Speaking In Tongues
Лавка Языков

Дмитрий Скирюк

ДРАКОНОВЫ СНЫ

ВРАГ МОЙ

«Не говори с ним, ведь он — настоящий!»

Учитель в Тростниковом Плаще

— И всё-таки, почему Исландия?

Погружённый в глубокую задумчивость, Жуга не сразу понял, что ему задали вопрос.

— Что? — он поднял голову.

— Я говорю, — терпеливо повторил Телли, — почему Исландия?

Жуга пожал плечами. Взъерошил волосы рукой.

— Я не знаю. Если честно, это Олле насоветовал. Мы вместе решали, куда нам плыть — я, Золтан и Герта... А что бы ты хотел предложить заместо этого?

Телли разогнул ноги, выгнул спину, потянулся словно кошка и уселся поудобнее. Сплёл пальцы. Травник вновь, в который раз невольно поразился про себя нечеловечности его движений — эта текучая пластика, когда, казалось, каждый мускул движется отдельно, эта странная изломанная поза — колени выше плеч…

— Жуга, мы плывём уже вторую неделю, — Тил почесал лежащего рядом дракошку за глазами. — Я видел карту, да и сам ещё не всё забыл. На пути у нас прорва разных земель. Британия, Ирландия и куча островов. Почему это обязательно должна быть Исландия? Только потому, что она дальше их всех? Но кто поручится, что дальше на западе нет земель?

Третий день кнорр Яльмара, покачиваясь, ходко продвигался вдоль Британских берегов, гонимый южным ветром. Помаленьку становилось холоднее, временами с неба сыпал липкий снег. Яльмар думал обогнуть Британию с восточной стороны. В проливах запада, конечно, было тише, но тогда пришлось бы заложить изрядный крюк. Погода им благоприятствовала и варяг решил рискнуть. В первую ночь на берегу устроили ночёвку, но после Яльмар больше не хотел упускать попутный ветер. Теперь его корабль шёл на север круглые сутки. Экипаж, воспользовавшись перерывом в гребле, отдыхал. Большинство спали, Хуфнагель стоял у руля, три человека следили за парусом. Яльмар раздобыл полоску сыромятной кожи и теперь по новой оплетал рукоять секиры — пропитанная кровью старая оплётка уже помаленьку начинала гнить.

Кай удалился на корму — последние два дня он с травником почти не разговаривал. Всякий раз при взгляде на него Жуга чувствовал себя виноватым, но ничего не мог поделать.

Особых происшествий не было. Один раз им встретился торговый корабль, раз издалека увидели кита, да вот ещё обжора Винцент умудрился чем-то отравиться. Сперва Жуга долго не мог понять, что происходит, и только молча наблюдал, как толстяк покрывается сыпью и красными пятнами, и лишь потом додумался спросить, что тот ел.

— Селёдку, — простонал Винцент.

Толстяка лихорадило. За неимением лучшего Жуга развёл в воде немного мыла, Винцента заставили проглотить эту гадость, после чего едва успели дотащить его до борта. После того, как толстяка хорошенько прополоскало, ему стало легче, а Жуга направился до бочек в трюм.

Как он и предполагал, селёдка в новой бочке выглядела очень подозрительно. Он отрезал маленький кусок, сжевал его под пристальным взглядом Яльмара, после чего выплюнул и вытер рот рукой.

— Ну, что? — спросил с тревогой тот.

— Позарился ты, Яльмар, на дешёвые харчи, — сказал он. — Как будто не знаешь, что скупой платит дважды. Спортилась твоя селёдка.

— Зашиби меня Мьёльнир... Так и знал, что меня где-нибудь надуют! Что ж, — резюмировал он, — придётся за борт вывалить.

— Зачем вываливать? Дракошке скормим.

Вчера Тил наконец решил, что Рика всё-таки пора кормить, и идею травника воспринял благосклонно. Заметно выросший дракончик поглотил изрядное количество подпорченной селёдки и копчёностей, заел всё это кашей, которой для него сварили целый котёл, а напоследок закусил печеньем, которое специально для него заначил Тил в своём мешке. Смотреть как лопает дракошка, собрался весь экипаж (благо, шли под парусом); мореходы восхищённо цокали языками и делали ставки на количество проглоченных им рыбин. В измученных глазах Винцента читалась неприкрытая зависть. Сейчас Рик спал, удовлетворённо посапывая.

За эти дни Жуга не раз раздумывал, кто мог стрелять в него той ночью — Хельг или Винцент, но так и не смог это выяснить. Любой из них мог сделать это. Оба нанялись на кнорр в последний день, у каждого были свои странности и прошлое обоих одинаково скрывал туман.

Худощавый, длиннорукий, очень ловкий в обращении с мечом Хельг вполне мог быть нанят гильдией воров, пока сидел на берегу (а то, что он продулся в пух, ни для кого не было секретом). Недавно выбритая голова его начала щетиниться упругим чёрным ёжиком, совершенно, впрочем, незаметным уже с пяти шагов. Ночью же, в лунном свете её вполне можно было принять за лысину.

С другой стороны, Винцент с его чревоугодием тоже вполне мог позариться убить кого-нибудь за лишние деньги. Он говорил с необычайно мягким выговором, вдобавок, уснащая свою речь довольно странными словечками. Травнику вдруг вспомнилась ещё такая странность — на левой его щиколотке кожа была вытерта кольцом, как от браслета кандалов, но правая была чиста. Где он мог заработать этот странный шрам, оставалось загадкой. Даже серьгу Винцент носил не как все — на левом его ухе был проколот козелок. Все эти наблюдения Жуга доверил только Вильяму и Телли, но те тоже не смогли ничем помочь. Кай говорить с ним не хотел. Так и не решив, кто более из них достоин подозрения, Жуга решил не суетиться и подождать.

Травник нервно облизал обветренные губы (от этой привычки он никак не мог избавиться) и вновь поглядел на доску.

— Ну, Ирландия, положим, не про нас, — с сомнением сказал он. — Она осталась в стороне. А остальные...

— Ирландия, — задумчиво проговорил Телли. Глаза его подёрнулись дымкой воспоминаний. — Когда-то мой народ там обитал... Но это было давно, — он потряс головой. — Очень давно.

— Речь, — нахмурился Жуга, — сейчас идёт не о твоём народе, а об игре. Ты можешь вспоминать сколько хочешь свою жизнь в Ирландии, нам это не поможет, когда играют два дракона. За свои полвека ты, должно быть, много повидал, попробуй вспомнить, что может быть нужно там дракону?

— Вспомнить? — Телли рассмеялся. — Я никогда там не был. Правда я много чего слышал про владения эльфов на Зелёных островах. А что касается возраста... По летоисчисленью моего народа мне идёт сто двадцать девятый месяц. Если считать по вашему, то это будет... — он на миг задумался. — Это будет двадцать шесть лет. Или около того.

— Двадцать шесть... — ошарашено повторил Жуга и смолк неловко. Прошёлся пятернёй по волосам. — Я думал, что ты старше. Тил, я никогда не спрашивал... Какой он, твой народ?

Тил наклонил голову, искоса взглянул на травника. Потёр висок. Травник не выдержал и перевёл свой взгляд на доску перед ними, потом — на спящего дракона.

— А зачем это тебе? — спросил Телли.

— Ну... просто интересно. Кто вы? Откуда взялись? Куда ушли? Как вы отличаетесь от нас? На что она похожа, ваша жизнь?

— Сколько вопросов... а я так плохо всё это помню. Но если ты хочешь, я попробую.

Взгляд Тила сделался рассеянным. Налетавший ветер трепал его белые волосы. Он долго молчал, глядя в никуда, так долго, что Жуга уже решил, что маленький эльф передумал рассказывать. Но тут Тил наконец заговорил.

— Легенды я рассказывать не буду, — начал он. — Во-первых, слишком долго, а во-вторых, там всё так перепутано, что это нам нисколько не поможет. Когда были созданы мы, люди и другие существа, все они жили на этой земле. Но пути людей и эльфов разошлись давно, быть может, изначально. Когда вы ещё жили в пещерах и одевались в шкуры, мы уже строили свои города и слагали стихи. Не знаю, наша магия была причиной, или что другое, но мы решили познавать себя. А люди изначально принялись ломать и перестраивать природу под свои нужды. Искра волшебства, даже если она и была заложена в вас, постепенно угасла. Из-за этого мы долго считали ваш народ простыми животными. Не сочти за грубость, но люди делали всё, чтобы это звание подтвердить. Потом земля стала слишком тесна для двух племён, пришло время для войн... А нас было слишком мало и мы были слишком горды. Но в природе почему-то побеждает посредственность, середина. И тогда наш народ решил уйти.

— А середина — это, конечно, люди, — хмыкнул Жуга.

— Не смейся. Мы... отличаемся. Я даже не могу сказать сразу, чем. Нам нужно меньше еды, мы не боимся холода и не болеем вашими болезнями. Наша жизнь не бесконечна, но длинна. Мы не нуждаемся в жилище, наш дом — весь мир, холмы, леса и горы. Мы можем чувствовать, что думают другие, пользоваться магией... Мы гибкие в телах и в мыслях, холодные, текучие как воздух и вода. Вот гномы, те наоборот — огонь и камень, заскорузлые и крепкие. Они не очень ловкие и плохо видят, их главное преимущество — сила. Даже из оружия они выбирают что потяжелее, чтоб наверняка — топор, булаву, а в бою надеются больше на доспех, а доспехи у них ты сам видел, какие. А люди... Вы как бы между этими и теми. Вспыльчивые как огонь, упёртые в свою гордыню и вместе с этим эфемерные как бабочки-подёнки.

— Ну, наговорил. Не знаешь, прямо, смеяться или плакать.

— Сам напросился... О чём ты хочешь, чтобы я ещё рассказал?

— Ну хотя бы о времени. Как вы его измеряете?

— Ну, это сложно, это не расскажешь так вот, сразу. Мы делим год на пять месяцев, по семьдесят три дня каждый. Первый — Ард Анденвил, месяц Возрождения Земли. Это ваш март, апрель и большая часть мая. Второй — Бэл Тайен или «Цветение цветов», вбирает ваш июнь, июль, а также по чуть-чуть из августа и мая. Потом идёт Аитам Тэйд — «Сбор Осени», ну, это август, весь сентябрь и начало ноября. Затем — Ис’са Феайннэ — месяц Холодного Солнца и, наконец, Ард Таэд — месяц Смерти. Раз в год, в короткий день зимы мы пляшем Танец Девственного Круга, и год приходит к повороту, а раз в четыре года летом наступает День Забытых Дней, и это тоже праздник. А в остальном всё так же, как у вас. В конце концов, люди многое переняли у эльфов. Например, часы.

— И в самом деле, сразу не поймёшь, — признал Жуга.

