиках, специально для чтения, с подставкой для ног в пару, Сайрил чуть дальше возле книжных шкафов, для всех -- воплощение богатенького молокососа. А как еще понимать эти его модельные летчицкие очки, длинные брюки, рубашку и галстук от Живанши?

За окнами Марка -- густое лиственное дерево и чистое голубое небо.

-- Вот, сказал Марк своим симпатичным голосом, в такой день мы можем вообразить себе, как Гораций пишет эту оду на своей ферме в Сабинских холмах, глядя на оливковые деревья, сосны и коз. Итак, Сайрил:

Intermissa, Venus, diu

rursus bella moves? parce precor, precor.

-- Ну, сэр. Аблятив абсолют, перерыв, сегодня.

-- Diu в смысле сейчас, со значением после долгого промежутка времени. А перерыв в военных действиях называется перемирием.

-- Rursus -- это возвращение, поэтому я предполагаю -- снова, а movere bella -- объявлять войну. Я понял, мне кажется. После долгого перемирия зачем ты хочешь снова объявить войну? Венера -- богиня любви. Parce -- понемногу, умоляю, умоляю.

-- Дай передохнуть, Венера, сказал Сэм, я слишком стар за юбками бегать.

Марк рассмеялся, как умел только он один, а Уолт постучал Сэму по голове костяшками пальцев.

-- Давайте переведем parce как полегче. Горацию было всего лишь за сорок, но он уже лысел и жирел.

6

Сайрил посовещался с шофером, ждавшим его и не желавшим слышать о том, чтобы отпустить его с Сэмом и Уолтом пешком до Пивной Георга V; уж лучше он отвезет их туда на «роллсе». Он высадил их на Марсо безо всякой надежды найти стоянку.

-- Мог бы высадить нас на самой обочине перед входом, сказал Сэм. Как такси. Был бы урок официанту.

-- Это, объяснил Уолт, одно из наших мест после разведки.

-- Мы с Уолтом уходим подолгу бродить, сказал Сэм, чтобы побыть вместе, ищем разные места, улицы, что угодно. Мы зовем такие прогулки разведками. Иногда с нами ходит Марк. В этом смысле он четкий.

Сайрилу, как впоследствии отметил Сэм, никогда не доводилось бывать среди людей, а уж с двумя отъявленными плутами -- и подавно.

-- Сегодня молодые господа втроем, сказал официант, и что будем заказывать, messieurs?

-- У меня нет ни гроша, жалко прошептал Сайрил.

-- Угощаем, отозвался Уолт. Три picons.

-- Три Коки! Три!

Французская дерзость. Сайрил пришел в ужас, Сэм показал спине официанта средний палец.

-- А мы тебе даже нравимся? спросил Сэм, покрутив перед Сайрилом пальцем. Моя мама, Дэйзи, пишет три таких длинных больших холста, мы возьмем тебя с собой и покажем, там множество фигур и вещей, вроде плаката, это много-много месяцев занимает. Очень реалистичные: она говорит, что абстракции -- что куличи песочные. Фрэнсиса Бэкона⁽¹⁵⁾ даже не упоминай. Его картины она воспринимает как личное оскорбление. Я в том смысле, что мы у Марка вместе застряли. Мы-то с Уолтом вместе с пеленок, поэтому я все про него знаю.

-- Если не считать того, о чем он думает и что воображает, парировал Уолт.

-- Да. Но это ты сам мне расскажешь, а кроме того я все равно знаю.

-- Сэм пытается докопаться, сказал Уолт, только до того, насколько Сайрил от нас отличается. У нас нет отцов, а у него, как он сам говорит, в данный момент нет маман. Он живет сам по себе возле Бажатей, а мы -- centre ville⁽¹⁶⁾. У нас, я думаю, больше свободы и равенства, остается только братство, и вот именно к нему мы и стремимся.

-- Признайся, что мы тебе нравимся, сказал Сэм.

-- Да, ответил Сайрил.

-- Добавь -- пока, сказал Уолт. Если кто-то нравится, значит, нравится и то, что нравится им, будто делишься. Мы с Сэмом не много ребят знаем, потому что мы другие, по-своему, люди от нас шарахаются.

Похоже, Сайрила это встревожило.

-- Марк говорит, чтобы мы тебя не отпугивали, а подружились.

-- Киты, произнес Сэм, вот что такое автобусы, вон те два, что к мосту рвутся.

Уолт качнулся на стуле назад, засунул руки в карманы и расцвел улыбкой.

-- Давай подружимся. Сказал он. Обнюхаем друг друга, как хорошие собачки. Ты Сайрил. Мы -- Уолт и Сэм. Марк с нами заканчивает до les vacances⁽¹⁷⁾. Набивает нас культурой.

-- Нянчится с нами, добавил Сэм.

-- Марк -- ассистент Маман в некотором роде, а мать Сэма -- лучшая подруга моей. Еще один лучший друг Маман -- можно сказать, наверное, Марк.

-- А что они делают, спросил Сайрил, месье Бордо с твоей матерью?

-- Ну, ответил Сэм, отвечая за Уолта, чей рот был набит, они вместе читают книжки, делают заметки, обсуждают всякое. На прошлой неделе, например, они читали Шпенглера⁽¹⁸⁾, абзац за абзацем, говорили о нем, записывали что-то. Что-то насчет эпохи и стиля. Сидят очень близко друг к другу. Пенни вплетает свои пальцы в волосы Марка, а тот целует ее в затылок. Марк ей печатает на машинке, книги приносит, ищет что-нибудь в библиотеках. А ближе к концу дня они ебутся. Если у них получится ребенок, мы с Уолтом будем менять ему пеленки, присыпать тальком и брать с собой в разведку.

-- А что такое Шпенглер? спросил Сайрил.

-- Совершенно лысый немец, написавший толстую книгу о том, что у всего есть стиль.

Уолт едва уловимым взглядом показал Сэму на длинного мальчишку в cabine telephone⁽¹⁹⁾ на углу, чьим единственным одеянием были воздушные штанишки до колен, так низко съехавшие с бедер, что бумажник, заткнутый одной половинкой сзади за пояс, стягивал их почти на самые ягодицы. Животик плоский, как доска. Грязные босые ноги.

-- Принято к сведению, кивнул Сэм. Марлевые штаны от пижамы и под ними -- ничего. Глянь -- тупая девка из Атланты на террасе, виски заказывает.

-- Такова наша антропология, сказал Уолт Сайрилу. Иногда мы взаимодействуем с субъектом, но чаще просто наблюдаем и обмениваемся замечаниями, хотя обычно знаем, о чем думает другой. Вчера мы вогнали в фонарный столб один костюм-тройку в котелке тем, что целовались и хватали друг друга за промежности.

Комочек сайрилова носа задергался, большие серые глаза стали круглыми, как франки, а рот сжался в кривую улыбочку.

-- Зачем? спросил он.

-- Сводим счеты. Костюм-тройка в котелке, получивший по башке от столба, -- очко в нашу пользу.

-- Я в смысле, проговорил Сайрил, сглатывая, хватать.

-- О, мы всегда так делаем. От этого мы счастливые.

-- На самом деле, сказал Сэм, мы цивилизованы в разумных пределах, нас вышколили, чтобы мы заняли свое место, как выражается Маман, в аристократии отрочества, которая правит Францией со времен Третьей Республики⁽²⁰⁾. Поэтому вместе с семинаром Марка для двенадцатилетних гениев, который, кто знает, когда-нибудь может стать таким же известным, как семинар Александра Кожева⁽²¹⁾, мы увлекаемся городской антропологией, анархией и сексом.

-- Сексом, повторил Сайрил, глядя в свой пустой стакан. Мне через месяц и два дня будет двенадцать.

-- Твой страж, сказал Уолт, многозначительно смотрит сюда. Послушай, скажи ему, что мы идем на разведку. А еще лучше -- отправь домой.

Сайрил глубоко вдохнул, посуровел и ответил, что попробует.

-- Господи, сказал Сэм. Так вляпаться -- с нянькой и «роллсом» вместо коляски. Кажется, до чего-то договариваются. Сайрилу хочется поменяться: свободное время с нами на то, чем шоферу надо бы втихушку заняться днем: белотом в бистро, полуденным трахом или рыбалкой с пирса на набережной.

-- Если только в Сайриле есть маленький негодяй, в чем мы сомневаемся.

-- Есть. Месье ле Шофёр в ярости.

«Роллс» поедет за ними на пристойном расстоянии. Они должны будут оставаться в пределах его видимости.

-- Это он так думает, сказал Сэм.

-- Он сказал, что иначе его уволят.

В разведке, начавшейся с того, что они пересекли Понт-д'Альма, Сайрил узнал, что мать Сэма -- художница, а Уолта -- пишет о живописи, философии и о чем только не пишет, что секс -- это что-то вроде секретной игры и очень весело, что мама Уолта с Марком, своим ассистентом в исследованиях, пишет научную работу о картине Робера Делонэ «Кардиффская команда», что иконография -- это изучение разных вещей на картинах, что Робер Делонэ был художником целую кучу лет назад, что у матери Сэма есть четкий друг по имени Кристофер -- он норвежец и не очень хорошо говорит по-французски, зато росту в нем семь футов, втарен как конь и симпатичный, что все они сполна пользуются домиком в деревне по выходным, где можно бегать голышом по саду, что если поехать на остров Гран-Жатт, то он весь застроен домами и совершенно не похож на картину Сера⁽²²⁾, что все русские -- уморительны дальше некуда, что Пенни и Дэйзи специально ездили в Данию посмотреть там на все картины некого Вильхельма Хаммерсхёя, что Уолт и Сэм спят вместе у него дома, когда Кристофер остается ночевать у Дэйзи, поскольку Кристофер -- лютеранин и робеет, что Сэм и Уолт прочли почти всего Жюля Верна, что Пенни читает им четкую книжку под названием «Король Мэтт Первый»⁽²³⁾ на сон грядущий, что у цветов, деревьев и сорняков есть имена, которые Сэм и Уолт знают, а он -- нет, что некто по имени Леви-Стросс⁽²⁴⁾ исключил лакрицу из списка ароматов, а некто по имени Фурье⁽²⁵⁾ -- нет, что древние греки любили и мальчиков, и девочек, что у Пенни, Дэйзи и Марка нет ни автомобиля, ни телевизора; что Сэм и его мать живут в студии на Бульваре Бертье; что Германия -- это страна белого отребья; что как Сэм, так и Уолт -- незаконнорожденные ублюдки; что существует фильм и запись поэта Аполлинера; что по причинам, на которые они ухмыльнулись, но которых не объяснили, Сэм и Уолт ходили то в одну школу, то в другую, ни в одной не задерживаясь подолгу и обучались, в основном, собственными матерями, да, время от времени, репетиторами вроде Марка; что однажды у них была репетиторша, но через неделю сбежала, уязвленная до глубины души; что Сэм и Уолт, казалось, вели бесконечные разговоры со своими матерями; и что он сам -- очень одинокий маленький мальчик.

Сэм и Уолт же узнали гораздо больше, чем Сайрил думал, что рассказал им.

7

Секретарь папы Сайрила перезвонил. Да, Сайрилу можно съездить в Сен-Жермен-ан-Лэй вместе с семинаром. Это гораздо предпочтительнее, чем если их всех повезет туда шофер, но если месье Бордо считает, что лучше ехать поездом, это приемлемо. Надеемся, что Сайрил не слишком вспотеет во время прогулки по историческому лесу или не слишком устанет на экскурсии по музею.

-- Сайрила высадили из «роллса», сказал Сэм, стоя у окна Марка. Он в костюме и при галстуке.

-- Привет, Сайрил, сказал Марк. Сэм и Уолт, когда висели в окне и любовались «роллсом», придумали хорошую штуку, на самом деле, конечно, следовало тебя предупредить, что мы собираемся топать по лесу пешком, да и по большому музею еще побродим. У Уолта шмутки здесь есть, и он рад будет одолжить тебе бриджи, как у него с Сэмом, и даже тенниски.

-- На, сказал Уолт, только что отстирано и все такое. Скидывай свою капиталистическую униформу для торжественной мессы.

Встревоженный Сайрил стоял, пригвожденный нерешительностью.

-- На, сказал Сэм, протягивая ему вешалку. Мы будем, видишь, как команда -- все одеты одинаково.

-- Я тут смену одежды держу, сказал Уолт. На самом деле, можно всем надеть желтые спортивные рубашки. Одинаковые тенниски всем не получится, но белые толстые носки прикроют.

-- Переодеваться здесь? переспросил Сайрил.

-- Мы же все тут мальчики, сказал Марк. Чего стесняться? Сэм и Уолт никогда не слыхали о благопристойности.

Уолт едва заметно переглядывался с Сэмом, когда Сайрил, заливаясь краской, стоял перед ними в одних подштанниках, доходивших ему до ребер.

-- С рубашкой Уолта тебе майка не понадобится, сказал Марк. Сегодня тепло.

-- Штаны хорошо сидят, заметил Уолт. Мы с Сэмом постоянно носим одежду друг друга, так что уже не знаем, где чье, а наши мамы уже и не пытаются различить. Как бы то ни было. Когда Маман мне что-нибудь покупает, то берет сразу пару, для Сэма, и Дэйзи, маман Сэма, делает то же самое.

-- Тебе нормально, Сайрил? спросил Марк. Мне нравится, что три моих мышонка, по крайней мере, на первый взгляд похожи на тройняшек.

-- Ага, сказал Сайрил с улыбкой. Смешное ощущение, но мне, наверно, нравится.

-- Скажем, практично, к тому же тебе идет.

8

Переходя через дорогу в Сен-Жермен-ан-Лэй, Марк взял Сайрила за руку, будто это само собой разумелось. Сэм и Уолт время от времени брались за руки весь день. Таков был их стиль. Держать Сайрила за руку было неловко, а когда Сэм приобнял его за плечи, тот съежился и окаменел. Уолт и Марк обменялись взглядами.

Пообедали за столиками на открытом воздухе в Английском Саду. Бутерброды с ветчиной и сыром, пиво для Марка, от которого отхлебнул и Уолт, Сэму и Сайрилу -- по кока-коле.

-- Мне понравилось слушать про Аббата Брюи⁽²⁶⁾ и Тейяра Шардена⁽²⁷⁾, сказал Сайрил, и про Джеймса II Английского⁽²⁸⁾, и генерала Леклерка⁽²⁹⁾. А мы, месье Бордо, увидим оставшуюся часть музея -- средневековье и кельтов?

-- Ох да ради бога, произнес Уолт, зови Марка Марком.

-- Да, ответил Марк, но не сегодня. Для одного утра вы уже узнали достаточно. Кто будет тартинку с яблоками, все? Ты пьешь кофе, Сайрил? И мне бы понравилось, если б ты называл меня Марком.

-- Не думаю. То есть, конечно, если все, то и я буду.

-- Уолт терпеть не может кофе, сказал Марк, но пьет его, потому что я пью, и подозревает, что от кофе у него вырастут на груди волосы, начнет быстрее ломаться голос и петушок вырастет. Сэм, а он -- честный, будет молоко. Я несу два кофе и два молока. Никому ничего не нужно доказывать тем, чтобы пить кофе.

-- Мне нравится, сказал Сэм, когда Марк превращается в няньку. Господи помоги детям.

-- А ты знаешь здешний лес, Сайрил? спросил Уолт.

-- Нет. У моих родителей здесь живут друзья, и я тут проезжал, но никогда не бродил пешком, как сегодня, и в музее не был.

-- Лес большой. Я могу на дерево залезть. А животных больше нет.

Марк вернулся с официантом, который тащил четыре яблочных тартинки и два пакета молока. Сам он нес два кофе. Они обогнули семейство американцев -- папа лысый, у мамы волосы голубые, а две дочери постоянно поправляют длинные прически. Семейство занимало столик по другую сторону посыпанной гравием дорожки и поминутно озиралось.

Уолт и Сэм повернулись друг к другу, обнялись и поцеловались.

-- Это игра, сказал Марк Сайрилу. Чтоб американцы понервничали. Присоединяйся, если хочешь. Я к этому привык.

Сайрил организовал подобие улыбки.

-- Доедайте, пока официант нас отсюда не попросил.

-- Ты думаешь? спросил Уолт, вставая, наклоняясь и целуя Марка в уголок рта. Мы даже еще не приласкали краники друг у друга.

-- Сайрил, сказал Марк, обхватывая его рукой и склоняясь к самому уху, мы не сможем сделать вид, что не знаем этих сорванцов, и наше цивилизованное безразличие будет частью спектакля, ладно? Если один из них тебя поцелует, ответь ему тем же. Они дразнят американцев, а не нас.

Сайрил скользнул рукой Марку по плечам -- невесомо, но, тем не менее, скользнул.

-- Сайрил учится, радостно заметил Сэм.

КРЖИЖАНОВСКИЙ

-- Гигантской четырехлапой Эйфелевой башне, читала Пенни, поднявшей свою стальную голову над людскими гомонами Парижа, надоело, понимаете, надоело терпеть и слушать сутолочную, спутавшуюся улицами, ссыпанную из лязгов, огней и криков жизнь. Сами же бестолочные существа, копошащиеся у подножия башни, вселили под ее прорвавшее облака острое темя вибрации и эфирные сигналы планеты. А если кто-то по имени Уолтер думает, что я не видела, как он стянул с себя штаны от пижамы и засунул их под валик перед тем, как залезть в постель, у того вместо мозгов каша.

-- Интерпол не должен брать на работу никого, кроме мам. Всех жуликов тогда будут ловить за считанные минуты.

-- Пространство, раз завибрировав в иглистом мозгу, потекло по стальным мускульным сплетениям вниз, заземлилось, и башня, оторвав свои железные ступни от фундамента, качнулась и пошла.

-- Кто это написал? спросил Сэм. Штаны от пижамы на мне, хотя в них чья-то рука.

-- Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Это было, ну, скажем, перед утром, когда люди спят под своими кровлями, а площадь Инвалидов, Марсово поле, близлежащие улицы и набережная безлюдны. Трехсотметровая громада, с трудом разминая отекшие стальные лапы, грохочет по чугунному выгибу моста, огибает унылые камни Трокадеро и по улице Иена -- к Булонскому лесу.

-- Кинг-Конг! сказал Уолт. Годзилла.

-- Но это же было написано, сейчас посмотрим, в 1927 году. Тут, в узкой канаве из домов, башне тесно и неудобно, раз или два она задела о спящие стены, дома кракнули и рассыпались кирпичиками, будя ближайшие кварталы. Башня, не столько испуганная, сколько оконфуженная своей неловкостью, поворачивает в соседнюю улицу. Но тут, в узком спае домов, ей никак. Тем временем чутко спящий Париж пробуждается: ночной туман исполосовало огнями прожекторов, слышатся тревожные гудки, а сверху в воздухе уже гудят моторы. Тогда башня, подняв свои плоские слоновьи пятки, вспрыгивает на крыши домов; ребра кровель хрустят под тяжким бегом Эйфелева чудища; множа катастрофы, через минуту оно уже достигло опушки Булонского леса и, расчищая ударами стали широкую просеку, продолжает исход.

-- Ха Ха! произнес Уолт, ухваченный за нос Сэмом.

-- Тем временем начинает светать. Трехмиллионный Париж, разбуженный паникой, забил все вокзалы, весть о взбесившейся башне колотится о типографские станки, скользит по проводам и прыгает из ушей в уши. Солнце, показавшись над горизонтом, дает возможность парижанам, повернув голову под привычным углом к привычному месту, где всегда привычно высилась оконечина башни, увидеть непривычно пустой воздух -- и только. Вначале это еще усугубляет волнение. То той, то этой паре глаз мнится гигантский остов, то приближающийся вброд по выгибам Сены, то грозящий спрыгнуть на город с Монмартра, -- но вскоре и утренний туман, и лживые сенсации рассеиваются, и миллионы сангвиников, отреагировав на катастрофу, стуча кулаками о манишки, роясь глазами в газетных листах, возмущаются, требуют реванша и преследования беглянки. Американцы из отелей на площади Монсо уже щелкают «Кодаками», фотографируя вдавленные в трупы и обломки, следы стального гиганта, а поэт из Сен-Селестен, добравшись пешком (все же десять су экономии) до развороченного пустого подножья, задумчиво покусывает карандаш...

-- Ушам своим не верю, сказал Сэм.

