Speaking In Tongues
Лавка Языков

Дмитрий Скирюк

ДРАКОНОВЫ СНЫ

СОЛОМЕННЫЙ ЛИС

«Выдернул бы ты у себя один волосок, если бы это могло помочь миру?»

Циньцзы

Утром следующего дня Бликса пришёл в себя, и Телли, который принёс ему питье, сразу позвал Жугу.

— А, это ты, — лудильщик слабо улыбнулся, завидев травника. — Здорово, Лис соломенный. А я-то думаю, кто меня так мастерски заштопал... Где я? У Рудольфа?

— Привет, Бликса, — Жуга кивнул, присел на край кровати, бесцеремонно задрал одеяло и осмотрел повязки на его ногах. Бликса тоже потянулся было глянуть, но травник жестом остановил его: — Смотреть не советую. И вставать пока тоже не надо.

— Ну, ты даёшь! — возмутился тот. — А если по делу?

— Придумаем что-нибудь, не дёргайся. Что ты, в горшок не попадёшь, что ли?

Бликса хмыкнул, потёр подбородок и только теперь заметил, что рука его тоже в бинтах. Несколько мгновений он молча разглядывал плотный белый кокон, затем поднял взгляд на травника.

— Она меня... сильно погрызла? — голос его дрогнул.

— Суховязки целы, остальное заживёт. Вот, выпей лучше.

Бликса послушно глотнул из кружки, поморщился.

— Фу, гадость какая... Неужто нет чего получше?

— Пока не поправишься, я буду решать, чего тебе пить, — оборвал его травник, и Бликса, давясь, осушил кружку до дна. Откинулся на подушку.

— Я, наверно, всю кровать кровью заляпал, — он вновь неловко заглянул под одеяло. — Чёрт-те что... Это ты меня подобрал на улице?

— Я и Людвиг. Стражник, у ворот который.

— А, знаю его. Дочка его как-то раз мне кастрюлю вынесла лудить, а я возьми, да ущипни её за это самое... В смысле, дочку, а не кастрюлю. А тут и он идет. Как хрясь меня ’лебардой по хребту...

— Собаку ты хорошо разглядел?

— Куда уж лучше-то! — раненого передернуло. — Эй, полегче! Моя нога-то, всё-таки... Разглядел, а как же. Вот такенная скотина, — Бликса показал рукой от пола. — Чёрная, мокрая, зенки — во! — как блюдца чайные. Набросилась, глаза горят, ужасть! Только и успел ей в харю ткнуть паяльником; подмяла и ну рвать. Больше ни хрена не помню. Думал, всё — капут пришёл, ан нет. Это что ж получается, как ни крути, а я твой должник теперь. Слышь, Лис?

— Слышу, — травник сосредоточенно ощупывал правую ногу лудильщика ниже колена. — С долгами как-нибудь потом разберёмся. Так тоже больно?

— Терпимо...

— Так значит, говоришь, просто так набросилась?

— Собака-то? Ну, да. Сижу я, значит, никого не трогаю, а тут она как выскочит, жаровню опрокинула... Слышь, Лис, а струмент-то, струмент-то мой где?

— Бросили. Не до того было.

— Как не до того? Как это не до того? А, чёрт... — Бликса суматошно подскочил на кровати и, сражённый болью, повалился на подушки. Закусил губу. — Куда ж я без него-то?

— Что-нибудь придумаем, — сказал Жуга и встал. — Короче, так. Лежи смирно, если что — кричи, я накажу, чтоб мальчишка поблизости был. Тил его звать. Он же тебе и ноги перевяжет. Руку не трогай — сжёг ты руку. Ею я потом займусь.

И с этими словами травник вышел вон, ибо на улице уже скрипели колёса Марковской бочки.

— Эй, вы! Алхимики чёртовы! Отравители посиневшие! — вопил в своей обычной манере водовоз, катя на них бочку меж разобранных завалов. — Воду брать сегодня будете, или как? Ой, мать! Это чего тут у вас?

Упавший тополь перекрыл почти что весь проезд, дверь дома едва открывалась. Лошадь Марка с меланхолическим спокойствием остановилась у поверженного дерева и дальше идти не намеревалась. Травник мимоходом сделал в памяти пометку нанять кого-нибудь, чтоб разрубили тополь на дрова или хотя бы оттащили прочь. Пока Марк, ругаясь и пыхтя, таскал воду в дом, Жуга наставлял Телли, как ухаживать в его отсутствие за раненым.

— Возьмёшь свежих бинтов и тысячелистника — вон ту зелёную кашу в банке, видишь? Смажешь ею раны, перевяжешь наново. Смотри, чтобы узлом не закрутило. Туго тоже не завязывай — не бегать, не слетит... Так. Что ещё? А, да. Старые бинты — в бадью и замочи. Только воду в ней не грей, а то кровь не отстирается. Всё понял?

— Всё, — кивнул тот. Помедлил, и всё-таки задал вопрос, который, похоже, не давал ему покоя всю ночь. — Слышь, Жуга, а этот парень что, так и будет теперь с нитками в ноге ходить?

— Выдернем потом.

— А ловко ты вчера его! Научишь меня одной рукой узлы вязать?

— Научу.

— А ты куда?

— А у меня дела. Я вечером вернусь. Дверь никому не открывай. И Рудольфу скажи, чтоб не открывал.

— А дверь-то чего?

— На всякий случай.

* * *

В надежде узнать хоть что-то о событиях вчерашней ночи, Жуга вознамерился пройтись по кабакам. Начать решил с «Сухого вяза», о чём вскоре пожалел — публика там собиралась важная, богатая и большей частью не из местных. Кто и кого задрал на улице, их интересовало меньше всего. Разговоры промеж них шли всё больше про рыбу, про цены на рынке, про мародеров на дорогах и домашние дела. На рыжего нескладного парня в простецком кожухе и мятых штанах, заляпанных, вдобавок, чем-то подозрительно бурым, посматривали косо. Без толку просидев пять менок, травник направился в «Синего дракона», а оттуда — в »Башмаки».

— А, здорово, рыжий! — Томас улыбнулся. На Жугу повеяло чесночным перегаром. — Давно тебя не видно было. Как делишки?

— Помаленьку.

— Выпьешь?

— Маленькую кружку.

Корчмарь склонился над бочонком.

— Слыхал я, будто лавку ты держишь теперь?

— Угу.

— И то, — одобрил Томас. — А чем торгуешь?

— Травами лечу.

— Эва! А случаем, не у Рудольфа?

— У него.

Кабатчик звонко шлёпнул себя по лысине:

— Так стал’быть, ты и есть тот соломенный Лис! А я-то гадал, кто такой...

— Какой ещё, к чёрту, соломенный Лис? — ответил травник раздражённо. — Жуга меня зовут!

— А, это да, оно, конечно, — закивал согласно Томас. — Да только если люди так зовут, чего с меня-то взять...

Жуга помедлил и наконец решился.

— Слышь, Томас, может, ты слыхал краем уха... Что за псина бегает по городу? Большая, чёрная. Парня одного вчера погрызла ночью, ко мне его принесли.

— Это Бликсу-то? — насторожился кабатчик. — Как же, слыхал. А что он, жив? — Жуга кивнул. — Ну, стал’быть, повезло. — Он помедлил. Сгрёб со стойки пустую кружку. — Вот что, рыжий, знаешь, что... Я в эти, ваши с Рудольфом игры не играю. Сами натворили делов, так теперь свой зад и подставляйте, а меня не трожь, моё дело честное, я пивом торгую. Ещё налить?

— Не надо, — Жуга помолчал и полез в кошель. — Сколько я тебе должен?

— Свои люди, сочтёмся...

Как назло, у травника остался только талер. Томас высыпал на стойку горку медной мелочи, которую Жуга, не пересчитывая, скопом сгрёб в кошель и двинулся к двери.

— Спасибо за пиво.

