О комнате мне рассказал легавый. Сказал, что сдается
одна на Бункер-Хилле, в большом сером оштукатуренном доме. Я туда сходил.
Тридцать пять лет назад Бункер-Хилл был модным районом, а сегодня -- увы.
Теперь эти особняки двадцатикомнатные обветшали.
Большой серый дом. Вот он. Я позвонил. Дверь открыла
мексиканка. Сильная и прямая.
Волосы ее отливали черным, словно окаленная эмаль. Такие
темные, такие блестящие, что все лицо горело оранжевым отблеском. Это и
была миссис Флорес.
Квартплата -- десятка в неделю. Я дал ей сорок.
-- Лучше комнату посмотрите сначала, -- сказала она.
Однако, я уже устал смотреть комнаты. Мне хотелось хотя
бы чего-нибудь -- каких-нибудь стен вокруг. Я хотел остаться наедине с
пишущей машинкой. Надо было работать. Наплевать, что за комната. Миссис
Флорес проводила меня наверх, на третий этаж. Очень старый дом. Толстые
высокие двери. Медные ручки.
Глянув на комнату, я засомневался. Такая пустая она была.
Всего четыре предмета: кровать, комод, стул и стол. Ни коврика. Ни занавесок.
Ни картинок на стенах.
-- Это много за такое место, миссис Флорес.
-- Я же сказала вам: сначала комнату посмотрите.
Она не сердилась на меня. Ей просто было все равно. Когда
она говорила, я видел ее белые зубы. Утонченно безупречные. Она одевалась,
как принято у их народа: крестьянская юбка с блузкой, серебряные сережки,
в пару им -- серебряная безделушка на горле. Ее небольшие ступни были обуты
в гуарачи. Похоже -- крепкие, удобные.
Она отправилась за мылом и полотенцами. Я раскрыл чемодан
и вытащил то немногое, чем владел. Несколько рубашек, трусы, галстуки,
носки. Целую пачку чистой белой бумаги. Постное сейчас у меня время. Но
нужно много чего написать. Внутри от этого почти болело.
Я снял чехол с машинки и поставил ее на стол под окно.
Я уже видел, как пишу -- яростно, колочу по клавишам денно и нощно вот
в этой самой комнатке, а подо мной внизу распластался огромный город. Прямо
за окном торчала верхушка пожилой пальмы. Она будет меня вдохновлять, нарушать
монотонность четырех стен.
Миссис Флорес вернулась с мылом и полотенцами. Ее темные
глаза расширились, лишь только она увидела машинку. Я объяснил ей: так
я зарабатываю на жизнь, пишу разное.
-- Вам придется выехать, -- сказала она.
-- Выехать? Почему?
Она вытащила из кармана юбки сорок долларов и положила
на комод.
-- Пишущая машинка стучит, -- сказала она. -- А человеку
за стенкой нужно хорошо высыпаться.
Дверь, отделявшая мою комнату от соседней, была из толстого
ореха. Стены -- непробиваемые. А машинка у меня тихая. Я ей показал, потыкав
в клавиши. Пообещал, что шума не будет. Но она уже все решила. Покачала
головой -- медленно, упрямо. Я начал закидывать пожитки обратно в чемодан.
Думал, какая она неразумная. И ненавидел соседа, кем бы он ни был; я проклинал
его.
В коридоре раздались шаги. И появился он, этот человек
из соседней комнаты.
-- Кристо! -- произнесла женщина.
Он остановился, глядя на меня, и я заметил странное оживление
любви, осветившее лицо миссис Флорес: ее темные глаза обожали его.
-- Здрасьте, -- сказал он.
Механическое, холодное приветствие. Он тоже почувствовал
ее возбуждение. И не желал его. Защищался от него. Высокий, подтянутый,
симпатичный филиппинец лет тридцати пяти. Прекрасно одетый, особенно --
желтый галстук, солнцем сиявший с его шеи.
-- Что-то не так? -- осведомился он.
-- Он пишет на машинке, -- сказала миссис Флорес. --
Вы не сможете спать, если он останется. Вам нужен отдых. Вы и так неважно
спите.