-- ...соображая, что лучше подойдет к ситуации: александрийский стих или зигзаги верлибра. А башня, мерно качаясь и гудя в ветрах, отливая блеском металлических лат, -- вперед и вперед; но мягкая розрыхль земли замедляет шаги. Притом у беглянки ясное откуда, но смутное куда: случай ведет ее к северо-западу, до упора в море. Стальная громадина поворачивает назад, -- что это? -- она уже в полукольце из пушечных жерл. Бризантные снаряды пробуют преградить ей путь; гудящая под их ударами сталь прорывает первое кольцо и, расшвыряв пушки, устремляется на север: навстречу грозные крепостные валы Антверпена. Грохочут батареи: сталью о сталь. Растревоженная ударами, качаясь искромсанными спаями, башня кричит им железным голосом и, сломав путь, поворачивает на юго-восток. Она, как дикий зверь, загоняемый бичами в клетку, готова вернуться и снова врыться ногами в отведенный ей людьми квадрат. Но в это время с далекого востока она слышит, понимаете ли, еле внятный эфирный зов: «Сюда, сюда!..»

-- Чётко, сказал Уолт. Радиостанция в самой макушке.

-- Нам с вами, Читатель, конечно, ясно, откуда и кто зовет заблудившуюся.

-- Правда, что ли ясно? переспросил Сэм.

-- Это русская сказка, ответила Пенни. Теперь у нее есть маршрут: по прямой на восток. Восставшая -- к восставшим. Провода испуганно гудят из столиц в столицы: «Взбесившаяся бестия большевизирована» -- «Остановить» -- «Позор» -- «Не щадя сил» -- «Объединиться». Путь уходящей башне вновь преграждают рядами жерл: и снова под ударами сталью о сталь четырехлапый колосс поет лязгающим металлическим голосом дикий и грозный гимн; израненный и исклеванный снарядами, раскачивая иглистым теменем, он идет и идет навстречу близящемуся сюда; ему уже грезятся красные маки знамен над огромным -- стебли к стеблям -- человечьим лугом, чудится гулкая площадь в охвате из древних иззубленных стен -- там станет он железными пятками в землю и... и расшвыренные армии пятятся, освобождая путь. Под дипломатическими макушками -- беспокойное метание мысли: «Уходит» -- «Выпустили» -- «Чрезвычайные меры» -- «Как быть...» Может, хватит пока?

-- Только попробуй! ответил Сэм.

-- И вот преследователи стального гиганта, полурастоптанные его пятами, пробуют атаковать острый и тонкий шпиль колосса; проиграв бой на земле, они перебрасываются в эфир: антенны Парижа, Нью-Йорка, Берлина, Чикаго, Лондона, Рима, подделывая частоты, кричат отовсюду протяжное: «Сюда, сюда!..» Они обещают и манят, зазывают и лгут, глушат голоса с востока и всячески спутывают путь. Башня заколебалась, ей трудно ориентироваться в зовах, ее стальная голова кружится: проделав какие-то километры к востоку, она поворачивает по меридиану на юг, снова ломает маршрут на столько-то градусов и, растерянная и обессилевшая, среди кружения сигналов, сослепу, бездорожьем, не зная куда и зачем, идет на эфирных тяжах туда, куда ведут. Уже повсюду злорадное ликование. Население сел и городков, попавших на линию возврата, временно эвакуируется -- на случай встречи со стальными пятами. В Париже спешно выравнивают развороченную площадь у собора Инвалидов и вырабатывают церемониал следования укрощенной башни. Но на пути, у встречи трех границ, -- вдавленная в скаты гор гладь и глубь Боденского озера. Проходя над синим зеркалом, побежденная гигантша видит свое протянувшееся от берега, сквозящее солнцем, опрокинутое шпилем в дно отражение. Дрожь мерзи сотрясает звонкую сталь -- в последнем пароксизме гнева, порвав эфирные тяжи, она поднимает свои тяжелые лапы и, вздыбившись, с альпийских уступов -- вы представляете? -- острой макушкой вниз. Вслед -- грохот скатывающихся камней и оторванных скал, потом из ущелий в ущелья -- гулкий переплеск раздавшихся вод, -- и над вышедшим из берегов озером застылые в смертной судороге стальные ступни самоубийцы.

-- И это всё? спросил Уолт.

-- Ну, это история внутри другой истории⁽³⁰⁾. Писатель читает ее своим собратьям-писателям, и один из них возражает, что диаметр Боденского озера -- девяносто километров, так что стальному ажурному клину в триста метров из берегов его никак не вывести; а другой замечает, что башни не имеют привычки ходить.

Сэм посмотрел на Уолта, Уолт -- на Сэма.

L'EQUIPE DE CARDIFF

Сэм, Уолт, Сайрил -- в Музее Современного Искусства города Парижа.

-- Вот он, сказал Уолт. Аэроплан, похожий на коробчатого змея, -- Анри Фармана, пионера воздухоплавания. Мы покажем тебе его могилу в Шайло -- там барельеф, на котором он пилотирует свою летающую этажерку из палок и холстины, биплан с толкающим винтом фирмы «Вуазан». Он изобрел элероны. Братьям Райт приходилось гнуть крылья, подтягивая их веревкой. Анри с братом Морисом строили самолеты и открыли первую авиалинию между Лондоном и Парижем. Английский поэт, написавший «Паренька из Шропшира», Альфред Хаусман⁽³¹⁾, который служил профессором греческого в Кембридже, принимал bachots⁽³²⁾ у своих студентов в конце семестра и садился на фармановский «Голиаф» до Парижа, поскольку ему нравились таксисты, а в Англии он делать этого не мог, потому что там они -- протестанты.

-- А почему ему нравились таксисты? спросил Сайрил.

-- Большое красное колесо -- это la grande roue de Ferris⁽³³⁾, американского инженера. На нем катаешься, сидя на сиденье, оно везет тебя наверх и на другую сторону, потом вниз, так что все кишки у тебя переворачиваются вверх тормашками и наперекосяк. Три плаката: тот, что слева, -- слово, заканчивающееся на АЛ, и Пенни еще не обнаружила, что это за слово, АСТРА -- это компания, которая строила аэропланы, а потом -- ДЕЛОНЭ: так подписывался и Робер, и Соня⁽³⁴⁾, поскольку она иллюстрировала книжку Блэза Сандрара⁽³⁵⁾, у которого была одна рука и который написал стихотворение о Нью-Йорке. Он повсюду путешествовал, и в Сибири, и в Панаме, и ловил для зоопарков макак и попугаев. И вот -- футболисты. Пенни сейчас прописывает их штаны и футболки, носки и бутсы, их эволюцию дизайна. Все на этой картине только-только родилось на свет.

11

Марк поскребся в дверь к Уолту на заре, просвистев три ноты.

-- Марк? прошептал Уолт, приоткрыв один глаз. Что такое?

-- Купанье перед завтраком, Тигр. Джинсы, тенниски и свитер -- больше ничего с собой не нужно. Даю тебе три минуты.

-- Святый боже!

-- Одна.

-- Ты не шутишь?

-- Две.

Голый Уолт на цыпочках выскочил наружу, одной рукой схватив со стула джинсы, другой -- подобрав с пола носки и тенниски. Марк отправил его обратно за свитером -- комод, нижний ящик.

-- Пенни спит, прошептал Марк. В самом низу.

-- Би -- тоже, аж слюни пускает. Мне надо пописать.

-- В спортзале, пять минут.

-- Мне еще трусы надо. А майку?

-- Перебьешься. Тапки внизу наденешь.

На бульваре, застегивая ширинку, оглаживая себя по лицу рукой, Уолт вприпрыжку несся следом за Марком, то и дело сбиваясь с шага, чтобы не отставать.

Club Sportif Hermes⁽³⁶⁾. На тонкой золотой цепочке у Марка на шее висел ключ от него. Устланный ковром вестибюль, стены молочного стекла. Яркие лампы по коридору, длинный бассейн с ясной зеленой водой, холодной на запах. Из-за ряда шкафчиков донеслось «bonjour»⁽³⁷⁾, а следом появился высокий смуглый, как желудь, парнишка с отливающими медью волосами, в одной спортивной фуфайке цвета овсянки.

-- Рановато сегодня, зевнул он.

-- Писсуары вон там, показал Марк Уолту, который уже начинал пританцовывать. Генерала мы опередили, я гляжу.

-- И меня чуть не определи. Когда у тебя две девчонки, одна рано или поздно про вторую узнает, что скажете? Как в кино.

-- Две девчонки! сказал Уолт. Здрасьте, я Уолт.

-- Жан-Люк, улыбнулся служитель. В такую рань меня не может волновать, что пятнадцати тебе явно еще нет.

-- Уже близко, ответил Марк. Он член семьи. Я провел ночь с его матерью, а он -- с дочерью материнской лучшей подруги, его возраста.

-- Mon Dieu!⁽³⁸⁾ воскликнул Жан-Люк. А я уже слышу генерала.

Марк без единого всплеска нырнул в воду с короткой доски, за ним -- Уолт, вразмашку запрыгавший по воде за ним следом, словно бодрый тюлень. Сошлись они на дальнем конце и плечом к плечу оттолкнулись от бортика, Марк по-дружески замедлил свой кроль.

-- Четыре круга, сказал он.

-- Сколько скажешь, отфыркиваясь, ответил Уолт.

-- Четыре круга.

Старый генерал, розовый и рыхлый, при помощи Жан-Люка извлекал себя из сложных конструкций брюк, подтяжек и теплого нижнего белья, когда Марк с Уолтом подтянулись и выкарабкались на край бассейна, еле переводя дух.

-- Замерз?

-- Не-а. Хорошо.

-- Вон, генералу, видишь, -- все восемьдесят.

-- У него яйца болтаются, как у козла.

Уолт, когда бывал счастлив, нес околесицу. Вот у Марка яйца, заметил он рассудительно, -- тугие и пухлые, как у него самого. А старому генералу, кажется, нравится Жан-Люк, он ведь правда симпатичный, да?

Генерал плюхнулся в бассейн в гейзере брызг, а Жан-Люк стукнул себя кулаком по лбу и сгреб в ладонь свои причинные.

-- Маман говорит, что я полиморфно перверсивен или поливерсивно перморфен, поэтому Би одевается мальчиком, который может сойти за моего брата или лучшего друга по имени Сэм.

-- А тебе того и надо. Еще Пенни сказала, в смысле -- мне, что я должен с тобой подружиться, не столько как отец, для этого я немножко молод, сколько как старший брат. Двоим мальчишкам и Би в роли Сэма легче возиться и валять друг с другом дурака, не привлекая недолжного внимания публики.

-- Тебе восемнадцать. Ты же старый.

-- Только не здесь, не при генерале. Который, кажется, тонет.

-- Жан-Люк, похоже, делает вид, что сегодня -- не его день.

-- Так как ты думаешь -- получается у меня старшего брата изображать?

-- А я тебе нравлюсь?

-- Нет, конечно. Ты -- тошнотный пацан, который чёрт-те чем занимается в свои двенадцать лет при полном одобрении своей милой умницы-мамы, у которого феноменальный коэффициент интеллекта, он очарователен и поэтому, насколько меня поставили в известность, рукоблудит, рассматривая голландские издания, иллюстрированные голландскими мальчиками, которые начали теребить себе пиписьки еще в подгузниках, а теперь вступили в развитую фазу счастливого идиотизма.

Уолт нахмурился.

-- Пенни не ябедничала. Скорее предоставила информацию мне как другу и старшему брату.

Уолт пятками взболтал воду. Жан-Люк помогал сопевшему генералу выбраться из бассейна, обмотав себе шею двумя большими полотенцами.

-- Стоит только подумать, что я обогнал Маман, обычно выясняется, что я отстаю. Би -- тоже? Ты нас обоих зацапал бы, разве нет?

-- Все лучше и лучше.

-- Я, наверное, запутался. В хорошем смысле запутался, не в плохом.

-- Ничего, разберемся по ходу дела. Купание сегодня -- это начало. Занимайся с ним, сказала Пенни. И я подумал: а не взять ли тебя с собой в этот зал поплавать голышом, пока девчонки спят или, может быть, не спят, а впечатления сравнивают.

-- Ты так думаешь?

-- Девчонки есть девчонки.

12

В «Гран-Короне», за столиками на trottoir⁽³⁹⁾ Сэм и Уолт в новых норвежских синих бриджах, горчичных пуловерах, толстых белых носках и теннисках. Пенни, Дэйзи и Марк.

-- Нам шмутки нравятся, сказал Сэм, обхватывая Уолта рукой за плечи.

-- Я пока дважды услышал какие очаровательные мальчики в музее и один раз -- они близнецы? -- а кроме этого некий почтенный господин неровно задышал, когда пострелята держали руки в задних карманах друг у друга гораздо нежнее, чем он привык.

-- Еще один споткнулся, когда мы украдкой поцеловались на лестнице.

-- В Парк-Флорале есть женщина, которая до сих пор не может понять, почему Сэм пошел с Дэйзи в Femmes⁽⁴⁰⁾, а я отправился один в Hommes⁽⁴¹⁾. А в Hommes был такой карапуз: уронил мороженое себе за пазуху, и к тому времени, как маман довела его до раковины, оно уже и в штанишках у него оказалось. Вот она точно не туда попала. Интересно, это его мужское достоинство, каким бы незначительным оно ни было, заставило ее привести его именно туда споласкивать и его самого, и комбинезон?

-- Структурализм, вздохнула Дэйзи, структурализм.

13

Перед Марсовым полем Эйфелева башня на четырех своих железных столбах образует Триумфальную Арку Науки и Промышленности.

Внешний вид ее теперь, когда она доведена до определенной высоты, уже можно оценить, ею можно восхититься. Первые противники ее умолкли, и одобрение инженеров и художников единодушно. Издали 300-метровая башня выглядит изящной, гибкой и легкой. Она вздымается к небесам изощренным кружевом тросов и в целом исполнена поэзии. Когда приближаешься, структура становится монументальной, а достигнув основания колосса, зритель в восхищении и раздумье не может оторвать глаз от этой громадной массы, собранной с математической точностью и представляющей собой одну из самых дерзких работ, когда-либо предпринятых искусными инженерами. Удивление это возрастает по мере того, как он восходит по лестнице башни. Еще не достигнув первого уровня, зритель минует леса железных опор, являющих взору фантастические переплетения; затем, поднимаясь все выше и выше, он поражен как невообразимой громадностью конструкции и ее очевидной легкостью, так и великолепием панорамы, которую она позволяет созерцать. Оставив в стороне несомненный интерес, вызываемый Эйфелевой башнею с точки зрения не только ее металлической конструкции, но и высоты, мы не можем долее отрицать, что эта гигантская работа соврешенно прекрасна.

В воскресенье, 31 марта 1889 года, спускаясь с башни после церемонии водружения флага на ее верхушку, мы имели удовольствие услышать, как один из выдающихся членов Академии Наук воскликнул, что этот железный момумент -- определенно самое поразительное произведение нашего века. Для нашей эпохи, сказал он нам, она -- то, чем Великие Пирамиды, олицетворявшие старания целого народа, были для древнего мира. Все достижения современного искусства вылились в ее создание. Работа, слава исполнения которой будет принадлежать месье Эйфелю⁽⁴²⁾, -- конкретное выражение прикладной науки нашего времени.

VERBASCUM THAPSUS LINNAEUS

Марсово поле, бульвар со скамьями, клумбы -- Кайюботта⁽⁴³⁾, небо -- Руссо, вместе с mongolfier⁽⁴⁴⁾ и хвостами пара.

-- Вот так вот, сказал Уолт, стоя напротив Сэма так, что соприкасались только носки обуви. Видишь -- дружеская дистанция, насколько тут можно приблизиться? Я наклоняюсь, Сэм наклоняется, не касаемся друг друга, пока не касаемся, колени как можно ближе, ткань брюк впереди, подбородок, нос. Кончики пальцев вместе. Людей это сильно тревожит.

-- А втроем можно? спросил Сайрил.

-- Погоди. Надо заглядывать поглубже друг другу в глаза, типа о-о! а уже потом руками начинать шарить. Причем, это надо по-настоящему украдкой делать.

-- Притворись, что ты не с нами, сказал Сэм. Посиди вон там на лавочке, подумай об алгебре или типа этого.

-- Похоже, что вы друг друга на драку подначиваете.

-- Это любовная разминка -- в некотором роде, ответил Уолт.

15

Сэм заинтересованно наблюдал из окна Марка, пока «роллс» не высадил Сайрила.

-- Он выходит, не успел шофер ему еще и дверцу открыть. Удар во имя демократии. И галстука на нем тоже нет.

Сэм с Уолтом переглянулись. Марк пошел к двери.

-- Всем привет, сказал Сайрил, выпутываясь из пиджака. У меня еще остались штаны Сэма, а может быть -- Уолта, еще с деревни, поэтому нужна только футболка, и можно я буду босиком?

-- Почему ты думаешь, что нужно спрашивать? ответил Уолт, заходя вслед за Сайрилом в спальню.

-- Господи, сказал Сэм, босиком. Падение Бастилии. Женщины Парижа идут на Версаль.

-- Тут понадобится горячий шоколад, что скажешь? спросил Марк Сэма. Ты знаешь, как греть молоко, медленно, чтобы не подгорело? Я собирался отвести всех нас в Musee de l'Homme⁽⁴⁵⁾, чтобы вы узнали, кто такой Лерой Гуран⁽⁴⁶⁾.

-- Esquimaux⁽⁴⁷⁾, произнес Сэм, Les Combarelles, Les Eyzies de Tayac.

-- Мы с Уолтом, сказал Сайрил, целовались в уголки рта.

-- А теперь Сайрил с Сэмом, сказал Сэм, да еще и обнявшись. И Марк, у которого лосьон элегантный.

-- И мы тоже, сказал Уолт, целовались то с одним, то с другим, по-дружески, поскольку они переодевались с нами вместе, революционной ноты ради.

-- Никогда не следует упускать возможностей, сказал Марк, расставляя четыре кружки и сахарницу. Давайте все обнимемся, я с Сайрилом, Сайрил с Сэмом, Сэм со мной и так по кругу. Молоко! Как революционные чувства, так и приготовление шоколада -- хитрая штука. Но прежде, чем этот раунд взаимопочитания перейдет на сосание пальцев на ногах, кусание за уши, вылизывание пупков и трение носами, давайте-ка сядем за наш шоколад и немного поучим этнографию.

-- Пальцы на ногах сосать? спросил Сайрил.

-- Давайте же займемся всем этим, когда вернемся, сказал Уолт. Я в буфете заметил ванильные бисквиты с кокосом.

ПОЛЕВАЯ ТРОПА: ОГРАДА С ЗЯБЛИКАМИ

Совы -- ночные бабочки среди птиц.

Паутина и кролик Рембо. Божья коровка на листке боярышника. Перепуганная птица -- полет стрелы из лука Эроса, и нет ли у Гераклита еще одной шутки: лук -- это и жизнь, смерть: иногда лук -- Эроса, а иногда -- Ареса? Эрос и кривая времени.

Вот мудрая сова, раскинув крылья,

Слетела на Олимп с плеча Афины

И увенчала эту крону древа.

Недостает ей грации лебяжьей,

Однако ее быстрый желтый глаз

Читает книгу тьмы, молчанье ночи.

Ницше: Чрезмерное -- враг необходимого.

17

Уолт сидел у Марка на кухне, изучая cafe filtre⁽⁴⁸⁾, заглядевшись на крышку графина, прислушиваясь к каплям.

Жженый цикорий и жареные каштаны.

-- В бистро что получше они появились уже много лет назад, сказал Марк, прежде, чем все изменилось, еще до меня и задолго до тебя.

Они встретились, как было условлено, в парке на пробежке. Луковая шелуха спортивных трусов Марка была прозрачна ровно настолько, чтобы просвечивали глубокий гульфик и овальная синяя торговая марка его суспензория. Босиком, волосатые пальцы на ногах. Так лучше для ног, сказал он. Уолт в джинсовых бриджах, белой майке-безрукавке, сандалетах и голубых гольфах, пришел посмотреть, но после того, как Марк сделал десять кругов по цветнику, весь лоснясь от пота, уговорить Уолта присоединиться не составило труда.

-- Я никогда тебя не догоню.

-- Я полегоньку.

Поэтому Уолт тоже побежал босиком и, будто эльф, -- невесомо. Гермес и Эрос.

-- Я думал было, что трусцой бегают только взрослые, но мне нравится, знаешь ли. Вот только ноги я себе, кажется, сбил.

Квартира Марка, по мнению Уолта, была чистенькой, стильной и клевой. К тому же -- четкая вода «Перье», суперледяная, прямо из холодильника, и стильный cafe filtre капает, и клево, что они приняли душ -- не совсем вместе, там слишком тесно, но почти. Марк отрегулировал воду как надо, и Уолт пошел первым и когда уже весь намылился и ухмылялся от уха до уха, Марк поменял воду на ледяную и стал объяснять, как ею наслаждаться, пока он синел и весь покрывался гусиной кожей.