— Не за что. Поосторожней там с собаками своими.

Жуга остановился, будто ему вдруг выстрелили в спину. Обернулся медленно.

— Их... Не одна?

— Не притворяйся дурачком, рыжий.

— Я не вызывал этих тварей, Томас.

Кабатчик криво усмехнулся. Поднял взгляд.

— А кто?

* * *

К тому часу, когда Жуга добрался в своих поисках до «Красного петуха», уже начинало темнеть. Сегодня на постоялом дворе было людно. В кабаке, соответственно, тоже кучковался народ. Травник уже в который раз за день заказал пива, подождал, пока парень за стойкой не наполнил кружку и достал из кармана монетку покрупней. Покрутил её в пальцах.

— Лудильщика Бликсу знаешь? — спросил он. Парень кивнул. — Вчера его собака задрала. Не насмерть, правда...

Судя по тому, как равнодушно тот пожал плечами, Жуга решил, что для него это уже не новость. Он помедлил.

— Ты что-нибудь слыхал об этом?

Парень, не ответив, бросил на травника сердитый взгляд и хмуро принялся протирать кружки грязноватым полотенцем.

— Может быть, ты что-нибудь ещё слышал о собаках? — опять не получив ответа, травник подтолкнул к нему монетку. — Это очень важно для меня. Я мог бы заплатить...

Парень отставил кружку, повесил полотенце на плечо и щелчком отбросил монетку обратно.

— Отстань от него, — чья-то широкая ладонь легла травнику на плечо. Жуга обернулся. За спиной стоял Вальтер — хозяин «Красного петуха».

— Оставь Пауля в покое, — повторил кабатчик, — он ничего тебе не скажет. Он немой. Всё слышит, но не говорит.

Травник невольно растерялся и замешкался с ответом.

— Что ж он не сказал... — неловко начал он и сбился. — А, чёрт... Ну, всё равно, мог бы показать хоть как-нибудь.

— Он не любит, когда ему напоминают, — Вальтер покосился на монетку, прилипшую к стойке, и потёр ладонью шрам на подбородке. Поднял взгляд на травника. — Чего ты тут вынюхиваешь, Лис?

Жуга неторопливо глотнул из кружки.

— Это из-за тебя меня прозвали соломенным? — спросил он вместо ответа.

— Да. Из-за меня, — отрезал тот. — Ещё вопросы будут?

— Будут.

— На кого работаешь, рыжий? — хозяин постоялого двора прищурился.

— Ошибаешься, Вальтер, — Жуга покачал головой, — я не сыскарь.

— Оно и видно, — буркнул тот. — У сыскарей и кругляшки будут покрупней и осведомители получше. И уж они-то прекрасно знают, что разливала в «Красном петухе» не из болтливых... Ну что, так и будешь стоять и хвост мне крутить? Говори, чего надо или пей своё пиво и выметайся. А можешь и то и другое и третье.

— Ты знаешь, что Бликса вчера чуть не сдох?

— Одним дураком больше, одним меньше, какая разница?

— А такая, — Жугу помаленьку начала разбирать нездоровая злость, — что следующим дураком вполне можешь оказаться ты, понял?

— Да что ты? — усмехнулся тот. — Ой, боюсь, ой, напугал! А ты, я гляжу, наглый, даром, что соломенный... — он сделал знак вышибалам оставаться на месте. — Ну, допустим, понял. Дальше что?

— Меня интересует всё, что касается этих собак.

— Всё?

— Всё. Любые сплетни.

— Ну так и спрашивай у своего Рудольфа! — рявкнул Вальтер, наливаясь кровью. Громилы у дверей пришли в движение. Жуга почувствовал, что вновь коса нашла на камень: о загадочных собаках никто из горожан не знал, а если и знал, то не хотел говорить. Как ни крути, всё упиралось в Рудольфа, а Рудольф молчал. Молчал, несмотря на гибель жены и дочери и добровольное десятилетнее затворничество. Тоже не знал? Или...

Или — что?

В этот момент дверь корчмы вновь открылась, пропуская троих человек, одетых в одинаковые синие полукафтаны службы городского магистрата. Один держал в руке очинённое перо и свиток желтоватого пергамента с печатью на малиновом шнурке, второй был стражник при оружии, а третий просто шёл без ничего, зато щеголял в чёрных и лоснящихся, отменной выделки, скрипящих кожаных штанах. Кабатчик сплюнул и переменился в лице.

— Тьфу, чёрт, ещё и эти на мою голову! — он отмахнулся от травника, давая понять, что разговор окончен. — Всё, Лис, уходи, не до тебя сейчас.

— Пиво допью и уйду.

— Допивай.

Меж тем тот, что был со свитком, успел уже свой свиток развернуть, встал посреди залы и откашлялся, прочищая горло.

— Приказом бургомистра! — начал он, — и по согласованью с гильдией Лиссбургских пивоваров мы, посыльный городского магистрата Редан Кокошка, подмастерье цеха пивоваров Марек Пемберзон и капитан городской стражи Фердинанд Альтенбах обычным порядком уполномочены по кабакам проверку учинить, дабы выяснить...

— Хорош болтать, упал намоченный, — поморщился Вальтер. — В первый раз приходите, что ли?

— ...дабы выяснить, — невозмутимо продолжил тот, — хорошее ли пиво в городских трактирах подаётся, и не разбавляют ли его хозяева с намереньем неправедно нажиться. — Он кончил читать и свернул пергамент в трубочку. — Печать смотреть будешь, Вальтер?

— И так верю, — буркнул тот.

— Ну что ж, порядок ты знаешь, — Редан Кокошка повернулся к стойке. — Пауль, наливай.

Тот нацедил из бочки кружку. Жуга с интересом наблюдал как Марек — тот, что в кожаных штанах, отхлебнул первым, скорчил серьезную мину и кивнул. Передал кружку Фердинанду. Пока оставшиеся двое пробовали пиво, Марек подтащил к стойке скамейку.

— Ещё кружку, — потребовал Реган. Пауль подчинился. Посетители корчмы сгрудились вокруг них. Зрелище происходящей «пивной проверки» их изрядно веселило, не говоря уж о том, что напрямую затрагивало их интересы.

На затёртую, отполированную бесчисленными задами выпивох скамейку вылили подряд три кружки пива, после чего Марек подобрал полы своего кафтана и с самым серьёзным видом на неё уселся. Со всех сторон посыпались шуточки.

— Ну и работёнка у парня. Дитель, ты поглянь, чего придумали!

— Это что ж, теперь так пиво пить полагается?

— А чё, в сам’раз... И закусь не нужна.

— Да и запаха не будет.

— И много этак зайдёт?

— Кому как. Мыслю я, что ведёрко засосёт на дармовщину.

— Гм! Надо будет как-нибудь попробовать...

Толпа разразилась хохотом. Марек сидел с каменной физиономией, неподвижный, сосредоточенно считая про себя, пока наконец не решил, что прошло уже достаточно времени, и медленно принялся вставать. Прилипшая к штанам скамейка поднялась вместе с ним. Редан Кокошка удовлетворенно кивнул и что-то написал на пергаменте. Фердинанд Альтенбах и Марек тоже нацарапали внизу по крестику. Скамейку с липким треском от Пемберзоновских штанов отодрали, после чего потребовали пива тёмного и всю процедуру повторили.

— Удостоверяю, — «уполномоченный» протянул пергамент Вальтеру, — что пиво в сём трактире подаётся свежее, светлое и тёмное, Хальсеновской варки, качеством удовлетворительное и неразбавленное.

— Стоило мороки, — буркнул тот. — Спросили бы людей.

— Дык спрашивали, — хмыкнул тот, рыгнул и поморщился. — Тьфу, чёрт... Целый день уже так ходим, скоро из ушей пиво польётся.

— Иной бы чёрту душу заложил за этакую должность.

