Сергей Довлатов

      Единственный в моей жизни сексуальный шок я пережил на овощном комбинате имени Тельмана. Я был тогда студентом первого курса ЛГУ. И нас, значит, командировали в распоряжение дирекции этой самой плодоовощной базы. Или, может, овощехранилища, не помню.
      Было нас в группе человек пятнадцать. Всех распределили по бригадам. Человека по три в каждую.
      До этого мы получили инструкции. Представитель месткома сказал:
      - Есть можете сколько угодно.
      Мой однокурсник Лебедев поинтересовался:
      - А выносить?
      Нам пояснили:
      - Выносить можно лишь то, что уже съедено...
      Мы разошлись по бригадам. Я тут же получил задание. Бригадир сказал мне:
      - Пойди в четвертый холодильник. Запомни фамилию - Мищук. Забери оттуда копии вчерашних накладных.
      Я спросил:
      - А где это - четвертый холодильник?
      - За эстакадой.
      - А где эстакада?
      - Между пищеблоком и узкоколейкой.
      Я хотел спросить: "А где узкоколейка?" - но передумал. Торопиться мне было некуда. Найду.
      Выяснилось, что комбинат занимает огромную территорию. К югу он тянулся до станции Пискаревка. Северная его граница проходила вдоль безымянной реки.
      Короче, я довольно быстро заблудился. Среди одинаковых кирпичных пакгаузов бродили люди. Я спрашивал у некоторых - где четвертый холодильник? Ответы звучали невнятно и рассеянно. Позднее я узнал, что на этой базе царит тотальное государственное хищение в особо крупных размерах. Крали все. Все без исключения. И потому у всех были такие отрешенные, задумчивые лица.
      Фрукты уносили в карманах и за пазухой. В подвязанных снизу шароварах. В футлярах от музыкальных инструментов. Набивали ими вместительные учрежденческие портфели.
      Более решительно действовали шоферы грузовиков. Порожняя машина заезжала на базу. Ее загоняли на специальную платформу и взвешивали. На обратном пути груженую машину взвешивали снова. Разницу заносили в накладные.
      Что делали шоферы? Заезжали на комбинат. Взвешивались. Отгоняли машину в сторону. Доставали изпод сиденья металлический брусок килограммов на шестьдесят. Прятали его в овраге. И увозили с овощехранилища шестьдесят килограммов лишнего груза.
      Но и это все были мелочи. Основное хищение происходило на бумаге. В тишине административно-хозяйственных помещений. В толще приходо-расходных книг.
      Все это я узнал позднее. А пока что бродил среди каких-то некрашеных вагончиков.
      День был облачный и влажный. Над горизонтом розовела широкая дымчатая полоса. На траве около пожарного стенда лежали, как ветошь, четыре беспризорные собаки.
      Вдруг я услышал женский голос:
      - Эй, раздолбай с Покровки! Помоги-ка!
      "Раздолбай" явно относилось ко мне. Я хотел было пройти, не оглядываясь. Вечно я реагирую на самые фантастические оклики. Причем с какой-то особенной готовностью.
      Тем не менее я огляделся. Увидел приоткрытую дверь сарая. Оттуда выглядывала накрашенная девица.
      - Ты, ты, - я услышал.
      И затем:
      - Помоги достать ящики с верхнего ряда.
      Я зашел в сарай. Там было душно и полутемно. В тесном проходе между нагромождениями ящиков с капустой работали женщины. Их было человек двенадцать. И все они были голые. Вернее, полуголые, что еще страшнее.
      Их голубые вигоневые штаны были наполнены огромными подвижными ягодицами. Розовые лифчики с четкими швами являли напоказ овощное великолепие форм. Тем более что некоторые из женщин предпочли обвязать лифчиками свои шальные головы. Так что их плодово-ягодные украшения сверкали в душном мраке, как ночные звезды.