-- Я хорошо сплю, -- ответил тот. -- Откуда вы это знаете
-- как я сплю? Подсматриваете?
Он хотел услышать от нее ответ. Глаза его расширились
от негодования. Миссис Флорес опустила голову.
-- Плохо, когда женщина смотрит на спящего мужчину, --
провозгласил он. -- Мне это не нравится.
Она приняла выговор спокойно, стоически. Кристо улыбнулся
мне.
-- Пожалуйста, оставайтесь, друг мой, -- сказал он. --
Хорошо, когда сосед -- образованный человек, с пишущей машинкой.
Я поблагодарил его, и мы пожали руки.
-- Зовут Сьерра. Кристо Сьерра.
-- Джон Лэйн, -- представился я.
А сам наблюдал за миссис Флорес. Она не выказала никаких
чувств. Мне хотелось, чтобы она взяла и сама сказала, что комната -- моя.
Пятясь в коридор, пока Кристо придерживал ей дверь, она одарила меня единственным
неумолимым взглядом. И я остался один в своей комнате. Сел и попытался
работать. И хотя в уме у меня вспыхивала та страсть, с которой миссис Флорес
смотрела на Кристо, на бумагу она переноситься не хотела.
Нет, никак не хотела. Через три дня единственными сливками
работы мозга, которыми я мог похвастаться, были лишь комки мятой бумаги.
Я ходил взад-вперед по скрипучему полу. Колошматил себя по голове, катался
по кровати, таращился в потолок. Бдительно прислушивался ко всем звукам
дома. Каждое утро я слышал, как Кристо уходит. Возвращался он обычно только
поздно вечером, иногда заполночь. На третьем этаже обитали два других жильца.
У старого мистера Эшли что-то было с сердцем, и слышали его редко. Второго
человека я ни разу не видел и вообще не знал. Теперь же я ловил себя на
том, что постоянно прислушиваюсь к кошачьему шелесту гуарачей миссис Флорес.
Даже имя ее меня беспокоило. Я твердил себе, что с ее молодостью и красотой
ее должны звать Долорес или Мария -- или что-нибудь в этом же роде, соответствующее
темной красе ее лица.
Каждое утро, после того, как Кристо уходил, я слышал,
как она ходит по его комнате. Вытирает пыль, заправляет ему постель. Всхлипы
ее доносились, словно трепет голубки в западне.
От старого Эшли я узнал о ней кое-что. Он в этом доме
жил уже лет двадцать. Помнил, как миссис Флорес его купила три года назад.
Мужа ее убили на фронте. Тот оставил ей столько, что хватило на дом. Если
Эшли и подозревал, что она влюблена в Кристо, то виду не показал. Но интересно,
что сразу же он заговорил о филиппинце. Кристо работал на фруктовую компанию,
служил нарядчиком на складе.
Я поговорил с Кристо через неделю. Тогда-то в первый
раз я и увидел его комнату. Дело было после заката еще одного стерильного
дня, когда на бумаге ничего не осталось. Он постучал в дверь, разделявшую
наши комнаты. Когда я ответил, ключ в замке повернулся, и он открыл дверь.
-- Здрасьте, -- сказал он. -- Хотите немного выпить?
-- И нахмурился, видя, в каком состоянии моя комната.
-- Миссис Флорес обещала мне корзину для мусора, -- сказал
я.
-- Трудная работа, да? -- спросил он, кивая на машинку.
Мне этот Кристо нравился. Вот, по крайней мере, один
человек, понимающий мои проблемы. Он отступил на шаг и поклонился в сторону
своей комнаты.
-- Добро пожаловать.
При виде его жилища у меня захватило дух. Я уже почти
забыл, что такие места существуют. Там стояли лампы: три мягко светившихся
торшера лили электричество на комнату, так богато обставленную, что я не
поверил своим глазам. В одном углу был камин. Перед ним стояли два роскошных
кресла из красной кожи, между ними низенький столик, а на столике в элегантной
простоте размещались графин ликера, ваза с кубиками льда и поднос с бокалами.
