Район Новая Голландия -- один из живописных уголков Ленинграда... Путеводитель
Солнце вставало неохотно. Оно задевало фабричные трубы. Бросалось под колеса машин на холодный асфальт. Блуждало в зарослях телевизионных антенн. В грязном маленьком сквере проснулись одновременно Чикваидзе и Шаповалов. Ах, как славно попито было вчера! Как громко спето! Какие делались попытки танца! Как динамичен был замах протезом! Как интенсивно пролагались маршруты дружбы и трассы взоров! Как был хорош охваченный лезгинкой Чикваидзе! (Выскакивали гривенники из карманов, опровергая с легким звоном примат материи над духом.) И как они шатались ночью, поддерживая сильными боками дома, устои, фонари... И вот теперь проснулись на груде щебня... Шаповалов и Чикваидзе порылись в складках запачканной мятой одежды. Был извлечен фрагмент копченой тюльки, перышко лука, заржавевший огрызок яблока. Друзья молча позавтракали. Познакомились они недавно. Их сплотила драка около заведения шампанских вин. В тесноте поссориться недолго. Обувь летняя, мозоли на виду. -- Я тебя зарежу! -- вскричал Чикваидзе. (Шаповалов отдавил ему ногу.) -- Не тебя, а вас, -- исправил Шаповалов. Затем они долго боролись на тротуаре. И вдруг Чикваидзе сказал, ослабив пальцы на горле Шаповалова: -- Вспомнил, где я тебя видел. На премьере Тарковского в Доме кино... С тех пор они не расставались. Дома обступили маленький сквер. Бледное солнце вставало у них за плечами. Остатки ночной темноты прятались среди мусорных баков. Друзья поднялись и вышли на улицу, залитую робким апрельским солнцем. -- Где мы находимся? -- обращаясь к первому встречному, спросил Чикваидзе. -- В Новой Голландии, -- спокойно ответил тот. Качнулись дома. Запятнанные солнцем фасады косо поползли вверх. Мостовая, рванувшись из-под ног, скачками устремилась к горизонту. -- Ничего себе, -- произнес Шаповалов, -- хорошенькое дело! В Голландию с похмелья забрели! -- Беда, -- отозвался Чикваидзе, -- пропадем в незнакомой стране! -- Главное, -- сказал Шаповалов, -- не падать духом. Ну, выпили. Ну, перешли границу. Расскажем все чистосердечно, может, и простят... -- Я хочу домой, -- сказал Чикваидзе. -- Я не могу жить без Грузии! -- Ты же в Грузии сроду не был. -- Зато я всю жизнь щи варил из боржоми. Друзья помолчали. Мимо с грохотом проносились трамваи. Тихо шептались постаревшие за ночь газеты. -- Обрати внимание! -- закричал Чикваидзе. -- Вот изверги! Чернокожего повели линчевать! И верно. По людной улице, возвышаясь над толпой, шел чернокожий. Его крепко держали под руки две стройные блондинки... -- Будем тайком на родину пробираться, -- сказал Чикваидзе. -- Беднейшие слои помогут, -- откликнулся Шаповалов. Они перешли мост. Затем миновали аптеку и пестрый рынок. -- Противен мне берег турецкий, -- задушевно выводил Чикваидзе. -- И Африка мне ни к чему, -- вторил ему Шаповалов. Друзья шли по набережной. Свернули на людную улицу. Поблескивали витрины. Таяло мороженое. Улыбались женщины и светофоры. -- Посмотри, благодать-то какая! -- неожиданно воскликнул Шаповалов. -- Живут неплохо, -- поддакнул Чикваидзе. -- А как одеты! -- Ведь это -- Запад! -- Кругом асфальт! Полно машин! А солнце?! -- Еще бы! Тут за этим следят! Возникла пауза. Ее нарушил Шаповалов. -- Датико, я хочу с тобой поговорить. -- И я. -- А ты презирать меня не будешь? -- Нет. А ты? -- Может быть, того... Ну, как его?.. Убежища попросим... Опять же, частная торговля... -- Ночные рестораны! -- Законы джунглей! -- Торжество бездуховности! -- Ковбойские фильмы! -- Моральное и нравственное разложение! -- зажмурился Чикваидзе... Через минуту друзья, обнявшись, шагали в сторону площади. Там, достав из кобуры горсть вермишели, завтракал блюститель порядка, расцветкою напоминавший снегиря.