С носа корабля доносилось заунывное гудение. Меховой мешок Рой-Роя на поверку оказался старенькой волынкой, на которой тот играл с большим старанием и несколько меньшим умением. Мелодия называлась «Бравые шотландцы». Кроме неё Рой умел играть ещё походный марш «То Кемпбелы идут, ура, ура!» и пару-тройку песенок — «Тёмный остров», «Девушки Ирландии» и ещё одну, со странным названием «Косоглазая Мэри».

— Это ещё что! — говорил обычно он, когда заканчивал играть. — Вот у нас в горах, когда большие игры, такие состязания бывают! Случается, пиброхи падают без сил. Вот там — да-а, там такое иногда услышать можно...

Если судить по его рассказам, игры горцев в королевстве скоттов были довольно странным состязанием, где были бег, бросание бревна и камня (в том числе и в высоту), стрельба из лука, перетягивание каната, игра на волынке и танцы. И не стоило думать, будто игра на волынке и танцы были просто для «отмазки» — по утверждениям Роя, именно волынщики — пиброхи получали самые большие денежные вознаграждения. Травник иногда думал, не эта ли награда заставила скупого Роя научиться играть на волынке. А учиться, судя по всему, ему предстояло ещё долго. Впрочем, как сострил однажды Хельг, Рой и сейчас мог вполне прилично зарабатывать, если бы люди додумались платить ему за то, чтобы он замолчал. Однако в море, за неимением других развлечений, волынка ему сходила с рук. Моряки иногда даже сами просили Роя что-нибудь сыграть.

— Повезло, нечего сказать, — недовольно бурчал Яльмар.— Все уши продудел своей волынкой, горец полоумный... И угораздило же меня из всех моряков подобрать именно этого, с его козлиным мешком!

Жуга улыбнулся своим мыслям, потом нахмурился, припоминая странные названия эльфийских времён года, вызывающие смутный отголосок узнавания в душе, и вдруг вскинул голову. Рыжие волосы взметнулись.

— Послушай... Мы тогда не знали, не смогли узнать... Ты можешь мне сейчас сказать, как тебя зовут?

Тил напрягся, выпрямился в струнку. Раскосые глаза его сощурились. Жуга поймал себя на мысли, что если его собственное отражение намекало на сходство с лисой, то в лице Тила проглядывало что-то кошачье.

— Что в имени тебе моём? Разве это важно?

— Может, и нет, но мне почему-то кажется, что это может нам помочь.

Тил закрыл глаза, как будто бы припоминая. Потом открыл их. Посмотрел на травника.

— Имя мне, — с каким-то удивлением в глазах сказал, помедлив, он, — Aitam’en Feainname as Faule ae-Laik.

Имя сорвалось с губ эльфа, словно первая строка какого-то стихотворения. Язык звучал отчётливо, без лишних пауз и длиннот, певучий, звонкий как весенняя капель. Дракошка встрепенулся и завертел головой, как будто услыхал знакомые слова.

— Аитам’ен Феайннамэ ас Фаулэ э-Лаик... — повторил Жуга. — Красиво. Но это ведь, наверное, что-то значит?

— Да. На языке людей — «Осенний солнца луч в листве зелёной».

Сердце травника замерло, потом пустилось в галоп. Он сжал кулаки.

— Ах, Олле, — пробормотал он, — как же мне надоели твои загадки... Почему ты до сих пор молчал?

Телли выглядел смущённым и растерянным.

— Я... Ну, понимаешь, я об этом совершенно не задумывался! И потом, какой дурак будет играться со своим именем, переводить его и всё такое прочее?

— Ключ... — нахмурился Жуга. — Последняя строка, ты помнишь? «Конец игры настанет, где кипит драконов ключ.» Яльмар!

— А? — приподнял голову тот. — Чего вам?

— В этой самой Исландии есть горячие ключи?

— Горячие ключи? — варяг сел и поскрёб между лопатками. — Конечно. Их там до хрена. Там кое-где земля кипит, не говоря уж о воде. А что случилось-то?

Воцарилось молчание.

— Огонь, — сказал Жуга. — Тепло. Он ищет там огонь. Вот почему Исландия.

* * *

— Проснись, Жуга! Проснись! Открой глаза!

Весёлый звонкий крик варяга вырвал травника из сна; Жуга вскочил и суматошно заоглядывался. День выдался невероятно ясным и холодным.

— Что стряслось?

— Нарвалы за бортом! Взгляни, какая красота!

Корабль мчался полным ходом, а рядом с ним в воде, скользя размытыми тенями, неслись пятнистые тела нарвалов. Выставив вперёд витые костяные пики, единороги моря мерили собой пространство вод, не зная устали и страха. Держались они у самой поверхности, изредка выпрыгивая в воздух. Их было десять или двадцать, и движения их были так легки и грациозны, что сердце травника невольно застучало чаще и сильнее, наполняясь удивлением и восторгом.

— Видал? — Яльмар весело осклабился. — На суше ты такого не увидишь!

Травник ухватился за борт корабля. Вдруг почему-то закружилась голова.

— Они всегда могут плыть так быстро?

— Шутишь? Обычно они плывут вдвое быстрее, а сейчас они просто играются. Наш кнорр для них — ничто. Игрушка, тихоход.

— Ты говорил, что вы охотились на них. Но как же можно убивать... такое?

— Да брось ты, — отмахнулся Яльмар, — это же просто рыбы.

— Нарвалы не рыбы, — бесцветным голосом сказал Кай. — У них гладкая шкура и тёплая кровь.

Травник вздрогнул — это были первые его слова за три дня полного молчания. Однако продолжения не последовало, Кай умолк.

— Ну не рыбы, так всё едино звери, — кивнул Яльмар. — Какая разница? Не намного красивее оленя. Жрать захочешь, так ещё не то сделаешь.

Нарвалы провожали судно с полчаса, затем ушли на глубину и больше не вернулись, лишь далеко на востоке Жуга различил мелькающие на поверхности тела. Впервые травник вспомнил про Эйнара: если дельфины хоть немного походили на этих единорогов, не было ничего удивительного в том, что маг захотел стать одним из них.

Кай тоже провожал их задумчивым взглядом. Жуга помедлил и нерешительно шагнул к нему.

Остановился.

Он чувствовал, что что-то неправильно. Что-то ужасающе неправильно. Чувствовал, но не мог понять, что и почему. Вдруг вспомнились слова Гертруды: «Я вижу, что случилось, но это не значит, что я понимаю».

«Он мой враг, — подумал травник, глядя на его прямую как струна, обтянутую чёрной курткой спину. — Он лис, и он на стороне врага. Но ведь я знаю, что он хочет мне добра. И этим причиняет боль. Себе и мне. Я тоже хотел как лучше, а сделал всё не так... Как это может быть? Зачем? Мы управляем этой чёртовой игрой или игра играет нами? Умный игрок заботится о своих фигурах... А не умный? Мы можем попробовать разломать доску, можем настучать Рику по башке или что-то в этом роде, но наверное это уже ничего не изменит. Игра это не фишки, не фигурки, это уже мы. Что же сказать, чтоб всё исправить? Слово, яд и пламя, я опять не знаю нужных слов! Как свист — движенье воздуха, как и слова — движенье мысли, Герта была права... Проклятие, что за наважденье! — я уже думаю о ней так, будто она умерла!»

— Чего ты пялишься мне в спину, словно ворон? — внезапно и не оборачиваясь, глухо бросил Кай. Жуга вздрогнул — он никак не ожидал, что тот угадает его приближение. Сглотнул.

— Ты... теперь совсем не хочешь со мной говорить?

Кай не ответил. Молчание затягивалось. Жуга почувствовал, что должен что-то сделать, должен его как-то поддержать, дать понять, что он не брошен, не один. Он подошёл ближе, ободряюще положил ему руку на плечо. Тот обернулся резко и порывисто. В посадке головы, в том, как сверкнули глаза из-под короткой чёлки, проглянула прежняя Герта.

Проглянула и тут же исчезла.

— Нам надо поговорить.

— Нам не надо говорить, — буркнул тот. Жуга всмотрелся в его глаза.

— Что происходит, Кай? Зачем ты замыкаешься в себе? Я сделал плохо?

Тот долго молчал, прежде чем ответить.

— Я... Нет, не в этом дело, — он бестолково повёл руками. — Я должен разобраться. Понять, что со мной. Видишь ли, всё это так нелепо. Я не могу понять, что происходит. Иногда я чувствую себя так, словно спрятался или надел маску. А иногда — как будто наоборот, снял её.

— Послушай, Герта...

— Не называй меня так! — Кай сжал кулаки, лицо его исказилось, как от боли. Казалось, он сейчас расплачется. — Не надо. Я... Извини, я не хочу сейчас об этом говорить.

Жуга нахмурился.

— Мне кажется, я понимаю тебя. Мне тоже когда-то приходилось забывать своё имя. Это... — он задумался, подбирая слово. — Это странно. Да, это странно. Но к этому можно привыкнуть.

— Дело не в имени.

— А в чём?

— Не знаю, в чём! Я чувствую себя так, как будто я на острие ножа. Каждый шаг режет ноги.

— Так спрыгни!

Кай поднял голову. В глазах его была печаль.

— Куда? На другой нож?

Он отошёл и сел прямо на палубу, у мачты. Жуга поразмыслил и решил его не беспокоить. Возможно, Кай и в самом деле был способен разобраться во всём сам. Как бы то ни было, он был прав — говорить об этом пока не стоило.

Пока не стоило.

Жуга вздохнул и направился к Тилу.

Маленький эльф сидел на носу корабля, поджавши ноги и глядя на доску. Волосы мальчишки отросли, но Тил не стал их стричь, а вместо этого разжился ремешком и повязал его на голову. На щеках его играл лёгкий румянец, в остальном же он оставался прежним. Жуга опять подивился его стойкости к холодам — ветер пробирал насквозь, на Телли же была лишь лёгкая рубашка из тонко выделанной желтоватой кожи и штаны. Дракошка, как всегда, расположился рядом.

— Поговорил? — спросил, не оборачиваясь, Тил.

Жуга со свистом втянул воздух и покачал головой.

— Значит, поговорил, — кивнул тот. Посмотрел на травника. — Зря ты так. Не торопи коней, дай ей прийти в себя.

— Ей? — Жуга опешил. — Кому это «ей»?

— Ну как, кому, — Тил прищурился. — Герте. Или я не прав?

— Яд и пламя, как ты... — травник умолк и сжал кулаки. — Вильям разболтал? Поколочу мерзавца! Ведь просил же...

— Брось, — отмахнулся тот. Откинулся спиною к борту кнорра и забросил ногу на ногу. — Вильям тут не при чём, на этот счёт он нем, как рыба. Неужели ты и вправду думал, что тряпки не позволят мне разглядеть его суть? У эльфов мальчики и девочки воспитываются одинаково, на равных. Мы не стремимся обмануть природу, это ваша, людская черта.