Ошеломленный, я завертел головой. На всех стенах висели
репродукции Курье и Айвза в дорогих рамах. Комната была угловой, и две
стены ее были облицованы сучковатыми сосновыми панелями и залиты ярким
лаком. Я коснулся драпировок, закрывавших двойные окна. Золотые узоры из
набивного ситца на синем фоне. И все это время Кристо наблюдал за мной,
довольный. Стоя у камина, он смешал два коктейля, спокойно улыбаясь одними
уголками губ. Казалось, он приглашает меня все тут осмотреть. Я же рыскал
везде, открывал все двери. Вот чулан с его одеждой. Как и можно было ожидать,
все костюмы висят аккуратно, будто безголовые фигуры его самого. А вот
его галстуки -- не так много, как я предполагал, всего дюжина или около
того, -- но каждый приковывает взор немедленно. Я закрыл дверь и замер
перед следующей.
-- Вы не возражаете? -- спросил я. -- Можно уже до конца
посмотреть?
-- На здоровье.
Там была ванная. Абсолютно личная ванная Кристо Сьерры.
Когда я увидел стойку душа за панелями матового стекла, то впервые позавидовал
Кристо.
-- Вам повезло, -- сказал я ему.
Он отмахнулся от меня, пожав плечами. Передал коктейль.
Я подошел к вазе с фруктами и композиции из цветов, что стояли на столике
рядом с тахтой.
-- Так вы и цветы тоже любите? -- спросил я.
-- Нет.
-- А миссис Флорес вам нравится?
-- Прекрасная женщина, -- ответил он, обоводя рукой комнату.
-- Дала мне все это. Рента -- пять в неделю. Хочу платить больше. Не берет.
-- У нее хороший вкус.
-- Прекрасная женщина. Но не для Кристо Сьерры.
-- Я слышу ее тут каждый день. Она плачет.
-- Я знаю. Ничем помочь не могу. Не мой тип.
Мне стало интересно, какой тип -- его, но спрашивать
я не стал.
Мы развалились в кожаных креслах, покуривая и потягивая
коктейли. Казалось, мы знали, что впереди -- серьезный разговор. Мы осушили
бокалы, и он налил еще.
-- Мистер Лэйн, -- сказал он. -- У меня есть большая
мечта. Большая. Вы -- писатель. Вы поймете.
Его мечтой было с триумфом вернуться в свою родную деревню
Виллазон, в семидесяти милях к северу от Манилы. Двадцать лет назад, когда
ему было пятнадцать, Кристо приехал в Соединенные Штаты. Каким-то образом
ему удалось избежать нищеты и опустошения Виллазона только для того, чтобы
попасться блистательной нищете Калифорнии. Но это все было в прошлом. Ему
удалось выжить. Он собирал виноград в Модесто, хлопок в Бейкерсфильде,
спаржу в Сакраменто, сельдерей в Венеции, канталупы в Имперской Долине.
Он закатывал тунец в Сан-Педро. Голодал в Окснарде, Ломпоке и Сан-Диего.
Однажды чуть не умер от пневмонии в больнице округа Саттер. Однажды целый
месяц жил на вокзале Юнион-Стэйшн в Беркли.
Но ни разу за все эти годы он не влюбился, не встретил
мечту своей души. Теперь он рад, что не нашел ее в то горькое время. Он
мог бы потерять ее из-за собственной неспособности одеть и накормить ее.
Но хорошие времена, в конце концов, пришли к Кристо. Он копил деньги годами.
Поскольку он хорошо изучил повадки простых рабочих, ему стали хорошо платить
за эти знания. Теперь он был нарядчиком, боссом.
-- Смотрите. Я вам покажу.
Он извлек блокнотик, в котором были записаны его банковские
вклады. Я прочел цифру. Там было почти семь тысяч.
-- Скоро вернусь в Виллазон, -- сказал он. -- Куплю плантацию
табака.
Ибо он знал точно, чего хочет. Сотню акров в холмах над
родной деревенькой. Мальчишкой он часто играл в тех холмах со своей собакой.
А скоро вернется, как герой, и принесет процветание своей семье.
-- Скоро?
-- Как только найду себе жену. Это моя мечта.