— Это как посмотреть. Пивко в охотку хорошо, а по работе пить — маета одна. Ну ладно, бывай.

— Бывай и ты.

Сопровождаемая беззлобными насмешками, троица проверяющих прошествовала к выходу. Дверь за ними закрылась. Воодушевлённые результатом проверки, посетители по двое, по трое задвигались к стойке.

— Мне светленького налей.

— Плесни и мне кружечку, Пауль.

Вальтер повертел в руках пергамент, обернулся и встретился взглядом с травником. Жуга отхлебнул из кружки и с понимающим видом ухмыльнулся:

— Лакрица?

Кабатчик помедлил, прежде чем ответить.

— Больно умный ты, Лис, — сказал он наконец. — Не боишься, что побью?

— А я соломенный, — с усмешкой глядя Вальтеру в глаза, сказал Жуга, — но со смолой. Как тот бычок. Смотри, не прилипни.

Он поставил на стойку опустевшую кружку, пришлёпнул рядом менку.

— Поговорить надумаешь, — сказал он, — знаешь, где меня искать.

И с этими словами повернулся и ушёл.

* * *

До дому травник добрался уже вечером, расстроенный, злой и раздувшийся от выпитого пива, и долго стучался в дверь, прежде чем его впустили.

— Вы что, с ума посходили? — буркнул он, входя. — Полчаса стучу.

— Ты же сам сказал — никого не пускать... — пролепетал Телли.

— Но я же не себя имел в виду!

— Так я ж не знал, что это ты!

— Спросить-то можно было, — Жуга закрыл дверь и повесил кожух на гвоздь. Взъерошил волосы рукой. — Повязки Бликсе поменял?

— Поменял.

— Не загноились раны?

— Вроде, нет.

Травник подошел к камину. Приподнял крышку, заглянул в котёл.

— С обеда не осталось ничего?

Рудольф покачал головой:

— Нет. Всё подъели. Нас же четверо теперь.

— Я хотел на рынок сбегать, да деньги кончились, — прибавил Телли. — Ты дал бы, что ли, а то с пустым брюхом спать придётся.

— Придётся, что ж поделать, — хмыкнул травник. — Куда ж ты сейчас пойдёшь-то, на ночь глядя?

— Места надо знать, — ухмыльнулся тот. — У Франца Хальфа лавка дотемна открыта. И пекарня там рядом, а хлеб ведь завсегда с ночи пекут. Тесто, небось, уже подошло... Давай, короче.

Жуга устал и потому предпочёл не спорить, молча вынул кошелёк и отсчитал в подставленную ладонь пяток медяков. Замешкался на миг, рассматривая одну монетку, нахмурился и сунул её обратно. Достал взамен другую.

— На. Купишь хлеба и колбасы.

— Кровавой?

— Ливерной, она дешевле. Да поосторожней там, слышь? Не нарывайся.

— Я быстро.

Телли оттолкнул вертевшегося под ногами Рика и умчался, только дверь хлопнула. Жуга помедлил, затем сел и высыпал на стол содержимое кошелька. Разложил монеты по ранжиру. Здесь были только менки: пфенниги, патары, шляхетские гроши, полугроши, орены и геллеры, и даже парочка неведомо как затесавшихся сюда турецких динаров с дырочкой посередине как у медальона — причудливая денежная смесь, имевшая хожденье в Лиссбурге. Последней Жуга вынул ту самую монетку, что привлекла его внимание. Поднёс её поближе к пламени свечи и вновь нахмурился.

Странный медяк не походил ни на что, начиная хотя бы с того, что монетка была не круглой, а семиугольной. На одной стороне была выбита в профиль чья-то голова на фоне гнутого трезубца, другую сторону сплошь покрывали письмена. Читать Жуга умел плохо, но всё же, сравнивая с прочими монетами, не обнаружил среди надписей на них ничего похожего. То были даже не буквы, а какая-то нелепая путаница угловатых чёрточек и точек. Не походило это и на арабскую вязь, вдобавок, травник как-то слышал краем уха, будто ислам запрещает изображения людей где бы то ни было. Он перевернул монетку и вновь вгляделся в резкий скуластый профиль лица на другой стороне. Как ни крути, а это, всё-таки, была именно чья-то голова.

Почему-то травника не покидало ощущение, что подобные монеты он уже где-то видел. Жуга отложил монетку и потёр глаза. Голова была тяжелая, хотелось спать — поход по кабакам во всех смыслах не прошёл для него даром. Быть может...

— Рудольф, — окликнул травник старика.

— Что? — поднял голову тот.

— Помнишь, ты убрал в кладовку вещи сверху? Там была коробка. Чёрная такая, в две ладони шириной.

Старик помедлил.

— Не помню. Может, и была... Погоди, сейчас взгляну.

Он встал, взял свечку и ушёл в чулан, с минуту шумно там возился, передвигая разный хлам, и вскоре появился вновь, неся в руках лакированную, всю в царапинах шкатулку.

— Эта?

— Да, — Жуга кивнул, открыл крышку и сразу понял, что память его не подвела: среди резных безделушек лежали две монеты. Старые, покрытые зеленоватой патиной, но в точности такие же, как та, что на столе. Рудольф и Жуга переглянулись.

— Откуда они у тебя? — спросил травник.

— Да разве ж я сейчас вспомню, — пожал плечами тот. Потёр ладонью подбородок. — Должно быть, вместе со шкатулкой и купил когда-то...

— Хм... — Жуга помедлил, заглянул в шкатулку и вытащил оттуда резную фигурку. Повертел её в пальцах и поставил на стол.

— А это что такое?

Тяжёлая, изжелта-белой кости статуэтка изображала воина и высотой была примерно с палец. Указательный. Работа была мастерской — нож резчика с дотошностью изобразил и меч и шлем и прочие детали амуниции и даже звенья кольчуги. Плечи и спину скрывали складки длинного, почти до пят плаща. Черты маленького лица поражали тщательностью отделки, а самые мелкие детали — брови, ноздри, зрачки глаз были выжжены железом. Несмотря на это, сосредоточиться на нём Жуга не смог. В нём было что-то очень знакомое, и в то же время неведомый мастер ухитрился вырезать на редкость неприметную персону. Сквозь полупрозрачную кость чуть красновато просвечивало пламя свечи. Заинтригованный, Жуга отставил статуэтку в сторону и потянул из шкатулки следующую. Рудольф следил за ним с не меньшим интересом.

На сей раз это была ладья. Под вздутым парусом, на круглой маленькой подставке, она, как и воин, тоже была вырезана с исключительным старанием. За костяной ладьёй последовал дракон. Длинношеий, чуть пригнувшийся и свивший хвост кольцом. Зубастая пасть была распахнута в атаке, хребет, макушка головы и холка щетинились остроконечным гребнем.

Четвёртая фигурка вновь изображала человека. Он был безоружен, почти на голову ниже ростом и довольно просто одет. Его лицо, несмотря на тонкую резьбу, отличалось той же странной размытостью черт, что и у воина.

Травник хмыкнул, вытряхнул на стол последнюю оставшуюся в шкатулке фигурку и вытаращил глаза:

— Чёрт... — невольно вырвалось у него.

— Где? — старик, подслеповато щурясь, нагнулся к столу. — А... Это не чёрт. Это лис.

* * *

Три маленьких мальчишеских фигурки возникли возле выхода из полутёмного кривого тупичка совершенно неожиданно, и Телли непроизвольно перешёл на шаг, а затем и вовсе остановился. Шагнул назад. Сердце его бешено заколотилось. Он огляделся по сторонам и понял, что «нарвался».

Трое не спеша двинулись вперёд, и вскоре желтоватый отсвет фонаря выхватил из темноты ухмыляющиеся рожи Отто и двоих его неизменных приятелей.

— Гля, пацаны, — вовсю изображая удивление, воскликнул Отто-Блотто, — снеговик ползёт! А вроде, не сезон...