БОЛЬШОЕ КОЛЕСО ОБОЗРЕНИЯ В ЧИКАГО

Замечательная карусель, разработанная инженером Джорджем В.Г.Феррисом⁽⁴⁹⁾ из Питтсбурга, Пенсильвания, уже завершена и представляет собой замечательнейший и очень привлекательный объект. Этот любопытный механизм несет на себе тридцать шесть подвесных кабин, каждая вместимостью сорок пассажиров; таким образом каждый поворот колеса возносит 1440 человек на высоту 250 футов над землей, являя каждому великолепную панораму и даря ощущение подъема сродни полету на воздушном шаре. Практические функции огромной машины выполняются с изумительным успехом, а ее конструкция и работа отражают высочайшее мастерство ее создателя.

Интерес может представлять описание конструкции гигантского колеса, приведенного в чикагской газете «Трибьюн»: колесо обозрения состоит их двух ободов одинакового размера, соединенных и удерживаемых вместе стержнями и распорками, и тем не менее не приближающихся друг к другу менее, чем на двадцать футов в окружности. Несущей в каждом колесе является изогнутая полая квадратная железная балка 25¹/₂ на 19 дюймов. На расстоянии сорока футов внутри этого круга располагается другой, из балки полегче. Балки эти носят название корон, они соединяются и удерживаются вместе сложными сквозными фермами. Внутри меньшего круга балок уже нет, и с далекого расстояния кажется, что там -- пустота.

Однако, в центре большого колеса находится громадная железная ось толщиной 32 дюйма и длиной 45 футов. Каждое из колес-близнецов в том месте, где сквозь них проходит эта ось, снабжено большой железной ступицей 16 футов в диаметре. Между этими втулками и внутренними коронами никакой связи нет, если не считать спиц диаметром 2¹/₂ дюйма, располагающихся парами в 13 футах друг от друга в местах соединения с короной. С расстояния они выглядят как простая паутина, и колесо кажется опасно лишенным существенной опоры.

Объяснение этому заключается в том, что колесо обозрения Ферриса -- по крайней мере, внутри меньших корон -- построено по принципу велосипедного. Нижняя половина колеса подвешена к оси посредством спиц, отходящих вниз, а верхняя поддерживается нижней. Все спицы, отходящие от оси на север, когда колесо находится в любом данном положении, можно удалить, и колесо все равно останется таким же прочным, как и с ними. Единственное отличие -- в том, что колесо Ферриса подвешено к оси в то время, как велосипедное опирается о землю, и вес смещается вниз на ось.

Тридцать шесть кабин огромного колеса крепятся к его дуге через равные интервалы. Каждая -- двадцати семи футов в длину, тринадцати футов в ширину и девяти футов в высоту. Кабина обладает тяжелой железной рамой, но снаружи облицована деревом. В ней имеются дверь и по пять широких окон из листового стекла с каждой стороны. Внутри размещаются сорок вращающихся стульев, сделанных из прутьев и привинченных к полу. Весит она тринадцать тонн, а со своими сорока пассажирами -- на три тонны больше. К периметру колеса она подвешена с помощью железного стержня диаметром шесть с половиной дюймов, проходящего через крышу. В каждой кабине полагается кондуктор, открывающий двери, поддерживающий порядок и предоставляющий информацию. Во избежание несчастных случаев, вызванных паникой, и чтобы предотвратить прыжки душевнобольных людей наружу, окна будут зарешечены.

В настоящее время рассматривается вопрос, стоит ли снабдить каждую кабину телефонной связью с конторой на земле. Замысел в том, что это тоже может послужить аттракционом, как для увеселения людей, желавших бы побеседовать с друзьями, оставшимися внизу или находящимися в другой кабине, так и для некоего успокоения робких пассажиров. Мысль о возможности застрять среди облаков вследствие случайной аварии и не знать, в чем дело, и когда поломка будет исправлена, может испугать некоторых робких людей до того, что они откажутся предпринять поездку. Тем не менее, не очень сложно и просто вскарабкаться по самому колесу в любую из кабин, и на земле всегда будут находиться люди, способные это сделать.

Колесо вместе со своими кабинами и пассажирами весит около 1200 тонн, а следовательно нуждается в чем-то существенном для поддержки. Ось его поэтому поддерживается двумя каркасными железными башнями, пирамидальными по форме, по одной с каждого ее конца. Их площадь в основании -- 40 на 50 футов, в вершине -- 6 квадратных футов, высота -- около 140 футов, стороны, обращенные к колесу, -- вертикальны, а обратные -- наклонны. У каждой башни имеется четыре большие опоры, каждая опора покоится на подземном бетонном фундаменте размерами 20 на 20 на 20 футов. В основании бетонных блоков проложены стальные ригели, и опоры башен соединены с ними и привинчены железными стержнями.

Естественным было бы предположить, что большую опасность будет представлять кривизна или неверность в постройке такого огромного колеса -- настолько, что оно не будет вращаться равномерно. Если даже колесо окажется идеально ровным, представляется, что неравное распределение пассажиров повлияет на равномерность его скорости. Однако, по словам Л.В.Райса, управляющего стройки, такой опасности совершенно не существует. Не только само по себе колесо вращалось равномерно, но и при подвеске кабин, одной за другой, никакой неравномерности не наблюдалось. Что же касается пассажиров, г-н Райс утверждает, что 1400 человек повлияет на равномерность скорости не более, чем такое же количество мух.

Колесо, тем не менее, никогда не остается предоставленным самому себе, но в любое время постоянно и непосредственно контролируется паровой машиной. Колесо ориентировано на восток и запад, и реверсивная машина мощностью в тысячу лошадиных сил, управляющая им, располагается под его восточной частью, на четыре фута утопленная в грунт. Техника весьма похожа на ту, что используется на силовых станциях канатных дорог, и работает с точно таким же хриплым ревом. Машина приводит в действие проходящий с юга на север железный вал 12 дюймов в диаметре с двумя цевочными колесами на концах, посредством которых движение передается каждой стороне колеса.

Обе внешние короны большого колеса снабжены по окружности зубцами: глубина их около шести дюймов, и располагаются они на расстоянии восемнадцати дюймов друг от друга; сила двигателя применяется в нижней части колеса. Под большим колесом, на одной линии с обеими коронами располагаются два цепных колеса девяти футов в диаметре с центрами в шестнадцати футах друг от друга. Они соединены огромной бесконечной цепью, связующей их собственные зубцы и зубцы большого колеса. Эти цепные колеса приводятся в действие двигателем по воле машиниста, который может вращать колесо в любую сторону и медленно или же быстро, как ему заблагорассудится. Само колесо -- 250 футов в диаметре, 825 футов в окружности и 30 футов шириной, поднято над уровнем земли на 15 футов.

Большое колесо также снабжено тормозами. Поблизости от северного и южного концов главного вала размещены два десятифутовых колеса с гладкими поверхностями, опоясанные стальными полосами. Полосы эти оканчиваются немного в стороне большим воздушным тормозом Вестингауза. Если, следовательно, что-либо сломается, и двигатель перестанет работать, в тормоз нагнетается воздух, и стальная полоса затягивается, пока во всей машине не сможет повернуться ни одна шестерня. При постройке этого огромного колеса были учтены и предотвращены любые возможные виды опасностей. Вопросом величайшей важности было сопротивление воздуха, поскольку несмотря на то, что само колесо -- структура сквозная, кабины представляют собой обширную поверхность сопротивления. Однако г-н Райс указывает на две башни, основания которых находятся в пятидесяти футах к северу и югу от колеса, вмурованные в двадцатифутовый слой бетона, и говорит, что порыв ветра со скоростью 100 миль в час не возымеет действия. Он утверждает, что весь снег и наледи, оседающие на колесо зимой, тоже никак на него не повлияют; а если в него ударит молния, то колесо поглотит и распределит электрический заряд неощутимо для пассажиров.

Выработан порядок, при котором кабины освобождаются и заполняются пассажирами по шесть одновременно, поэтому при каждом обороте колеса будут делаться остановки. Соответственно, на разной высоте подведено шесть платформ к северной стороне колеса и шесть -- к южной. Когда колесо останавливается, каждая из шести оказавшихся внизу кабин у каждой из своих дверей будет иметь платформу. Далее подобным же образом будут обслуживаться шесть следующих кабин, за ними -- следующие, затем -- еще, и так весь день и, вероятно, всю ночь. Ожидается, что колесо будет совершать полный оборот за двадцать минут. Пассажиры останутся на борту в течение двух оборотов и заплатят за удовольствие по пятьдесят центов.

«Компания Колеса Обозрения Ферриса» была капитализована со стоимостью 600000 долларов, а также было выпущено и продано акций на 300000. Окончательная концессия на сооружение колеса была выдана только в декабре, и вся работа была контрактована и завершена за это время, железо залито в изложницы в январе, а обшивка лесами началась только 20 марта. По условиям концессии, компания платит Выставке половину стоимости всех своих билетов после того, как стоимость самого колеса будет покрыта. В первый день работы колеса, 21 июня 1893 г., на церемонии открытия присутствовало пять тысяч гостей, и всем им была предоставлена возможность совершить поездку на большом колесе. Движение машины, как было уже сказано, почти неощутимо.

19

Cайрил был в дождевике, подростковый «Лондонский Туман», в шляпе и с зонтиком. Галоши.

-- На Северный Полюс собрался? спросил Уолт. Только-только Папу Адама цивилизовал, как говорится.

-- Я что ли? улыбнулся Сайрил. Я позавтракал. Наврал, к какому времени мне надо здесь быть.

-- Ты дождевик свой понюхай, сказал Уолт. От тебя универмагом несет. Долой весь этот контрреволюционный прикид и давай кофе с нами хлебать.

-- Если Уолту хочется на мой член смотреть большими печальными глазами, сказал Марк, кто я такой, чтобы отвергнуть простака?

-- Уолт! крикнул Сайрил из спальни, где твои трусы? Мне же их надевать, правильно?

-- Мы их сегодня утром не смогли найти. Марк говорит, они снаружи на лестнице. За кровать загляни. Я тебе в кофе два сахара кладу. Трусы на фиг.

-- Если, сказал Марк, глотнув кофе, бог Эрос, пахнущий диким тмином и укропом между пальцев ног, сворачивается, смятый, меж материнских рук, а ноги бронзой аркадский свет покрыл, и пальцы пахнут козликом, маслинами -- то аромат его отростка молодого, живчика его, -- его глаза языческие полнятся проказами, туги его яички и нежны, подобно сочным фигам, а ямочки его глубоки и власть имеют что над петухами, что над наседками, над пчелами с цветами, и над коровами с быками, так вот -- коль он еще резвится, нечего робеть. Или же.

-- Повтори-ка? попросил Уолт, я запишу.

-- Это стихотворение? спросил Сайрил.

-- Или же, продолжал Марк, мы можем что-то узнать о Лартиге⁽⁵⁰⁾ и его времени, о фотографии и воображении, и.

-- У меня тетрадка в рюкзаке, сказал Уолт. Где ручка? Если бог Эрос. Эй! Вот где трусы потерялись, в рюкзаке.

-- А, да, сказал Марк. Я вспомнил.

-- Пахнущий диким тмином и укропом между пальцев ног.

-- Я это вставил для тебя, О Нюхач. Сравнение с фигами было для Сайрила.

-- Возле Les Eyzies, в Gorge d'Enfer⁽⁵¹⁾ есть зоосад доисторических животных или их правнуков, и там живет длинношерстный козел с продолговатыми желтыми глазами и бородой как у Господа Бога. Маман утверждает, что он, возможно, и есть Господь Бог. И яйца у него как две бутылки от «Перье» в авоське. И абсолютно сильнейшая и непереносимейшая вонь на всем белом свете. Пришлось друг за друга держаться -- только так и выстояли. Сэм оказался самым храбрым -- осмелился вдохнуть. Король Ебучек, сказала Дэйзи. Вот это козел. А ты смешал его с маслинами. Раньше ты как-то сказал: водоросли и маслины.

-- Сдаюсь, ответил Марк.

-- Мна, произнес Уолт. Говори, Сайрил. Мы тут все демократы.

-- Оба?

-- Аркадия, сказал Марк. Я могу читать мысли. Мне же нужен душ, почистить зубы, двинуть кишечником и побриться.

-- Бриться не стоит, сказал Уолт.

20

Квартира Марка при свете ламп оказалась другой: в кухне больше ярко освещенного полихромного модерна, в кабинетике уютнее. После ужина они прогулялись вдоль реки, и Уолт сунул свою ладошку в ладонь Марка. С Сэмом они держались за руки.

-- Ты нам достался, сказал тогда он, из-за нас. После твоей первой ночи Маман спросила меня, понял я или нет, и я ответил ей весьма утвердительной серией кивков.

-- Я был убежден, что попал на небеса до срока.

-- Три дня в постели, насколько я помню.

-- Учился быть сатиром, наполовину потеряв рассудок. Я знал, что ты где-то там, проклятая докука. Я тут с первой женщиной, знающей о сексе столько же, сколько сам Господь Бог, а может и больше, она мила, разумна и добра -- но где-то в квартире отпрыск. К концу второго дня, когда я наебался за всю жизнь и все никак не мог в это поверить, Пенни влатала меня в один из своих халатов -- первая одежда у меня за пятьдесят шесть часов, -- и что я вижу? не одного отпрыска, а двоих в совершенно одинаковых желтых спортивных рубашках и нечестиво коротких джинсиках, с идентичными прическами и босиком. Казалось, Пенни веселится, знакомя нас.

-- Мы знали, что ты не знаешь, и презирали тебя настолько же сильно, насколько нам хотелось, чтобы тебя тут не было, но игра оказалась веселой. И Маман все четко разыграла. Марк, сказала она, у тебя -- вместо имени, а нас представила как Сэма и Уолта, лучших друзей, и показала тебе, как у нас проходит семейное совещание в четыре -- нам молоко с печенюшками, а Маман -- чай. Ты не побрился и в самом деле не умел с нами разговаривать. Но, разумеется, если ты нравился Маман, мы тоже обязаны были тебя полюбить, а потом мы решили, что раз ты молодой и симпатичный, и, как сказала Би, хорошенький, то у нас нет возражений. Ты был напуган, и мы надеялись, что напугали тебя мы.

Они полюбовались эльзасской овчаркой на барже, попихали друг друга локтями. Когда мимо проходили американские туристы в кошмарных нарядах, Марк спросил, надо ли им возвращаться к нему, и в ответ получил от Уолта большеглазую глупую ухмылку.

-- Но ведь надо, так же?

-- Что бы это ни значило. Мне кажется, я понимаю.

21

Дождь затянул так же нудно и непрерывно, как само время, задолго до того, как Марк привел Уолта домой в семь утра.

-- Бог Эрос промок до трусиков, сказал Марк Пенни, которая в брюках и свитере отхлебывала кофе, поскольку все время прыгал и выскакивал из-под зонтика. Я сам вымок только к югу от коленей.

-- Все с себя долой, сию же минуту, ответила она, чмокая Уолта, а Марка обнимая и целуя, и ботинки, и джинсы. Я превосходно выспалась, до самого донышка бессознательного, и, надеюсь, из нас троих отдохнула лучше всех. Вон там круассаны, фиговое варенье, за которое Дэйзи столько заплатила, и деревенское масло.

Она приложила палец к щеке, улыбнувшись Марку, восхищаясь им -- в свитере и трусах.

-- Линии для Мазаччо⁽⁵²⁾, тосканский юноша в кожаной безрукавке и гульфике.

Появился Уолт, вытирая полотенцем волосы и чихая, -- в клетчатой ночной рубашке.

-- Не забыть, произнесла Пенни своим деловым голосом, смену одежды -- Марку здесь, пижаму, верхнее и зубную щетку -- Уолту у Марка.

Марк вытаращился, потом ухмыльнулся.

-- И не реки хулу на женщин. Я знаю своего сына. Он лучисто счастлив.

-- А я?

-- Ты немного смахиваешь на Уолта -- если б он не был современным образцом невинности и непорочности.

-- А я -- образец? спросил Уолт, намазывая ломоть круассана и набивая себе рот.

-- Если мы будем жевать и разговаривать, то станем похожими на немецкого туриста.

-- Бог знает, что он такое, Пенни. Какая-то стихия, укрощенная греками и римлянами прежде, чем они осмелились начать закладку фундамента цивилизации.

-- Он тебя околдовал? Тут все дело в глазах. Я же ухожу к Делонэ.

-- Со мной и Сэмом, надеюсь, и с Марком. А Дэйзи тоже пойдет?

-- Милости прошу всю банду, но я иду точно, а стихиям лучше вести себя прилично.

Уолт, шаря под халатом, стирая с губ фиговое варенье, отправился к телефону в прихожей, откуда до них донеслись чириканье и чмоканье, заговорщицкие смешочки, различные фразы на жаргоне, принятые ими за сладострастные, и конечно, прямо сейчас. Вернулся он со вторым томом «Энциклопедии Искусств» Прэгера, повторяя Делонэ, Делонэ.

-- Кардиффская Команда, говорила Пенни, и футболисты Руссо, что ты думаешь? Круги Сони, целое русское направление.

22

Жан-Люк, протирая глаза ото сна и зевая, как лев, смог только переодеться в свежую футболку и стоял, расставив ноги в носках, с расстегнутым и болтающимся ремнем, ширинка раззявлена на все 180 градусов.

-- Jour⁽⁵³⁾, сказал он. Оба мальчика. Генерал будет очарован. Он продлевает свое купание и гимнастику, когда месье Уолта нет, в надежде, что тот придет. А теперь и месье Сэм.

Они повстречались в пивной два дня назад, и Уолт узнал Жан-Люка в джинсах, свитере и датской студенческой кепочке прежде, чем Жан-Люк засек Уолта. Обмен сигналами рук, означавшими ну конечно же, представление Сэма как лучшего друга, любезности вроде той, что в одежде не узнаешь людей, которых привык видеть голышом, реплики о том, кто где живет, согласие в том, что месье -- человек совершенно симпатичный. Месье Сэм его знает? О да. Все они -- кружок друзей матери Уолта. Сэм, благородно предложил Жан-Люк, может чувствовать себя в «Гермесе» как дома, когда там только месье Марк и Уолт, да очень старый генерал, поддерживающий форму на тот случай, если отвратительные германские свиньи вторгнутся во Францию в следующий раз, а такого безобразия можно ожидать в любой момент. Членом клуба можно стать с пятнадцати лет, а поскольку месье Уолт выглядит взросло для своего возраста, о котором он не спрашивает, ту же самую точку зрения можно распространить и на лучшего друга Уолта.

-- Сэм рассказывал о том, как с тобой встретился, большую часть обеда, сказал Марк. Они могут одним полотенцем вытираться.

-- Мы тут не жадные, ответил Жан-Люк, кидая Марку три полотенца, пойманные Сэмом, который широко раскрытыми глазами изучал свои голые ноги и причинные.

Взгляд Уолта сказал смелее. Марк прикрыл Сэма, пока тот переодевался, поэтому к тому времени, как Жан-Люк отправился приветствовать и расcупонивать генерала, они все уже плескались в бассейне, Марк -- кролем, длинными гребками, а рядом -- два эльфийски гибких лягушонка, загребающих по-собачьи и бултыхающих, повизгивая, ногами.

Генерал был в восторге. Еще один пышущий здоровьем юноша, на чьем плече гордо свернется петлей вытяжной шнур.

-- Друг вон того, говорите? Очаровательны они вместе, вы не согласны, Жан-Люк? Из хороших семей, к тому же. Это сразу видно. Это всегда заметно.

ПОЛЕВАЯ ТРОПА

Барсучья тропа от одной каменной шашки к другой, зубра -- к пруду, овечьи тропы старше самой истории, охотничьи маршруты. Римская империя была системой сплошных дорог. Прогулка по местности -- игра. Уолт с Сэмом могут быстро сделать ее игрой -- в салочки, бегая наперегонки, выискивая, исследуя. Уолту хочется, чтобы боярышник пах, но он утверждает, что горько-зеленый аромат золотянки ничуть не хуже.

24

Марк в черных джинсах с белой строчкой, очерчивающей карманы и ширинку, в серой толстой футболке, рубчатых белых носках и кроссовках возник в середине дня.

-- Портфель, сказал Уолт, значит, ты вернулся работать. Мама у Дэйзи и будет дома немного погодя. Мы с Сэмом слоняться ходили, только пришли. Хочешь хлеба с американским ореховым маслом и джемом?

-- Привет, Сэм, сказал Марк, или ты -- Би? Майку Гарвардского Университета, которая, по всей видимости, -- твое единственное одеяние, -- топорщит на твоих половых признаках.

-- Сэм, ответил Уолт.

-- Би, сказал Сэм, показывая, что майка и впрямь единственное ее одеяние.

-- Марк краснеет, заметил Уолт. Хочешь от моего бутерброда откусить? Так челюсти склеивает, что разговаривать не сможешь. Спорим, ты от вина с сыром не откажешься?

-- Не думайте, О Мыши, что не заметил я, как встретились вы взглядами на миллисекунду.