-- А может, вы ее не найдете. Это может растянуться на
многие годы.
Он покачал головой. Теперь он уже готов найти ее. Теперь
у него есть деньги. В этом-то и разница.
-- Из миссис Флорес может выйти чудесная жена.
-- Не мой тип.
-- А каков ваш тип?
-- Не тип миссис Флорес. Другой.
-- И где вы ее ищете?
-- По всему Лос-Анжелесу. Каждую ночь. Весь день по субботам
и воскресеньям. Я хожу по улицам, в магазинах, везде ищу. В кино, в кафе.
По воскресеньям в церкви. По всей Южной Калифорнии ищу. Иногда езжу в Лонг-Бич,
в Сан-Бернардино. Уже скоро я ее найду.
-- И вы хотите американскую девушку.
-- Должна быть американкой. Типичной американской девушкой.
Было время -- было предубеждение против филиппинцев. Сейчас нет. Должна
быть американкой, ради детей. Чтобы рожать пионеров, для плантации.
-- Миссис Флорес -- американка.
-- Не мой тип, -- отрезал он.
После этого условия для меня в доме на Бункер-Хилле улучшились.
Кристо оставлял свою дверь незапертой, и я был волен пользоваться его душем.
Он настаивал, чтобы я угощался из его вазы с фруктами. Обычно он возвращался
с работы около шести вечера. Каждый вечер заходил и заглядывал в новую
мусорную корзину, которую мне поставила миссис Флорес. Обычно в ней было
полно комков бумаги, смятых свидетельств еще одного тщетного дня. Немного
погодя, приняв душ и одевшись, повязав на горло блистательный галстук,
Кристо уходил, и я знал, что он рыскает по улицам и кафе в поисках женщины
своей мечты.
Однажды он остался дома из-за простуды. Не серьезной
-- просто хандрил. Миссис Флорес пыталась зайти заправить ему постель,
но я слышал, как он сердито гнал ее прочь.
-- Вы болеете, -- говорила она. -- Можно, я вам помогу?
-- Нет. Просто насморк. Я хочу побыть один.
Через минуту миссис Флорес зашла ко мне. Лицо ее было
встревоженным, глаза блестели заботой. В руках она держала грелку и небольшой
пакетик.
-- Прошу вас, -- сказала она. -- Вы не могли бы передать
ему вот это?
В пакете лежали горчичники и капли в нос. Я отнес все
Кристо. Он осмотрел все с ужасом на лице, чихнул и отвернулся.
-- Сумасшедшая эта женщина. Вот самое лучшее от простуды.
Он нацедил себе виски в стакан и прилежно проглотил.
На следующее утро он вновь был на ногах. Я слышал, как
он подскочил с кровати и помчался на работу. Выходя позавтракать, я столкнулся
с миссис Флорес. Она не могла сдержать тревоги.
-- Как он? -- спросила она.
-- Поправился, -- ответил я. -- Ушел на работу.
-- Значит, лекарство помогло?
-- То, что нужно.
Она улыбнулась с огромным облегчением. Она была счастлива.
Когда я, позавтракав, вернулся, в моей комнате произошли
приятные изменения. Окно было прикрыто свежими белыми занавесками, перед
кроватью лежал небольшой коврик, и появилось еще одно кресло -- кресло-качалка.
Кристо Сьерра нашел девушку своей мечты через четыре
недели после того, как я въехал в пансион миссис Флорес. В этой дате я
уверен, поскольку пришла пора платить за комнату, а мне было нечем.
В субботу где-то около полуночи Кристо пришел ко мне.
Я сидел в качалке, читал пачку тщетных рукописей, пытаясь выудить оттуда
хоть несколько фраз. Кристо далеко не торжествовал по поводу своей находки.
Скорее он походил на покупателя машины, который, наконец, отыскал то, что
нужно.
-- Увижу ее сегодня ночью, -- сообщил он. -- Чудесная.
Как раз то, что я хочу.
-- Как она выглядит?
-- Типичная американская девушка.
-- Вы с ней поговорили?
Нет, он даже с нею не знаком. Он только что увидел ее
в ночном клубе.