— Точняк, не сезон, — подтвердил тот, что пониже ростом, со щербинкой на передних зубах. Сплюнул. — Да и не место.

Телли так и прозвал для себя этих трёх корешей — Отто-Блотто, Рябой и Щербатый. Последних он не знал по именам, да по большому счету, ему было всё равно.

— Я ж говорил тебе, чтоб ты не лазил, где не надо, — кулаки в карманах Отто лениво зашевелились. — Говорил, али нет, а, мельник?

— Я не мельник, — буркнул Телли, отступая вглубь проулка и придерживая сумку с колбасой и булкой хлеба.

— А кто иначе, коли вся башка в муке? — хохотнул второй, с избитой оспинами рожей. Протянул руку за сумкой. — Он самый, энтот, значит, му... мукомор и есть...

— А могет быть, маляр?

— Ну-ка, дай мешок.

Рябой не дрался без свинчатки. Телли чуть помедлил и нехотя скинул заплечную лямку. Перед его глазами вдруг возник Жуга — память услужливо и, как всегда в момент опасности, с необычайной резкостью оживила события двухнедельной давности, когда Жуга, поддавшись его уговорам, принялся таки учить мальчишку, как давать отпор.

«Понимаешь, — говорил травник, — твоя беда в том, что ты боишься драки. А в драке нет смысла попусту бояться. Если ты боишься — тебя побьют. А если не боишься, то конечно тоже побьют, но страшно уже не будет. А значит, сможешь им дать сдачи. И помни — те, кто бьют втроём одного, всегда его боятся, а иначе вышли бы один на один.»

Послушать — так сплошное развлеченье... Телли в сомнении поднял взгляд.

И эти вот — его боятся?

Что-то не похоже...

«Ты скорый на язык, — говорил тогда Жуга, — вертлявый и соображаешь быстро. Полено, вон, тогда поймал на мах... Не получилось убежать — хитри, играй, кружись. Их же трое. Ты-то знаешь, как ударишь и куда, а вот они — чёрта с два, даже друг про дружку! Обзови их, что ли... Разорви рубаху, в рожу плюнь, заставь их растеряться. Делай суматоху! Понял?»

«Понял», — Телли кивнул.

«Ни хрена ты не понял, — усмехнулся травник, вставая. — Ну, что ж, давай учиться...»

В руках у Щербатого мелькнула короткая толстая палка. Известное дело — канава пустым кулаком не дерётся. Телли понял, что дело плохо, и...

Шагнул вперёд.

— Что, — простодушно хлопая глазами, спросил он Щербатого, — палочкой меня бить будешь? — голова его нелепо дёрнулась, и Телли, по какому-то наитию не сменив интонации, повторил как нелепое эхо: — Палочкой меня бить будешь?.. Палочкой меня бить будешь?..

— Эй, ты чё... — Щербатый, растерявшись, отступил.

«Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать: «Руки прочь от меня!». Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе жить?! Что будут стоить тысячи слов, когда важна будет крепость руки?»

Тил бросился вперёд, но бить Щербатого не стал. Заместо этого на полпути рванулся вдруг к Рябому — тот как раз залез по локоть в сумку — и врезал ему по зубам. Удар получился несильный, вскользь, но совершенно неожиданный, Рябой не удержался на ногах и плюхнулся на мостовую, выронив мешок.

— Ах, ты... — Отто рванулся вперёд и чуть не столкнулся со Щербатым. Завертел растерянно башкой. — Хватай его, Румпель!

— Я... хак!..

Локоть Телли врезался Щербатому под дых. Тот хватанул губами воздух и согнулся пополам. Телли вывернулся, вскрикнув от боли, отпрыгнул к стене («Со стены не нападают») и быстро оглядел всех троих («Не теряй врага из виду! Никогда!»). Драка, похоже, переходила в самую опасную стадию — противники опомнились. Можно было попытаться убежать, но колбаса... и хлеб...

Телли стиснул зубы.

— Ну, гад, — прошипел Отто, — ну, ёжик, ты меня достал...

— Сам ты ёжик!

Телли рванулся («Делай суматоху!»), подхватил валявшийся на мостовой осколок черепицы и запустил им в фонарь. Попал, и не успел ещё затихнуть звон разбитого стекла, как Телли, не вставая, бросился вперёд. Холодный ветер мигом затушил свечу, из освещёния осталась лишь луна. На вновь подрастерявшуюся троицу посыпались удары («Ступня, колено, голень, пах, дыхалка! — голос травника звучал в ушах. — Не трать сил попусту, бей туда, где больно!»). Кто-то пнул его и промахнулся. Другой попал, но потерял равновесие, взвизгнул и упал, хватаясь за промежность. Выронил свинчатку.

— Ы-ы, гадюка-а-а!

— Не трожь! — Телли прыгнул, оседлал упавшего Щербатого, наступил ему на руку и вырвал из пальцев дубинку. Замахнулся: «Изувечу!».

— А-а!

Двое оставшихся насели на него, подмяли и отпрянули, вдруг обнаружив, что колотят не того.

— Чёрт!

— Мамочки, как больно...

— Это ты! А этот где?

— Уй, мамочки... — стонал Рябой.

— Вон он!

Отто обернулся.

Телли стоял над ними и бежать, похоже, не собирался. Подражая травнику, Телли медленно повел в воздухе концом дубинки и замер.

— Ещё добавить, или хватит? — осведомился он. Голос его слегка подрагивал, и должного эффекта не произвёл, но всё же заставил всех троих призадуматься.

— Ну, гнида...

Телли без замаха, что есть силы заехал Отто палкой по спине. Тот взвыл и повалился на бок.

— Меня звать Телли, — сказал он, отступив на шаг. Голос его звенел. — И я буду ходить там, где захочу, ты понял?

— Понял, — проворчал хозяин Блошиной канавы, потирая спину.

— Ни хрена ты не понял, — Телли, как ему казалось — с очень грозным видом сплюнул, перехватил трофейную палку под мышку, подобрал мешок и вскинул его на плечо.

Стукнула дверь пекарни. Фридрих — подмастерье булочника, парень рослый и усатый, но худой как привидение и весь такой же белый от муки, выглянул на улицу и осмотрелся по сторонам.

— Фонарь расколотили... — охнул он и, разозлённый, кинулся к мальчишкам. В руке его, откуда ни возьмись, появилась тяжеленная дубовая скалка.

— Я вас, сукины дети!..

Все четверо, включая и Рябого, со всех ног пустились наутёк.

И в этот миг на улице возникла собака.

Телли первым заметил её, взвизгнул заполошно, бросил палку, сумку и помчался, не разбирая дороги. Налетел в потёмках на фонарь, упал, отполз к стене и скорчился в комок. Фридрих ахнул и метнулся обратно в пекарню, обронённая им скалка с сухим перестуком покатилась по брусчатке мостовой. Отто и компания разбежались кто куда. Рябой, несмотря на все свои ушибы, попытался вскарабкаться на фонарь, периодически съезжая, оглянулся и припустил за остальными, дико вереща.

Телли остался один.

Собака приближалась. Громадная, серебристо-серая, она бежала совершенно бесшумно, лёгким собачьим галопом, и почему-то — со стороны тупичка, откуда не было, да и не могло быть никакого выхода. Огромные глаза её горели в лунном свете словно два зелёных огонька. Телли хотел зажмуриться и не смог, парализованный страхом, лишь молча сидел и смотрел, как чудовищная тварь поравнялась с ним и... промчалась мимо.

Даже не взглянула на него.

В зубах она несла кошель.

* * *

Травник видел бег.

Он чувствовал своё движение меж сдвинутых домов, работу гибкого, хищного тела. Он мчался сквозь моросящий дождь, в холодном свете убывающей луны, изжелта-бледной, скрытой облаками, похожей чем-то на истёртую угловатую монету. Лицо на монете смеялось. Дома, ворота, фонари. Чужими глазами всё виделось необычайно ясно, словно днём. Он мчался. Он бежал. Потому что...