-- Что ж, ответил Уолт, опускаясь на колени развязать Марку шнурок, мы-то знаем, что с тобой такое. После утреннего семинара сегодня ты побрился, переоделся в обеззараженное белье, а уши у тебя еще розовые после душа, и пальцы на ногах пахнут тальком.

Сэм развязал другой шнурок, и каждый из них стащил по носку.

-- Цветочный тальк, сказал Уолт. Лаванда и миндаль.

-- Если у Жан-Люка в спортзале с большой висюлиной, сказал Сэм, две девчонки есть, интересно, он их обеих каждый день любит, или одну по понедельникам, другую по вторникам и так далее. Снимай ремень и расстегивайся, Уолт. А я молнией займусь.

Когда вошла Пенни, каждый из них тянул за штанину джинсов.

-- Мы тебе время экономим, сказал Уолт.

-- Я отвернулась, ответила Пенни, направляясь в кухню. Мне показалось, я заметила двух полуголых детишек, которые из моего ассистента месье Марка Бордо, тоже полуголого, тряпичную куклу сделали.

-- Жан-Люк выглядит смышленым и, вероятно, очень талантлив. Я спорить готов, он немного об одной девчонке подумает, пока с генерала кальсоны стягивает, о ее миленьком пупке, а потом на другую переключается, на ее язычок вертлявый или что там еще бывает.

-- Мы играем в Жан-Люка и Старого Генерала в спортзале. Ему лет сто уже, наверное, и плавает по-собачьи. Потом, когда больше народу приходит поплавать и поразминаться, Марк говорит, Жан-Люк надевает микроплавки, для генерала же он ходит как на греческой олимпиаде.

-- Генерал утверждает, что плавки de bain⁽⁵⁴⁾ скандалезны.

-- А когда, донеслось от Пенни из кухни, жан-люковы Люсиль и Анна-Мари узнают друг о друге, у нас будет великолепный французский сюжет для романа. Я вижу, вы освободили генерала от последней ниточки одежды. Могу я его у вас позаимствовать через некоторое время?

25

Для того, чтобы знать, как жить, ответ нужно поискать. Когда подруга Дэйзи вдова Курси предложила ей домик в деревне на выходные, Дэйзи, Пенни, Уолт и Сэм съездили туда на поезде, влюбились в это место и постепенно превратили его в свое убежище. В доме имелась огромная кухня, выходившая в сад за высокими заборами, две небольшие комнатки внизу, прямо из «Матушки Гусыни»⁽⁵⁵⁾, а вверх по крутой и узкой лесенке -- две спальни с каминами. Пенни звала его коттеджем Жюля и Луизы Мегрэ⁽⁵⁶⁾ на Мён-сюр-Луар. Фурье и Кропоткин⁽⁵⁷⁾ потирали бы руки от восторга. В меньшей спаленке, где Сэм с Уолтом провели свою первую ночь, попискивали мыши. Именно что провели, а не проспали, сказал Сэм, поскольку перья щекотались, и огонь в камине, и деревенские запахи в окно, и сова, и место новое и странное -- поэтому большую часть ночи они проговорили, так и не заснув.

-- Целых два дня, сказала Пенни Уолту на деревенской дороге от станции, ни улиц тебе, ни метро, ни телефона.

-- Только мы.

-- Тонны спокойствия. А тебе скучно не станет?

-- Еще чего. Ты же сама как-то сказала, может, и не для моих ушей вовсе, что подростки родителям своим вовсе не друзья и отрываются сами по себе, и дружить с собственными детьми можно лишь до тех пор, пока у них волосы на лобке не пробьются. Ну а я с тобой дружить всю жизнь буду, вот увидишь.

САД

Марк в шезлонге, фотоны впитывает, Уолт в беспорядочном движении.

-- Эти деревья -- древние, как время. Яблоня и груша. Еще римляне посадили. Часть грядки, которую нам предстоить прополоть, была, я думаю, петрушкой и базиликом, но они одичали. Мне нравится мох на кирпичах. Понюхай у меня пальцы.

-- Лакрица, ответил Марк, не открывая глаз.

-- Ею там все зарастает, вон там, позади. У семян крючки, как на липучках.

-- Glycyrrhiza glabra, la reglisse⁽⁵⁸⁾. Солодковый корень. Один из самых характерных ароматов.

-- Если я даже с ним подружусь, откуда-то издалека сзади донесся голос Уолта, Кристофер, наверное, все равно не даст понюхать. Его лосьон после бритья, как говорит Сэм, -- липкий, он думает, лосиная сперма. А свитера и рубашки у него конским потом воняют.

-- Как голоса разносятся в этой тишине -- она, кажется, сама как-то резонирует. Послушай.

-- Я никогда норвежцев не нюхал.

-- Пенни говорит, что мы никогда больше не услышим о любопытстве твоего носа, стоит тебе обнаружить, что существуют люди, гораздо менее нас щепетильные по части купания.

-- Вот это как раз самое интересное. Что если носки у Кристофера действительно тошнотны, как львиные клетки в венсаннском зоопарке? Нам что-нибудь от «Феликса Потэна»⁽⁵⁹⁾ нужно? А есть книжка, в которой давались бы имена всей этой мошкары, мух и комаров?

-- Уолт.

-- Adsum⁽⁶⁰⁾. Вот тут, посреди того, что я считаю мятой. Квадратный стебель, верно?

-- Квадратные стебли у мяты. Уолт, я всецело честен и дружелюбен в своем желании тебя понять.

-- Теперь, значит, во мне проблема.

-- Под понять, мне кажется, я имею в виду узнать. Кропоткин и Фурье -- это очень хорошо, равно как и простой здравый смысл, который Пенни применяет с таким авторитетом, хотя по моему частному мнению, вы вчетвером все это придумали, мы же вместе с бедным Кристофером -- мы чужаки, пришли снаружи будто бараны на стрижку, невинные и сбитые с толку.

-- Бээ.

Марк привстал в шезлонге, снял солнечные очки и почесал в раздумье лодыжку. Уолт, приподняв бровь, провел языком по верхней губе.

-- Подойди сюда, сказал Марк, чтобы я еще раз понюхал твои лакричные пальцы.

-- Ну, там сейчас еще и мята, и если это базилик, значит, и базилик, и на письке тоже.

-- А это как произошло?

-- Откуда я знаю? Самыми интересными должны быть пальцы на ногах -- все травы, и лиственный мусор, и сорняки. В голландском журнале из киоска на Ваграм старший брат с джинсово-голубыми глазами и в джинсах, прогнивших в промежности, мастурбирует младшего братца часто и продолжительно, если верить словарю и моей дешифровке грамматики, а промежду тем, как, мне кажется, там написано, когда старший брат -- со своими очень дружелюбными друзьями, младший мастурбирует себя сам -- постоянно и счастливо, еще два голландских наречия. У них обоих изумительно большие ноги, у двух этих любящих братьев, и члены удешевленного размера.

-- И ты душевно веришь, что младший братец сойдет с ума от счастья прежде, чем у него волосы в трусиках заведутся.

-- У него уже немного есть. У старшего -- клевая густая рощица, как у тебя и Жан-Люка в спортзале.

Марк выдохнул улыбку, притянул Уолта поближе и поцеловал в пупок.

-- Ты в самом деле умастил письку лакрицей. У тебя колени дрожат, парнишка.

-- С ума схожу.

-- Ты пахнешь солнышком, травой и мальчиком.

27

Стоило «роллсу» тихонько укатиться, как Сайрил рванул наверх к Марку, грохоча по лестнице так, что консьержке понравилось. Месье le petit⁽⁶¹⁾ раньше был таким серьезным, суровым.

Он уже развязывал галстук, когда Марк открыл ему дверь.

-- Когда поднимался, слышал твою пишущую машинку, сказал Сайрил после бодрого привет.

-- Не понимаю, каким образом, ответил Марк. Хвастался в письме старому другу о том, как я сейчас живу, и выпустил добрую половину. Он мне не поверит.

Сайрил в спальне развешивал на плечики рубашку, пиджак и брюки. Из коробки в углу, на которой Сэм печатными буквами написал БЭТМЭНСКИЙ ПРИКИД САЙРИЛА, он вытащил красную спортивную рубашку, короткие белые брючки, длинные синие носки, трусики стиля микро и обтерханные тенниски, когда-то -- Уолта.

-- Сегодня утром -- сорок отжиманий, сказал он.

28

Пенни, свернувшись калачиком в кресле, читала «Le Charretier de la "Providence"»⁽⁶²⁾ Сименона. Деревенский денек, сияющий, синенебый и теплый, продвигался к полудню. Они с Уолтом вышли рано утром, сели на поезд от Звезды до Вернона, где на площади выпили кофе и прошли восемь километров до коттеджа, беседуя с коровами, лошадьми и почтальонами на велосипедах. Уолт всю дорогу был живым собеседником. В конюшне осталась одна лошадь -- та, которую хозяин взнуздал, чтобы ехать на рынок, крупное серое животное, дружелюбное, как собачонка: ее не привязывали, и время от времени она пускалась бродить по двору среди наседок.

Уолт босиком пропалывал граблями старую цветочную клумбу, откуда выдергивал сорняки и траву.

-- Я всю землю переворачиваю и хорошенько перемешиваю, правильно?

В ста метрах по узкоколейке лесного склада туда-сюда катался маленький поезд, и его машинист в кабинке за небольшим паровозиком раскрыл большой зонт, под которым и стоял, ссутулившись.

-- Да. Надо взрыхлить поглубже. У тебя спина похожа на шведскую ячменную печенюшку.

-- А я и сам весь таким стану, как только семена посажу. Циннии и астры. Грязь между пальцами -- это здорово.

-- Да уже поздно, наверное, сажать циннии с астрами, но нас это не смутит. Накидай дёрна лопатой, полей водой и воткни несколько семян.

-- А потом надейся и наблюдай.

Двух лошадей вела маленькая девочка, дет восьми-десяти, в красном платьице -- в вытянутой руке она несла свою куклу.

-- Лопата, лопата. А-а, она в сарае. А где пакеты с семенами?

-- У тебя за спиной, в мешке. Если ты сбросишь всю одежду с себя, как ты это сейчас делаешь, кажется, то начнешь с собой играть и о цветоводстве забудешь.

-- Мнэ. Ну, может, самую чуточку, смеху ради. Я должен был родиться ирокезом, маис в Огайо выращивать. Ведро воды из кухни.

-- И чашку -- зачерпывать и медленно поливать. А потом над каждым маленький холмик навали.

-- А когда писька у меня будет со смуглой кожей, винно-синей, с толстыми венами, как у Марка?

-- Когда дорастешь до его лет, судя по всему. Природа сама за такими вещами следит.

-- С помощью Марка.

-- Ведро наливай примерно наполовину, а то слишком тяжело. Марк тебе завидует. Говорит, что сам был отсталым, робким и забитым. Не могу себе ясно представить его родителей. Обычные славные люди, насколько могу судить.

-- А потом он попался нам. Он до сих пор робкий. Это как бы мило.

-- Я знаю. Думаю, он нам не совсем верит. А ты не смог бы, раз уж ты такой практичный, притащить термос с супом, две чашки, пакетики с бутербродами и ложки, чтобы мы устроили fete champetre⁽⁶³⁾ прямо тут, в саду?

-- Клянусь Пуленком⁽⁶⁴⁾.

29

Уолт вытащил два одеяла -- загорать.

-- Вон тот трактор, который едва слышно, сказал он, сюда не ближе всех остальных, поэтому можно валяться на солнышке, как датчанам у себя на задних дворах, как новым каледонцам. Из-за забора все видно, не надо даже голову просовывать, как это сделал однажды пацан, тот, что весь в веснушках, когда мы с Марком тут были.

-- И увидел прекрасного маленького мальчика и прекрасного большого мальчика, которые либо нежились на солнышке, либо занимались такими вещами, о которых он до сих пор размышляет.

-- Я уже не маленький мальчик, разве нет, а Марк весь уже вырос, правда?

-- Он большой мальчик.

-- А может я свою мышку ласкал, чтобы она себя нелюбимой не чувствовала. Марку нравится быть моим старшим братом, знаешь?

-- Дэйзи считает, что он изумителен, судя по тому, что я ей рассказывала. Уолт, милый, раз уж мы тут сельскую оргию устроили, резвимся в Аркадии, мне бы еще кофе и маленький глоточек арманьяка -- он в буфете стоит. И подушку. Носи по одному, и бегать душить свою мышку не стоит. Где одеяла расстелить? Здесь?

-- Сейчас вернусь, вместе с мышкой, сначала кофе. Сахар один, правильно?

Уолт вернулся, едва ли не на цыпочках, кофе в одной руке, бренди в другой, балансируя подушкой на голове.

-- Сэм обзавидуется, когда я ему скажу, что принес тебе сразу три вещи. Официант у «Бальзака» мог бы еще шесть кофе принести и тарелку с ветчиной и сыром.

-- Вся эта сладостная тишь на меня влияет, произнесла Пенни. Возраст этого сада несравним с возрастом зданий и улиц в городах. Старая груша вон там знает, что существует, в то время как Эйфелева башня -- нет. Какое возбуждение должно быть у нее в цветках, листьях и плодах. Ей нравятся дождь и солнце, она уходит в себя, прочь от мороза и пронизывающих ветров. Их привезли сюда римляне -- вместе с яблонями, а римляне получили их от греков. Они происходят из очень древних цивилизаций Персии и может быть даже издалека, из Китая.

-- Я себе в тетрадку потом это запишу.

-- Ты захватил ее с собой?

-- Везде со мною ездит, и Сэм в ней тоже пишет. Сэм слышит то, что я пропускаю мимо ушей. А есть вещи, значения которых не видишь, пока много дней не пройдет. Я могу ведь настоящим тупицей быть. А ты все с себя снимать разве не собираешься?

-- Ну если только ты думаешь, что местные не выломают забор, не упадут и не поранятся. У меня сейчас то, что я зову своей долгой памятью, какие-то прустовские возвраты к опыту, который Спиноза называл третьим видом познания. Когда я Марку объяснила, он был очарован.

-- Спиноза, отозвался Уолт. Кто-то древний.

-- Философ, голландский, из еврейской семьи, семнадцатый век. Марк о нем может рассказать больше, чем тебе захочется. Спиноза много писал о том, как мы познаем и чувствуем мир и самих себя. Терпеть не мог неряшливого мышления и неряшливых чувств. Но оставлял место воображению и интуиции как способам познания. У нас накапливается опыт давно прошедшего опыта, воспоминания, которые возврашаются сами собой. Когда ты нес мне подушку, бренди и кофе, я вдруг вспомнила, как нянчила тебя, и чувственный восторг от того, как прилежно, ох как жадно ты сосал грудь, наблюдая за мной краем глаза. Именно тогда я вся обкончалась от глупости и начала жить заново -- десятилетней девочкой со своей куклой. Изумительно сексуальным было это чувство: одновременно мне и десять лет, и я -- уже мать с настоящим, теплым, улыбающимся, сосущим грудь младенцем. Я околесицу несу? Это же поэтично, спонтанно, ясно об этом говорить никак нельзя. Вся любовь, влившаяся в твое зачатие, растаяла в отвратительной боли рождения, и всё это стало одним сложным удовольствием, экзистенциальное подтверждение которого -- ты. Цельность опыта -- тайна, пока такое мгновение не наступает. Конечно, может быть и так, что это твое счастье от титьки на меня переливалось. Я, помню, думала всё: я должна сохранить это мгновение, оно мне позже пригодится.

-- Я был твоей куклой, сказал Уолт. Я смотрел на тебя краем глаза, вот так?

-- Да, только ты был намного мудрее. Младенцы всегда такие. Они всё знают.

-- А потом я всё забыл. А есть еще такие минуты Спинозы? Может, и у меня такая будет.

-- Ну конечно же. Когда ты впервые одел Би в свою одежду и придумал Сэма -- я тогда вспомнила, как сама завидовала мальчишкам, их одежде. Такие интуитивные грезы наяву как-то связаны с источниками искусства, поскольку мои исполнены духовидческой интенсивности Редона⁽⁶⁵⁾, Палмера⁽⁶⁶⁾ или Бёрчфилда⁽⁶⁷⁾. Марк говорит, что они у меня мистические. Не думаю. Мистика -- каша сантиментов. Мои интуитивные мгновения -- награда за то, что с самого начала обратила внимание.

-- Сэма Би придумала. А может и я. Мы вместе Сэма придумали.

-- Похоже, твоя мышка счастлива, поскольку она значительно больше тех мышей, что я видела. Больше на молодой огурчик похожа.

-- Рядом с Марком -- пастернак. А у Сайрила -- черешок спаржи.

-- Дэйзи любит вспоминать, когда вы с Би впервые увидели друг друга голышом, на пляже в Дании, смуглые как овсяные печенюшки, с вопрошающими глазами, но коварно бесстрастные, разрываясь между вежливым безразличием и неистовым любопытством.

-- Этот сад -- волшебный, знаешь? Я живу под вон тем кустом уже тыщу лет.

-- Гортензия.

-- Да, и прилетаю сюда из Парижа по ночам, примерно за пять секунд. Тот мох на крыше, где горчичный с зеленым мешаются, -- мне нравится парить прямо над ним. Я проваливаюсь сквозь крышу и спальни в кухню, там холодно и темно, если не считать лунного света на очаге и столе. Но самое лучшее -- лететь обратно, над рельсами, и в постельке уже тепло и уютно. Ночной воздух -- сырой и промозглый.

30

Уолт, вырезав кубик дыни, кормил им Би, одновременно жуя кубик дыни, который ему скормила она.

-- Видел бы это Сайрил, сказал Марк. Наша прогулка в Сен-Жермен для него, бедняжки, стала просто сном.

-- Странненький он пацан, должен вам сказать.

-- Дайте разберусь хоть немного, сказала Пенни. Вы переодели его в одежду Уолта, которую тот держит у Марка.

-- Всё, кроме трусов -- у него они вот до сюда доходят, практически кальсоны.

-- И вы поехали поездом, презрев шофера, и отправились в музей.

-- Где, продолжил Марк, Уолт с Сэмом большую часть времени не отрывали рук от задниц друг друга, выпендриваясь перед Сайрилом и возбуждая огромный интерес одного молодого немца, который несколько недель не мылся.

-- И пообедали в английском саду, и погуляли по лесу.

-- Где, встрял Уолт, раньше тусовался Жан-Жак Руссо, дав повод Марку прочесть нам о себе лекцию, и нам пришлось отвлекать Сайрила, когда Сэму надо было пописать.

-- И чудесно провели время, Марк с тремя своими юными друзьями, и вернулись домой как раз вовремя, чтобы снова переодеть Сайрила в его совершенно неподобающий костюм и доставить его в руки шофера-хранителя. И вот мы здесь. Я завершил кое-что выдающееся по «L'Equipe Cardiff», мы с Дэйзи попили чаю, пока не возник большой Кристофер, который выглядел больше по-норвежски, чем обычно. Он играл в футбол с какими голландцами и датчанами и вонял, как лошадь. Поэтому я предложил Би постель и завтрак тут. Я правильно сделал?

-- Абсолютно, поддакнула Би.

-- А я? спросил Марк.

-- У-ух! воскликнул Уолт. Обожаю такие дни. Сначала большая разведка, а потом все кровати на всю ночь заняты. Сайрил сейчас, наверное, -- в ночной сорочке, и шофер меряет ему температуру -- убедиться, нет ли у него жара от того, что много миль прошел по лесу и гулял в музее, где полно сквозняков, с большим симпатичным Марком и двумя чёткими гадкими мальчишками.

-- Да уж, произнесла Пенни, отставляя свой коньяк. Его мать просто ушла, что совершенно понятно, если вы встречались с Дюкассом, который, кажется, родился и вырос прямо в конторе банка. Но как бы отчаянно несчастна я сама ни была, Уолта я бросить не смогу. Там должен существовать какой-то особый вид домохозяйки, или же новая мама, видимо, ждет за кулисами.

-- Сайрилу нужна всего лишь, сказал Марк, мачеха. Я убедил его держаться за руку, когда мы переходили улицу, и он положил руку мне на плечо, когда Сэм с Уолтом прилюдно соблазняли друг друга, чтобы подразнить каких-то довольно смурных и несчастных американцев. Но по ходу дня он расслабился. Уолт, конечно, вскарабкался на меня и часть пути проехал у меня на закорках, а потом и Сэм, а Сайрил -- нет.

Уолт нюхнул бренди у Пенни. Би -- у Марка.

-- Грядут проказы, сказала Пенни. Я вижу их признаки.

-- Оставайся на месте, сказала Би. Мы сейчас вернемся.

Переговоры шепотом.

-- Не обязательно сходить со сцены, сказал Уолт. У нас уже все готово. Мадам э месье, пантомима Уолта и Сэма.