— И давно ты догадался?

— С тех пор, как начал вспоминать.

Жуга хлопнул себя по коленкам. Тряхнул головой.

— Ну что тут будешь делать! Вы всегда всё знаете лучше меня.

— Ну, положим, не всегда и не всё, — усмехнулся тот. — Но кое-что и вправду знаем. А вот тебе не мешало бы иногда спросить совета. Вот как сейчас, например.

— О чём ты?

— Ни о чём, — вдруг с неожиданной резкостью огрызнулся Тил. — Как будто не видишь, что ты натворил.

— А что я натворил?

Чёрные эльфийские глаза, казалось, прожигали насквозь.

— Ты заставил его раздвоиться. Кем бы он ни был раньше, он был единым, целым. Он был сам собой. Пусть это было и неправильно, но он по-другому не умел. И не хотел уметь. И он цепляется за это. Ты заметил, как он дёрнулся, когда ты до него дотронулся? Представь, что для девушки означает, когда к ней кто-то прикасается. Ты б его ещё за руку взял... Он всё ещё Гертруда и потому воспринимает мир как женщина. Он ещё не понял, что можно называться как угодно, суть от этого не меняется. Чем всё это кончится, не знаю. И это теперь тоже играет против нас.

Слова падали и били, словно камни. Травник понял, что Тил прав. Безжалостная трезвая эльфийская логика подействовала на него как ушат холодной воды.

— Чёрт возьми, — пробормотал он, — ведь можно ж было догадаться! Ты прав, Тил, я осёл. Это всё этот чёртов Лондон. У меня, должно быть, мозги отсырели. Знал же, что нельзя туда заходить!

Тил фыркнул.

— Глупости какие! Рано или поздно это должно было случиться. На пути в рай всегда лежит чей-нибудь ад. Не обязательно твой, но — лежит.

— Я если я не хочу в этот рай? — тихо спросил Жуга.

— Тогда, — сказал Тил, — оставайся здесь. Но почему-то я думаю, что ты так не поступишь. И знаешь, я хочу дать тебе один совет: когда спускаешься в ад, держись за чью-нибудь руку.

* * *

Бескрылые гагарки — большие белощёкие птицы с чёрным оперением и клювом, словно долото, заполонили весь берег на шестой день плаванья и заставили мореходов спустить паруса: такую возможность запастись свежим мясом Яльмар упустить не мог. Голландские копчёности давно закончились, а морякам осточертело обходиться пивом, вонючей сушёной треской и твёрдым хлебом, а точнее пресными засохшими лепёшками, которые норвежцы называли «кнекброд». Кнорр подошёл как можно ближе к береговым камням и викинги попрыгали в воду, вооружившись мечами и дубинками. Важно глядя на пришельцев, птицы, казалось, и не думали убегать. Часть срывалась прямо в воду со скалистых уступов, плавала, ныряла с изумительным проворством возле корабля, но и тех, что угнездились ниже, на пологом берегу, вполне хватило, чтоб наполнить с верхом две пустые бочки. Жуга, впервые за эту неделю выбравшийся на берег, с нескрываемым интересом разглядывал большую — размером с гуся тушку зашибленной птицы. Крылья гагарки — узкие, похожие на шпильки или плавники, покрытые коротким плотным опереньем, служили для чего угодно, только не для полёта.

Рой-Рой, шедший мимо с целой связкой убитых птиц в одной руке и дубинкой в другой, остановился возле него. Поскрёб ногтями голую коленку.

— Чего уставился? — усмехнулся он, заметив недоумение травника. — Или никогда не видел? — Он приподнял связку птиц. — Мы называем их пенгвинами. Из-за белой головы. Они не летают. Их дом в море.

Жуга кивнул. Перевести слова шотландца было несложно: «пен» на гэльском означало «голова», «гвин» — «белый». Белыми, по правде говоря, у птицы были только щёки, но когда люди сходили на берег, то головы всех птиц немедленно поворачивались к ним, и потому казалось, будто на тебя глядят тысячи белых лиц.

— Их едят?

— Вытапливают на жир, но почему бы и не съесть? Смотри, какие толстые. Можно в них фитиль воткнуть и чтоб светили вместо свечки. Их мало здесь. Вот севернее и на островах их столько, что не сосчитать. Сам увидишь.

Рой зашагал к кораблю, а травник запрокинул голову. Весь береговой откос до самых скал белел потёками птичьего помёта. Птиц были сотни, тысячи, и это если не считать тех, что они уже убили, и тех, что плавали вокруг. Галдёж стоял неописуемый, хотелось заткнуть уши и пуститься наутёк. Жуга просто представить не мог, что где-то этих пингвинов может быть ещё больше.

Наконец Яльмар счёл, что мяса заготовили достаточно. Моряки разбрелись вдоль берега в поисках источника пресной воды. Однако нашёл его Рик, которого после селёдки мучила жажда. К тому времени, когда на ручей набрели Жуга и Тил, живот дракошки уже ощутимо раздулся и булькал при ходьбе. Рик сразу осовел и вдобавок продрог от холодной воды.

— Пожалуй, что сегодня стоит заночевать на берегу, — рассудил Яльмар, завидев Телли и его питомца. — А то и впрямь не сдержится гадёныш...

Хельг фыркнул и захохотал, остальные подхватили. Не смеялись только Кай и шотландец.

Укромное место нашли чуть севернее птичьего базара, близ запорошённых снегом вересковых пустошей, тянущихся вдаль насколько видел глаз. Редкие камни беспорядочно торчали из земли тут и там, словно бы разбросанные неведомым сеятелем. Далеко на западе виднелись невысокие, ушедшие в туман холмы. Берег тут был пологий, кнорр вытащили на сушу, после чего выставили дозорных и расположились на ночлег.

Рой-Рой поднялся на откос и долго там стоял, осматривая пустоши. Темнело. Взгляд шотландца был, скорее грустен, чем тревожен, но травнику показалось, что он чем-то обеспокоен. Тем не менее Рой ничего не сказал и так же молча вернулся к костру.

Пингвинов хватило на всех. Яльмар распорядился выкатить оба котла — большой и малый, варяги загрузили их полуощипанными птичьими тушками и развели костры. Жуга расположился в стороне в компании Тила и дракона. В последнее время он не доверял никому, вдобавок, им хотелось поговорить наедине. Кай к ним присоединиться отказался. Вильям сперва хотел остаться с ним, но после нескольких безуспешных попыток разговорить его, махнул рукой и тоже направился до травника.

Деревяшки плавника и такие же сырые стебли вереска горели плохо и неровно, костёр дымил и брызгал искрами, пока Жуга вконец не разозлился и не подправил его коротким заклинанием.

Послышались шаги и вскоре из темноты появился Хельг. Сбросил с плеч охапку веток и опустился рядом.

— Помощь не нужна? А то я вам тут дров принёс. Вы чего в стороне уселись? Сейчас есть будем.

Жуга уклончиво пожал плечами. Бард искоса взглянул на викинга и с показным равнодушием отвёл взгляд. Лютня Вильяма негромким перебором вторила потрескиванию костра. Дракон вообще не обратил на Хельга внимания.

— Обговорить кое-чего хотим, — ответил за всех Тил.

— А, ну-ну, — кивнул тот. Покосился на ближний костёр, около которого сидел Кай и снова отвернулся. Поскрёб под курткой волосатую грудь. Зевнул.

— Не очень-то он разговорчивый, этот ваш новый приятель, — Хельг плюнул в костёр. Слюна зашипела на брёвнах. — Он кто? Где вы его нашли?

— Он из Лондона, — неохотно ответил Жуга. — Гертрудин родственник. Двоюродный э-ээ... брат. Да, брат. Она попросила взять его с собой.

— Да? То-то, я смотрю, они с ней будто бы похожи... — Хельг потёр небритый подбородок. Хмыкнул. — А сама Гертруда, что, осталась? Где её можно найти?

Травник посмотрел ему в лицо. Отвёл взгляд.

— Нигде.

И до, и после того, как Герта стала Каем, Жуга не раз задавался вопросом, что испытывал датчанин к Герте. Страсть? Влечение? Желание поразвлечься? Порой ему казалось, что Хельг просто забавляется, но временами тот был так серьёзен и бросал не Герту такие взгляды, что впору было думать, будто тот всерьёз в неё влюблён.

А может, так оно и было.

Воспользовавшись тем, что Хельг снова отвернулся, травник быстрым взглядом оглядел его с ног до головы. Осторожные викинги почти никогда не высаживались на берег без оружия. Вспомнилось, как покойный Иенсен начинал рассказывать: «Пошли мы как-то раз плавник пособирать, ну, я и свояк мой, Стейнгрим. С соседями у нас тогда был мир, особливо опасаться было нечего, а потому оружия мы взяли всего ничего — меч да два топора. Ну, ещё у Стейнгрима жёнушка с дочуркой пару копий прихватили. Так вот...»

Сейчас Хельг был при мече и при ноже, однако арбалета у него не было — оружие, заряженное и взведённое, лежало у большого костра.

Викинги на берегу были деятельны, но неторопливы и обстоятельны. Гномы взялись разрубить найденное бревно. Арвидас и Грюммер что-то двигали на корабле, Бранд с шутками подкладывал дрова в огонь, Винцент со знанием дела помешивал в котле. Сигруд раздобыл точильный камень и теперь правил лезвие секиры. Магнус поудобнее устраивал брата на расстеленном плаще. Жуга с удовлетворением отметил, что Ларс пошёл на поправку — он уже мог сидеть и говорить, и только сломанные рёбра не давали ему двигаться нормально. Оба брата смотрели на Жугу едва ли не с благоговением и готовы были выполнить любое его желание. Травник от этого чувствовал себя неловко и старался поменьше разговаривать с ними. Что касается Рэйо, то он уже выздоровел полностью. Сейчас финн уселся ближе к огню и с невозмутимым видом чинил свой прохудившийся сапог. Из всех мореходов он один хранил абсолютное равнодушие. Откуда он черпал эту силу? Где он выработал такой характер? Травнику вспомнились его слова, сказанные перед боем с Хальгримом: «Я уже один раз был в рабстве у датчан...».

Было холодно. Клочья тумана застревали на верхушках скал. Небо над ними было прозрачным и чистым. Хельг что-то спрашивал ещё, Тил отвечал, но травник их уже не слушал, а вскоре викинг встал и направился к своим.

— О чём ты думаешь? — спросил травника Телли.

— Я? — встрепенулся тот. — Да, в общем, ни о чём. Никак не решу, как лучше поступить. То ль молчком и в одиночку разбираться, как раньше. То ли собрать всех и сказать — так, мол, и так, один из вас играет против... А, может, Яльмару сказать? Ты разобрался в этой АэнАрде?

— Не совсем, — уклончиво ответил Тил. — Не получается восстановить ходы. Есть пара странностей, а я плохо помню правила.