Ещё он видел человека с саблей, в красном с серебром кафтане, человека, которого он почему-то ненавидел, ненавидел люто, страшно. Ненавидел, но не мог с ним справиться. Потому что...

Ещё он почему-то видел дверь, обшарпанную стойку с кружками на ней, солому на полу и темень за окном. Горел фонарь под потолком. Короткие толстенькие пальцы с многолетней сноровкой тасовали медные кружочки, тишину закрытой корчмы нарушал приятный, еле слышный звон. Кабатчик подсчитывал дневную выручку. Губы его шевелились. Серебро проворные пальцы убрали подальше. Медяшки звякали. На краткий миг взгляд травника выхватил в их потоке странную семиугольную монетку. Ещё одну. Ещё. Кабатчик не обратил на них внимания и продолжал считать.

Неожиданно раздался стук в дверь.

— Кто там? — окликнул кабатчик, и помолчав, добавил: — Закрыто уже!

Вместо ответа поскреблись ещё раз. Тихо, осторожно.

— Чтоб тебя... — ругнулся тот. Сгрёб монеты в кошелёк. В дверь снова постучали. — Слышу, иду!

Он обошёл стойку. Из крайней бочки капало, кабатчик машинально прикрутил недозакрытый краник. Помедлил, подобрал мясницкий нож, засунул его на пояс и направился к двери. Посмотрел в окно, но кроме темноты и собственного отражения в чёрном стекле ничего там не увидел.

Отражение...

Жуга попытался кричать, но не смог. Потому что...

Снова стук. Шаги.

— Да иду же! Вот же чёрт, принесла нелёгкая кого-то на ночь глядя...

Короткие пальцы коснулись холодного металла и старая погнутая щеколда медленно поползла в сторону.

И тогда Жуга закричал.

* * *

Водоворот дурного сна нахлынул, затянул, сомкнулся вихрем брызжущей слюны, захлебнулся беззвучным криком и исчез. Как перекисшая брага вышибает днище у бочонка, как разгибается лук, запуская стрелу, так же и травника выбросило из сонного небытия. Он заполошно вскинулся и тупо уставился на стол перед собой, на вплавленные в мутную лужицу растёкшегося воска три угловатых монетки. Огляделся. В доме было тихо. Свеча в поставце догорела до самой розетки. Рудольф дремал в кресле у камина. Дракончик тихо скулил, отчаянно царапая входную дверь в попытке выбраться наружу.

— Тил? — позвал травник.

Ответа не последовало.

Услышав имя хозяина, Рик заскрёбся ещё сильней. Жуга поморщился, потёр виски. Обрывки сновидений наплывали друг на друга, путались, терялись. Таяли. Он снова слышал стук, бежал по улицам, подсчитывал выручку, кричал «Иду, иду!», отодвигал засов двери, не зная, что за нею...

А что за нею?

Обычно травник не имел привычки спать ни днём, ни даже вечером, по опыту зная, что потом проваляется полночи в напрасных попытках уснуть и утром встанет полностью разбитым. Только выпитое пиво смогло сморить его, пока он размышлял над своими находками. Пять костяных фигурок по прежнему стояли на столе.

— Телли! — уже громче позвал он и вновь не получил ответа. Предчувствие беды усилилось. Травник ругнулся и потянул с гвоздя свой кожух. Свеча мигнула, ярко вспыхнула в последний раз и погасла. Разбуженный дракошкиной возней, проснулся Рудольф.

— Который час? — спросил он. Отблеск угасающих углей ложился на его лицо нелепой движущейся чёрно-красной маской. Как будто отвечая на его вопрос, далёкий колокол на башне отрывисто ударил один раз и смолк. Рудольф и Жуга встревожено уставились друг на друга.

— Телли ещё не приходил?

— Нет...

— Чёрт... — Жуга скрежетнул зубами и заметался, разыскивая шапку. Не нашёл, махнул рукой и схватил свой посох. — Непоседа. Я ж предупреждал!

В этот миг в дверь заколотились.

— Откройте, это я! — кричал заполошно ломкий мальчишеский голос. — Откройте!

Весь мокрый, в грязи, Телли ворвался в дом, как будто за ним гнались черти. Сам захлопнул дверь, задвинул засов и без сил опустился на пол.

— Тебя что, опять побили? — Жуга с опаской посмотрел на дверь, но там всё, вроде, было тихо. Телли помотал головой и протянул ему сумку.

— Там... — всхлипнул он, — я вид... я видел...

Он заплакал.

— Ну? — травник присел и отпихнул в сторону дракона, который уже проявлял к сумке самый недвусмысленный интерес. — Что случилось? — он встряхнул мальчишку за плечи. — Да говори же! Что ты видел?!

Телли не отвечал.

...Удар, прыжок из темноты, горящие глаза, короткий визг, падение, разодранная плоть, мокрый шорох соломы под ногами... кровь бьёт фонтаном из разорванных артерий, запоздалый взмах ножа и крик, крик, крик — отчаянный, безумный, переходящий в бульканье и хрип...

Жуга пошатнулся и схватился за косяк. Прикрыл на миг глаза.

— Что ты видел? — повторил он свой вопрос, уже зная, что услышит.

— Собака... — выдавил тот, глотая слезы. Телли смог сказать всего одно слово, но и этого хватило, чтобы у Рудольфа забегали мурашки по спине. А через миг мальчишка взглянул на травника и вдруг забился в судорожном крике:

— Не смотри на меня! Не смотри на меня так!!!

* * *

Редко когда в своей жизни Жуга бегал так быстро, хотя прекрасно понимал и знал, что не успеет. Знал, понимал, и всё равно бежал, разбрызгивая лужи, срезая путь кривыми переходами дворов. С разгону налетел на целовавшуюся в подворотне парочку, девица взвизгнула, парень выругался и схватился за нож, но Жуга уже исчез за поворотом. Город кружил, петлял, запутывал дорогу паутиной узких переулков, городил на пути баррикады развалин. Неровная брусчатка мостовой блестела каплями недавнего дождя. Было стыло и холодно.

Он опоздал.

У «Двух Башмаков» уже гомонил народ, кто-то притащил фонарь. Холодея сердцем, травник протолкался сквозь толпу.

— Что стряслось?

— Хозяина порешили, — с весёлым возбужденьем охотно сообщили ему. — За стражей уже побёгли.

— А за лекарем?

— На хрена за лекарем? и так подохнет... Чё ты пихаешься?! Ща как пихну...

— Заткнись!

В голосе травника было что-то такое, от чего словоохотливый зевака тут же заткнулся и поспешно уступил ему дорогу.

В корчме, у самой стойки, лежал Томас. Травник протолкался сквозь вонючую, пропахшую пивом и страхом толпу и содрогнулся.

— Боже мой...

Такого он не видывал давно. Кабатчик ещё дышал — залитая красным грудь его прерывисто вздымалась и опадала. Разодранное горло пенили пузыри, среди лоскутьев мышц и жил синевато и страшно блестели оголённые кольца трахеи. Руки до плеч покрывали укусы, рваные, с махрами содранного мяса; в их глубине белела кость. Кровь судорожными толчками била из разорванных вен, заливая пол вокруг неровной чёрной лужей. Люди в корчме стояли молча, переминаясь с ноги на ногу. Никто не решился подойти к лежащему, переступить неровный круг света от старого свечного фонаря, висевшего как раз над ним, как будто это могло им чем-то навредить.

Никто, кроме Марты.

Травник впервые воочию увидел эту женщину, ту самую Марту, что вечно была на кухне и так смешно боялась мышей, коренастую, широкобёдрую, с морщинистыми сильными руками, изъеденными бесконечной стиркой и мытьём посуды, руками, которые сейчас поддерживали голову Томаса. Она была единственной, кто не ушёл, не оставил его в беде.