Сэм вытянулась во фрунт. Уолт, будто видя ее в первый раз, задирая одну ногу за другой и опуская их через стороны, поворачиваясь корпусом по мере продвижения, обогнул Сэма и остановился, приняв позу, как и она -- по стойке смирно. Взглянул на нее искоса, отдернув глаза и вытаращившись прямо перед собой, когда она застала его взгляд на себе. Сама же, точно так же кося украдкой, через некоторое время попыталась незаметно оглядеть его.

-- Что-то от Беккетта, сказала Пенни.

Сэм выступила на шаг вперед и продекламировала:

Павлин роскошный хвост свой важно

Несет, но пава попадется на глаза --

Вздымает юбки он бесстрашно,

Всей Персии являя тощий зад.

-- Аполлинер! сказал Марк.

Сэм шагнула назад, Уолт -- вперед.

Совенок сердца моего забился и затих,

И ярый жар его, несчастного, угас.

Меня на гвозди подымали и снимали с них,

Но все, кто меня любит, -- славлю вас.

Аплодисменты Пенни и Марка.

Уолт и Сэм встали лицом друг к другу, нос к носу. Затем развернулись, попа к попе, прислушались. Песком проскрипевшая молния Сэма заставила Уолта схватиться и за свою ширинку.

-- Датское телевидение, произнес Марк.

Уолт обернулся лицом в затылок Сэму, задрав на ней спортивную рубашку. Та подняла руки, помогая ему стянуть ее через голову. Разворот, Сэм сдирает рубашку Уолта. Новый разворот, Сэм вытягивает руки, чтобы Уолт надел свою рубашку на нее. Уолт -- Сэма. Тем временем бриджи их постепенно поддавались силе земного притяжения, пока не спустились на самые лодыжки. Оба пинками сбросили их. Стянули и откинули нижнее белье друг друга.

-- Теперь Сэм -- Би, сказала Пенни, хотя с ними ни в чем нельзя быть уверенными.

Уолт заговорил:

Все восхищаются изяществом моим

И благородством черт -- и греки верят даже,

Что свет в лице моем свой голос сохранил,

О коем Трисмегист еще не раз расскажет.

-- Это Орфей, произнес Марк. А Эвридики в свите нет, разве не так? Будь готова зардеться, Пенни.

Би, одна рука на собственных органах, другая -- на уолтовых:

Знаю одного зайчишку --

Я б его зацеловала

В клевере у сеновала --

Ласковый он, как братишка.⁽⁶⁸⁾

Оба поклонились. Конец пантомимы. Аплодисменты.

АНРИ ДЕ МОНТЕРЛАН⁽⁶⁹⁾

А кожа этих бутс так тяжела

для ног столь молодых и стройных, телу

единственный балласт из всей

одежды легкой. Вытянуть их из

неряшливой спортивной сумки, где таились

они под грязными трусами, соком трав

запятнанными, -- значит, услыхать,

как тренера свисток пластает воздух,

извлечь из потаенной плесени мешка

холодный свет зимы, значит -- держать

в своих руках победу под рев поля.

Так они вялы -- глаз пренебрегает

живыми бутсами, что некогда летели,

покорные напору воли паренька,

что слезы мог сдержать геройские свои.

Как прежде смазаны, как прежде грязь засохла

на них -- и водорослей прежний крепкий запах.

Обшарпанный их вес, из меди кольца,

вся суть их грубого изящества -- они

ведь так же благородны, как и поле,

которое топтали, и мальчишка,

носивший их. Лодыжки выпирают

розетками на греческих щитах.

Мне ли не знать, кому они принадлежали?

Сожми их жесткую пяту в своей руке --

и ощутишь в них яростное пламя.

ПОЛЕВАЯ ТРОПА: СТАРАЯ ГРУША АТГЕ⁽⁷⁰⁾

Трава эта, с узловатыми корнями и перепутанной ботвой, пережила столетия войн, сапог и снарядов, танковых гусениц и бомб. Herba est, gramen et pabulum. Птицы, сапоги римлян, ветер посеяли их здесь. Она -- предок хлеба. Уолт, наморщив нос, говорит, для того, чтобы подравнивать ее, нужны овцы, как в Лесу. Я прошу его рассказать о траве, а он отвечает, что для этого он должен быть голым, как Адам, и подскакивает на одной ноге, на весу стряхивая с лодыжки трусики. Трава это, говорит он, ну, трава. Прекрасно удостоверенная и без всяких уловок. Она растет на земле, почти повсюду. Ее едят коровы и кони. Она зеленая. Его тезка Уитман в Америке написал о ней книгу. Из нее состоят луга, с примесью цветов, а также муравьев, кузнечиков и бабочек. По ней хорошо ходить босиком летом. Она и сорняк и не сорняк.

33

Марк, проснувшись, запустил пальцы в волосы Уолта.

-- Я не спал, выбираясь из сумасшедшего сна о месте, которого никогда не видел, -- дорога, множество мостов, через лес в Швеции, со старомодными шарами уличных фонарей на мостах. Если я просыпаюсь до тебя, то могу изучать и то, и другое.

-- Еще бы.

-- Точно могу. Например, на сколько у тебя за ночь отросли бакенбарды.

-- Давай пописаем, а? И найдем кофе. Весь день -- наш.

-- Сайрил сказал, что, наверное, сможет сбежать от своих хранителей прежде, чем они его выпустят на выставку Лартига.

-- День все равно весь -- наш.

-- Ты думаешь?

-- Вытяни руки, сказал Марк, я надену на тебя свитер.

-- Сначала -- глотнуть апельсинового сока с мякотью. Бедный Сайрил. Друзей нет, некому его одевать.

-- Не всем так везет, как нам. Мне нужны носки. Прохладно. И трусы тоже.

-- Кофе готов. Ты наружу выглядывал? Льет, как из писсуара. Носки -- это хорошо. На трусы -- вето.

-- Все равно твои не могу найти. Я забыл, где ты от них избавился -- в кабинете, в спальне или на лестнице, когда сюда поднимался.

Уолт, набив рот датским печеньем, разливая кофе, хмуро свел брови.

Звонок в дверь.

-- Сайрил так рано?

-- Он разума лишился. Безнадежный случай.

-- Да? спросил Марк в переговорное утройство. Bonjour. Ну конечно же! Поднимайся скорее.

-- Халат? спросил Уолт. Бедный Сайрил.

-- Цивилизованная пристойность.

34

Кто-то заиграл «Слоу-дрэг Подсолнуха» на пианино.

-- Боже мой! сказала Пенни, разбуженная как толчком, эти маленькие засранцы играют Скотта Джоплина⁽⁷¹⁾ в шесть утра.

-- Больше похоже на семь, ответил Марк. Это бунт?

В дверь спальни, Би спиной, в руках поднос с кофе, круассанами, маслом и джемом из крыжовника.

-- Всем доброе утро, сказала она. Уолт несет апельсиновый сок. Он хотел, чтобы я вошла под музыку.

ХЛАМИДА

Перпендикулярное летнее солнце превратило старый сад в Писсарро⁽⁷²⁾. Марк вынес блокнот, «Антологию» и греческий словарь. Уолт вышел за ним следом с длинным меховым ковриком -- лежать.

-- Это одно из стихотворений, где разные вещи посвящаются богу. Садовник, уходя на покой, кладет свои грабли, мотыгу и ножницы перед статуей Приапа. А вот это, написанное Теодором, -- в нем молодой человек предлагает свои детские пожитки Гермесу Корофилу, то есть любителю мальчиков. Чем это, Уолт, ты занимаешься?

-- Поддерживаю тонус своего краника в соответствии с доброй медленной лаской. Греческий мальчик, сколько лет ему там, приносит свою сорочку и мраморные камешки в церковь. Это для Пенни, правильно?

-- Ей хочется скрестить спорт с Эросом. Повернись сюда и смотри в текст. Сколько лет? Ну, детство закончилось: у него уже есть поросль на лобке, или ephebaion, таким образом, он -- ephebos, а уже не pais. Итак, в первой строке мы имеем хорошо прочесанное ягнячье руно, материал для его широкополой войлочной шляпы.

-- Одна мальчишечья шляпа.

-- Затем -- его двойная пряжка, что-то вроде большой английской булавки, чтобы хламида на плече держалась. Это была такая короткая рубашка, только-только задницу прикрывала, а спереди довольно либерально незастегнута.

-- Славные они люди были, эти древние греки.

-- Затем его массажная лопаточка, стригиль, здесь она называется stlenggis.

-- Соскребать масло и пыль после борьбы.

-- Фляжку с маслом он оставляет себе. Она сделана в форме члена и мошонки, очень правдоподобная модель, а позади -- маленькая рукоятка для ремешка и, предположительно, затычки. Оливковое масло, приправленное ароматом укропа или лаванды.

-- Всё лучше и лучше.

-- Потом его лук, и верный шар, и праща, и до дыр заношенная хламида, gloiopotin, что, как я видел в переводах, означает пропотевшая насквозь.

-- Ням-ням.

-- Однако gloios -- это та гуща, которую соскребают стригилем: масло, пот и пыль борцовской арены. За хорошо проведенное детство.

-- И это -- показуха для бога Гермеса? В честь которого твой спортзал назвали?

-- Не очень-то правильно и назвали, разве нет?

БЕСКОНЕЧНЫЙ, НО ОГРАНИЧЕННЫЙ

Потеки грязи и клочья травы на фуфайках, левое колено у Марка содрано, правая щека Уолта расцарапана и носки сваливаются -- они скинули башмаки, заляпанные глиной, возле комнатки консьержки, заслужив ее одобрительную улыбку. Манеры месье Бордо безупречны, свидетелем чему -- кулек цветов, которые он ей приносит время от времени, его готовность обмениваться интересными новостями округи и без проволочек уплачиваемая рента.

-- Всегда держись хорошей стороны консьержек, сказал Марк уже в квартире.

-- Я Сэму постоянно твержу, ответил Уолт, заталкивая Марка в спальню, что да, «Робинзон Крузо» -- книга, лучше которой книги быть почти не может, но «Дон Кихот» все-таки лучше. Мы когда-то, давно еще, считали самой лучшей книгой на свете «Таинственный остров». А Сэм говорит, что «Дон Кихот» не идет по прямой, а «Робинзон Крузо» -- идет. Не смей двигаться: стой вот тут.

-- Прежде чем ты приступишь к вещам, позволяемым только друзьями да очень дружелюбными братьями, обогати-ка банную салфетку горячей водой с мылом, принеси пузырек спирта для растирания, йода и бинт -- и моток пластыря. И захвати мази с антисептиком для своей щеки.

-- Сэма бы сюда. Он обожает играть в больницу. Мыло и вода. Ну ты и выкинул крендель своим коленом. Начисто содрал.

-- Ууф! Помочи пальцы спиртом. Давай, я сам.

-- Нет, я. Йодом жечь будет как не знаю что. Надо ножницы для бинта. Ножницы, ножницы. А может, Сэм и прав насчет «Робинзона Крузо», знаешь? Можно себя представить Робинзоном, особенно в дождливый день или где-нибудь в деревне, а Дон Кихотом -- фигушки. Подержи пластырь, пока отрежу. А консьержке знаешь что нравится -- как у тебя шорты спереди выпирают.

-- Воображать себя Робинзоном Крузо -- значит, вести себя как Дон Кихот, разве не так? Теперь иди умойся и щеку мазью намажь.

-- Ладно, только не шевелись. Стой вот тут, как Калист Дельма на своем памятнике. Я физиономией тоже крендель выписал.

-- Мы оба улучшим экологию этой квартиры, если примем душ.

-- Когда я тебя раздену. Нагибайся -- вот и фуфайка слезла. Живот подтяни -- шорты сползают. Задери ногу -- один длинный носок, воняет в большом пальце. Другую ногу. Теперь выверни суспензорий и скатывай вниз.

-- А ты уже рылом туда, вынюхиваешь.

-- Не насмехайся над умственно отсталым.

-- Отсталый! Уолт, да ты же просто гений какой-то. Какой именно -- Бог знает. А я тебя раздену?

-- Придется ли тебе, в смысле?

-- Друзья есть друзья.

-- Как-то раз днем мы с Сэмом одевали и раздевали друг друга где-то с час, наверное. Пенни сказала, что в лечебнице для душевнобольных держат более талантливых. Ты раздуваешься и увеличиваешься.

-- Когда Кокто⁽⁷³⁾ был моложе тебя, он впервые в жизни увидел обнаженного мальчика в деревне, на ферме, и моментально грохнулся в обморок.

-- Симпатичный наверное мальчишка был, а? Ни братьев тебе, ни раздевалок, ни бассейнов?

-- Тогда -- нет. Воображаю себе неотесанного парнишку с копной непослушных волос, красные локти и коленки, по-собачьи загребающего в утином пруду. Пример классической паники, встречи с Паном, когда сердце в пятки уходит.

-- Когда я впервые увидал тебя, друг Марк, у меня возникло очень смешное и странное ощущение -- ревность и презрение к тому же. Сэм сказал, что ты симпатичный, а у нас с Сэмом как бы разум один на двоих, как ты знаешь. У тебя не прическа была, а ужас, глаза -- из одних ресниц, и дурацкая ухмылка впридачу. И на тебе была ночнушка Пенни.

-- Ты на свою мать похож -- такой же любящий. Руки подыми, снимем заскорузлую фуфайку, всю в траве.

-- Сразу грохнулся в обморок. Вероятно до усрачки перепугал деревенского мальчишку. Носки оставь на потом.

-- Если уж говорить, у когочто торчит.

-- Мы же в душ вместе пойдем, правильно?

-- Вот твоя улыбка кокленского курсанта, как Пенни выражается. Не глаза, а щелочки, подбородок выпячен, рот скривился. На менее симпатичном личике это выглядело бы самодовольной ухмылкой. Сэм может тебя в точности изобразить. Взъерошенные волосы тоже роль играют. На литографии Вийяра⁽⁷⁴⁾ на Коклене⁽⁷⁵⁾ к тому же рыжеватый парик с каскадами кудрей.

-- А от меня бы Кокто в обморок грохнулся?

-- Намертво.

-- Ты тоже. Воду отрегулируй -- пополам горячая и холодная. Мыло масляной тряпкой воняет, политурой, лизолом, парафином. А у тебя пластырь отклеится?

-- Написано -- водостойкий. Пластырь с волос никогда не сходит. Иначе было бы слишком просто. Сэм взревнует к твоей ободранной щеке.

-- Это Сайрил взревнует. Сэм станет Би и будет смотреть в потолок, как Пенни.

37

Марк, придя в себя после сна словно с картины Дельво⁽⁷⁶⁾, -- сна о знакомых каменных улицах и балканских домах, где он никогда не бывал, о людях нагих и одетых, которых узнавал в изменчивых чертах, приятного сна с красивыми мимолетными образами, сел в постели, потянулся и зевнул. Эйфории сна не удержать, как тумана в мешке не утаить, и тем не менее струйки его не отлипали от души, пока он писал, умывался и ставил воду для кофе. На нем была одна вчерашняя рубашка, незастегнутая.

И кому надо звонить в дверь в такую рань?

Сайрилу.

-- Я сказал, что мы выходим в восемь изучать названия деревьев в Венсаннском Лесу.

-- Понятно, ответил Марк, названия деревьев. Заходи, пострел. Ты завтракал?

-- Я сказал, что мы все позавтракаем в бистро.

-- Кофе уже капает. Булочки с джемом, нормально? Плавать я не пойду. Или могу тебя с собой взять.

-- Я не умею плавать. Меня никто не учил. А можно я тоже позавтракаю, как ты, в одной рубашке? Мне все равно в уолтову одежду переодеваться, так я могу на полпути остановиться.

Марк, все еще осиянный своим сном и лениво поигрывающий обнаженным отростком, поставил на стол еще одну чашку и нашел булочки и джем в шкафчике.

-- Мне кажется, я понимаю, каково тебе, друг Сайрил. Я в рубашке потому, что недавно проснулся, и мне нравится свободно болтаться -- из чистого удовольствия.

-- Мне тоже, ответил Сайрил, хотя мне еще не доводилось так делать.

-- Так сделай.

-- Мне никто, на самом деле, никогда так не нравился, как Сэм с Уолтом, и ты.

-- И ты сам. Ты должен себе нравиться.

-- Я себе нравлюсь.

-- Сайрил, ты разумный мальчик, мозги у тебя на месте. Лакан⁽⁷⁷⁾, психиатр, утверждает, что у людей твоего возраста и младше есть глубоко личная эротичность, а с нею к тебе приходит глубинный ужас от того, что она исчезнет, что ты всю ее израсходуешь. В действительности, когда подрастешь, она станет чем-то другим, гораздо лучше и эротичнее. Я, как тебе известно, -- любовник Пенни, и спорить готов, ты еще даже помыслить не можешь о Пенни как об эротичной женщине.

-- Могу, как бы. Ты эротичный, и если ты Пенни нравишься, значит, она тоже эротичная.

-- Мы бы вообще с тобой не разговаривали, если б не лакунарность моего собственного взросления -- не то, чтобы я уже совсем повзрослел.

-- Лакунарность?

-- Упущенный опыт. Но, в конце концов, мы все взрослеем по-своему -- или же находим сами себя.

-- Да.

-- Сначала масло, вот так, потом джем, чтоб было за что укусить. А дома тебе разве булочки на завтрак не дают?

-- Мы едим манную кашу со сливками и ломтиками банана, или яйца всмятку в стаканчике с тоненьким тостом. Мне джем с булочками намного больше нравится. От них в горле щекотно. А что Сэм с Уолтом едят на завтрак?

-- Если они у Пенни, то круассаны с горячим шоколадом и апельсиновый сок, подвергают деконструкции Le Figaro⁽⁷⁸⁾, чепуху друг другу мелют. У Пенни на столе -- один из ее блокнотов, поскольку ночью идеи в ее голове что-то делали. Я не знаю точно, чем они занимаются, когда меня там нет. Все вместе они очень остроумные, вся троица. Что происходит у Дэйзи, я не знаю. Я постоянно слышу непонятные шутки про Кристофера. И Дэйзи встает к мольберту очень рано.

-- И они друг на друга не орут?

-- Не думаю. Ссорятся, в смысле?

-- Ну, злятся, обзываются.

-- Не могу себе этого представить. Все они для этого слишком добродушны и честны. Есть, разумеется, трения, никто не ангел, но когда неприятности, авария, как ее Пенни называет, они устраивают что-то вроде разбора ДТП. Набрасывают векторы столкновения, оценивают ущерб. За этим следуют извинения и объятия. Уолт обычно обвиняется в том, что вел себя как немец или как американец. Справедливость, дружелюбие и bon ton⁽⁷⁹⁾ восстанавливаются. Пенни особенно ополчается на себялюбие. Или на ущемление чьих-нибудь прав.

-- Ты хочет сказать, что они могут говорить, что считают неправильным?

-- Думаю, да. Когда я познакомился с Пенни, меня привели как домашнего жеребца, любовника, и мне давались поблажки, будто я невыдрессированный щенок. А потом началось подспудное образование. Я был в шоке, думаю. И до сих пор -- самую малость.

-- Да.

-- Ты что имеешь в виду -- да?

-- То, что я слушаю. Сэм говорит, что хуже нет, чем не слушать.

ВИСЕНТЕ УИДОБРО⁽⁸⁰⁾: РОБЕРУ ДЕЛОНЭ (1918)

О Тур Эффель небесная гитара

твоей верхушки телеграф беспроводной

слова сбирает будто пчел розовый куст

по Сене ночью не плывет

ни горн ни телескоп но

Тур Эффель словесный улей

или чернильница наполненная медом

и на заре паук стальною нитью

в тумане утреннем сплетает паутину

а мой малыш взбирается на башню

словно певец разучивает гамму

до ре ми фа соль ля си до

и вот мы в вышине на воздухах

поет в антенне птица встречь

Европы электрическому ветру

что шляпы далеко под нами прочь сдувает

летать-то они могут да не запоют

Жаклин О дочерь Франции

что видишь ты из этой вышины

вон Сена под мостами крепко спит

я вижу как вращается земля и дую

в свою трубу я дую всем морям

на аромат духов твоих и пчелы и слова

от четырех слетелись горизонтов

гораздо ближе песнь твоя слышна

я утренняя королева полюсов

я роза четырех ветров

что осень золотят и принесут

снега и розы смерть -- моя

весь год поет мне птица в голове

все это Башня рассказала

этот вольер для птиц со всего мира

и звонница Парижа

свой знак впечатала она в небесный свод

и в день Победы

останется стоять она средь звезд

39

Уолт, растянув рот в оскал людоеда перед выходом на улицу, пританцовывая, как тролль, поцеловал мать, пожелав ей доброго утра, одновременно кладя «Le Figaro» возле ее тарелки и сообщая, что именно понравилось ему в брюках Марка -- хоть они и сидят идеально, обтягивая талию и задницу, спереди в смысле пространства они сильно напряжены.