Бард повернул голову к ним.

— А если Кая попросить помочь?

— Он не хочет, — хмуро буркнул Жуга. — И потом, не надо пока его трясти.

— Потом может быть поздно, надо сейчас. И не пытайся оправдываться, этим ты только сильнее его оттолкнёшь. Ты всё ещё злишься на себя? Брось, безупречных поступков не бывает, пятна есть даже на солнце. Поговори с ним.

— Ладно. Как-нибудь потом. А сейчас напомни, как фигурки стоят в начале.

Телли слазил в мешок и вытащил доску.

— Выстраивают первые два ряда, — объяснял он, показывая пальцем. — Первый ряд — простые воины, их называют пешками. Затем — от края и на угол: две ладьи, два лиса, три охотника, дракон и воин.

Жуга рассеянно накрутил на палец прядь волос. Задумался.

— Говоришь, две ладьи... А что, вторая всё ещё на доске? — Тил помотал головой. — Но тогда я не понимаю... Я что-то не припомню, чтобы мы сражались с двумя ладьями.

— Я тоже. И это первая загадка. Многое другое тоже мне неясно.

— А как у нас там дела сейчас?

Телли подобрал ноги под себя, сощурился и посмотрел на доску. Травник попытался посмотреть на доску как-то по-другому, вспомнить, как это проделывала Герта. На одно короткое мгновение ему показалось, что он видит очертания тёмных, беспорядочно разбросанных по доске фигур противника, но тотчас же видение исчезло. Перед ним опять была пустая доска с четырьмя белыми фигурами.

— Последним ходом белая ладья прикрыла лиса, — сказал Телли. — Ну, тебя. Охотник побоялся взять фигуру. Он не может больше рисковать: тяжёлых фигур у него теперь нет, два лиса и охотник — это его последняя надежда. Если он не проведёт пешку...

— А съесть нашу ладью он не может? — с беспокойством спросил Вильям, напряжённо следивший за его объяснениями.

— Сейчас нельзя: откроется угроза для дракона. Он может сделать ход лисом или пешкой, но пока думает. Похоже, мы здорово прищемили ему хвост.

— Так, — нахмурился Жуга. — Герта рядом... а второй лис? Где он?

— На краю доски, вот здесь, — Тил показал, где. — Нам он пока не опасен. Лис, конечно, фигура коварная, но не дальнобойная. Мы слишком далеко. На то, чтоб пересечь доску, ему потребуется хода три, а может быть, четыре... Вряд ли он позволит себе потерять столько времени.

— Чёрт... — Жуга провёл рукой по волосам. — Уж слишком складно всё выходит. С пятью фигурками мы обскакали целую армию. Тебе не кажется странным, что нам так везёт?

— Я тоже не верю, что нам и впредь будет продолжать везти, — поразмыслив, согласился с ним Телли. — Как не верю в то, что нам везло до сих пор. Навряд ли Рик играет хорошо. Нам или поддаются, чтобы заманить в ловушку, или...

Он умолк.

— Или... что? — нетерпеливо спросил Жуга. — Ну же, договаривай!

— Может быть, нам дали фору. Несколько ходов. Или фигур.

— Почему?

— Рик ещё маленький, вот почему.

За обсуждением игры они едва не пропустили момент, когда к ним подошёл Яльмар. Норвег остановился у костра, осклабился.

— Чего сидите? — он взглянул на небо. — Грейтесь, грейтесь: завтра холодно будет. Луна-то, гляньте, какая! Круглая, красная... — он облизнулся с показной жадностью. — Вкусная, наверное! Пошли есть.

Мореходы сгрудились у котлов, разобрали птиц и принялись за еду. Пингвины были очень жирными и неприятно пахли рыбой, но после двух недель в море свежее мясо казалось настоящим деликатесом. Кости так и хрустели на зубах. Травник был всецело занят своей порцией, когда ему вдруг показалось, что в темноте за кругом света проскользнула тёмная фигура. Он вздрогнул и всмотрелся в ночь, но ничего не обнаружил и уже хотел снова приняться за еду, когда Рэйо внезапно тоже напрягся. Лицо его стало тревожным. Финн медленно наклонил голову, прислушиваясь, отложил недоеденный кусок, вытер руки и медленно вытащил меч.

— Там кто-то есть, — сказал он.

— Не мели чепухи, — фыркнул Хельг. — Кто может жить на таком пустыре? Ешь давай, а то остынет.

— Там кто-то есть, — убеждённо повторил Рэйо. — Я видел глаза.

— Я тоже что-то видел, — поддакнул Жуга. — Вон там, за камнями.

Стукнул камешек. Прежде чем кто-то успел спохватиться, Винцент отбросил пингвинью ногу, схватил лежащий у костра арбалет и выстрелил навскидку в темноту. Послышался негромкий крик. Почти что сразу Бранд и Магнус бросились во тьму и после короткой, но очень шумной возни вытащили к костру упирающегося человека. Остальные викинги с оружием в руках напряжённо всматривались в ночь.

— Вроде, тихо, — наконец с сомнением проговорил Винцент.

— Отойдите от костров, — предупреждающе сказал Яльмар. — А то им будет легче в нас попасть... Чёрт, где мой шлем?

Однако ночь была тиха, и вскоре внимание мореходов переключилось на пленника.

Это был невысокого роста, худой и очень жилистый паренёк, одетый в грубо сшитые из шкур штаны, коричневую куртку из овечьей шерсти и сапоги невыделанной кожи. Оружием ему служил тяжёлый длинный нож, лезвие которого было источено так, что стало похоже на турецкий ятаган, и каменный топор, прикрученный к деревянной рукояти при помощи жил. Ни их, ни свой короткий лук он так и не пустил в дело. Был он грязен и небрит, на щеках симметрично друг другу выделялись прямые ритуальные шрамы. На вид ему можно было дать лет двадцать.

— Кто ты? — спросил Яльмар по-английски, затем по-норвежски. — Как тебя зовут? Откуда ты пришёл?

Ответа не было. На все вопросы пленник лишь угрюмо молчал и буравил мореходов острым взглядом тёмных глаз из-под завесы таких же тёмных, грязных и нестриженых волос.

— Круитни, — медленно проговорил Рой-Рой. — Этого-то я и опасался.

— Круитни? — вскинул голову Жуга.

— Да. Пикты.

Жуга вгляделся пленнику в лицо.

— Я думал, что они... что их... Что их давно уже здесь нет.

— Многие так думают.

Шотландец внимательно оглядел пленника со всех сторон. Ран на его теле не было. Стрела пропала.

— Кричал не он, — глубокомысленно сказал Рой-Рой. — Значит их было двое. Раз нас нашёл один, найдёт и другой. Теперь они нас в покое не оставят. Надо отплывать.

— С ума сошёл? — накинулся на него Яльмар. — Плыть ночью? Даже и не думай. До утра дотерпим, не впервой. Они живые. Значит их можно убить.

Рой-Рой покачал головой.

— Убить их очень трудно. Они умеют ловко прятаться и видят в темноте. Они настоящие дикари. Хитрые, упрямые как черти, своевольные и скрытные. Мы прогнали их до самого моря, но так и не смогли подчинить: они устраивают свои норы где-то под землёй, словно крысы поганые. Оттуда их не выкуришь.

— Полегче со сравненьями, шотландец, полегче, — послышался голос Ашедука. Гном выступил из темноты. — Жить под землёй — совсем не значит быть зверем. — Он огляделся. — Что вы собираетесь делать?

Тил вдруг выступил вперёд и подошёл к пленнику. Все притихли. Мальчишка протянул руку к пленнику, коснулся шрамов на его лице. Пикт не пошевелился, остался сидеть, как сидел и лишь смотрел на Телли молча, затаив дыхание, — глаза в глаза.

— Отпустите его, — сказал Тил. — Он нам не враг.

— А вот это, — вспылил неожиданно Яльмар, — решать не тебе! Может, и отпустим, но только утром, если на нас не нападут... Что скажете?

Мореходы молчали, в нерешительности поглядывая друг на друга.

— Выставим дозорного? — предложил Хуфнагель.

Яльмар нахмурился.

— Мы не можем доверять кому-то одному: он запросто может заснуть. Усталость — коварная штука. Пусть караулят трое. Согласны?

Спорить с ним никто не стал. Жуге выпало караулить в третью очередь, вместе с Вильямом и Сигурдом. Магнус растолкал его, когда пришло время сменяться, и завалился спать.

Ночь была темна. Поднялся лёгкий ветер. Волны с шорохом набегали на берег. Наледь на камнях матово поблёскивала в лунном сиянии. Вильям, позёвывая, выбрался к костру, уселся на бревно и запахнул плотнее плащ.

— Холодно, — пожаловался он.

— Тем лучше, — усмехнулся Сигурд. — Не заснёшь.

Пленник всё так же молча сидел у костра, там, где его оставили. Казалось, он не чувствовал ни холода, ни боли от верёвок. Глаза его были открыты; он не спал. Жуга протянул к костру озябшие ладони, посмотрел на пикта, нацедил из бочонка пива и направился к нему. Сигурд покосился на него. Ничего не сказал.

Жуга опустился на камни возле пленника. Поднёс кружку к его губам. Тот отвернулся.

— А вот это ты зря, — хмыкнул травник. — У тебя, должно быть, всё горло пересохло. Зачем ты следил за нами?

Тот не ответил. Травник сосредоточился и медленно принялся перебирать в уме созвучия, проталкиваясь сквозь пелену непонимания.

— Морн, — позвал негромко он. Веки пленника едва заметно дрогнули и Жуга убедился, что угадал имя правильно. — Морн, готов поспорить, что ты меня понимаешь. Я не желаю тебе зла. Но я не верю, что ты мог оказаться здесь случайно. Ты ведь шёл по берегу за нашим кораблём, я прав?

Пленник коротко взглянул на травника из-под завесы грязной чёлки. Губы его шевельнулись, однако слов за этим не последовало. Жуга подложил под себя обломок доски и уселся поудобнее. Поставил кружку на песок.

— Я знал когда-то девушку из вашего народа. Она... была со мной. Её звали Линора и она была... странная. Я её любил. И наверное, люблю до сих пор. Я думал, ваш народ давно исчез...

— Ты не норвежец, — сказал вдруг тот. Голос его был хриплым и бесцветным, но травник всё равно вздрогнул от неожиданности и чуть не опрокинул кружку. — Ты вообще не викинг.

— Да, я с южных гор, с большой земли.

— Викинги жгут, грабят, убивают. Завоевали всю восточную Англию. После этого ты спрашиваешь, что я делал здесь? Смотрел.

Он умолк и травник не нашёлся, что ему ответить.

— Среди вас сид, — помедлив сказал тот. — И дракон. Я подошёл поэтому.

— Ты ведь мог убежать, зачем ты остался? Ты и... — Внезапно Жугу осенило. — Ты был не один? Кто... она?

