Speaking In Tongues
Лавка Языков

Максим Дегтярев

Опаздывающий

Он называл себя «Опаздывающий», называл так себя сам, другим оставалось лишь догадываться, чему он так ухмыляется, когда думает о себе в третьем лице. В этом слове не было ничего от клички, какими иной раз бросаются остроумные завистники, а, иной раз, просто друзья, из-за недомыслия или, выпив лишнего, утратившие чувство такта. В этом слове не было и тени желания как-то оправдаться, вызвать жалость у окружающих, найти покой, раз и на всегда, определив свою судьбу, как, впрочем, и скрытого вызова ей, с намеком, что ему известно ее предначертание. В этом слове не было той горькой самоиронии, что часто сопутствует болезненному самолюбию, в нем не было отчаянной бравады перед теми, кто всегда на коне и уничижительного панибратства с пешими неудачниками. Называя себя так, он не стремился разрушить созданное им самим, раньше, чем другие успеют обнаружить изъяны в его твореньях.

Это была грустная, но искренняя констатация факта, лишенная экзистенций мсье «Постороннего», честная настолько, насколько могут себе позволить быть честными лишь гении и юродивые, но на этом его сходство с последними и заканчивалось. Имя это содержало намек на то, что, родившись на терминаторе эпох, и погруженный по колено в ночь, он опаздывал в день, погружаясь в любовь, он утрачивал смысл, погружаясь в себя, он видел лишь спины ушедших вперед. Имя это воспитало в нем безразличие, что для Шопенгауэра было равноценно свободе, а для Ньютона -- бессилию. Он скрупулезно записывал свои злоключения, но эти записи не были похожи на исповедь, к которой прибегают некоторые гордецы, вообразившие в своей гордыне, что миру интересны их запоздалые раскаяния. Еще меньше, это напоминало пародию на исповедь, чью форму облюбовали постоянные клиенты публичных домов и психоаналитиков. Словно солью -- на жирное пятно, он сыпал старомодными метафорами на незамысловатые обиды -- суть свойства нашего пространства, нежели проявление чьей-то злой воли. С педантичностью бухгалтера, он перечислял мысли и идеи, витавшие неприкаянно, но стоило ему протянуть руку, они обретали в качестве автора, кого-то из соседнего дома, города, страны. Он припоминал смех, к которому он не успел придумать шутки, он вспоминал, как находил разгадку к рожденным им самим афоризмам в случайно брошенной фразе мокнувшего под дождем прохожего, в лепете ребенка, играющего в песочнице, в голосе машиниста, объявившего название следующей станции. Он записывал сны, в которых проживал чужую жизнь; сообщал о своих болезнях, которыми, как он точно выяснил, болели и до него, а его страхами, сколько ни искал он доказательств обратного, боялись и прежде. Он находил придуманные им слова в «Книге вымышленных существ» и на обертках шоколадных батончиков, и последнее огорчало его больше всего.