-- Ну, да, согласилась Пенни, отхлебывая кофе. Как женщина и дура я считаю, что вирильный член, склонный к горизонтальности, приятно дополняет его умные глаза и миленький нос. Но обожаю я тебя, лапуся. Марк -- для развлечений.

Уолт задумался, склонив набок голову.

-- Он чёткий. Можно, он будет моим другом так же, как и твоим?

-- Почему бы нет? Единственная поистине бесконечная вещь -- воображение, а в желании она играет большую роль, не так ли? В дружбу -- или любовь -- встроена своя добрая воля, такова их природа. У нас с Марком есть сотни способов дружить, и ложиться с ним в постель -- один из них.

-- И спорить о пространстве у Пьеро делла Франчески⁽⁸¹⁾.

-- Хорошее произношение. Мы не спорим, милый. Мы обсуждаем.

-- О и Кей. Понял. В дверь звонят. Это Би, я думаю.

В самом деле Би -- в кепочке разносчика газет, курточке, английском шарфике и бриджах.

-- Я могу подобрать себе всё, сказал Уолт, целуя ее в нос, кроме нищенского головного убора.

-- Я видела Марка, почти уверена, -- он уворачивался от потока машин на кольцевой развязке, поэтому махать ему я не стала.

-- Значит, на завтрак у нас компания, сказала Пенни. Что за жизнь. Неси еще тарелки, Сэм, и давай поцелуемся.

40

Квартира Марка в его отсутствие казалась пустой и заброшенной. Уолт, хорошенько отхлебнув молока из пачки в холодильнике, пописал, понюхал кисточку для бритья и скорчил рожу зеркалу в ванной, выглянул во все окна по очереди.

Сайрил, попив из пачки после Уолта, тоже пописал и повыглядывал в окна вместе с Уолтом, пристроив подбородок тому на плечо.

-- Соня Терк, украинка, -- так ее звали до того, как она вышла замуж за Делонэ здесь, в Париже. Выросла в Санкт-Петербурге -- Маман говорит, мы туда как-нибудь съездим. Из этих русских гениев до Первой Мировой войны. Сэму понравилось, что ты его поцеловал, когда мы расстались у метро. Его зубной врач считает, что Сэм -- она. Если в Лапландии медведь в лесу приходит тебя съесть, а ты -- девочка, то спускай штанишки, и медведь покраснеет и уйдет. Ты в самом деле похож на Кожева, если без очков. Дай посмотреть?

-- Сэм -- самый чёткий друг в мире, правда? Щекотно.

-- Всё сливается. Я просто языком тебе ухо обвел. А ты без очков чего-нибудь видишь?

-- Как бы да. Если я всё буду делать, как ты, ничего?

-- И все что угодно, Маман сейчас читает и подчеркивает там, книгу одного голландца, Йохана Хёйзинги, «Homo Ludens»⁽⁸²⁾, про игры и спорт. А так щекотно?

Сайрил, как в зеркале, повторил за Уолтом игру рук под фуфайкой, они приплюснулись носами, потерлись подушечками ступней сзади по ногам друг другу.

-- А почему твоя мама пишет об играх?

-- Она пишет о картине Робера Делонэ «Кардиффская команда» и должна всякие вещи знать -- и жизнь Калиста Дельма и барона Кубертена, и историю колес обозрения Ферриса, и аэропланов, и одежды, и чего угодно. У нас час есть, может, чуть больше. Мне кажется, я понял Марка, когда мы глазами сигнализировали.

41

Пока Уолт громыхал трагическими аккордами на пианино, Сэм рысью отплясывал, вызывающе подбрасывая пятки, и угрюмо хмурясь пел:

Никто меня не любит

И все ненавидят

Пойду-ка лучше в садик

Лопать червячков

Кристофер, только что пришедший вместе с Дэйзи, шести футов шести дюймов росту, лыжный свитер, испытываемый на прочность размахом плеч, челочка светлых волос над одним глазом, американские джинсы со скошенной ширинкой, стоял в смятении.

Уолт накинулся на танец из «Петрушки»⁽⁸³⁾, а Сэм воспроизвел вихляния марионетки-Нижинского⁽⁸⁴⁾.

-- Привет, Сэм, привет, Уолт, сказала Дэйзи, изображая буги-вуги на пару с Нижинским.

-- Объясните, пожалуйста, умоляюще попросил Кристофер, не отрывая взгляда от плакатов и литографий на всех стенах.

-- Это просто Уолт и Сэм полны сами собой. По крайней мере, они одеты -- обычно это не так.

-- Мир! крикнула Пенни. Дэйзи и Кристофер, вы здесь.

От Дэйзи -- поцелуй, от Кристофера -- огромная лапа для пожатия.

-- Уолтер, с этой минуты вы с Сэмом -- официанты, вносящие кофе, как только его сварите.

-- Можно фартуки надеть?

-- Нет.

ДЕНЬ В ДЕРЕВНЕ

Волосы Сайрила -- чубчик света, утреннее солнышко запуталось в них, пробившись через вагонное окно, Уолт засовывает в них пальцы из чистого удовольствия взъерошить, Марк читает «Le Parisien»⁽⁸⁵⁾, оставленный на сиденье через проход, все облачены в свое счастье: Уолт -- в обрезанных джинсах Сэма, ухмыляясь плутовскими взглядами, Сайрил -- в одежде Уолта, с концентрированным терпением, подрагивая коленом, Марк -- опасливо.

Еще стояла рань, когда они помогли друг другу влезть в лямки рюкзаков на деревенской станции и тронулись по узкой дороге.

-- Я не буду чувствовать себя забытым, сказал Марк, однако кто знает? Если вы только еще раз не изменили плана, а Уолт в таких вещах изобретателен, как только мы доберемся до туда, вы двое распрощаетесь со штанами, а заодно -- и со скромностью и сдержанностью.

-- Ну да, ответил Уолт. У нас будет все утро и весь день. Пенни с Сэмом выезжают в 7:10, а после будет обратный поезд для Сайрила, если он еще сможет ходить и смотреть прямо. Это самое лучшее, что можно устроить в той тюрьме, где он обитает.

-- Круче, чем вообще не смочь никуда поехать, сказал Сайрил. Я храбрый, вот увидите. Уолт говорит, что робеть глупо. Но на самом деле ведь этого нет.

-- Я пытался, сказал Марк, вытребовать весь день тут, на дикой свободе, для вас одних, но мадам Секретарь и слышать об этом не захотела. Это организованный выход на природу, вы же понимаете, я тут -- вожатый, Сэм с Пенни тоже участвуют, прямо сейчас, техническая неправда, по поводу которой Ангел-Регистратор беспокоиться не станет. Верхний этаж будет весь ваш -- уединенности ради. Мне же нужно сад прополоть, уборку сделать, почитать, вздремнуть на солнышке, возможно, в деревню за чем-нибудь сбегать.

-- На фиг уединенность, сказал Уолт.

Сайрил раньше никогда не был ни на маленьких фермах, ни в таком деревенском садике, ни на самом донышке такого спокойствия.

-- Еще на дороге началось. У нас голоса изменились. Послушайте. Тишина такая вроде плотная, да? А огонь в очаге вы разводите?

-- А мне запах нравится, сказал Уолт. Та часть его, которая от древесного дыма, готовят, наверное, видимо, мышиный помет еще, мыло, вино. У деревенского воздуха, и внутри, и снаружи, запах свой.

-- Сидеть у огня, сказал Марк, только при его свете -- от этого тоже в старом доме так славно.

-- А наверху еще больше как в сказке, сказал Уолт. Долой штаны, друг Сайрил. Я уже.

-- Давай поразнюхаем побольше. Сад и огород. Деревья старые, старые.

-- Шезлонги в сарае за углом справа. Вытаскивай один для Марка, поставь возле вон той кирпичной стены, ему там нравится. Я слышу, как он наверху переодевается. А мы можем гулять с голыми задницами.

-- Я вижу кролика!

-- Я покажу тебе коров, и лошадей, и овец.

-- Я гляжу, мы не теряем времени и быстро дичаем, произнес Марк, спускаясь в драной фуфайке и тертых спортивных трусах, и там, и там швы расползлись. Я-то думал, ты это сделаешь с Сайрилом.

-- Любовная разминка. Он разговаривает с кроликом.

-- Скосив глаза и вывалив язык.

-- Так хорошо, так быстро. Думая об этом всю дорогу, он серьезно нервничал. Сайрил вообще под кроватью может спрятаться, насколько я его знаю.

-- Секс по утрам, сказал Марк, всегда несколько специален.

-- В любое время. Сайрил, дурила!

-- Я хочу посмотреть, вымолвил Сайрил из дверей, получится снять брюки, вместе с трусами, прямо тут, перед Марком и все такое. Я, наверное, застесняюсь, несмотря ни на что.

-- Сразу нестись наверх нам вовсе не обязательно только потому, что мне не терпится и я полон любвеобильной доброты. Марк, расскажи Сайрилу про те разы, которые ты в нашем возрасте проводил с друзьями в шалашах, общежитиях, при свете дня.

-- Сайрил, сказал Марк, друзья есть друзья. Я -- такой же друг, как и Уолт, а Уолт -- очень дружелюбный парнишка. Почему бы вам обоим очаровательно бесштанными не помочь мне убрать сорняки из дальнего угла сада, на теплом солнышке, не привыкнуть к собственной свободе -- и пусть все пойдет, как пойдет.

Уолт выглядел разочарованным, Сайрил -- довольным.

-- Ладно, сказал Уолт, но давай по-дружески поцелуемся, в уголки рта. Это Сэм придумал, так эротично щекотится. Племенное приветствие, как Пенни выражается.

-- А Марк тоже?

-- Абсолютно, ответил Марк, мимоходом целуя обоих.

-- Чётко! сказал Уолт. Нам оба уголка, Сайрил. Ох да ладно, давай обнимемся.

-- Выкатывайте тачку из сарая и найдите мне лопату.

-- Марк, сказал Уолт, стягивая через голову рубашку, чтобы остаться совсем голышом, рассказывает очень вдохновляющие истории о том, что когда был мальчиком, то втрескивался в друзей, которых боготворил в раздевалках и бассейне, и часами с ними разговаривал, и везде с ними ходил, но был слишком отсталым и стеснительным, чтобы с ними вместе дрочить -- а сейчас так хотелось бы.

-- Ну, ответил Марк, не совсем так. Поставь вон туда тачку. Давайте поглядим, сможем мы отыскать границы того, что мне кажется цветочными клумбами. Не все мои друзья были такими же стеснительными или щепетильными, как я.

-- Я снимаю всё, обыденно произнес Сайрил. А что значит щепетильный?

-- Когда стесняются своего тела.

-- Обнимался и целовался всю ночь напролет с одним другом, по которому с ума сходил, и который был чемпионом-мастурбатором -- по меньшей мере два-три раза в день.

-- Пойми, Сайрил, сказал Марк, вся эта информация -- ответ на вопросы Уолта, а также Сэма. Любопытство Уолта, из-за его довольно-таки раскованного воспитания, заслуживает искренности. По крайней мере, мне так кажется. Его ничем нельзя шокировать. Ты также понимаешь, что ему хочется затащить тебя наверх в постель, хоть он и не брезгует играть Эроса прямо здесь.

-- Что такое брезговать?

-- То же самое, что быть щепетильным.

-- Мне нравится тут голым ходить. Хорошо.

-- Выдающаяся и заметная часть Уолта тоже хорошо себя чувствует, ответил Марк.

-- Все лучше и лучше. Ты выглядишь прелестно, Сайрил. Пошли наверх, а?

43

Марк поднимался наверх.

-- Уолт! Кинь мне темные очки, будь добр? Я не смею подняться. Они у меня в рюкзаке.

-- Иди сам возьми. Сайрил потерял рассудок и полный кретин.

-- Нет. Это неприлично. Я протяну руку из-за двери.

Уолт, проворно вскочив, пошарил в рюкзаке Марка на полу, засунув туда голову, чтобы тщательнее разнюхать, нашел очки в боковом кармашке.

-- Я делаю кофе на утренний перерыв, если кому-то интересно, или чей-либо идиотизм укоренился настолько глубоко, что выходит за пределы мира явлений.

Тишина.

Пятясь вниз по лестнице, Марк слышал подбавь слюны для гладкости и Сайрила никто не против.

-- Эй! Конечно, мы скоро спустимся.

-- Я на улице, загораю. Кофе капает. Берите себе и тащите наружу, если ноги держат.

44

В конце кирпичной стены, с большим грушевым деревом за спиной Марк в шезлонге, на ярком летнем солнышке допил свой кофе, не успели Сайрил с Уолтом спуститься к нему.

-- Ты готов нас спросить, сказал Уолт, в своем ли мы уме. Да, причем Сайрил -- гораздо умнее, чем до того, как мы поднялись наверх, ты не поверишь, насколько умнее. Тебе еще кофе нужно.

-- Я принесу, отозвался Сайрил.

Обмен улыбками, Марк приподнял очки, чтобы стало видно глаза.

-- Время отступает, когда развлекаешься.

-- Уолт, ну что это ты делаешь?

-- Твое белье нюхаю.

-- Мы же друзья.

Сайрил, возвращаясь с кофе для Марка, замер на полшаге, раскрыв рот, одна нога повисла в воздухе.

-- Что это Уолт делает?

-- Вдыхает аромат моих плавок, предположительно -- ощутимый.

-- Господи-иисусе. Но кого это удивляет? Меня всего обнюхали. Я чувствую себя кем-то другим.

-- Возможно, ты и есть кто-то другой, ответил Марк. Уолт так воздействует на людей. Немного погодя сходим в деревню пообедать, но не сейчас.

-- Но это же не умно -- людей обнюхивать, да?

-- Да, но естественно.

-- Прекрасно.

-- А теперь ты что делаешь?

-- Снимаю с тебя это белье, чтобы ты стал таким же греком, как и мы, и весь покрылся загаром, и чтобы Сайрил мог на тебя таращиться. Подними зад. Господи.

-- Какое милое местечко, произнес Сайрил. Этот сад.

-- Осмесис, сказал Марк. Умное слово для нюханья. Местные, проходя мимо, уже поняли, что, заглянув в дырку в заборе, можно увидеть дико интересные штуки. Несколько выходных назад голубоглазый малыш с двумя сотнями веснушек застал Уолта за измерением письки линейкой -- причем Уолт спорил со мной, какая длина будет истинной -- по верху, по бокам или вдоль киля.

Сайрил расхохотался, но не очень внимательно, поскольку пытался незаметно разглядеть наготу Марка, уже наполовину восставшую.

-- В газете, сказал Уолт, говорится о каких-то шведских подростках в летнем библейском лагере на северных нагорьях -- они обмазали друг друга повидлом и всё слизали. Один из них был кронпринцем, ему пятнадцать. Его мама, королева, сказала, что их возбудила красота пейзажа. Так в газете. Ты поздоровался за руку с моим краником, когда я тебе очки подавал.

-- Дружбы ради.

-- Это точно. Сайрил боится щекотки в странных местах. А где, ты полагаешь, они повидлом друг друга мазали, везде?

45

В деревенском ресторанчике им подали холодную курицу под майонезом, горы жареной картошки, салат из шпината с сухариками и шоколадный кекс со взбитыми сливками. Они сидели под деревом за длинным столом на козлах. Рядом за тем же столом -- тучный местный гражданин с двумя подбородками и волосинами, зачесанными вбок через всю лысину, средних лет женщина в цветастом платье, улыбавшаяся им, догадавшись, что они -- парижане, и крупная собака, принимавшая объедки и косточки от всех и глотавшая их, с готовностью щелкая пастью, не придерживаясь ни малейших приличий и даже не делая попыток их жевать.

-- Пример для подражания, ответил Марк на вопрос Уолта, достаточно ли цивилизованно они себя ведут. Целовать собаку в нос, возможно, и не есть признак хорошего вкуса, но в общем и целом я вами горжусь. Только солидный гражданин заметил, как вы тискаете друг другу промежности.

-- Но это не мы, сказал Сайрил. Правда, Уолт?

-- Я просто предположил, что могли бы, сказал Марк. Чем же вы тогда занимались, что заслужили неодобрение одного его глаза и восхищение другого?

-- Ну, наверное, когда ты разговаривал с собакой, а Уолт передал кусочек кекса из своего рта в мой.

-- Мы немножко терлись коленками.

-- Сайрил скоро станет настоящим негодяем. Пока -- нет, не совсем, но развивается успешно.

-- А ты был негодяем, Марк? спросил Сайрил.

-- Нет, но Уолт с Сэмом считают, что я должен за это ответить. У меня уже немножко лучше получается, что скажешь, Уолт?

Уолт ухмыльнулся.

-- Вот видишь? сказал Марк. Маленькому негоднику все мало. Я взялся за эту работу -- быть его старшим братом -- с готовностью и радостью, сильно рискуя рассудком, и что получаю взамен, кроме дурацкой ухмылки? Ну что -- покажем Сайрилу еще поросят, коров и поля с подсолнухами или пойдем обратно?

-- И то, и другое, ответил Уолт. Спорить готов, Сайрил никогда не ходил вброд по ручьям. Если мы зайдем в ручей чуть дальше, то можем пройти по нему вверх и добраться до поля сразу за нашим садом.

-- Чего ты сочиняешь?

-- Мы с Сэмом так делали. Встретили в ручье двух коров и погладили их. Там везде не больше, чем по колено, и в нем плавают серебряные сардинки, и жуки, которые задом по воде ходят.

-- Продано, сказал Марк. Свяжем шнурки, правильно, и башмаки на шею повесим.

Свет рябью заплескался по их ногам, когда они вступили в ручей, подвернув джинсы Марка до колен. Стрекозы сновали взад-вперед, бабочки пили солнечный свет своими крылышками, мошкара сбивалась в туманности.

-- Самый мокрый из всех запахов, сказал Уолт, деревенский ручей.

Ящерица на камне, пропала.

-- Он изменяет звук наших голосов, сказал Сайрил, но не так, как дорога и сад.

-- А как, спросил Уолт, пытаясь обхватить бабочку сложенными чашечкой ладонями, мне теперь штаны снять с мокрыми ногами?

-- Я уже не спрашиваю, отозвался Марк, зачем тебе вообще снимать штаны.

-- Голым ходить.

-- Смотри, ответил Сайрил. Сначала одну ногу, руки вовнутрь, вот так, и одна мокрая нога выходит, точно. Потом другая.

-- Сайрил гений. Вот, скатайте рубашки и штаны вместе.

Марк забрел в пруд у излучины, нагнулся и заглянул под нависавшие ветви куманики и боярышника.

-- Сайрил, сказал он, а ты знаешь, что на тебе все утро нет очков -- с того момента, как вы с Уолтом, задыхаясь от похоти, галопом ускакали в постель?

Сайрил замер в изумлении.

-- Точно!

-- Тебе хорошо видно? спросил Уолт. Я специально ничего не говорил -- проверить, когда ты заметишь.

-- Моне⁽⁸⁶⁾ влюбился бы в эти тополя, произнес Марк, расстегивая молнию на джинсах помочиться на откос берега.

-- Моча дружбы, сказал Уолт. Давай, Сайрил.

-- Только не в ручей, вселенную и дом миног.

-- Если б у нас письки были как у Марка, сказал Уолт, потолок спальни превратился бы в одну колоссальную жижу. Если б ты надел свои тренировочные штаны со дна мешка с грязным бельем, то был бы совсем как мы.

-- Нам предстоит пересечь открытое поле, чтобы добраться до дома, а местные не обратят внимания на коров и птицу, обсуждающих нас. Они наверное сейчас перезваниваются, докладывая друг другу о нашем продвижении вдоль ручья -- двое в чем мама родила, один сам с собой забавляется.

-- Оба, откликнулся Сайрил. Ну как нас могут увидеть, да и в любом случае я смущаться никогда больше не буду. Брызгаться ногами на людей -- тоже.

Марк обернулся к Уолту, улыбчиво нахмурившись, подхватил его и посадил себе на плечи лицом назад.

-- Озирай окрестности.

-- Пять коров, несколько семейств длиннохвостых скворцов, церковный шпиль, кобыла-блондинка и мне животик целуют.

-- Местных не видать?

-- Нет, если не прячутся за изгибом ручья, а там только кустарники видно. Пускай Сайрил тоже посмотрит. Ты его еще не пробовал, а без очков он, наверное, видит всё насквозь.

Уолт по-обезьяньи сполз, спрыгнул, подняв тучу брызг. Сайрил прошлепал назад, поставил ногу на руки Марка, взобрался и оседлал его плечи.

-- Развернись в другую сторону, сказал Марк, и угнездись, как Уолт. Эрос -- самый изобретательный из богов, коэффициент интеллекта у него намного превосходит Эйнштейна.