Жуга шагнул вперёд. Марта подняла голову. В глазах её отразился ужас.

— Не подходи! — взвизгнула она и снова разразилась рыданиями. — Не тронь, не смей!

Травник опустился на колени, протянул руку.

— Я хочу помочь, — тихо сказал он.

— Уходи!

Не слушая её, Жуга стянул свой ремень и принялся накладывать жгут.

Глаза кабатчика открылись, нашарили травника.

— А, Лис... — прохрипел он. Содрогнулся в судорожном кашле. В горле его забулькало, струйка крови стекла изо рта на рубаху. — Доигрался... Пришёл... посмотреть?

— Это не я, Томас, — сказал Жуга. Голос его был на удивление твёрд и спокоен. — Кто-то другой натравливает собак.

— Какая... разница... теперь... — слова текли мучительно и медленно, как воск с растаявшей свечи. Марта плакала, теперь уже беззвучно.

— Молчи, побереги лучше силы.

— Силы?.. Толку... умираю...

Кто-то сдавленно икнул и рванулся к двери, не выдержав такого зрелища. Ему уступили дорогу, да ещё и дали пинка напоследок, чтоб не лез вперёд, коль брюхом слаб. Народ в корчме молчал, лишь изредка проносился по рядам людей глухой тревожный шёпоток.

Жуга перетянул кабатчику жгутом руку выше локтя, взялся за вторую. Осторожно тронул растерзанную шею и замер в нерешительности. Так же осторожно оттянул края раны, вгляделся в кровавое месиво. Взгляд его помрачнел.

Надежды не было никакой.

Если бы по какой-то нелепой случайности сонная артерия осталась незадетой, если бы кто-то чуть раньше додумался перетянуть ему вены, если бы Жуга бежал чуть быстрее, если бы, если бы, если бы... Всех пальцев на руках не хватит сосчитать все «если». Смерть приближалась к Томасу быстро и неотвратимо, семимильными шагами, и ей не было совершенно никакого дела до всех людей, что встанут на её пути. Ничто человеческое не могло ему помочь.

Ничто.

Человеческое.

Жуга помедлил, собираясь с мыслями.

Он мог помочь кабатчику. Мог, но для этого пришлось бы вновь вернуть всё то, от чего он, казалось, навсегда избавился, вернуть свой дар, своё проклятие, всё, что вело его, тащило за уши по злым дорогам спятившей судьбы всего лишь год тому назад, и шрамы на теле, в душе и в сердце его ещё не успели зажить. Чем всё это могло обернуться теперь, травник мог лишь гадать, а выбор — его выбор лежал сейчас на полу, хрипел разодранным горлом, отсчитывая каплями кровавой клепсидры последние минуты бытия.

Травник закусил губу. «А так хотелось хоть немного пожить спокойно...»

Он уже знал, какое примет решение. В любом случае медлить было нельзя — гораздо проще исцелить ещё живого, чем оживлять потом умершего.

Жуга встал и быстрым взглядом окинул толпу.

— Ты, ты и ты, — окровавленным пальцем указал он на троих, стоявших впереди, — бегите на кухню. Несите воду, всю, которую найдёте. Быстро! — рявкнул он, заметив, что они не спешат подчиняться. Толпа встревоженно загудела, когда травник снова обернулся к ней. — Остальные — все вон!

Он помедлил и на краткий миг закрыл глаза, ощущая в пальцах колючий холодок серой магической мощи.

Смерть пришла и встала на пороге.

— Вон!!! — заорал он.

Толпа шарахнулась к выходу.

* * *

В просторный зал корчмы под «Красным петухом» Жуга ворвался как ядро из катапульты. Взъерошенный, в разодранной рубахе, выпачканной кровью, он хлопнул дверью так, что с потолочных балок посыпалась сажа, и сразу же, без всяких слов направился к занавеске, за которой обычно сиживал хозяин. Один из вышибал метнулся, чтоб его остановить, ухватил за плечо. Затрещала рубаха. Жуга, не замедляя шага, потянул его руку на себя, слегка присел, толкнул ладонью в грудь, и вышибала с грохотом и треском растянулся на полу, сметая лавки и столы. Выражение его лица было самое, что ни на есть растерянное. Посетители заоборачивались, кто-то выругался.

Жуга прошёл через весь зал и остановился у стойки.

— Что за шум? — Вальтер возник на пороге, огляделся и только теперь заметил травника. — А, это ты... Что на этот раз?

— Всё то же, — травник навалился на стойку. — Поговорим, Вальтер?

Поверженный вышибала наконец-то выбрался из груды обломков и снова подскочил к Жуге. Занёс руку для удара.

— Фриц! — коротко и хлёстко бросил Вальтер. Громила вопрошающе глянул на хозяина. — Ты мне больше не нужен. Я тебя увольняю.

— Но...

— Расчёт получишь завтра. — Он повернулся к травнику, который за время всей этой сцены даже не дрогнул, и молча оглядел его с ног до головы. — А ты, я гляжу, не угомонился. Чего надо?

— Всё, что ты знаешь о собаках. Не притворяйся, будто ты здесь не при чём.

— А мне и не надо притворяться, — хмыкнул тот, — я ничего о них не знаю.

— Вальтер, не дури. Сегодня вечером задрали Томаса из «Двух башмаков». — Было видно, как Вальтер побледнел, несмотря на всю свою выдержку. Жуга подался вперёд, к кабатчику. — Он что-то знал. И ты знаешь, но молчишь.

— Я ничего не знаю.

— Врёшь!

— Убери руки!

Кабатчик ничего не успел предпринять. Стоявший у стойки худой парнишка в короткой синей куртке вдруг резко развернулся, в воздухе мелькнуло лезвие меча и вонзилось в стойку, туда, где лишь мгновение назад лежали руки травника. Жуга проворно отскочил, увернулся. Меч свистнул раз, другой, и противники замерли друг напротив друга.

— Ещё раз дёрнешься, гадёныш, и я тебя прибью. Ты понял?!

Травник поднял взгляд.

Перед ним была женщина. Рыжеволосая, поджарая, в мужской одежде, похожая на дикую растрёпанную кошку. Меч в её руках слегка подрагивал.

— Что там, Беата? — окликнул их кто-то из компании, сидевшей за крайним столом, у камина. Высокий мужчина поднялся и направился к ним. — Вот те раз! — он выпучил глаза, — да это же Лис!

— Знаешь его? — Беата бросила короткий взгляд на подошедшего, но меч не убрала.

— Чёртова задница, знаю ли я?! — возмутился тот. — Я ж те толкую — этот паря мне огниво продал! Ага. Да опусти железку, слышь-ка! Давай, Лис, подсаживайся к нам, не обидим.

Травник молча смотрел на Эриха, наряженного в новенький, расшитый серебром по красному полукафтан. У пояса, набитого в три ряда большими медными бляшками, висели сабля и туго набитый кошель. Дружки солдата — трое у камина, забеспокоились, один из них встал и двинулся к стойке. Этот был длинноволос, ростом чуть пониже Эриха и одет во всё серое. Его узкое, породистое лицо немного портили на удивление густые брови. У пояса его был меч, голенище высокого сапога для верховой езды оттопыривала рукоять кинжала. Левый глаз его едва заметно дёргался.

— Что за фрукт? — он кивнул на Жугу. Голос его травнику не понравился.

— А? — Эрих завертел головой. — Да помощник Рудольфов. Помнишь, я те говорил? — он снова повернулся к травнику. — Так ты идёшь, нет?

Жуга молчал. Ему было, над чем подумать.

От одежды всех троих еле ощутимо тянуло острым характерным запахом, которого травник не чуял уже много месяцев, но узнал мгновенно — запахом жжёной конопли.

За столом у камина курили гашиш.

— Нет, — сказал он наконец. — Недосуг мне сегодня. В другой раз.

Беата, помедлив, убрала меч в ножны. Фыркнула и отвернулась.