      Я почувствовал одновременно легкость и удушье. Парение и тяжесть. Как будто плаваю в жидком свинце.
      Я громко спросил: "В чем дело, товарищи?" И после этого лишился чувств.
      Очнулся я на мягком ложе из гнилой капусты. Женщины поливали меня водой из консервной банки с надписью "Тресковое филе". Мне захотелось провалиться сквозь землю.То есть буквально сию же минуту, не вставая.
      Женщины склонились надо мной. С полу их нагота выглядела еще более устрашающе. Розовые лямки были натянуты до звона в ушах. Голубые штаны топорщились внизу, как наволочки, полные сена. Одна из них с досадой выговорила:
      - Что это за фенькин номер? Масть пошла, а деньги кончились?
      - Недолго музыка играла, - подхватила вторая, - недолго фрайер танцевал.
      А третья нагнулась, выпрямилась и сообщила подругам:
      - Девки, гляньте, бруки-то на молнии, как ридикюль...
      Тут я понял, что надо бежать. Это были явные уголовницы. Может, осужденные на пятнадцать суток за хулиганство. Или по указу от 14 декабря за спекуляцию. Не знаю.
      Я медленно встал на четвереньки. Поднялся, хватаясь за дверной косяк. Сказал: "Мне что-то нехорошо", - и вышел.
      Женщины высыпали из сарая. Одна кричала:
      - Студент, не гони порожняк, возвращайся!
      Другая:
      - Оставь болтунчик Зоиньке на холодец!
      Третья подавала голос:
      - Уж лучше мне, с возвратом. Почтой вышлю. До востребования!
      И лишь старуха в грязной белой юбке укоризненно произнесла:
      - Бесстыжие вы девки, как я погляжу!
      И затем, обращаясь ко мне:
      - А ты не смущайся. Не будь чем кисель разливают. Будь чем кирзу раздают!..
      Я шел и повторял: "О, как жить дальше? Как жить дальше?.. Нельзя быть девственником в мои годы! Где достать цианистого калия?!.."
      На обратном пути я снова заблудился. Причем теперь уже окончательно.
      Я миновал водонапорную башню. Спустился к берегу пруда. Оттуда вела тропинка к эстакаде. Потом я обогнул двухэтажное серое здание. Больнично-кухонные запахи неслись из его распахнутых дверей. Я спросил у какого-то парня:
      - Что это?
      Парень мне ответил:
      - Пищеблок..
      Через минуту я заметил в траве бурые рельсы узкоколейки. Прошел еще метров тридцать. И тут я увидел моих однокурсников - Зайченко с Лебедевым. Они шли в толпе работяг, предводительствуемые бригадиром. Заметив меня, начали кричать:
      - Вот он! Вот он!
      Бригадир вяло поинтересовался:
      - Где ты пропадал?
      - Искал, - говорю, - четвертый холодильник.
      - Нашел?
      - Пока нет.
      - Тогда пошли с нами.
      - А как же накладные?
      - Какие накладные?
      - Которые я должен был забрать у Мищука.
      В этот момент бригадира остановила какая-то женщина с портфелем:
      - Товарищ Мищук?
      - Да, - ответил бригадир.
      Я подумал - бред какой-то...
      Женщина между тем вытащила из портфеля бюст Чайковского. Протянула бригадиру голубоватую ведомость:
      - Распишитесь. Это за второй квартал.
      Бригадир расписался, взял Чайковского за шею, и мы направились дальше.
      Около высокой платформы темнел железнодорожный состав. Платформа вела к распахнутым дверям огромного склада. Около дверей прогуливался человек в зеленой кепке с наушниками. Галифе его были заправлены в узкие и блестящие яловые сапоги. Он резко повернулся к нам. Его нейлоновый плащ издал шелест газетной страницы. Бригадир спросил его:
      - Ты сопровождающий?
      Вместо ответа человек пробормотал, хватаясь за голову:
      - Бедный я, несчастный... Бедный я, несчастный...