Тот вскинул голову, и травник снова понял, что попал в точку.

— В тебе огонь, — сказал негромко пикт, — и ты угадываешь имя. Я тебе верю. Я не стал бы нападать. Её ранили. Я дал себя найти, чтоб не нашли двоих.

Жуга встал и вытащил кинжал. Заметив его движение, Сигурд нахмурился и положил ладонь на рукоять топора.

— Эй, ты что собираешься делать?

Травник наклонился к пленнику и молча разрезал на нём верёвки.

— Уходи, — сказал он.

— Ты с ума сошёл! — Вильям схватил его за плечо. — Он же приведёт своих, нас нашпигуют стрелами!

Морн медленно встал, растирая затёкшие запястья. Выпрямился. Сигурд с топором наголо стоял чуть в стороне, готовый пресечь любую его попытку напасть.

— Надеюсь, ты соображаешь, что творишь, — сказал викинг. — Иначе...

Пикт посмотрел на Сигурда.

— Ты зря думаешь, что мы не ценим честность, — сказал он и повернулся к травнику. — Оставь моё оружие на берегу, я вернусь за ним завтра. Пусть звезда освещает ваш путь.

И он растворился в темноте.

Сигурд молча опустился на бревно. Засунул топор за пояс, подбросил дров в костёр. Поднял с песка оставленную травником кружку и отхлебнул большой глоток. Покосился на Жугу, затем на Вильяма. Протянул руку к лютне.

— Слышь, рифмач, эта штука у тебя играет? Ты бы спел чего.

— Так люди ж спят.

— А ты негромко, чтоб не разбудить. А то нам ещё до утра сидеть.

Бард настороженно покосился в темноту.

— А если подойдёт кто? Не услышим.

Сигурд рассмеялся и выплеснул в огонь остатки пива. Пламя зашипело.

— Теперь-то какая разница? Если этот парень нас не обманул, никто не нападёт. А если обманул, то заявится такая куча народа... В общем, не хочешь петь, так и скажи, я не из обидчивых.

Вильям насупился и потянул из-за спины свой инструмент. Подстроил колки, прошёлся пальцами по струнам, взглянул на травника, на спящего мальчишку-эльфа, на остальных мореходов. Откинул кончики волос за уши, опустил глаза.

— Я спою песню, — сказал он. — Один мой друг когда-то написал её... Мне кажется, она немного про таких, как мы сейчас.

Он тронул струны.

Мне выдоха хватит на пол-оборота

И две полетевших струны.

На пол-оборота — взглянуть на кого-то

И выйти из этой страны.

И выйти из этого мира на волю,

Туда, где ни пальцев, ни струн,

Ни черного поля, ни белого поля,

Ни жадных мерцающих лун.

Кто скажет, зачем поднялась эта песня,

За кем улетела струна?

Нет песни чудесней, и знаешь — чудесней

Всего, что она не нужна.

Пустая работа до смертного пота

Тяни эту ноту, пока

Осталось дыханья на пол-оборота.

На пол-оборота колка.

На последних словах лютня неожиданно сменила ритм, а тихий голос барда вдруг окреп и подхватил мелодию, и дальше были уже новые слова:

Погоди, погоди,

хоть немного постой!

Ты меня подожди

на дороге простой.

Гравий или песок,

то ли снег, то ли грязь...

"Подожди меня, Бог", -

говорю я, смирясь.

Мне немного не надо

и много не надо,

Я забыл все учебники

жеста и взгляда.

Я забыл все слова

и стою безъязыкий.

Лишь душа надрывается

в каменном крике.

А дорога на Запад,

всё тянет дорога,

К океану жестокой

безрадостной влаги...

Погоди, погоди,

остаётся немного.

Погоди, так немного

осталось отваги.

Погоди, погоди!

остаётся немного —

Только бисер молитв

да единственный запах,

Не забытый в дороге.

Дорога, дорога,

Всё на Запад дорога,

на Запад, на Запад...

Сигурд и Жуга слушали, не прерывая барда ни движением, ни словом. Несмотря на то, что Вильям пел вполголоса, Тил всё-таки проснулся, приподнялся на локте и теперь тоже слушал, глядя в огонь. Бард пел песню за песней, про героев, про друзей, про забытые битвы, про то, как плохо идти одному. Царила тишина, но травник знал, что где-то там, за границей освещённого костром пространства, затаив дыханье, их слушают ещё двое, и слушают очень внимательно.

Кровь души сочилась на камни...

Оставшуюся ночь все трое не сомкнули глаз и жгли костры, а наутро двинулись в дальнейший путь. Когда корабль проплывал мимо скалистого утёса, Жуга разглядел на его вершине двух человек. Один из них помахал рукой. Варяги, как они ни были встревожены событиями прошлой ночи, не заметили ничего, и только Тил, перехватив взгляд травника, на мгновенье понимающе прикрыл глаза и чуть заметно ему кивнул.

— Они дружили с нами, — сказал он. — И всё ещё грустят от того, что мы ушли. Ты видел шрамы на его лице? Это сын вождя.

— Я догадался.

В этот миг взгляд Тила упал на странного вида нож из чёрного железа с глубоко источенным лезвием, который торчал у травника за поясом.

— Где твой кинжал?

Жуга усмехнулся.

— Считай, что я его потерял.

* * *

К исходу седьмого дня после отплытия из Лондона попутный ветер утих, и моряки взялись за вёсла. Особой спешки, впрочем, не было — здесь проходило тёплое течение, и даже если не грести, а только править, кнорр так и так сносило к северу. День выдался необычайно солнечными и ясным. Пригрело. Разбившись на три смены, мореходы неторопливо работали вёслами. Корабль постепенно приближался к северной оконечности Британии.

Вильям стоял у борта кнорра, глядя вдаль. Молчал. Похоже было, что в последнее время барда снова посетило вдохновение. Он вытащил на свет свои бумаги и теперь частенько черкал в них пером, примостившись на скамейке возле мачты, где качало меньше всего. Скамейка в результате вся была в чернильных пятнах, моряки ворчали на Вильяма, но всё больше в шутку, чем всерьёз.

— О чём задумался? — спросил Жуга, подходя ближе.

— Да так, — рассеянно ответил тот, — пришла одна идейка. Стою вот, думаю, не удастся ли пиесу написать. Про остров, старого волшебника и его дочь. И про корабль. И чтобы буря была... Да, буря непременно! — глаза Вильяма широко раскрылись, загораясь вдохновенным огоньком. — И чтобы вызвали её! Знаешь, забавная такая вещица может выйти — ни драма, ни комедия, а так... И то и это.

— Ты сначала старое закончи, а уж потом за новое берись.

— Тоже верно...

Бард хотел добавить ещё что-то, но в этот миг послышался крик Сигурда.

— Хэй, там баскинг! — закричал рослый норвег, вставая и указывая на воду. — Глядите — баскинг!

Моряки вдруг разом побросали вёсла и метнулись к правому борту. Послышались смешки и шутки.

— Экая громадина!

— Греется, зараза...

— Неженка!

Жуга перегнулся через борт и разглядел в холодной синеве неподвижное продолговатое туловище огромной рыбы, выставившей морду из воды.

— Это что, — спросил он оказавшегося рядом барда, — кит?

— Китовая акула, — отозвался Вильям, из-под ладони глядя на морского великана.

— Дохлая?

— Живая. Спит. Моряки зовут их баскингами. Это по-английски значит, вроде как «греющаяся». Повезло нам — в это время года их нечасто увидишь.

— Точно, — Яльмар посмотрел на барда с уважением. — Они на глубину зимой уходят.

— Зачем?

— А Хёг их знает. Тоже спать, наверное. А по лету любят греться этак вот, на солнышке. Знатная зверюга, жалко только — несъедобная. Ну, ладно, посмотрели и будет. Вёсла на воду, ребята! Подналяжем, эхой! Завтра, если доберёмся до пролива, повернём на запад.

Он повернулся к барду.

— Где тебя высадить, рифмач?

Вопрос был более, чем своевременный. Они прошли и Халл, и Сандерленд, заливы Ферт-оф-Форт и Мори-Ферт. Остались позади Монтроз и Абердин и все другие земли скоттов. Британия была не бесконечна; острова Оркнейского архипелага были последним местом, откуда можно было возвратиться в Лондон без особого труда, а дальше к северу — на острова Шетландии Яльмар заходить не собирался. Вильям долго молчал. Взглянул на травника. Потупился.

— Нигде не надо, — наконец проговорил он. — С вами я хочу. Возьмёте?

Жуга нахмурился.

— Это ещё зачем?

— Вильям, — сурово сказал варяг, — хватит ерунду болтать. Мы здесь не шутки шутим, мы не знаем, чем всё кончится.

— Чем бы ни кончилось, — ответил тот, — я должен знать, что будет. А иначе не успокоюсь. Вы ведь всё равно потом обратно поплывёте. Рано или поздно, но поплывёте. А здесь мне какой резон сидеть? Кто по зиме меня в Англию повезёт?

Вильям умолк. Однако же ответа не последовало, и бард почувствовал, что должен им ещё что-то сказать, как-то выразить в словах свои чувства.

— Я... Ты понимаешь, Лис, за эти месяцы, ну, которые с вами, я больше написал, чем до того за пять лет. Возьмите с собой, лишним не буду. Честное слово!

Яльмар и Жуга переглянулись. Варяг поскрёб в затылке, плюнул в воду и рассмеялся, оскалив жёлтые зубы.

— Ну, умён собака! Как всё ловко рассчитал... Что скажешь, Лис?

— Ну, что я могу сказать? — развёл руками травник. — Не бросать же его за борт... Придётся взять. А вдруг и впрямь чего хорошее напишет, да прославится?

Варяг кивнул:

— Придётся. В конце концов, недаром мудрые когда-то говорили:

Знает лишь тот,

кто много

объездил земель,

чем другие живут,

что у них на уме,

что у них на душе.

Он сделал паузу и смерил барда взглядом.

— Ладно, Хёг с тобой, пойдёшь с нами. Глядишь, и сделаем из тебя настоящего викинга. Садись за весло. Только, чур, потом не стонать!

— Не буду!

Вильям уселся на скамью, сменяя Бранда, сбросил плащ, свернул его подушкой и подложил под себя. Поплевал на ладони и взялся за весло. Жуга расположился рядом. Некоторое время они гребли молча, покуда не втянулись в общий ритм. Весло запело тонким скрипом в шорохе воды, бард задышал ровнее, снова стал глядеть по сторонам. Взгляд его задержался на Кае. Вильям покраснел и отвёл глаза.

— Жуга, скажи мне: кто он, этот Кай? Почему он... так?

Травник задержал своё весло и пропустил гребок. Некоторое время молча смотрел, как скатываются капли со сверкающей на солнце лопасти. Вздохнул и вытер пот со лба.