Сайрил подчинился, говоря, что за количество коров он бы не поручился, лошадь бы назвал просто белой, а скворцов не видит вообще. Он изогнулся и обнял Марка за шею.

-- Развернись, чтобы верхом сидеть, сказал Марк, и я довезу тебя до самого дома. Если мы выберемся из ручья здесь и пройдем по диагонали вверх по склону, разве не дойдем?

Уолт, подскакивая, кинулся на разведку.

-- Выуди ключи, Уолт, у меня из кармана, пробеги через дом и открой нам садовую калитку -- и надень штаны.

-- Мна, ответил Уолт, улепетывая.

46

Пенни, в мешковатом кардигане и джинсах, накрывая ужин, заказанный в колбасной, сказала, что никогда не видела маленького мальчика, которому хотелось расплакаться и который все же был дико счастлив.

-- Он садился в поезд, будто молодой русский интеллигент в Сибирь уезжает.

-- Чтобы всё рассказать, мне понадобится помощь Уолта, сказал Марк, откупоривая вино. Сайрил либо застрелит отца, домоправительницу и шофера и совершит преступление века, либо бросится под машину на Площади Звезды. Сходим в деревню после ужина и позвоним проверить, как он добрался.

-- Вы пообедали в деревне, на открытом воздухе, побродили по ручью, насколько я понимаю, и Сайрил видел кролика и поросенка, которые захватили его воображение, и вообще славно провел день. Я уже давно и пытаться бросила расшифровать язык чокто Уолта и Сэма.

-- По ходу дня Сайрил превозмог свою робость по-крупному и начал походить на копию, но не совсем, Уолта. Робость, вместе с тем, обладает своим шармом и должна иметь некую эволюционную пользу.

-- Разумеется, имеет.

-- Видела бы ты сад часа два назад. Они спустились из спальни и набросились на меня. Я невинно читал тут в шезлонге. Ты насмерть права насчет любопытства.

САНТАЯНА⁽⁸⁷⁾

Приятно думать, что плодородие духа неистощимо, если только материя дает ему шанс, и что даже наихудший и наиуспешнейший фанатизм не может обратить духовный мир в пустыню.

48

Сентябрь, луговина, простирающаяся по склону от сада вниз до самого ручья. Трава, до сих пор зеленая, усыпана архипелагами цветов позднего лета. День теплый.

-- Рембо, да, сказал Марк Сайрилу. Летняя заря будит листву. Не все читают Рембо за завтраком.

-- Вон там, продекламировал Сайрил, справа от тебя, летняя заря будит листву. Дымка, шорох в этом углу парка, а склон слева держит тысячу следов колесных в грязи дороги, в фиолетовой тени. А почему тысячу? Просто большое число, наверное, к тому же дороги, как и луга -- один из пунктиков Рембо.

-- Он и фургоны считает -- двадцать, и лошадей.

-- Цирковые фургоны, набитые детишками и зверями с карусели, из дерева, ярко раскрашенные, позолоченые.

-- И кивают черные плюмажи лошадей.

-- Пастораль с цыганами, цирковыми фургонами, путешествующими от одной сельской ярмарки к другой. Череда детей в карнавальных костюмах.

-- Живая картина. К тому же, как он говорит, фургоны напоминают народную сказку. Уолт это может объяснить, а Би объяснит совершенно иначе, просто смеху ради.

-- Би? Не Сэм?

-- Сэм согласится во всем с Уолтом, лояльно. Если, конечно, никто не станет утверждать, что сможет угадать, что именно Сэм или Уолт сейчас скажут. Уолт может изумительно цитировать Рембо в неожиданные моменты. Как-то раз, дома, я недоумевал, как такой недавно принесенный аистом ребенок, как Уолт, может столь прекрасно искоса смотреть своими красивыми глазами, хоть и прищуренными от озорства, вроде любимой гурии султана, более того -- одновременно отхлебывая молоко из пакета. Я так и сказал, а он ответил: тропы неровны, курганы осокой заросли, воздух недвижен, нигде поблизости ни птиц, ни ручьев, а впереди -- конец света. Он намеренно хотел быть гадким, лишь несколько часов спустя после того, как я видел: они с Би облизывали друг друга у Пенни, куда я пришел на нашу дневную поёбку. Потом, когда я выходил пописать, не заметить их было невозможно -- бельгийские кролик с крольчихой, а дверь настежь, разумеется.

-- Разумеется.

-- Пенни обвиняла меня в том, что я козел, поскольку думала, что мы вступили в фазу уютной дремы после того, как, а раз уж мы завели об этом разговор, то я вдохновился снова и как раз засовывал, когда в спальне возник Уолт со словами: потрясно! Анри Пелиссье⁽⁸⁸⁾, желтая фуфайка, 1924 год. Марк врубается в велосипедные конструкции и физическую форму.

-- А когда меня отправили к тебе на семинар, я думал, мне предстоит страдать скучнейшие часы в жизни. Я теперь кто-то другой ведь, знаешь?

-- Ты тогда был кем-то другим. Сейчас ты -- это ты, или начинаешь им быть. Ты с самого начала Уолту с Сэмом понравился, только они точно не знали, как тебя понимать.

-- Они меня до уссачки напугали.

-- Дэйзи закончила большое полотно и отправила его в Амстердам. У меня готов черновик поэмы, в которой, я надеюсь, окажется много этого луга и сада, и вас с Сэмом и Уолтом. Работа Пенни о «Кардиффской команде» займет весь выпуск «Les Cahiers d'Art»⁽⁸⁹⁾. Если б Уолт был здесь, он бы сказал: Я уже вижу льва. А что бы Сэм ответил?

-- Льва, льва. Из Гамбургского зоопарка. Вот что бы она сказала -- из Аполлинера. Голубые глаза.

-- Ты овладел их стилем. Ты теперь зовешь Сэма она?

-- Она сама попросила. Она собирается отпустить волосы и носить платья. Мне кажется, Уолт в печали.

-- А этот лев -- спустились ли сыны небес накрошить золота для его гривы?

-- А это стихотворение?

-- Уэльское, очень старое. Футболисты пенниного Делонэ выучили бы его еще в школе, хотя в нем говорится о волосах девушки, а не о львиной гриве.

Футболисты, пахнут апельсинами.

-- Помнишь, как мы бродили по лесу в Сен-Жермен, где нашли полянку у тропы лесничего?

Парчовая бабочка дремлет на лакрице.

-- Луг посреди леса, о да. Один из тех случаев, когда Сэм с Уолтом грандиозно сбили меня с толку своими разговорами про обжиманья в Венсаннском парке, как они битыми часами целовались среди целого поля загорающих, хвастовством своим -- сколько они смогут щекотать друг друга языками, не запуская теплые руки друг другу в штаны. Мне кажется, ты видел, что со мною было от таких разговоров, потому что ты их дразнил, пока они не признались, что щупали друг друга, пока заговариваться не начали, а потом кормили друг друга швейцарским шоколадом и ломтиками апельсина, как мамы-птички. Я отдаю себе отчет, насколько по-доброму ты пытался меня оградить, чтобы они меня не шокировали.

-- Линия по заправке аистов определенно не поскупилась, когда Уолта снаряжали для производства детей. Какой-то шаловливый ангел решил, что нестандартный генератор -- как раз то, что нужно для такой симпатичной мордашки. Уолт говорит, что унаследовал его от моряка, фамилию которого мама забыла спросить.

-- И у того моряка, и у моего отца -- сыновья, которых они не знают.

-- Интересно, а в этого моряка можно поверить?

-- Моему отцу -- точно нельзя. Матери тоже. Можем и ее сюда добавить.

-- Монтерлан⁽⁹⁰⁾ говорит в «Les Olympiques»⁽⁹¹⁾, что Поликрат⁽⁹²⁾ сжег гимнасии Самоса, поскольку знал, что каждая дружба, выкованная там, становилась дружбой двух бунтовщиков. Подлинные наши семьи -- это наши друзья, которые, конечно, и семьей быть могут. Уолт и Сэм пока не нашли той страны, гражданами которой им хотелось бы стать. Мы с тобой, Сайрил, -- иммигранты в воображаемой стране, основанной Пенни и Дэйзи, с населением в четыре человека.

-- У Би растут волосы на лобке, чем она гордится, и грудки -- они прекрасны. Она прямо из «Георгик» Майоля⁽⁹³⁾. Мне кажется, я как во сне хожу.

-- Нет -- всего лишь в стихотворении. Или в картине Бальтуса⁽⁹⁴⁾. В настоящий момент в мире свирепствует сорок две войны, не говоря уже о личных несчастьях повсюду, боли, болезнях и ненависти. А мы сидим тут, вот на этом лугу. Даже у него нет другой реальности, которую мы могли бы познать иначе, чем наше воображение ее воспринимает.

Que parfois la Nature, a notre reveil, nous propose

Ce a quoi justement nous etions disposes,

La louange aussitot s'enfle dans notre gorge.

Nous croyons etre au paradis.⁽⁹⁵⁾

Наше ощущение прекрасного иллюзорно -- союз культуры и биологического императива. Наши чувства следует обучать, чтобы они стали чуткостью, -- или же притуплять до глупости. Ты стал прекрасным, потому что отпустил волосы, хотя еще месяц понадобится, потому что похож на эльфа, потому что улыбаешься и говоришь то, что приходит в голову.

-- Я что -- таким ужасным был?

-- Нет, конечно. Une espece de microbe⁽⁹⁶⁾ ты не был и никогда бы не мог быть.

-- И выбросил свои очки. И, мне кажется, доказал в спортзале вместе с тобой, что у меня нет ни порока сердца, ни астмы -- ни единой штуки, которыми меня раньше пугали. Пенни говорит, ты так прекрасен, что она до сих пор заливается румянцем, когда ты в комнату входишь. Ничего, что я так говорю? Я тоже так думаю.

Марк остановился. Они прошли через весь луг вдоль, затем поперек и теперь стояли прямо посередине.

-- Поле подсолнухов на том берегу ручья всё сжали -- оно было таким зеленым и золотым, сказал Сайрил. Помнишь, как чудесно мы бродили по воде два месяца назад, а?

Марк сел, глядя снизу вверх на Сайрила.

-- Ты не чувствуешь, что тебя играть не принимают?

-- Нет, что ты.

-- Великая вещь, сказал Марк, впитывать все в себя. Пенни утверждает, что добрые ангелы могут провести ее сквозь исследование по Браку⁽⁹⁷⁾. За это я ее и люблю, люблю вот это в ней. Обнаружили, что существуют звезды старше вселенной. Столько всего узнать еще, столько всего впитать. Я читал английского писателя прошлого века по имени Лэндор⁽⁹⁸⁾ и нашел у него отрывок о юном греке пятого века, Гегемоне, пятнадцати лет, чьи кудри пальцем разглаживает знаменитая салонистка Аспазия -- чтобы посмотреть, как они снова скручиваются. Он укусил ее за палец за вольность, которую она себе позволила, и она сказала, что теперь он должен его поцеловать, чтобы зажило, и, может быть, даже поцеловать ей и другие места, вот тут и вот тут, чтобы яд дальше не распространялся. Он играл Эроса, видишь ли.

Сайрил сел напротив Марка, пятки к пяткам.

-- Греки, сказал он. Их дружба в гимнасиях, что могла свергать тиранов. Меня все равно это немножко еще пугает.

Мошкара.

-- Она меня напугала, вернее сказать -- удивила, когда я понял, насколько мне нравится, как Сэм и Уолт поддергивают штаны, насколько меня зачаровывает, когда Уолт вынюхивает по-собачьи. Как они лижутся и щупают друг друга.

-- Да. Ох, Господи, да.

-- Мы -- переходные существа, вроде головастиков и лягушек. У Уолта -- любопытство дикаря и изощренность Пенни, такие, что он одновременно и безумен, и здрав. Ты его знаешь лучше, чем я.

-- Нисколько. Он полагается на то, что ничего не нужно объяснять. Говорит, что когда ему захотелось увидеть твой вставший член, ты сделал ему одолжение, не поднимая много шума.

-- Еще он хотел знать, почему все на моем столе разложено так, как разложено, о чем некоторые книги у меня на полках, хотел посмотреть мои носки, рубашки, брюки и трусики, плащ и пиджаки. Расспросил обо всех литографиях на стенах. Вопросы задавал бестактные, будто врач, и бессмысленные, будто психиатр. И все это докладывалось Сэму, который вдавался в подробности еще тщательнее.

-- А почему эта одна старая груша осталась посреди луга?

-- Чтобы сидеть под ней в полдень, наверное, или чтобы коровы в ее тени стояли. Может быть, она отмечала границу.

-- А если им просто невмоготу было ее спилить? Ее груши нравились.

-- И цветы весной. И вообще ее присутствие круглый год.

Но Дерево, одно из многих, есть,

И Поле, и от них мне взгляда не отвесть.

Они о том, что было, подают мне весть.

-- Это Шекспир? Уже так тепло, что почти Вергилий, что скажешь?

-- Вордсворт. У тебя значок СВОБОДУ НОВОЙ КАЛЕДОНИИ.

-- Уолт подарил. Это ведь в Тихом океане, правда, старая французская колония, народ Гогена, эксплуатируемый картелями?

-- Здесь босиком не побегаешь, но если ты думаешь, что нам следует разуться, пусть будет босиком.

-- И без рубашек. Напоследок лета.

-- Чудесный денек, да, все еще август. Сложи всё квадратиками, положи на ботинки, а то муравьи, которые нас сейчас съедят, колонизируют нашу одежду. Надо было одеяло захватить.

-- Не по-виргильски -- одеяло. Они ведь только завтра приедут, правильно? А Дэйзи в Амстердаме. Можем по-виргильски расположиться вот тут, у края тени, и смотреть в ветки. Расскажи, что Вордсворт хотел сказать, и про свое стихотворение расскажи?

-- Вордсворт хотел сказать, что всё, что мы видим, -- всегда воспоминание. А мое стихотворение называется «Полевая тропа». Это, наверное, медитация подлиннее. Сплетений «Le Pre»⁽⁹⁹⁾ Понже⁽¹⁰⁰⁾ там нет, я не настолько хорош. Это вроде фотографии Бернара Фокона⁽¹⁰¹⁾. Уолт с Сэмом как-то принесли мне тетрадку, в которую, как они выразились, они записывали вещи потрясной важности. Оказалось, что это их заметки о разных местах, Англии и Дании, и кое-какие проницательные наблюдения о том, как узнавать новое место. Переживания: забиться под одеяло и слушать дождь, рынок филателистов на Ронд-Пойнт, множество вещей, которые, по их утверждению, я говорил, но едва ли могу признать. Походы с Пенни, с Дэйзи, со мной. Вот про этот луг я помню пассаж о мошкаре, зудящей и кружащейся, поскольку нет ветра -- и унесет ли ее ветер на много километров? Большое Колесо -- американская жена Эйфелевой башни. Поэтому я начал вести собственную тетрадку и сделал стихотворение из того, что в нее записывал.

-- Я куплю себе тетрадку. Запишу туда сегодняшний день. А мы все снимать с себя будем?

-- У Виргилия нет трусиков Hom микро -- даже таких двусмысленно угловатых, как у тебя.

-- Такова природа, как говорит Уолт.

-- Смущенная ухмылка в румянце -- возможно, лучшее деяние природы. Так же, как и медведи, что обедают в Jardin d'Acclimatation⁽¹⁰²⁾, Пенни, которая намыливает Би в ванне, и Уолт, который скашивает к переносице глаза и высовывает язык, оттягивая себе крайнюю плоть перед первым толчком. Гений Уолта -- в том, что он будет об этом думать часами, впадая в иные заботы мира и выпадая из них, мира Уолта, который лишь иногда совпадает с тем, который называется реальным.

-- Со мной уже тоже так. Как у Уолта, как у того четкого пацана с голладского плаката в комнате у Уолта и Сэма, на котором не надето ничего, кроме улыбки, и он говорит, что он -- хозяин изнанки своих трусиков.

-- Baas in eigen broekje. Дэйзи его в Амстердаме нашла.

-- Увидеть вас вместе с Пенни, научиться разным штукам, разговаривать, приходить и уходить, когда захочется. Я все лето коллекционировал амбиции.

-- Когда мне было столько же, сколько тебе, я понял одну вещь: обнаруживать то, что в книжках, и то, что в реальном мире, и клево чувствовать себя в трусиках -- неразрывные вещи. А я думал, что дело только во мне, в том, какой я. Разум и тело живы вместе. И вот мы здесь -- с муравьями, мошкарой и паучками.

-- Кузнечиками и бабочками.

-- Солнце восхитительно вкусное. Тепло и в нем -- доброта.

-- Мне нравится. Это -- сейчас, это книги и картины. Прочти еще то греческое стихотворение о том, как они себя осознавали.

В нагом свете Спарты

Поют старики:

Мы были красивы,

Когда были крепки.

Малышня с ними рядом

Тоже поёт:

Еще крепче станем,

Когда время придёт.

А юноши пели:

Чем были одни,

Чем станут другие, --

То нынешние мы.

-- Я бы был одним из карапузов -- испуганных, но нахальных.

-- В тесной спартанской рубашонке, доставшейся от старшего брата, или вообще без ничего, локти и коленки содраны, истинно верующий в геометрию, Эроса и алфавит. И молочный зуб изнутри языком расшатываешь.

-- А небо через листву -- сразу и зеленое, и голубое. Новая Каледония, тот значок, что мне Уолт подарил, -- расскажи о ней? Это ты с моим ухом играешь, и я из кожи вон не выскакиваю.

-- Был такой Пастор Леенхардт, Морис Леенхардт, гугенот, сыл геолога-кальвиниста.

-- Гугенот, кальвинист. У нас голоса посреди поля -- не такие, как в комнатах и даже в саду.

-- Они с женой Женни отправились в Новую Каледонию в начале века как миссионеры. Ему нравилось рассказывать позднее, когда он читал лекции по этнологии в Сорбонне (он руководил кафедрой, которую у него принял Леви-Стросс, когда он ушел в отставку), что ему не удалось обратить ни одного канака, зато канаки обратили его.

-- Мне нравится. Его обращение, в смысле.

-- Он изменил представления Леви-Брюля⁽¹⁰³⁾ о разуме дикаря. Они были большими друзьями, подолгу гуляли в Лесу, практически каждый день, два чудесных старика, отдававшие дань человечности друг друга.

-- Славно.

-- Развернись наоборот, чтобы мне было удобней к тебе подобраться, и сомкнем ряды против этих муравьев. Он обнаружил, что у новых каледонцев есть религия, вероятно, превосходящая во многих отношениях то, чему он приехал их учить, и гармонично подвел свою теологию к их вере. Они полюбили его, но их больше интересовало, как научиться шить французскими иголками и нитками, как готовить в наших кастрюльках и сковородках, но больше всего им понравилась арифметика -- своей волшебной поэтикой и пользой: теперь европейские купцы не могли их надуть. Из таблицы умножения они сложили гимны, которые распевали в церкви.

-- Это чудесно, правда? сказал Сайрил.

Пятью пять -- двадцать пять,

Пятью шесть -- тридцать!

Пятью семь -- тридцать пять,

Пятью восемь -- сорок!

Пятью девять -- сорок пять,

Пятью десять -- пятьдесят!

Пятью одиннадцать -- пятьдесят пять,

Пятью двенадцать -- шестьдесят!

1. Здесь -- футболки (фр.). (Здесь и далее -- примечания переводчика.)

2. Андре Кирк Агасси, род. 1970, в Лас-Вегасе, -- знаменитый американский теннисист.

3. Господами (фр.)

4. Лес (фр.)

5. Шпиком (фр.)

6. Буквальный перевод французского названия пролива Ла-Манш (La Manche).

7. Деревня на севере Франции к северо-западу от Арраса, где 25 октября 1415 г. во время Столетней войны (1337-1453) в узкой долине претендент на французский престол английский король Генрих V oдержал решительную победу над двадцатипятитысячной французской армией. Победу Генриху принесли 6000 легких лучников, низшая армейская каста, как правило, набиравшиеся из простых крестьян. Потери увязших в грязи тяжелых французских рыцарей составили 5000 человек. Победа при Ажинкуре привела к английскому господству над Францией почти до середины XV века.

8. Барон Пьер де Кубертен (1863-1937) -- французский мыслитель и педагог, главный организатор современных Олимпийских игр. С 1896 по 1925 год служил Президентом Международного Олимпийского Комитета.

9. Робер Делонэ (1885-1941) -- французский художник, пионер абстрактного искусства. В 1912 году отошел от кубизма с его геометрическими формами и монохроматизмом к новому стилю, получившему название «орфизм», характеризующемуся округлыми формами и яркими цветами.

10. Анри Жюльен Феликс Руссо (1844-1910) -- французский художник, писать начал, лишь уйдя с гражданской службы в 1885 году. Самоучка, но его яркими тонами, плоскими композициями и изобретательными сюжетами восхищались Гоген, Сера и Пикассо.