      Бригадир довольно резко прервал его:
      - Сколько всего?
      - По накладным - сто девяносто четыре тонны...Вай, горе мне...
      - А сколько не хватает?
      Восточный человек ответил:
      - Совсем немного. Четыре тонны нс хватает. Вернее, десять. Самое большее - шестнадцать тонн не хватает.
      Бригадир покачал головой:
      - Артист ты, батя! Шестнадцать тонн глюкозы двинул! Когда же ты успел?
      Гость объяснил:
      - На всех станциях люди подходят. Наши советские люди. Уступи, говорят, дорогой Бала, немного винограда. А у меня сердце доброе. Бери, говорю.
      - Ну да, - кивнул бригадир, - и втюхиваешь им, значит, шестнадцать тонн государственной собственности. И, как говорится, отнюдь не по безналичному расчету.
      Восточный человек опять схватился за голову:
      - Знаю, что рыск! Знаю, что турма! Сэрдце доброе - отказать не могу.
      Затем он наклонил голову и скорбно произнес:
      - Слушай, бригадир! Нарисуй мне эти шестнадцать тонн. Век не забуду. Щедро отблагодару тебя, джигит!
      Бригадир неторопливо отозвался:
      - Это в наших силах.
      Последовал вопрос:
      - Сколько?
      Бригадир отвел человека в сторону. Потом они спорили из-за денег. Бригадир рубил ладонью воздух. Так, будто делал из кавказца воображаемый салат. Тот хватался за голову и бегал вдоль платформы.
      Наконец бригадир вернулся и говорит:
      - Этому аксакалу не хватает шестнадцать тонн. Придется их нарисовать, ребятки. Мужик пока что жмется, хотя фактически он на крючке. Шестнадцать тонн - это вилы...
      Мой однокурсник Зайченко спросил:
      - Что значит - нарисовать?
      Бригадир ответил:
      - Нарисовать - это сделать фокус.
      - А что значит - вилы? - поинтересовался Лебедев.
      - Вилы, - сказал бригадир, - это тюрьма.
      И добавил:
      - Чему только их в университете обучают?!
      - Не тюрьма, - радостно поправил его грузчик с бородой, - а вышка.
      И затем добавил, почти ликуя:
      - У него же там государственное хищение в особо крупных размерах!
      Кто-то из грузчиков вставил:
      - Скромнее надо быть. Расхищай, но знай меру...
      Бригадир поднял руку. Затем обратился непосредственно ко мне:
      - Техника простая. Наблюдай, как действуют старшие товарищи. Что называется, бери с коммунистов пример.
      Мы выстроились цепочкой. Кавказец с шумом раздвинул двери пульмановского вагона. На платформу был откинут трап.
      Двое залезли в пульман. Они подавали нам сбитые из реек ящики. В них были плотно уложены темно-синие гроздья.
      На складе загорелась лампочка. Появилась кладовщица тетя Зина. В руках она держала пухлую тетрадь, заломленную карандашом. Голова ее была обмотана в жару тяжелой серой шалью. Дужки очков были связаны на затылке шпагатом.
      Мы шли цепочкой. Ставили ящики на весы. Сооружали из них высокий штабель. Затем кладовщица фиксировала вес и говорила: "Можно уносить".
      А дальше происходило вот что. Мы брали ящики с весов. Огибали подслеповатую тетю Зину. И затем снова клали ящики на весы. И снова обходили вокруг кладовщицы. Проделав это раза три или четыре, мы уносили ящики в дальний угол склада.
      Не прошло и двадцати минут, как бригадир сказал:
      - Две тонны есть...
      Кавказец изредка заглядывал в дверной проем. Широко улыбаясь, он наблюдал за происходящим. Затем опять прогуливался вдоль стены, напевая:

Я подару вам хризантему
И мою пэрвую любов...

Я несчастный Измаил,
На копейку бэдный,
Редко кушал, мало пил,
Оттого стал блэдный...

Я подару вам хризантему
И мою пэрвую любов...

Я несчастный Измаил,
На копейку бэдный...