-- Хочу услышать ваше мнение, -- сказал он. -- Завтра
я вас отведу на нее посмотреть.
Мы вышли из дому в воскресенье вечером и пошли пешком
по Пролету Ангела к центру Лос-Анжелеса. Кристо в своем синем габардиновом
двубортном костюме, черной рубашке и лиловом галстуке был неотразим. Рядом
с ним я чувствовал себя полным отребьем в бесформенных, жалко висевших
штанах. И все равно радовался тому, что выбрался из дому -- там все равно
не писалось. Я уже подумывал, не съехать ли.
Мы взяли такси и поехали на Сансет-Стрип. Путь долгий,
десять миль примерно. Где-то возле Уилшира Кристо велел таксисту остановиться
около цветочной лавки.
-- Какие цветы хороши для прекрасной женщины?
Я сказал, что всем нравятся орхидеи.
Он вошел и через пять минут вышел с большой коробкой.
-- Так вы, значит, розы купили, -- заметил я.
-- Орхидеи. Очень дорогой цветок.
-- Одной орхидеи уже много.
-- Для нее я купил дюжину.
Их цена покрыла бы мою квартплату месяца на полтора.
Теперь мы двигались вдоль Стрипа, бульвар освещали веселенькие неоновые
трубки. Кристо был спокоен, раскуривал сигару, поглядывая на плотное встречное
движение. Ни выглядел он романтично, ни действовал. Для него это бизнес.
Место называлось «Тампико». Мы вышли из такси, и Кристо
заплатил сумасшедшие деньги. Все «Тампико» отдавало помпезной простотой
-- даже снобоватый швейцар, которого явно раздражал мой бесформенный костюм.
Кристо же вошел туда с лощеным нахальством. Цветы передал старшему официанту,
сунул ему на чай пятерку, и нас немедленно усадили прямо перед сценой.
После моей комнатенки хорошо было оказаться в таком месте:
успокаивающие огни, музыка, надушенные и красивые женщины.
-- Она здесь работает? -- спросил я.
Он, не ответив, улыбнулся. Танцплощадка расчистилась,
и началось шоу. И тут я ее увидел. Певица с факелом, высокая, светловолосая,
изумительно оформленная под серебряной парчой, с орхидеями, приколотыми
к волосам. Она проходила под именем Шарлин Шаррон и пела хрипловатым голосом
о муках любви, об агонии любви и о мужике по имени Билл, который иногда
ее бил, но она все равно его любила. Пела она неплохо и была очень симпатичной,
однако просто не подходила на роль хозяйки табачной плантации в филиппинской
глухомани. Пока она пела, я посматривал на Кристо. Его холодный оценивающий
взгляд меня просто пугал. Не аплодировал он и когда Шарлин Шаррон закончила
свой третий номер на бис и откланялась. Его больше интересовала сама овация,
которую та заслужила.
-- Вот видите, -- сказал он, видя, что я до сих пор не
убежден. -- Она им нравится.
Не мое это дело. Я просто сосед, отчаянно пытающийся
что-то нанести на бумагу. Но мне вдруг в «Тампико» все опротивело, и я
поднялся с места.
-- Пойдемте отсюда.
Мы вышли и сели в такси. От откинулся на спинку сиденья
и, казалось, ждал, чтобы я что-нибудь сказал о певице. Я же его надул.
Я намеренно ничего не говорил.
Наконец, он не выдержал:
-- Как вам понравилась моя женщина?
Я пожал плечами. Духовно он уже овладел ею -- девушкой,
которую видел, но с которой не знаком. Безнадега, маленькая трагедия. Кристо
будет очень больно. Опять. Я вспомнил историю его юности в Америке, одиночество,
страдания от того, что он человек иной расы, тот твердый панцирь, который
он отрастил, чтобы защититься. Двадцать лет назад приехал в Калифорнию
из-за Тихого океана, чтобы заработать состояние. В трудах и отчаянии выжил,
ему это удалось. То же самое отчаянье толкало его теперь к такой женщине,
как Шарлин Шаррон. Для Кристо Америка была землей из книжки с картинками.