11. Футболисты (фр.)

12. Впервые Делонэ написал Эйфелеву башню в 1909 году, после экспериментов с постимпрессионизмом и фовизмом впервые введя в кубистическое произведение яркий цвет. Впоследствии он будет писать ее по меньшей мере тридцать раз.

13. Французская фирма, основанная двумя братьями Вуазан, строившая одни из первых в Европе летательные аппараты.

14. Анри Фарман (1874-1958) -- французский пионер воздухоплавания, который вместе с братом Морисом (1877-1964) создал первый дальний пассажирский самолет и в 1919 году открыл регулярное воздушное сообщение между Парижем и Лондоном.

15. Фрэнсис Бэкон (1909-1992) -- английский художник, по происхождению ирландец, известный своим экспрессионистским стилем; предметы изображения у него искажены ужасом и яростью; зачастую садистские сюжеты призваны пробудить в зрителе осознание жестокости и насилия.

16. В центре города (фр.)

17. Каникул (фр.)

18. Освальд Шпенглер (1880-1936) -- немецкий философ, доказывавший, что цивилизации и культуры подвержены тем же самым циклам роста и распада, что и живые организмы. Его основная работа -- «Закат Европы» (1918-1922), в которой он предполагал, в частности, что любая отдельно взятая культура обладает уникальной «душой» -- стилем, искусством, мыслью.

19. Телефонной будке (фр.)

20. Период французской истории (1871-1945), ознаменовавшийся подавлением Парижской коммуны, ускоренными темпами индустриализации и расцветом литературы и искусств.

21. Александр Кожев (1902-1968) -- французский философ и экономист, родился в России, учился в Берлине. В 1933-1939 гг. читал свои знаменитые лекции по «Феноменологии духа» Гегеля в парижской Школе Высшего Образования, которые впоследствии были отредактированы и собраны в книгу «Введение в Гегеля» поэтом Раймоном Кено (1947). После Второй мировой войны Кожев работал в Министерстве экономики Франции, где был одним из разработчиков Общего Рынка.

22. Жорж-Пьер Сера (1859-1891) -- французский художник, основатель неоимпрессионизма, развивал технику пуантилизма, лучше всего примененную им в шедевре 1886 года «Летний полдень на острове Гран-Жатт».

23. «Король Матиуш Первый», сказочная повесть (1923) польского писателя, педагога и врача Януша Корчака (наст. имя Генрик Гольдшмидт, род. 1878, погиб в Треблинке в 1942 году вместе с 200 своими воспитанниками).

24. Клод Леви-Стросс (род. 1908) -- французский социоантрополог и ведущий теоретик структурализма, считающий, что различные человеческие культуры и типы поведения, языковые шаблоны и мифы демонстрируют общую схему, лежащую в основе всей человеческой жизни вообще.

25. Франсуа-Мари Шарль Фурье (1772-1837) -- французский философ и социалист. Основатель системы кооперативной реогранизации общества, получившей название «фурьеризма», основанной на его вере в универсальный принцип гармонии, проявляющийся в четырех областях: материальной вселенной, органической жизни, животной жизни и человеческом обществе. Гармония процветает, только когда отбрасываются все социальные ограничения, позволяя людям жить свободной и полнокровной жизнью. В его идеальном обществе люди должны были жить т.н. «фалангами» примерно по 1600 человек в гигантских коммунальных зданиях в центре высокоразвитого сельскохозяйственного района.

26. Анри Эдуард Проспер Брюи (1877-1961) -- французский археолог, еще при жизни получивший прозвище «отца преистории». В первой половине ХХ века заново интерпретировал огромное количество плохо понимавшихся индустрий каменного века периода верхнего палеолита, установив хорнологию, которая до настоящего времени не претерпела существенных изменений. Священником он стал в 1900 году.

27. Пьер Мари Жозеф Тейяр де Шарден (1881-1955) -- иезуитский теолог и палеонтолог, разработавший религиозно-ориентированную доктрину космической эволюции. Оставаясь верным ордену иезуитов, куда он вступил в 18 лет, но тяготея к наукам и находясь под впечатлением от трудов Анри Бергсона, стал убежденным эволюционистом и всю жизнь пытался доказать своим противникам, что принятие эволюции не отвергает христианства.

28. Джеймс II Стюарт (1633-1701) -- второй сын Чарлза I, правил Англией, Шотландией и Ирландией с 1685 пo 1688 гг., когда был свергнут т.н. «Славной революцией». В Шотландии известен как Джеймс VII.

29. Жак Филипп Леклерк (наст. имя виконт Филипп де Отэклок, 1902-1947) -- командующий вооруженными силами Свободной Франции во время Второй Мировой войны. В декабре 1942 -- янаваре 1943 гг. провел французские войска от озера Чад до Триполи, чтобы принять участие в Тунисской кампании. В 1944 г. командовал французскими войсками во время высадки союзников в Нормандии и привел первую дивизию в Париж. В 1945 г. был отправлен в Индокитай, но вскореподал в отставку, неудовлетворенный государственной поддержкой его боевых операций против Вьетминя. Инспектируя французские части в Северой Африке, разбился на самолете над Алжиром.

30. Эпизод «Взбесившаяся башня» -- часть новеллы С.Д.Кржижановского (1887-1950) «Книжная закладка».

31. Альфред Эдвард Хаусман (1859-1936) -- английский поэт и ученый, чьи работы собраны в книги «Паренек из Шропшира» (1896) и «Последние стихи» (1922). На самом деле он преподавал латынь.

32. Экзамены на степень бакалавра (фр.)

33. Колесо обозрения Ферриса (фр.)

34. Соня Делонэ (урожденная Терк, 1885-1980) -- русская и французская художница и дизайнер. Вдохновленная формами кубизма и красками Поля Гогена и Винсента Ван Гога, разработала стиль, основанный на сопоставлении ярких призматических цветов. Она выставляла как живописные полотна, так и ткани и книжные переплеты, выполненные в этой манере, а также создавала театральные костюмы. В 20-х годах целиком переключилась на создание одежды, когда ее яркие ткани ручной раскраски произвели революцию в дизайне текстиля.

35. Блэз Сандрар (наст. имя Фредерик Сосер, 1887-1961) -- французский романист и поэт швейцарского происхождения, оказавший огромное влияние на Аполлинера и поэтов французского сюрреализма. Его стихи без пуктуации, проникнутые ритмами джаза и африканской музыки, отражают его склонность к активному действию, драме, экзотике, варварству. Его богатые образами и сложными ощущениями стихи («Пасха в Нью-Йорке», 1912, «Ром», 1930) и романы и автобиографические книги («Пропащий человек», 1945, «Тупорыловка», 1948) повествуют о разных периодах его карьеры искателя приключений, авиатора, журналиста и поэта.

36. Спортивный клуб «Гермес» (фр.)

37. Здрасьте (фр.)

38. Боже мой! (фр.)

39. тротуаре (фр.)

40. «Ж» (фр.)

41. «М» (фр.)

42. Александр Гюстав Эйфель (1832-1923) -- французский инженер, самой выдающейся работой которого стала башня, выстроенная в 1889 году для Парижской выставки. До этого строительства Эйфель приобрел репутацию талантливого строителя мостов и виадуков (например, моста через реку Дуро в Португалии с пролетом 160 м). В 1884 году Эйфель разработал конструкцию железного пилона для Статуи Свободы, а на следующий год начал работу над куполом обсерватории в Ницце. Позднее увлекся аэродинамикой и написал работу «Сопротивление воздуха» (1913).

43. Гюстав Кайюботт (1848-1894) -- французский художник и щедрый покровитель импрессионистов, чьи собственные работы до недавнего времени оставались забытыми. По профессии -- инженер, но также учился в Школе Изящных Искусств. Сведя знакомство с Эдгаром Дега, Клодом Моне и Пьером-Огюстом Ренуаром в 1874 году, помог организовать в Париже первую выставку импрессионистов. Позднее сам участвовал в их выставках, хотя около 500 его собственных работ выполнены в в более реалистичном стиле. Самыми интригующими его картинами можно назвать виды парижских бульваров, изображенных сверху и населенных элегантными фигурами, прогуливающимися с бесстрастной интенсивностью сомнамбул («Бульвар Вю-д'ан-От», 1880). После смерти художника его великолепная коллекция импрессионистов была завещана французскому правительству, которое с большой неохотой приняло только ее часть.

44. Шаром-монгольфьером (фр.)

45. «Музей Человека» в Париже (фр.), содиректором которого в 1949 году был Клод Леви-Стросс.

46. Андрэ Лерой-Гуран, знаменитый французский специалист по искусству палеолита, чьи работы («Человек палеолита», 1957) и теории доминируют в археологии и палеоискусствоведении уже более тридцати лет.

47. Эскимо (фр.)

48. Фильтрованный кофе из кофеварки (фр.)

49. Джордж Вашингтон Гэйл Феррис (1859-1896) -- американский инженер.

50. Жак Анри Лартиг (1894-1986) -- французский художник, прославившийся также своими фотографиями, на которых стремился запечатлеть ощущение движения и зафиксировать ощущение эпохи.

51. Адская Глотка (фр.)

52. Томмазо ди Сер Джованни ди Моне (1401-1428) -- флорентийский художник, прозванный «Мазаччо» («Неряха») за пренебрежение к собственной внешности и личным делам. Вместе с архитектором Филиппо Брунеллески и скульптором Донателло считается одним из основателей «флорентийского Возрождения». У Брунеллески он научился революционному для того времени применению линейной перспективы.

53. День (фр.)

54. Банные (фр.)

55. «Сказки Матушки Гусыни» -- сборник английских детских стихов, происхождение которого неясно, но прослеживается к книге сказок французского писателя Шарля Перро «Истории или сказки незапамятных времен» (1697), которая была известна под тем же названием по надписи, имевшейся на фронтисписе оригинального издания.

56. Главный герой серии детективных романов (1931-1969) французского писателя бельгийского происхождения Жоржа Жозефа Кристиана Сименона (1903-1989).

57. Князь Петр Алексеевич Кропоткин (1842-1921) -- русский географ, вимдный теоретик анархистского движения. Центральной темой его теоретических работ по анархизму было упразднение всех форм государственного управления и установление коммунистического общества, основанного исключительно на принципах взаимопомощи и сотрудничества.

58. Лакричник (фр.)

59. Сеть магазинов французского торгового дома, названного именем основателя, который в 1850 изобрел принципиально новую для того времени схему распространения вспомогательных товаров.

60. Здесь -- Здесь я (лат.).

61. Здесь -- младшенький (фр.)

62. «Коновод с баржи "Провидение"» (фр.) -- первый роман Жоржа Сименона о комиссаре Мегрэ.

63. Загородное гулянье, пикник (фр.)

64. Франсис Пуленк (1899-1963) -- французский композитор и пианист, член «Шестерки» композиторов.

65. Одилон Редон (1840-1916) -- французский художник и литограф, родился в Бордо. В своих литографиях, варьировавшихся от глубоко черных до интенсивно белых, Редон пытался выразить свой духовидческий опыт, мысли, чувства и сны. После 1890 года он целиком обратился к технике живописи и пастели. Его яркие цветочные композиции, пейзажи и работы на темы литературы обладают романтическими свойствами сна. Редон считается предвестником сюрреализма.

66. Сэмюэл Палмер (1805-1881) -- английский пейзажист и гравер, разработавший собственный мистический стиль, повлиявший впоследствии на множество художников. В 1822 году познакомился с художником Джоном Линнеллом, который представил его Уильяму Блейку, чьи иллюстрации, в свою очередь, вдохновили Палмера на множество собственных работ. В 1826 году он переезжает из Лондона в деревню, где вместе с группой молодых художников создавал живописные и графические пейзажи, исполненные большой поэтической силы. Среди самых значительных его акварелей -- иллюстрации к стихам Джона Милтона.

67. Чарлз Бёрчфилд (1893-1967) -- американский художник, писал, в основном, пейзажи и городки Среднего Запада, зачастую искажая формы и пространство, стараясь схватить внутренний дух этих мест. Бёрчфилд умел визуализировать проявления незримых сил -- звуки насекомых, плодотворящую силу почвы, дуновение ветра.

68. Перевод А.Глазовой.

69. Анри Мари Жозеф Мийон де Монтерлан (1896-1970) -- французский романист и драматург, ярый националист и спортсмен, сенсуалист, сочетавший ценности язычества и христианства. Был известен своим пристрастием к аристократическим, мужественным качествам и презрением к слабости, которую видел во французской демократии.

70. Жан Эжен Огюст Атге (1856-1927) -- французский фотограф, признанный одним из гениев в истории фотографии. Его впечатляющие работы, в основном, документируют парижскую жизнь -- торговцев, архитектуру, витрины, парки, кафе и рынки.

71. Скотт Джоплин (1868-1917) -- американский композитор и пианист, знаменитый своими рэгтаймами.

72. Камилль Жакоб Писсарро (1830-1903) -- французский импрессионист, родился на Виргинских островах, в 1855 году переехал в Париж, где изучал живопись с пейзажистом Камиллем Коро. Начав с участия в Барбизонской Школе, позднее примкнул к группе художников, развивавших творческие принципы импрессионизма.

73. Жан Кокто (1889-1963) -- французский поэт, романист, драматург, дизайнер и кинематографист, ведущий участник движения сюрреалистов.

74. Эдуард Вийяр (1868-1940) -- французский постимпрессионист, один из ключевых участников художественной группы почитателей Поля Гогена «Набис» (1888-1900), преданной радикально антинатуралистической и мистической теории живописи. После 1900 года работы Вийяра стали более экспансивными и импрессионистскими, и он переключился, в осномном, на портретную живопись.

75. Бенуа Констан Коклен (1841-1909) -- знаменитый французский актер, полноправный член труппы «Комеди Франсез» в 23 года, величайшим триумфом которого стала роль Сирано де Бержерака в одноименной пьесе Эдмона Ростана (1897).

76. Поль Дельво (1897-1994) -- бельгийский сюрреалист, прошедший школы постимпрессионизма и экспрессионизма. Создал свои первые сюрреалистические работы в 1935 году под влияниемсвоего соотечественника Ренэ Магритта. Почти все его работы того периода изображают раздетых или полуодетых женщин, обычно на классического вида площадях и улочках провинциальных городов. Иногда этих женщин созерцают полностью одетый мужчина, которого женщины игнорируют. Работы Дельво принадлежат к реалистической ветви сюрреализма, имеющей корни в живописи Джорджо де Кирико. Формально членом группы сюрреалистов Дельво никогда не был.

77. Жак Мари Эмиль Лакан (1901-1981) -- французский психиатр, считавший себя строгим последователем Фрейда, но заимствовавший идеи из структурной лингвистики, оживил среди французских интеллектуалов интерес к Фрейду. Считал, что приобретение ребенком языка влечет подавление мышления и чувствования, что позднее может привести к душевным заболеваниям. В 1953 году вместе с последователями был исключен из Международной Ассоциации Психоанализа за неортодоксальные методы и взгляды, включая, например, проведение психоаналитического сеанса длительностью менее пяти минут. В 1964 году основал в Париже Фрейдисткую Школу и распустил ее в 1984 г. после того, как она впала в «отклонения и компромиссы».

78. «Фигаро» (фр.) -- старейшая газета Франции, основана в 1854 году, в 1866 г. стала ежедневной. Во время Второй Мировой войны, когда была введена цензура, газета не выходила (1942-44). Традиционно придерживается умеренно правого толка, со скрупулезно независимым штатом репортеров, однако стала гораздо более консервативной после смены владельцев в 1975 году.

79. Хороший тон (фр.)

80. Висенте Уидобро (1893-1948) -- чилийский писатель, знаменосец авангарда в Латинской Америке ХХ века. Объявив себя отцом «креационизма», несуществующего движения, призывающего к «поэзии воображения», Уидобро разрабатывал его в серии афористических манифестов, вроде «Не услужу» (1914). Он участвовал в жизни парижского литературного авангарда после Первой Мировой войны, некоторые их множества его книг, опубликованных во Франции, -- на французском языке. Поэмы и романы его полны поразительных ассоциаций и игривых образов, но критики не считают их выдающимися за исключением поэмы «Альтазор» (1931).

81. Пьеро делла Франческа (ок.1420-1492) -- один из самых выдающихся художников итальянского Возрождения, работы которого (16 картин и серий) была заново открыты только в последние сто лет, благодаря тому, что художник практически никуда не выезжал из своего родного городка Борго Сансеполькро. В основе его работ -- та же гуманистическая философия, что позднее вскорила флорентийский Ренессанс. Жизнь для него содержала математические гармонии, олицетворявшие тайны вселенной и позволявшие человеку заглянуть в разум Бога. Идеальное единство форм делла Франчески -- выражение человеческого совершенства в живописи.

82. Йохан Хёйзинга (1872-1945) -- голладский историк, лучше всего известный своим классическим трудом «Упадок Средневековья» (1919), в котором анализировал голландскую и французскую культуры XIV-XV вв. «Homo Ludens» -- «Человек играющий: исследование игрового элемента в культуре» (1938).

83. «Петрушка» (1911) -- балет Игоря Федоровича Стравинского (1882-1971).

84. Вацлав Фомич Нижинский (1888-1950) -- один из величайших танцоров ХХ века. В балете Стравинского «Петрушка» он станцевал заглавную роль в 1911 году с труппой Русских Балетов» Сергея Дягилева.

85. «Парижанин» (фр.)

86. Клод Моне (1840-1926) -- французский художник, основатель импрессионизма, запечатлевавший на холсте свою спонтанную реакцию на пейзажи и сцены на открытом воздухе. Среди нескольких серий его работ -- «Кувшинки» (1899-1925), в которых он исследовал влияние изменяющегося света и атмосферы на предмет изображения.

87. Джордж Сантаяна George (1863-1952) -- американский философ, поэт и романист, оказавший большое влияние на развитие американской философской мысли. В своем пятитомном труде «Жизнь разума» (1905-1906) он систематически развивал свою этическую философию, пытаясь объединить науку, искусство и религию на натуралистической основе, тем не менее интерпретируя их в различных, но значимых режимах символизма. Будучи ведущим членом философской школы критического реализма, развивавшейся в США в 1920-х годах, Сантаяна утверждал, что реальность целиком и полностью внешня по отношению к сознанию и познается только выводами, к которым приходит сознание на основе чувственных данных.

88. Победитель велосипедной гонки «Тур де Франс» 1923 года.

89. «Тетради искусства» (фр.)

90. Aнри де Монтерлан (род.1896 -- покончил с собой 1972) -- точный и элегантный французский стилист, чьи работы выражают аристократическую и решительно женоненавистническую точку зрения. Славу ему принесли такие саркастические романы, как «Тореадоры» (1926), «Холостяки» (1934), «Девчонки» (1936) и «Жаль женщин» (1936). Более поздние драматические работы обращены к историческим и религиозным темам. Анри де Монтерлан был избран во Французскую Академию в 1960 г.

91. «Олимпийцы» (фр.)

92. Поликрат (ум. ок. 522) -- самосский тиран.

93. Аристид Майоль (1861-1944) -- французский скульптор и график, в основном известен изображением обнаженных женщин на отдыхе.

94. Бальтус (Бальтазар Клоссовский де Рола, род. 1908) -- польско-французский художник-самоучка, величайший фигуративный художник ХХ века. Его громадные полотна, радота над которыми занимала иногда по многу лет, полнятся тревожными подводными течениями, берущими начало из реальности сна, и часто изображают молоденьких девушек в непривычных, часто эротических сценах.

95. Как иногда Природа, пробуждая нас,

Подсказывает то, что нам дано, --

И гордость горло сводит в тот же час,

И верим мы, что Небеса близки (фр.).

96. Здесь -- разновидностью микроба (фр.)

97. Жорж Брак (1882-1963) -- французский художник, вместе с Пабло Пикассо основавший течение кубизм.

98. Уолтер Сэвидж Лэндор (1775-1864) -- английский поэт и эссеист, получил признание за свою огромную прозаическую работу «Воображаемые беседы» (1824-53) -- серию из 152 диалогов известных писателей, государственных мужей и философов древнего и нового времени. Его яростные республиканские взгляды отторгли его от английского общества, и большую часть жизни он провел в Испании и Италии.

99. «Луг» (фр.)

100. Франсис Понже (1899-1988) -- один из самых значительных французских поэтов ХХ века, работы которого вдохновляли многих французских философов, критиков и художников, включая Жана-Поля Сартра, Филлиппа Соллерса и Жака Деррида.

101. Современный французский фотограф.

102. Зоологический сад (фр.)

103. Люсьен Леви-Брюль (1857-1939) -- французский философ, изучавший психологию первобытных обществ.

Speaking in Tongues Лавка Языков