Сергей ДОВЛАТОВ

      В ясный солнечный полдень около кирпичного дома на улице Чкалова затормозил грузовой автомобиль. Шофер, оглядевшись, достал папиросы. К нему подбежала молодая женщина, заговорила быстро и виновато.
      - Давайте в темпе, - прервал ее шофер.
      - Буквально три минуты. Женщина исчезла в подъезде. Невдалеке среди листвы темнел высокий памятник. У постамента хлопотали фиолетовые голуби.
      Женщина вернулась, на этот раз - с чемоданом.
      - Уже несут.
      Впереди, обняв громадную, набитую слежавшейся землей кастрюлю, шел режиссер Малиновский. Лицо его слабо белело в зарослях фикуса.
      Режиссер устал.
      Два пролета он тащил эмалированную кастрюлю на вытянутых руках. Затем обнял, прижал ее к груди. Чуть позже - к животу. Наконец, утопая в листве, Малиновский изящно подумал:
      "Ну прямо Христос в Гефсиманском саду!"
      Следом двое мужчин энергично тащили комод. Руководил майор Кузьменко, брюнет лет сорока в застиранной офицерской гимнастерке. Студент Гена Лосик прислушивался к его указаниям: - Вывешивай! Я говорю - вывешивай! Теперь - на ход! Я говорю - на ход! Спокойно! М-мм, нога! Ага, торцом! Чутьчуть левее! Боком! Стоп!.. Комод был шире лестничной площадки. Вынесли его чудом. Майор подмигнул Лосику и сказал:
      - Принцип: "Не хочешь - заставим!" Высказывался он немного загадочно. Шофер, не оборачиваясь, посмотрел в сияющее круглое зеркальце.
      - Пока лежите так, - сказал он. Мужчины, оставив груз на тротуаре, скрылись в подъезде. Высокая молодая женщина прощалась с дворничихой. Шофер читал газету-Малиновский, откинув левую руку, тащил чемодан. Лосику досталась связка картин, завернутых в осеннее пальто. Майор Кузьменко укрепил веревками ящик от радиолы, набитый посудой, захватил торшер с голубым абажуром и легко устремился вниз.
      Редко и охотно занимаясь физическим трудом, майор чувствовал при этом легкое возбуждение, как на стадионе. Двадцать лет армейской жизни научили его элементарным, ясным представлениям о мужестве как о физическом совершенстве. То есть о готовности к войне, любви или работе, которую надлежало производить с азартом, юмором и благодушием.
      Познакомились они в апреле. Варя тогда лишь мечтала о новой квартире. Жила она в бывшей "людской". Единственное окно выходило на кухню. Кухня была набита чадом, распрями и запахом еды. Кузьменко все отлично помнил...
      В трамвае красивую женщину не встретишь. В полумраке такси, откинувшись на цитрусовые сиденья, мчатся длинноногие и бессердечные - их всюду ждут. А дурнушек в забрызганных грязью чулках укачивает трамвайное море. И стекла при этом гнусно дребезжат.
      Майор Кузьменко стоял, держась за поручень. Мир криво отражался в никелированной железке. Неожиданно в этом крошечном изменчивом хаосе майор различил такое, что заставило его прищуриться. Одновременно запахло косметикой. Кузьменко придал своему лицу выражение усталой доброты. Потом он наклонился и заговорил:
      - Мы, кажется, где-то встречались?
      Хоть женщина не обернулась, Кузьменко знал, что действует успешно. Так хороший стрелок, лежа на огневом рубеже и не видя мишени, чувствует - попал!
      На остановке он помог Варе сойти. При этом случилось веселое неудобство. Зонтик, который торчал у нее из-под локтя, уткнулся майору в живот.
      - Шикарный зонтик, - сказал он, - импортный, конечно?
      - Да... То есть нет... Я приобрела его в Лодзи.
      - Ясно, - сказал Кузьменко, редко выезжавший дальше Парголовского трамплина.