— Трудно сказать, — наконец ответил он. — Он так привык, он... Он другой. Я сам до сих пор никак не разберусь, кто он. И не нам всё это исправлять.

— Но я не понимаю... Весь этот маскарад — зачем это ему было нужно?

Жуга пожал плечами.

— Есть многое на свете, друг Вильям, что и не снилось нашим мудрецам. Всего понять нельзя. Вот, взять к примеру: дерево растёт. Ты можешь его понять? Не можешь? То-то и оно. Но ведь от этого дерево не перестаёт для тебя быть деревом! Ты его принимаешь так, как оно есть. Также и здесь. Не пытайся его понять. Просто прими. И пусть он будет.

Он умолк и некоторое время грёб в молчании. Кай, казалось, почувствовал, что говорят о нём, и оглянулся. Вильям почувствовал себя неловко. Жуга меж тем заговорил опять.

— Обычно люди не глядят по сторонам. Кто не такой, как мы, кто чем-то отличается, тот как бы уже и не человек. Мы не привыкли думать по-другому. Мы их боимся, потому что не знаем, чего от них можно ждать.

— А чего от них можно ждать? — спросил Вильям, буравя взглядом спину Кая.

Жуга промолчал.

* * *

На девятый день ветер неожиданно усилился. На море заштормило. Корабль Яльмара, зажатый в узком горлышке пролива Пентлед-Ферт, оказался между молотом и наковальней. С одной стороны возвышались берега Оркнейских островов, с другой — более пологие, но от этого не менее опасные Британские земли. Здесь были камни, Яльмар предпочёл не рисковать и вслед за ветром развернул свой кнорр на северо-восток, в проливы между островов. Свистел ветер, волны с шумом били в скалистые берега. Качало всё сильней, повалил снег. Яльмар некоторое время задумчиво смотрел на море, потом повернулся к Жуге.

— Слышь, Лис. Погода портится.

— Я вижу. И что ты предлагаешь? Переждать на берегу?

Яльмар скептически хмыкнул и дёрнул себя за бороду. Взглянул на небо.

— В такой свежак на берег? Даже не мечтай — только попусту днище расколошматим. Есть у меня другая мысль: если ветер не утихнет, двинем на Стронсей, это севернее, у меня там брат живёт. Там заливчик. Отдохнём денёк-другой в тепле, а дальше видно будет. Ну, что скажешь? Одобряешь, нет?

— Ну, хорошо, если не надолго... А он нас не прогонит, этакую ораву?

Яльмар в ответ на это только рассмеялся.

Ветер им благоприятствовал. Воспользовавшись этим обстоятельством, мореходы обогнули с востока самый большой из Оркнейских островов и к вечеру бросили якорь у берегов Стронсея. Остров был холмистый, с белыми проплешинами запорошенных снегом лугов и редкими колками леса. Гавань оказалась мелкой, но с пологим дном, удобная для скандинавских кораблей. При появлении корабля на берег высыпали люди, большей частью вооружённые и весьма решительно настроенные, но когда Яльмар сумел докричаться до них сквозь свист ветра, тишина на берегу сменилась радостными криками. Вскоре кнорр объединёнными усилиями уже вытащили на берег, мореходы принялись сгружать на землю тюки и ящики, а братья сдавили друг друга в объятиях. Торкель оказался похож на Яльмара — такой же сильный и светловолосый, только был чуть плотнее и шире его в плечах. Оседлая жизнь мало на нём отразилась, разве что живот заметно выпирал вперёд.

— Давненько тебя не было, давненько! — гудел он, хлопая Яльмара по спине. — С чем приплыл? Надолго?

— По пути зашли. Мы на запад плывём, в Исландию.

— В Исландию? — тот поднял бровь, потом нахмурился. — Не поздновато ли? А впрочем, это ты у нас моряк, тебе видней. Когда ты только наконец остепенишься?

— Моя жена ещё не родилась. А дымные очаги и тёплые постели — это не для мужчин.

Ответил Яльмар весело, однако глаза его были грустны. Травник огляделся. Хозяйство у Яльмарова брата было, видимо, большое: вокруг крутились дети Торкеля — два старших сына и дочь. Девчушке было лет двенадцать, сыновья же помаленьку подбирались к двадцати. Старший — Ульф — то и дело косился на Яльмара, глаза его светились обожанием и неприкрытой завистью. Крестьяне и другие люди оказались не рабы, но керлы — у них не было своей земли и потому они работали по найму. Чуть позже появилась и жена хозяина, Свайнхильда — женщина лет сорока с открытым и простым лицом. Жуга нашёл её симпатичной.

Торкель меж тем хохотнул и хлопнул брата по плечу.

— А ты, я гляжу, всё такой же! Давно уже пора понять, что воевать да плавать хорошо по молодости, а настоящее богатство человека — земля и скот.

— Попозже. Вот разживусь деньгами, и тогда...

— Ну, ладно, ладно, — снисходительно кивнул тот и с любопытством оглядел Жугу и Тила.

Неожиданно от корабля донёсся женский визг, а вслед за тем ребячьи крики. Люди бросились врассыпную. Жуга обернулся и успел увидеть, как Рик неуклюже спрыгнул с корабля и прошлёпал по воде на берег. Вылез, отряхнулся, огляделся с недоумением и направился к Тилу. А в следующий миг на берегу возникли гномы, и началась уже настоящая паника.

— Один! — вскрикнул Яльмар, хлопая себя по лбу, — Я ж совсем забыл предупредить: это наш ручной дракон. Да спрячь ты меч, Торкель, он никого не тронет. У тебя найдётся для него подходящее место?

Онемевший от изумления Торкель сумел только кивнуть.

— А ну, перестаньте орать! — выкрикнул он слугам и домочадцам. — Дракона что ль не видели? Берите всё, тащите всё в дом, накрывайте на стол. Праздновать будем!

Два гнома подошли до Торкеля засвидетельствовать своё почтение и были встречены благосклонным кивком. Для того, кто первый раз видит дракона и дварагов, Торкель держался удивительно спокойно. Травнику подумалось, что здесь, вероятно, не последнюю роль сыграли рассказы Яльмара. Однако малышня по-прежнему цеплялась за своих мамаш и тёток. Стремясь загладить неприятный эпизод, Яльмар порылся в сумке, вытащил кусок желтоватого сахара и расколол его в ладони пополам. Большую часть куска он отдал ребятишкам, которые мгновенно всё слопали и теперь ходили за ним следом и таращили глаза, ожидая добавки.

Дом Торкеля — большой и длинный как амбар, со скатом кровли до земли, похож был чем-то на ладью, которую перевернули кверху дном, а вдоль бортов насыпали земли и проложили дёрном. Места в нём хватило всем. Досчатые перегородки отгораживали комнаты, кладовки, закутки, в большом помещении стояли лавки и высокие, но узкие столы из цельных трёхдюймовых досок. Вдоль стен светились плошки с жиром, прямо на полу горел очаг. Дым выходил в дыру под потолком и маленькие тёмные окошки, немного щипало глаза, но зато было тепло. Все уже оправились после появления дракошки, пришли в себя. Испуг прошёл, царила нервная весёлая суета. Туда-сюда носились викинги, крестьяне, керлы, дети керлов, женщины, собаки. Ребятишки что помладше, взвизгивая и смеясь, столпились возле Рика чтоб потрогать и погладить, и занимались этим делом, пока женщины не разогнали их подзатыльниками. Из стойла приволокли овцу, выкатили бочонок пива, и вскоре над углями уже брызгала жиром баранья нога. Викинги располагались возле очага, кто на скамейках, а кто прямо на полу, на разбросанных овечьих шкурах, смеялись, зубоскалили, таращились на женщин. Стряхивали снег с одежд, снимали сапоги. Дым, запахи еды и сохнущих портянок смешались в кислую спираль, было жарко, даже душно, но выходить на холод уже не хотелось. Жуга уселся в стороне, благодарно кивнул, когда хозяйка протянула ему корявый рог с пивом, и с наслаждением откинулся к бревенчатой стене, подставляя теплу босые ноги. После целой недели в море было невыразимо приятно снова оказаться в тепле.

Постепенно суета улеглась. Двери перестали хлопать, народ помаленьку перебирался к столу. Всем места не хватило, кто хотел, брал свою миску и усаживался на пол. Еда была простецкой, но обильной и горячей. Без всяких церемоний викинги за обе щёки уплетали ячменный хлеб и варёную баранину, ломтями нарезали сыр, твёрдые, словно бы набитые верёвками колбасы из конины, и окорока. Особый восторг вызвал копчёный лосось, отдали должное и пиву. То и дело раздавались похвалы хозяйке. Торкель с Яльмаром сидели во главе стола, уже изрядно захмелевшие, в углу горой громоздились привезённые подарки — бочонок мёду, зеркала, стеклянные бокалы, штуки толстого добротного сукна и чушки сырого железа.

Осторожно перешагивая через сидящих и лежащих на полу людей, до травника добрался Вильям и опустился рядом. Огляделся, ища где повесить лютню, ничего не отыскал и положил её с собою рядом. Брезгливо покосился на рог с пивом в руках у травника, который не мыли, должно быть, с той поры, как отпилили его у быка. Поскрёб под мышками, поморщился — в тепле оживали не только люди, но и блохи.

— И как они живут здесь, в этаком свинарнике?

Жуга невозмутимо дожевал остатки каши и облизал свою тарелку. Вытер бороду и губы рукавом, швырнул в огонь баранью кость и усмехнулся.

— Молись, чтобы Торкель тебя не услышал, — сказал он и потянулся. — Не умеешь ты уют ценить, Вильям. По мне так большего не надо. Нет ничего лучше, если за окном непогода, а у тебя горит очаг и есть чего поесть и с кем поговорить. Думаешь, в Исландии будет лучше?

— Нет, но...

— Ну и молчи. А лучше б спел чего, порадовал хозяев за гостеприимство.

Однако с предложением своим травник запоздал — викинги и сами уже дозрели до песен. Пели громко, по-норвежски и без музыки, в куплете умолкали, слушая того, кто запевал, а припев подхватывали вразнобой, грохоча об стол рогами и пивными кружками. Спели о странствиях Тора Отважного, потом о Валиване и про плавание Торира Собаки за идолом из золота в страну восточных дикарей. Потом девчонка лет тринадцати с раскосыми глазами — дочка керла Гудмунда, краснея и смущаясь, спела песенку про Иддан Хармунг и была встречена восторженными воплями, а после Рой надул свою волынку и уже никто не вспомнил про Вильяма. Бард с облегчением вздохнул, взял себе ещё хлеба с мёдом и откинулся на шкуры.