— Ну, как знаешь, — Эрих порылся в кошельке, ухватил травника за руку и шлёпнул ему в ладонь монету. — Держи, приятель. Выпьешь как-нибудь за наше здоровье. Ну, бывай!

Все трое направились к столу, посчитав инцидент исчерпанным. Травник молча посмотрел им вслед, затем опустил взгляд.

На ладони его лежала монета. Толстая, чуть потемневшего литого серебра.

На семь углов.

* * *

Бликса уже почти заснул, когда внизу гулко стукнула дверь. Старая лестница заскрипела.

— Жуга, ты? — окликнул он.

— Я.

Последние трое суток, стараниями травника и его ученика лудильщик спал. Раны его медленно, но верно заживали, и лишь правая нога внушала травнику некоторые опасения. Впрочем, Жуга сказал, что хромоты не будет, и Бликса склонен был ему верить, хотя его порой так и подмывало выплеснуть приносимую Телли зеленоватую бурду в ночной горшок, от греха подальше.

Травник пристроил свечу на табуретке, сам сел на край кровати, помолчал. Одежда его была в крови.

— Ты... — лудильщик приподнялся и осёкся. — Что случилось?

— Сегодня напали на Томаса, — устало ответил тот. — Тоже собака.

— Томаса? Какого Томаса? Постой-ка, — Бликса сморщил лоб и ахнул: — Кабатчика? который в «Башмаках»? — Жуга кивнул. — Он... жив?

— Надеюсь, выживет. Ему досталось гораздо сильнее, чем тебе.

— Иисус Мария... Куда уж сильнее-то?

— Послушай, Бликса, — медленно проговорил Жуга. — Мне нужна твоя помощь. — Он порылся в кармане и достал две медные семиугольные монетки. — У тебя, случаем, не было... таких вот?

— Была одна. В мешке осталась. А откуда ты знаешь?

— Неважно, — Жуга нахмурился. — Так. Ещё вопрос. Ты знаешь Эриха?

— Какого Эриха?

— Он выглядит... выглядел, как кнехт. Высокий, лысоватый. С ним ещё парнишка мог быть, такой длинноволосый, в сером, повадки у него, знаешь, такие... — травник повёл рукой движением, от которого лудильщику вдруг почему-то стало не по себе, покачал головой и закончил несколько непонятно: — Нехорошие повадки.

— Эрих Штауфер, — кивнул Бликса. — Если только я ничего не путаю, это он.

— Кто он такой?

— Наёмник. Мелкая сошка. В последнее время с обозами ездил, в охране.

— А тот, второй? У него ещё родинка вот здесь, — Жуга коснулся левой щеки возле уха, — и говор не местный. Девка ещё с ними. Рыжая, с мечом.

— О, чёрт... — Бликса вдруг подобрался. — В какое дерьмо ты ухитрился вляпаться, Лис? Надеюсь, ты с ними не повздорил?

— Ты знаешь их?

— Кто ж их не знает! Хуго и Беата. Хуго — наёмный убийца, говорят, из разорившихся дворян. Мечом работает, как бургомистров писарь пёрышком, без кляксов, прозвище у него — Шнеллер. Его ещё Гиеной прозывают.

— Гиеной? — Жуга заинтересованно поднял голову. — А что значит — гиена?

— Не знаю, — Бликса пожал плечами, — но звучит паршиво, согласись.

— У девки тоже кличка есть?

— Да. Есть. Пиявка. Но не советую тебе её так называть. Она при Хуго как бы на подхвате, а на самом деле вертит им, как кот хвостом. Они не из местных, им на всё плевать, берутся за любую работу, лишь бы платили побольше. Чего ты с ними не поделил?

— Что ж... — Жуга помедлил, словно бы и не расслышал последнего вопроса. — Ладно. Думается мне, что остальные не в счёт. Спасибо, Бликса.

Он встал, направляясь к двери, и Бликса лишь теперь сообразил, что это за продолговатая штуковина у травника в руках, которую он сперва принял за короткий посох.

— Жуга.

Тот обернулся. Бликса облизал внезапно ставшие сухими губы.

— Не делай этого. Ты не знаешь, с кем связался.

Губы травника тронула едва заметная усмешка:

— Это они не знают, с кем связались. Спи.

* * *

— Рудольф.

Старьёвщик поднял голову. Хмурый и с похмелья, Жуга спускался по лестнице, ступеньки жалостно скрипели под ногами. В руке он нёс узкий меч в потёртых чёрных ножнах. Ранее Рудольф его у травника не видел. Старик кивнул на стул.

— Садись, — он взял бутыль. — Пить будешь?

— Нет.

— А я буду.

Он набулькал в кружку пива, отпил, поморщился и отставил в сторону.

— Где Телли? — травник огляделся.

Рудольф пожал плечами.

— Откуда же мне знать? Убежал куда-то с утра пораньше, вместе с этой... ящерицей своей. Он не выносит дыма табака.

— Ты и в самом деле слишком много куришь.

— Привычка, — хмыкнул тот, — ещё с тех времён, когда я... Гм. Как там этот? — он указал чубуком наверх, — жив?

— Поправится. — Жуга потёр глаза. Этой ночью он почти не спал.

— Да, — Рудольф плотней закутался в облезлый волчий мех накидки и отхлебнул из кружки. — Это всё из-за того, что коптильни позакрывались. Проклятые собаки совсем обнаглели.

— Рудольф.

— Что?

— Это кто угодно, только не собаки.

Старьёвщик подозрительно прищурился на травника.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ничего хорошего, — травник сплёл до хруста пальцы рук. — Видишь ли... Похоже, это я спустил собак на город. Впрочем, нет, не так...

В нескольких словах Жуга рассказал, как продал Эриху огниво, и что произошло потом. Рудольф слушал с напряжённым вниманием, изредка затягиваясь трубкой и прихлёбывая из кружки. Наконец Жуга умолк.

— Грешишь на оборотней? — спросил старик.

— Какие оборотни? Старый Томас жрал чеснок как семечки, а оборотни не выносят запаха чеснока. Нет, тут что-то другое.

— Пусть даже так, — сказал Рудольф, в сомнении качая головой. — Допустим, я тебе поверил. Но чего ты хочешь от меня?

— Правды.

— Я не знаю этого солдата.

— Не в солдате дело, — отмахнулся Жуга. — Эрих слишком мелко плавает, чтоб в одиночку заварить такую кашу. Он глуп, да и боец, похоже, средний, ему только кметов брать на алебарду. Никакой соображалки, вырядился как петух, едва лишь завелись деньжата. У самого ладонь в мозолях от гизарма, а туда же — саблю прикупил... Нет. Огниво — вот где собака зарыта. Тьфу ты, — он поморщился, — ну и к месту же присказка... Огниво и деньги — вот что погубило твою жену и дочь. Ты должен знать, что с ними случилось.

Рудольф не ответил. Медленно встал, подбросил дров в камин и так же медленно опустился обратно в кресло. Выколотил трубку и полез в кисет за свежим табаком. Жуга молчал.

— Да, — сказал наконец старик, выпуская клуб сизого дыма, — я знаю. Но я не хочу вспоминать.

— А придётся.

— Да, — кивнул тот и вздохнул. — Ну что ж... слушай.

Ты был прав, — начал он. — Мартину и Хельгу действительно загрызла собака. Страшнее этого я ничего не видел. Я очень их любил, тебе не понять. Во мне тогда, наверное, что-то умерло. С тех пор я и живу-то как бы наполовину. И я уж никак не мог подумать, что виновато в этом всём какое-то дурацкое огниво. Что до собак, — он затянулся, — то многих в Лиссбурге в ту зиму закусали насмерть, это было прямо как какое-то нашествие.

— Монеты разошлись по городу, — кивнул Жуга. — Всё сходится. И Телли тоже видел, как собака несла кошелёк. Непонятно только, для чего собакам их приносить, чтобы потом отнять обратно.