      - Двадцать злотых отдала.
      - Двадцать? - горячо возмутился Кузьменко. - Чехи утратили совесть!
      - Если что понравится, я денев не жалею.. Кузьменко тотчас проделал одобрительный жест в смысле удальства и широты натуры.
      Они свернули за угол, миновали пивной ларек.
      - Рашен пепси-кола, - сказал майор.
        У Вари Кузьменко быстро огляделся. Низкая мебель, книги, портрет Хемингуэя...
      "Хемингуэя знаю", - с удовлетворением подумал майор.
      Справа - акварельный рисунок. Башня, готовая рухнуть. Где-то видел ее майор. В сумраке школьных дней мелькнула она, причастная к одному из законов физики. Запомнился даже легкий похабный оттенок в названии башни. А держит башню, мешает ей упасть - обыкновенное перо, куриное перышко натурального размера. (Весь рисунок не больше ладони.)
      Загадочная символика удивила майора.
      "Неужели перо?"
      Вгляделся - действительно, перо.
      - Барнабели, - произнесла в этот момент женщина у него за спиной.
      Кузьменко побледнел и вздрогнул.
      "Уйду, - подумал он, - к чертовой матери... Лодзь... Барнабели... Абстракционизм какой-то..."
      - Работа Кости Барнабели, - сказала женщина. - Это наш художник, грузин...
      Она боком вышла из-за ширмы.
      В мозгу его четко оформилось далекое слово - "пеньюар".
      - Грузины - талантливая нация, - выговорил Кузьменко.
      Затем он шагнул вперед, энергично, как на параде.
      - Вы любите Акутагаву? - последнее, что расслышал майор.

      ИЗ ГОЛУБОГО ДНЕВНИКА ЗВЯГИНОЙ ВАРИ
      "Знаешь ли ты, мой современник, что дна недели  различаются по цвету! Это утро казалось мне лиловым  вопреки резкому аллегро дождя, нарушавшему минорную симфонию полдня.
      Возвращаясь домой, я ощутила призывный, требовательный флюид, Я не выдержала и с раздражением  подняла глаза. Передо мной возвышался незнакомец -  широкоплечий, с грубым обветренным лицом.
      - Вы акварельны, незнакомка.
      Художник! Я была удивлена. В подсознании родилась мысль: как неожиданно сочетаются физическая грубость и душевная тонкость. Особенно в людях  искусства. (Мартин Идеи. Аксенов.) Разумеется, я  отказалась ему позировать, но в деликатной форме, чтобы  икс не счел меня консервативной. Ведь обнаженная фигура  прекрасна. Лишь у порочного человека вид обнаженного  тела рождает грязные ассоциации.
      - Я только любитель, - произнес незнакомец, - а  вообще я - солдат. Да, да. Простой солдат в чине майора. Забывающий у мольберта в редкие часы досуга о будничных невзгодах... Я только любитель, - повторил он  с грустью.
      - Искусство не знает титулов а рангов, - горячо возразила я. - Все мы - покорные слуга Аполлона, обитатели его бескрайних владений,
      Он взглянул на меня по-иному. А когда мы выходили из трамвая, спросил:
      - Где вы купила этот прелестный зонтик?
      Я назвала влиятельную торговую фирму одной из европейских стран. Разговор шел на сплошном подтексте. Незнакомец деликатно касался моего локтя. В его  грубоватом лице угадывалась чувственная сила. Отдельные  лаконичные реплики изобличали тонкого бытописателя  нравов. Когда мой спутник рассеянно перешел на  английский, его выговор оказался безупречным. Возле  него я чувствовала себя хрупкой и юной. Если бы нас  увидел Зигмунд Фрейд, он пришел бы в восторг!
      У порога незнакомец честно и открыто взглянул на  меня. Без тени ханжества я улыбнулась ему в ответ. Мы направились в комнату, сопровождаемые зловещим шепотом  обывателей.