Жуга огляделся, ища глазами Тила. Оказалось, эльф с дракошкой выбрали укромное местечко возле загородки и теперь молча сидели и слушали, как другие поют. За исключением двух малышей никто их не беспокоил, хотя на дракона косились частенько. Остальные занимались кто чем. Хельг заглядывался на девок, Магнус и Грюммер достали кости и теперь трясли кожаным стаканчиком. Бранд что-то втолковывал Сигурду, тот хмыкал, после чего Бранд всякий раз апеллировал к Арвидасу. Литвин невозмутимо качал головой и что-то говорил, причём, как понял травник по движенью губ, всякий раз одно и то же — что-то вроде: «Да перестаньте вы спорить, горячие норвежские парни». Толстяк Винцент уже храпел. Пиво помаленьку затуманивало мозг, травник тоже прикрыл глаза, прислушиваясь к пению норвегов. То был холодный северный язык, певучий и по-своему красивый, но в мелодиях и песнях странным, непонятным образом удлинялись звонкие согласные. Глухие, впрочем, тоже удлинялись. Некоторое время Жуга обдумывал это, а когда снова поднял голову, увидел, что к нему направляется Ашедук.

Гном остановился. Глянул на обоих сверху вниз.

— Аой. Присяду?

Жуга подвинулся.

— Валяй.

Гном опустился на шкуры. Отхлебнул из рога, который держал в руке.

— Ну что, Лис, продолжим разговор?

— Я думал, мы закончили. О чём ты хочешь говорить? Опять об этом мече? Я уже понял всё, что ты сказал про Аса Локи. Это мои заботы, что тебе до них?

Вильям подобрался и весь обратился в слух. Впрочем, Ашедук не обратил на барда никакого внимания.

— Вообще-то Локи не Ас, — сказал гном, — и даже не Ван. Он из рода великанов, но Асы разрешили ему жить в Асгарде за его ум и хитрость. Хотя его проделки и шалости доставили им много хлопот... Взять хотя бы историю с волосами Сиф или с яблоками Идун, не говоря уже о том, как они на пару с Тором нарядились в женские платья, чтобы выкрасть Мьёльнир у великана Трима... Но сейчас я хотел бы поговорить о его детях. Однажды Локи забрел в Ётунхейм и прожил там три года у великанши Ангрбоды. Она родила ему трех детей: девочку Хель, змею Ёрмундгад и волчонка Фенрира. Когда Асы узнали о том, Хель сделали повелительницей страны мёртвых — тех, кто не достоин жить в Вальгалле. Ёрмундгад поселили на дне моря, и там она росла, пока не опоясала всю землю. Тогда её стали звать Митгард — "Змея Мира». Волчонок Фенрир по сравненью с ними казался безобидным. Он был весёлый и ласковый, понравился богам и так и жил в Асгарде, пока не вымахал в такое чудовище, что никто, кроме бога войны Тира, не решался подойти к нему. Тогда его посадили на цепь подальше от Асгарда, да и то не сразу.

— Я слышал про эту историю, — задумчиво сказал Жуга. — Про то, как он порвал две первые цепи и гномы сковали третью. Какая-то чепуха про кошачьи шаги и корни гор.

— Не чепуха, — Ашедук важно поднял палец и почему-то долго на него смотрел. Вздохнул. — Далеко не чепуха. Лединг и Дромми были из металла. А Глейпнир сделали из корней гор, шума кошачьих шагов, бород женщин, слюны птиц, голоса рыб и сухожилий медведей. Кошачьи шаги с тех пор бесшумны, у женщин нет бород, у гор — корней, у птиц — слюны, у медведей — сухожилий, а у рыб — голоса.

Травник усмехнулся, провёл рукой по волосам. Усмехнулся опять.

— Я кажется с ума сойду от этих странных оборотов, — сказал он. — Ну, что касается корней у гор, то вам виднее, я под ними не копал. Слюна у птиц, я думаю, имеется, да и сухожилия у медведя тоже, так что тут вы маху дали. Занимательно, конечно, только что с того?

Гном усмехнулся:

— А кто говорит, что у Локи были только эти дети? Никто не может знать, где он шатался между делом.

Жуга склонил голову набок:

— Не понимаю...

— А Слейпнир?

— А что — Слейпнир?

— Слейпнир, конь Одина, — двараг смотрел на травника глаза в глаза. — Ты знаешь, откуда он взялся? Однажды великан Гримтурсен подрядился строить стену вокруг Асгарда, а в уплату потребовал Фрею. Локи тогда выторговал у него, что если к назначенному сроку хотя бы одна часть стены не будет достроена, тот ничего не получит. Стену он тогда почти достроил — его конь уж больно хорошо ему помогал, и боги в страхе на Локи наехали, дескать, спасай, а то убьём. И вот, когда великан повёз в Асгард последний воз с камнями, из леса вдруг выбежала кобылица. Конь оборвал постромки и припустил за ней, великан понял, что его надули, в ярости напал на богов и Тор его пришиб. Жеребец исчез. А что касается Локи, который и превращался в ту кобылу, — то он впопыхах заколдовал себя на такой длинный срок, что ещё примерно с год оставался лошадью и произвел на свет жеребенка с восемью ногами. Это и был Слейпнир. Что скажешь теперь?

Травник невольно улыбнулся рассказанной гномом истории.

— Забавно получается, — сказал он. — Локи доверяли все секреты, порой просили помочь, он спасал Асов едва ли не чаще, чем дурачился над ними, хитрец, бог-джокер, непостоянный, как его огонь... Если так пойдёт и дальше, то ещё немного, и он начнёт мне нравиться.

— Да? — Ашедук поднял бровь. — А между тем он дошутился — довёл до гибели Бальдура, да ещё и похвастался этим на пиру. Асы приковали Локи к скале...

— Это я знаю, — отмахнулся Жуга. — Змея и всё такое прочее. Не так уж страшно, если вдуматься, по сравненью с тем, что иногда творится на земле. Я видел, как людей сажали на кол — куда богам до этакой жестокости! Зачем ты мне рассказываешь эти старые истории, двараг? Про богов, которые ушли, которые уйдут, которых не было? Клянёшь меня за то, что я загнал Чёрного Лиса обратно? Или боишься, что он вырвется опять?

— Как знать, Лис, как знать, — серые глаза Ашедука были непроницаемо серьёзны. — Давно прошли те времена, когда все жили в покое и тишине, и Асы веселились на зеленом лугу, играя золотыми фигурками на золотой доске. Для таких перемен потребны ум и немалая смелость: как знать, чего ждать от них — добра или худа?

— Переменится — увидим.

— Ты так ничего и не понял, — вздохнул двараг. — Ладно. Закончим в другой раз. Пить будешь?

Жуга подумал.

— Буду, — сказал он.

Все трое вновь наполнили рога, и нить беседы разорвалась. Вскоре Ашедук поднялся и ушёл, а через некоторое время и травник почувствовал настоятельную потребность выйти. Он встал и, пробираясь меж сидящими людьми, направился к двери.

Снаружи было холодно. Шторм разыгрался не на шутку. Ветер рвал накидку травника, швырял в глаза песок и снежную крупу. По небу распластались тучи, вздыбленное море пенилось волнами. Уже стемнело, морская вода цветом походила на измятое железо. Жуга мысленно порадовался, что они сейчас на суше, бросил взгляд на кнорр, укрытый парусом и вытащенный на берег, на тёмные коробки хлевов и сараев, поёжился и поспешил вернуться в дом.

Дом встретил травника теплом и мягким струнным перебором — Вильяма всё-таки раскрутили на песню, причём, на что-то героическое. Большинство понимали по-английски, остальным Яльмар шёпотом переводил. Жуга вознамерился было пройти обратно на своё насиженное место, но в этот миг вдруг замер, услыхав откуда-то из-за стены еле слышный плач и всхлипывания. Он огляделся. В тёмном коридоре негде было спрятаться. Жуга повернул назад и с удивлением обнаружил там маленькую дверь, которую он раньше почему-то проглядел. Звуки доносились оттуда. Помедлив, Жуга толкнул её, пригнулся и решительно забрался внутрь.

Плач сразу смолк. Травник шагнул вперёд и огляделся.

Здесь было пыльно и темно. Уставленный корзинами и мешками захламлённый чулан казался холодным и безжизненным. С потолка свисали верёвки, старые сети и паутина. Пахло плесенью.

— Кто здесь?

Что-то шевельнулось возле бочки под рогожей. Жуга присел на корточки и потянул за край. Мешковина поползла вниз, открывая бледное лицо в мокрых дорожках от слёз.

— Ты?..

— Не смотри на меня! — Кай попытался прикрыться волосами. Не получилось — пальцы хватанули пустоту. Он всхлипнул и забился дальше в угол. Упёрся в стену и потупился. Слёзы потекли опять.

— Что ты тут делаешь?

— Что, что... Реву! — угрюмо буркнул тот и отвернулся. Хлюпнул носом. — Уйди. Оставь меня! Чего тебе с другими не сидится?

Травник протянул к нему руку. Коснулся плеча.

— Кай, я...

— Нет! — вдруг тихо вскрикнул тот и вжался в стену. Расслабился. — Не надо, — сказал он уже тише. — Это имя... Я не хочу его. Оно холодное, пустое! Оно не отзывается в душе... Как будто сердце стало изо льда! — он потряс головой. — Оно... не моё!

Он умолк и лишь сидел, размазывая слёзы по щекам. Жуга огляделся, перевернул пустую корзину, уселся на неё и стал ждать, понадеявшись, что тот вскоре заговорит опять. Так оно и вышло.

— Я не знала... — запинаясь и глотая слёзы, говорил Кай. — Я не знал, что это так больно... так обидно — сделаться никем. Я не знал... не думал, что имя так много значит! Я... теперь не Герта. А кто я? — он поднял к травнику заплаканное лицо. — Кто?

Жуга помедлил и слез с корзины. Сел рядом с Каем на пол у стены. Протянул руку. Кай напрягся, но затем сам придвинулся ближе и привалился к его плечу. Вздохнул. Вскоре он уже перестал вздрагивать и успокоился.

— Знаешь, — медленно сказал Жуга, — до встречи с тобой я как-то не задумывался, что вовсе не обязательно на самом деле быть мужчиной или женщиной. Достаточно просто убедить в этом себя. А вот когда удаётся убедить в этом и других, то... плохо дело.

Он умолк, не зная больше что сказать, и лишь теребил его короткие тёмные волосы. Вздохнул. Ощутил, как пульсирует кровь под коленками, где стягивали ноги ремешки сапог, рассеяно подумал, что руки всё ещё пахнут жареным луком. Мысли разбегались. В душе его были смятение и пустота. Он огляделся. «Яд и пламя, — подумал он, — что я делаю? Что я здесь делаю?»

Кай молчал.

И Герта молчала.

И травник тоже молчал.

Иногда бывает очень трудно протянуть друг другу руку через тьму.

— Говори со мной, — попросил Жуга.

— О чём? — всхлипнул тот. — Я не знаю, что сказать...