— Может, они просто не могут иначе, — предположил Рудольф.

— Долго это продолжалось?

— Не очень.

— Гм... До серебра, как видно, дело не дошло. Огниво не простое, это ясно. Как оно могло к тебе попасть?

Теперь Рудольф молчал довольно долго.

— В этом городе всё не так просто, как кажется на первый взгляд, — сказал он наконец. — У этой лавки, — он повёл рукой вокруг себя, — тоже есть своя история.

— Не томи, Рудольф, — хмуро сказал Жуга. — У меня и так почти нет времени. Я знаю, что тебе больно об этом вспоминать. Ты купил его?

— Огниво? Кто знает! Я много чего тогда купил...

Старьёвщик помолчал, собираясь с мыслями, и после паузы продолжил:

— Я расскажу тебе одну историю. Когда-то в Лиссбурге жил человек по имени Эйнар, и этот человек очень любил одну девушку. И жил ещё тогда один дурак по имени Рудольф. И он тоже эту девушку любил. А девушка... Она не знала, кого из них она больше любит. Не знала, или не хотела знать. А может, не любила никого из них, но ей нравилось, что за ней ухаживают сразу двое, такое тоже бывает. А они были такие разные... Один к тому времени уже всерьёз занялся магией, другой — торговлей. И она поставила условие, что выйдет за того, кто больше в жизни преуспеет. Ждать же согласилась год. На самом деле, ей, наверное, тогда было всё равно, но как бы то ни было, а год прошёл. Она выбрала Эйнара. А глупец Рудольф, вместо того, чтоб отступиться и забыть, стиснул зубы и продолжал гнуть своё. А она... она не знала, кого из них она больше любит. Эйнар стал злым и раздражительным, немудрено — он знал про них двоих. И когда его жена родила дочь, он знал, чья это дочь. Он всё больше уходил в свою работу. Почти не бывал дома. Стал всё чаще ездить к морю. Неизвестно, что было дальше. Возможно, что он стал потихоньку ненавидеть эту землю, за то, что она носит таких, как они. И однажды он ушёл и больше не вернулся. Говорят, что он искал способ, как стать дельфином и в конце концов нашёл. Он всегда завидовал дельфинам и хотел быть как они. Никто не знает, почему.

Рудольф умолк. Трубка его давно погасла.

— А дальше? — спросил Жуга. — Что было дальше?

— Дальше всё просто, — хмыкнул старик. — Мы выждали год и поженились. Она переехала ко мне. У меня был хороший дом... Он и сейчас неплох, но был ещё лучше, можешь мне поверить. А кое-что из бывших вещей Эйнара Мартина забрала с собой. Наверное, на память, а может, просто было жаль выбрасывать. А я слишком сильно её любил, чтобы протестовать. Вот и всё, — Рудольф взглянул на травника своими красноватыми, слегка припухшими глазами старика. — Ты это хотел услышать?

— Нет, не только, — помолчав, ответил Жуга. Кусочки головоломки стремительно вставали на свои места. — Этот дом слишком хорош для лавки старьёвщика. Я видел твои товары — на этом барахле таких денег не заработать. Почему тебя все сторонятся, Рудольф? Не верю, что причиной тому одна лишь смерть твоей семьи. Говоришь, ты много путешествовал когда-то. Чем ты торговал, когда был молод?

Рудольф не ответил.

— Молчишь? — травник криво усмехнулся. — Ну тогда я скажу: индийская конопля, афганский хаш, опийный мак...

— Не надо, — поморщился тот.

— Чёрный гашиш...

— Хватит, я сказал! — кулак старьёвщика обрушился на стол. Деревянная кружка подпрыгнула и повалилась на бок, выплеснув остатки пива. — Хватит...

Кровь медленно оттекала от его лица. Рудольф попробовал затянуться, обнаружил, что трубка погасла, выкатил из камина уголёк и дрожащими пальцами попытался прикурить. С третьей или четвёртой попытки это ему удалось. Травник смотрел на него внимательно и грустно.

— Это не тот дым, Рудольф, — сказал он.

— Знаю, — огрызнулся тот. — Не ковыряй старые раны, Жуга. Я давно уже заплатил свои долги.

— Работа у меня такая — в ранах ковыряться, — Жуга бесцельно подвигал меч, лежащий на столе, наполовину вытащил его из ножен и вложил обратно, Рудольф успел заметить лишь странный сероватый металл клинка и тоненькие нити гравировки. — А твои долги, — травник указал на высохшие пятна крови на своей рубахе: — вот твои долги. Скажи, — он помолчал, — ты вёл какие-то дела с Вальтером из «Красного петуха»?

— Да. Мы втроём заправляли всем.

— Кто был третьим?

— Рик ван дер Линден. Ты его не знаешь.

— И как вы называли свой товар промеж себя? «Солома»?

— Да.

— Понятно...

— Что ты собрался делать?

— Лучше, если ты не будешь знать, — уклончиво ответил тот. — Послушай, Рудольф. Может статься, что я уже не вернусь. Дай мне слово, что не выгонишь мальчишку и дракона. Хотя бы, пока не кончится зима.

— А ты поверишь мне?

— Нет. Но это неважно. Важнее, чтоб ты сам себе поверил. И ещё. Постарайтесь ничего не трогать из того, что... принадлежало некогда Эйнару. Особенно вон ту дос... Яд и пламя! — Жуга вскочил и метнулся к камину. Обернулся к Рудольфу. — Кто их сюда составил?

Старьёвщик встал посмотреть, но в этом не было нужды — Жуга уже стащил с каминной полки круглую, с инкрустацией дощечку и водрузил её на стол. Рудольф не сразу понял причину его беспокойства — на его взгляд ничего особенного не произошло, просто пять резных фигурок, найденных недавно травником, теперь стояли здесь, на шестиугольниках мозаики.

— Должно быть, Телли постарался, — хмыкнул Рудольф. Коснулся одной из фигурок — ладьи и попробовал её поднять. Та сидела, как влитая. — Гм... Странно. — Он приподнял всю доску. — Приклеил он их, что ли?

— Не трогай, — Жуга взъерошил волосы рукой и закусил губу. Сам попытался сдвинуть хоть одну фигурку. Безуспешно. — Чертовщина какая-то... — он нахмурился. — Ладно. Потом разберёмся.

— Кстати, я давно хотел с тобой о нём поговорить.

— О Телли?

— Да. Со странностями парнишка. Взять хотя бы этого его дракона. Тил говорит, что Рик вылупился прошлой весной, и явно врёт — драконы так быстро не растут. Потом, он совершенно не помнит, где жил до войны. Сколько, по-твоему, ему лет?

— Понятия не имею, — покачал головой Жуга. — Двенадцать?

— На вид можно дать двенадцать. Возьмём для верности одиннадцать. Не могут же пропасть в никуда десять лет жизни! Хотя, конечно всякое бывает... Ни ты, ни я не знаем, что он пережил в войну. А память у него здоровская.

— Да, схватывает он всё на лету, — задумчиво подтвердил травник. — Так и кажется, что не учится, а... вспоминает?

Они посмотрели друг на друга.

— Гм, — сказал Рудольф.

— Однако, — сказал Жуга, — этак мы с тобою далеко зайдём. Чёрт, как башка трещит...

— Может, всё-таки выпьешь?

— Нет. — Он встал и подобрал свой меч. — Сегодня мне понадобится трезвая голова. Значит, так. Скажи парнишке, чтоб до моего возвращения ничего не трогал. И сам остерегись.

— Ты же сказал, что не вернёшься...

Травник поднял взгляд:

— Я сказал: «Быть может, не вернусь».

Дальше

Speaking In Tongues Лавка Языков

Дмитрий Скирюк

ДРАКОНОВЫ СНЫ

СОЛОМЕННЫЙ ЛИС

Speaking In Tongues
Лавка Языков