      Две рюмки французского вина сблизила нас еще теснее. Окрепшее чувство потребовало новых жертв. Незнакомец  корректно обнял меня за плечи. Я доверчиво прижалась к  нему.
      Случилось то, чего мы больше всего опасалась..."

      ИЗ ГОЛУБОГО ДНЕВНИКА ЗВЯГИНОЙ ВАРИ
      "Ах, если бы ты знал, мой современник, что испытывает творец, оставивший далеко позади консервативную эпоху! Его идеи разбиваются о холодную стену молчания. Глупцы указывают пальцем ему вслед. Женщины считают его неудачником.
      Где та, которую не встретил Маяковский! Где та, которая могла отвести ледяную руку Дантеса! Где та, которая отогрела бы мятежное сердце поручика Лермонтова?
      Вчера я наконец заговорила с Аркадием М. Он репетировал с Мариной Я. Беглые ссылки на русских и зарубежных классиков... Выразительные режиссерские импровизации... Мягкие корректные указания... Все безрезультатно. Идиотка Я. (в смысле - она) лишь без конца хамила. (Говорят, ее муж работает в энных органах.) Наконец Аркадию М. изменило его обычное хладнокровие. Он повернулся и, закрыв лицо руками, бросился к выходу.
      Я шагнула к нему.
      - Вы актриса! - спросил он.
      - О, нет, я всего лишь гримерша.
      - В искусстве нет чинов и званий! - резко произнес он. Затем добавил: - Все мы - рабы Аполлона. Каждый из нас - подданный ее Величества Императрицы Мельпомены.
      Некоторое время мы беседовали о сокровенном. Разговор шел на сплошном подтексте.
      Аркадий корректна взял меня под руку. Сопровождаемые шепотом завистниц, мы направилось к дверям. Нас подхватил беззвучный аккомпанемент снегопада...
      У меня Аркадий держался корректно, но без ханжества. Сначала он разглядывал картины. Затем взял мощный аккорд на клавесине, отдавая должное искусно подобранной библиотеке.
      Я предложила гостю рюмочку ликера. М. вежливо отодвинул ее кончиками пальцев.
      - Я не пью. Театр заменяет мне вино. Тонкий аромат кулис опьяняет сильнее, чем дорогой мускат.
      Мы сидели рядом, беседуя о литературе, живописи, театре. Лотом с досадой вспомнили гениальных художников, умерших в безвестности и нищете.
      - Се ля ви, - заметил Аркадий, переходя на французский язык.
      И тут я внезапно прижала руку к его горящему лбу. Зигмунд Фрейд, где ты был в эту минуту?!..
      Случилось то, чего мы надеялись избежать..."

      ИЗ ГОЛУБОГО ДНЕВНИКА ЗВЯГИНОЙ ВАРИ
      " И все-таки, мой современник, маячь прекрасна! И в ней есть. есть, есть место подвигу! Я чувствовала это, заглядывая в наивные близорукие глазе одного милого юноши. Словно почтовый голубь залетел он в форточку моей холодной кельи...
       Мы говорили о пустяках, о книгах, об экзистенциализме. Разговор шел на сплошном подтексте.
       Он смотрел на меня. Я чувствовала - ребенок становится мужчиной. Еще секунда, и я услышу бурные признания. О, Зигмунд Фрейд, увидев это, подпрыгнул бы от счастья... И тут я шепнула себе:
      "Никогда! Этот мальчик не увидит суровой изнанки жизни! Не станет жертвой лицемерия! Не ощутит всей пошлости этого мира!"
      Я встала и распахнула дверь. На полированной стенке клавесина блеснуло мое отражение.
      Юноша горестно взглянул на меня, круто повернулся, и  через секунду я услышала на лестнице его быстрые шаги.
      Чтобы успокоиться, мне пришлось долго листать альбом репродукций Ван Гога.
      Мы избежали того, что неминуемо должно было случиться..."