Его текст изобилует научными и историческими справками, относящимися, кроме всего прочего, и к проблеме «опоздания». Автор выделяет три основные точки зрения на этот вопрос. Если отвлечься от необоснованной, на мой взгляд, апелляции к магическим свойствам числа три, то первым, кто заострил и тут же благополучно разрешил упомянутую проблему, был Тит Ливий: его сентенция «Potius sero quam nunguam»⁽¹⁾, хоть и относится к частным вопросам внутриримской политики⁽²⁾, но звучит, тем не менее, поистине всеобъемлюще. Не столь категоричным, но более остроумным, был известный устроитель ночных оргий, патриций Корнелий Остийский, как то раз заявивший своим припозднившимся гостям: «Sero venientibus ossa», что в переводе на любой из современных языков звучит, как «Опоздавшим -- кости». Покончив с анализом этих двух, исключающих друг друга⁽³⁾, точек зрения, автор переходит к вещам более глубоким, но не менее спорным. За основу берется выдернутая из контекста цитата из «Теории поля» в изложении Ландау и Лифшица: «…Таким образом, если интервал между двумя событиями пространственноподобный, то существует такая система отсчета, в которой оба события происходят одновременно… Понятия «одновременно», «раньше», «позже» для этих событий … относительны.» Дальнейшие рассуждения очень смутны, и, даже если бы я их и понял, все равно, вышли бы за рамки настоящего повествования. Поэтому, передам лишь суть: автор настаивает, что между ним и, лежащими в основе его переживаний, событиями (я постарался перечислить их в предыдущем абзаце) невозможна (а priori) никакая причинно-следственная связь, или, иначе говоря, что интервал между ними пространственноподобный. Дальше идет прямая аналогия с приведенной выше цитатой из «Теории поля». Уместность ее -- сомнительна, и многочисленные ссылки на работы некоего Дэвида Гиптфила (признанного мастера подобных аналогий -- см. Приложение) ситуацию ничуть не проясняют. Вывод из всего этого -- один: раз нет никакого «раньше» или «позже», значит и нет «опоздавших». Не в том смысле, что автор, на самом деле, не существует, а то, что он - не «опоздавший» (или, если угодно, не «опаздывающий»). Естественно, что после такого заключения, автору нужно было, либо поставить точку, либо сменить имя. Он остановился на первом, так как отказ от имени, означал бы потерю личного тождества, что, согласитесь, куда как обиднее⁽⁴⁾.

Как только улицы и тротуары стали проходимы, он понес свои записи в только что начавший издаваться «Omnibus». Было начало весны, но тот запах, что почувствовал он выйдя из дома, он называл не «запахом весны», а «запахом конца зимы», отчасти, чтоб не впадать в чуждую ему и его кругу сентиментальность, отчасти, из-за того, что для появления этого запаха, собственно, весна то и не нужна, как не нужно для него ни талой воды, ни только-только обнажившейся земли, усыпанной экскрементами лучших друзей, ни слегка подгнившей -- с прошлого года листвы, ни теплого, нагоняющего сон, юго-западного ветра, ни улыбок девушек, ни ругани дворничихи, у которой прибавилось работы. Ощущение, им вызываемое, он сравнивал с тем, что возникает перед полетом во сне: ожидание свободы, бесстрашие перед высотой, радость от неминуемой победы вечного над преходящим. Вдыхая этот запах, он миновал Гоголевский бульвар, благополучно форсировал лужу в Филлиповском переулке, на углу Сивцева Вражка и Староконюшенного аромат был настолько силен, что у него закружилась голова и он чуть не поскользнулся (хотя со стороны это выглядело, как будто он действительно собирается взлететь), но удержался и вновь обрел физическое и душевное равновесие на Пречистинке, где и находилась редакция «Omnibus'a».

Редактор, грузный мужчина, чье лицо, казалось, состояло лишь из небритых щек, обвислых усов и очков в толстой оправе, встретил его холодно. Он внимательно (или, лишь делая вид, что внимательно) прочитал первые две страницы, после чего удивленно уставился на автора. Проницательный читатель (существованием которого, по мнению Борхеса, мы обязаны Эдгару По), наверное, уже догадался, что произошло. И в самом деле, на столе у редактора, уже неделю, лежала, подготовленная к печати, рукопись этого рассказа⁽⁵⁾.

Приложение

Лекция профессора Дэвида Гиптфила, прочитанная им в один из холодных зимних вечеров 1999 года в лекционном зале Музея Изобразительных искусств им. Пушкина.