— О чём угодно. Расскажи о себе. Что ты делал у Хедвиги?

— Учился... Я... Она была не злая. Просто я был ей очень нужен, она хотела, чтобы я была... чтоб я был лучше всех. Мне нельзя было ни с кем разговаривать, кроме неё, она хотела, чтобы я не думал ни о ком... Знаешь, однажды я сделал из тряпок куклу и говорил ей, говорил, рассказывал... рассказывал... А она отобрала её и бросила в огонь, а меня опять посадила в подвал... Она сказала — никому нельзя... А я и там рассказывал. Бочонкам. Кирпичам. Ошейнику. Рукам. У меня никого не было, и только потом, когда Золтан догадался...

Он умолк и хлюпнул носом.

— Не прогоняй меня. Пожалуйста.

Он замолчал опять, и Жуга внезапно понял, почему забрался Кай в эту кладовку, где не было ничего, где было тихо и темно и всё так походило на старый подвал в его доме, где каждый камень знал его слова. Он понял, почему осталась невыломанной ржавая цепь и почему именно подвал охраняло самое страшное сторожевое заклятие из всех, что были в доме.

Мастер не уходит, не передав своё умение ученику.

А если у него не хотят учиться?

Травник снова огляделся. Ему было больно. Нестерпимо больно.

Что он рассказывал, о чём он говорил здесь этим продавленным корзинам и разодранным сетям?

«Убил бы, — с каким-то мрачным исступлением подумал Жуга. — Взбесившаяся баба... Нет, ей богу убил бы!..»

Кай вдруг вздохнул и завозился, устраиваясь поудобнее, словно ребёнок на руках. В каком-то смысле он и был ребёнком — глупым, необученным. Маг, силой и умением превосходивший всех, кого когда-то знал Жуга; какой бы взрослой женщиной он ни был, мужчина в нём остался тем мальчишкой, которого украла с улицы Хедвига де ла Тур. Жуга отдавал должное силе его характера, но лишь теперь понял, что никогда не интересовался состоянием его души. И сейчас не знал, как поступить.

— Мне бы такого друга, как ты, — пробормотал вдруг Кай негромко.

Жуга помедлил. В этот момент ему было плевать на все фигурки и все доски эльфийского Квэндума, сколько бы их в этом мире ни было.

Ему было на всё плевать.

— Он у тебя есть, — сказал он.

В щель между неровно приколоченными досками сочился красноватый отблеск от огня. Шум в доме Торкеля уже утих, костёр догорал, большинство варягов уже дремали, утомлённые дорогой, холодом и пивом. Вильям за стенкой смолк, некоторое время бездумно перебирал струны, как будто пытался уловить общее настроение, а затем тихонько запел.

Спи. Земля не кругла. Она

просто длинна: бугорки, лощины.

А длинней земли — океан: волна

набегает порой, как на лоб морщины,

на песок. А земли и волны длинней

лишь вереница дней.

И ночей...

— Я буду звать тебя — Хансен, — сказал Жуга. — В конце концов ведь это имя принадлежит тебе и ничего не меняет... Ты согласен?

Последовал молчаливый кивок. Жуга помедлил и отцепил от пояса нож Морна в кожаном чехле.

— Когда дают имя, положено что-нибудь дарить. У меня сейчас нет ничего, чтоб тебе подарить, кроме, пожалуй, вот этого ножа. Возьми.

Тот несколько неуверенно сжал подарок в кулаке. Снова кивнул.

— Вот и ладно, — вздохнул Жуга. — А теперь — спи.

Постепенно Кай и в самом деле уснул. Травник и сам начал клевать носом, как вдруг настороженно вскинулся. В темноте кладовки, возле самых дверей вдруг возникло шевеление. Жуга напряг зрение и потянулся к поясу. Нащупал пустоту — нож лежал у Кая на коленях. Движеньем быстрым, как бросок змеи, Жуга схватил истёртый клинок и вгляделся в темноту. Ещё через мгновение мрак сгустился и проступили очертания человеческой фигуры.

— Точишь коготки, Лисёнок?

Травник опустил уже занесённую руку.

— Опять ты...

Олле сложил свой зонт, невозмутимо стряхнул с него невидимые капельки воды, одно короткое мгновение созерцал обоих, затем вздохнул.

— Ну, — хмуро сказал Жуга, — что ты посоветуешь теперь?

Канатоходец осторожно уселся на корзину. Наклонил голову.

— А что тут посоветуешь? — сказал он. — На словах всё легко. Но правда заключается в том, что легко не будет. Хотя бы однажды нужно отказаться от имени, чтобы его обрести.

— Перестань говорить загадками.

— Загадки, отгадки, — хмыкнул Олле. — Ты ведь не дурак, и понимаешь, что это — две стороны одной монеты. Считай, что я говорю догадками. В конце концов, эльф правильно сказал — когда спускаешься в ад, держись за чью-нибудь руку.

— Сгинь, — сказал Жуга.

И Олле сгинул.

* * *

— Так стало быть, ты снова встретил Хальгрима.

Жуга, уже наполовину задремавший, вскинул голову и проморгался. Навострил уши: говорили совсем рядом, за дощатой стенкой кладовой. Хриплый голос принадлежал Торкелю. Через мгновение заговорил второй.

— Да, и уж теперь я за Эрика расквитался.

Жуга напрягся: Яльмар.

— Ну, тогда моя душа спокойна, — вздохнул тот. — Недаром, значит, я закрыл ему глаза. Однако кто бы мог подумать, что Хальгрим тогда уцелел! Живучий, как змея... Надеюсь, ты ему вырезал «орла» на спине?

— До того ли было! Он напал на нас, а мы оборонялись.

— И победили.

— И победили. Боги помогают сильным.

Последовало непродолжительное молчание, прерываемое бульканьем и гулкими глотками.

— А-ах... — выдохнул Яльмар. — Хорошее у тебя всё-таки пиво, братец. Замораживал?

— А то как же! В аккурат, как ты тогда советовал. Возьмёшь с собой?

— А дашь?

— Что за вопрос! Конечно, дам. Сколько бочонков?

На мгновение Яльмар задумался.

— Пять будет мало, — рассудительно проговорил он, — десять — пожалуй, много... Девять возьму.

— Ну, девять, так девять. А за подарки спасибо. Особенно за эти твои стекляшки-кружки. Славная штука. В жисть не думал, что у пива этакий приятный золотистый цвет... Когда отплыть решил?

— На днях, как погода наладится.

— Гномы, дракон... — задумчиво проговорил Торкель. — Странная компания для викинга. А этот, рыжий... Кстати, где он?

— Жуга? Бог его знает. Спит, наверно, где-нибудь.

— Кто он такой?

— Мой друг.

— Тот, про которого ты говорил? Я сразу догадался, что он колдун — ни один пёс на него не лает, даже самый свирепый. Это он подговорил тебя поплыть на север?

— Не только... но и он тоже. А почему ты спрашиваешь?

— Послушай меня, Яльмар. Это гиблая затея, никудышная. Сейчас вы туда не доберётесь, а если доберётесь, то застрянете до лета. Сам ведь знаешь: льды, торосы, холода, а твой корабль не Скидбладнир, которому всегда дует попутный ветер, куда бы он ни плыл... Оставайтесь здесь. Работа найдётся, да и еды на всех хватит — урожай в этом году хороший был, да и овцы хорошо плодились. Оставайтесь.

Яльмар долго молчал.

— Не останусь, — сказал он наконец. — Плыть нам надо.

Торкель плюнул и выругался.

— Да что за нужда? — воскликнул он. — Что там, в Исландии, мёдом намазано? Скажите, Исландия! Плешь каменная! Тьфу! Чего ради надрываться, других мест нету, что ли? Разок-другой свезёте рыбу в Ирландию, вернётесь с выручкой, а зиму здесь пересидите. Видел ведь, какого мы лосося закоптили? Лет пять такого не было. И попробуй только скажи, что не сумеем хорошую цену взять, хо! А лес, если хочешь, я у вас куплю, да и соседи тоже не откажутся.

— Не в этом дело, Торкель. Тот рыжий парень... он мне друг. Мы с ним под дёрном не ходили и на топоре не клялись, но он мне ближе побратима. Я ему жизнью обязан. Помнишь ту историю, про башню? Я уже чувствовал дыханье Хельгаффель, когда он вытащил меня обратно. Вот ты про месть сейчас вспоминал, сам же знаешь, что это такое. А у меня к нему... ну, как бы месть наоборот.

— Так не бывает. Да и от мести можно откупиться, виру дать.

— Бывает, — помолчав, ответил тот. — Только не у всех. А что до виры... — тут Жуга услышал странный глуховатый стук и через миг понял, что это Яльмар бьёт себя в грудь. — Вот моя вира. Это как клятва. А даже Асам клятвопреступление не проходило даром. Сам видишь — новый бог идёт по свету.

— Ну что ж, раз так... Поступай, как знаешь, тут я тебе не советчик. Еды в дорогу дам, воду сам знаешь где набрать. Ну, чего стоишь? Наливай, что ли...

Кружки стукнули.

— Скол, Яльмар!..

— Скол.

* * *

Холодный ветер, шторм и непогода вынудили Яльмара задержаться на Стронсее на пять дней. За это время мореходы успели заскучать. Половина команды впала в сонную дремоту, другая половина, наоборот, кипела нерастраченной энергией. На второй день все перессорились. На третий — передрались. В итоге в конце третьего дня в знак примирения затеяли варить свежее пиво и наварили его целый котёл, после чего Хельг с Брандом напились и снова поцапались, сперва с кем-то из домочадцев Торкеля, а потом и между собой. По счастью ни в прошлый раз, ни в этот до ножей не дошло, но Яльмар был не на шутку обеспокоен и всё чаще с тревогой поглядывал на небо в ожидании погоды.

— Этого я и опасался, — признавался он травнику. — Безделье для морехода хуже смерти. А если ещё и в гостях... — он вздохнул и процитировал:

Знай, когда надо уйти,

слишком долго

в гостях не сиди.

Даже приятель

станет противен,

в доме застряв.

— Что это за стихи ты всё время читаешь? — с интересом спросил Вильям, подходя поближе. — Я никогда таких не слышал.

— Хаувамаул, «Изречения Высокого», — варяг сверху вниз взглянул на барда. — Тебе тоже не лишним было бы их знать, коль уж скальдом прозываешься.

На пятый день волна улеглась. Подморозило. На небе, всё ещё пасмурном, проглянуло солнце и моряки засобирались в путь. Ветер не был попутным, но не был и встречным. Варягов это вполне устраивало, и прежде чем солнце успело подняться достаточно высоко, кнорр уже покинул гавань и лёг на прежний курс.

Дальше

Speaking In Tongues Лавка Языков

Дмитрий Скирюк

ДРАКОНОВЫ СНЫ

ВРАГ МОЙ

Speaking In Tongues
Лавка Языков