«Всем хорошо известно, с какими трудностями пришлось столкнуться египтологам, пытавшимся передать современным языком представления древних египтян о пространстве и времени. Основная проблема заключалась как раз в том, что у египтян не было отдельно слова, которое бы могло означать понятие, близкое по значению к нашему понятию «пространство», и, аналогично, для понятия «время» не было одного слова. Но за то, вместо привычных нам «пространства» и «времени» у египтян были «нехех» и «джет». Вот тут мнения ученых и расходятся. Многие так и переводят эти слова, как «время» и «пространство». Этих горе-переводчиков смутило то, что в «Книге Мертвых» «нехех» и «джет» означают «все сущее». Ближе всех к истинному смыслу этих таинственных слов подошел Ян Ассман⁽⁶⁾. Он справедливо заметил, что «нехех» можно интерпретировать как «изменчивость», то есть это «время», движение которого суть изменения, происходящие в природе. Что же тогда такое «джет». Ассман интерпретирует это как «завершенность», или, точнее, как «продолжение того, что уже завершилось», как «результат завершения», если вы позволите так выразиться. Итак, что мы имеем. «Нехех» и «джет» вместе означают «все сущее» или, что на мой взгляд, более правильно, «когда-либо сущее». Так ведь это, ничто иное, как четырехмерное «пространство-время» или «пространство событий»!

Мы установили, что «нехех» и «джет» означают в совокупности, но что же они означают по отдельности? Подойдем с другой стороны. Как устроено пространство событий?. Оно делится на две области: область событий абсолютно удаленных во времени и область событий абсолютно удаленных в пространстве. Назовем эти области соответственно времениподобной и пространственноподобной. Формально, первая характеризуется тем, что для любого события из этой области существует система отсчета, в которой это событие происходит в том же месте, что и начало исходной системы отсчета, но, разумеется, в другое время. Напротив, для любого события из пространственноподобной области существует система отсчета, в которой это событие происходит одновременно с началом исходной системы отсчета. Но все это лишь формальные определения. В чем же их суть? А суть в том, что абсолютно удаленные в пространстве события хотя и происходят где-то рядом, но недоступны для нашего влияния, более того, мы их не видим, хотя наша интуиция подсказывает, что там, «по ту сторону добра и зла» находятся и живут своей жизнью результаты некоего становления. То есть пространственноподобные события суть «джет». Но в отличие от современного человека, древний египтянин считал, что именно эти события и решают судьбу мира. Если б боги жили где-нибудь на Альфе Центавра, то нам бы оставалось лишь догадываться, чем там они сейчас занимаются, ведь звезду мы видим такой, какой она была четыре года назад. Иначе говоря, мы не поспеваем за тем, что там происходит. Не случайно ведь именно с концепцией «джет» связывают образ бога Осириса. Его, также, часто называют «сеф», то есть «вчерашний день» -- мы знаем его таким, каким он был вчера.

Со событиями из времениподобной области ситуация другая и куда проще. Это события «нашего» мира: рождение и смерть, восход и заход солнца-Ра, вечный круговорот -- все суть «нехех»…»

Дальше -- уже не так интересно. Интересно другое: в самом конце выступления, Гиптфил анонсировал свою очередную статью в «Annales du Service des antiquites de I'Egypte» , в которой, по его словам, он доказал, что древнеегипетский термин «маат» (т.е. «порядок»), по сути, предвосхищает современное понимание живой материи, как материи, способной, в рамках своих физических размеров, сопротивляться возрастанию энтропии (т.е. беспорядка, хаоса) во вселенной⁽⁷⁾. Отсюда -- один шаг до постижения смысла человеческого бытия, в его нынешней трактовке -- уменьшение энтропии, насколько это возможно, вне себя.

1. «Лучше поздно, чем никогда» (лат.)

2. см. Titus Livius «Ab Urbe Condita», IV, 2, 11.

3. Т.к. формальный вывод «Лучше кости, чем ничего» -- оскорбителен, следовательно, ложен.

4. По вопросу о личном тождестве см. A.N. Whitehead, «Immortality», §7.

5. После его выхода, одна бульварная газетенка опубликовала анонимный критический очерк под пошленьким названием «История О, или "Опущенный"». К стыду своему, должен признать, что автор очерка -- тоже я.

6. Jan Assmann, «Дgipten, Teologie und Frцmmigkeit einer frьhen Hochkultur», 3.4 .

7. В.А.Энгельгарт, «Проблема жизни в современном естествознании».

Speaking In Tongues Лавка Языков

Максим Дегтярев

Опаздывающий

Приложение

Speaking In Tongues
Лавка Языков