Идеалом американской женщины -- героиня такой книжки. Она станет его невестой,
просто обязана стать его невестой, потому что все символы для него перемешались.
Потому что для него она и была Америкой. И он хотел вернуться в Виллазон
завоевателем -- с самой Америкой, притороченной к седлу.
От того, что случилось в тот вечер, я ворочался без сна
до самого рассвета. Но не одного меня мучила бессонница. Перед восходом
я услышал в коридоре мягкое шлепанье гуарачей миссис Флорес. Дошлепала
до двери Кристо. Потом шаги удалились, она спустилась по лестнице.
Потом начались любовные письма. Произошло вот что: пару
ночей спустя после визита в «Тампико» Кристо показал мне золотой портсигар,
купленный специально для Шарлин Шаррон. Вместе с ним он хотел послать ей
любовную записку. Не соглашусь ли я написать ее для него?
-- Я заплачу вам, -- сказал он. -- Десять долларов.
За комнату уже давно пора было платить. Я согласился.
Закатал листок бумаги в машинку и настучал, что люблю ее бесконечно, что
поклоняюсь ей издали, и что она поет, словно ветерок в летнюю ночь. Кристо
остался очень доволен. Десять долларов заплатил сразу же. Затем вручил
еще пятерку.
-- Хорошая работа, -- сказал он. -- Даю вам премию.
Он завернул портсигар, чтобы отправить его почтой, и,
подписав письмо только своим именем, вложил его внутрь. Я заметил, что
он не указал обратного адреса. Он загадочно улыбнулся.
-- Еще рано, -- ответил он. -- Она не должна знать несколько
дней.
Так вот в чем дело. Я начал понимать его план. В последовавшие
две недели я написал шесть любовных писем девушке из «Тампико». Единственное,
что я за то время написал. Искра творчества во мне уже перегорела. Обволокло
надоедливое чувство вины. Я знал, что я -- шарлатан, торгую своим скудным
талантишком, чтобы обмануть невинное существо. От одного взгляда на пишущую
машинку я содрогался, и хотя питался лучше, чем за все последние недели,
дух мой медленно издыхал от голода. Каждое письмо к Шарлин Шаррон сопровождалось
каким-нибудь дорогим подарком -- духами, украшениями, дюжиной пар нейлоновых
чулков.
Наконец, Кристо заявился ко мне с самым что ни на есть
восхитительным подарком для девушки своей мечты. Подарок лежал в огромной
коробке, и пока он разрывал упаковку, я с ужасом ждал явления его красоты.
Шестым чувством я догадывался, что подарок превзойдет все, что было раньше.
Манто из серебристой лисицы. Я коснулся его и онемел.
-- Хорошо, да?
-- Это -- всё, -- вымолвил я. -- Большего вам не сделать.
-- Правильно. Сегодня я скажу ей, кто я. Вы напишете
большое письмо.
Письмо на одну страничку заняло у меня два часа. Я выдохся.
Но в конце концов оно сочинилось -- последнее из любовных писем Кристо.
Вышло плоским и полным штампов, которых он не заметил. Подписал он его
своим полным именем, а ниже добавил адрес.
-- Теперь подождем ответа.
Ответ пришел на следующий день. Принес его мальчишка
с телеграфа, искавший Кристо Сьерру. Я расписался за него. В дверях стояла
миссис Флорес, темные глаза пронзали меня, она вся трепетала от нескрываемого
беспокойства.
Я общупал запечатанную телеграмму, держа перед окном
на просвет. Мне хотелось открыть ее, своими глазами прочесть отказ Шарлин
Шаррон Кристо Сьерре. Она просто обязана отвергнуть его. Иначе и быть не
может. Я вспомнил ее такой, какой увидел в «Тампико», -- прекрасной, соблазнительной.
И вдруг припомнил то, что совершенно ускользало от меня до этой минуты.
Она холодна -- холодна, как лед. Похожа на самого Кристо. И тогда я понял,
что этот гротескный роман действительно может состояться. Я лежал на кровати
и бессмысленно смотрел в потолок. Обвинял во всем себя, однако не мог понять,
почему мне должно быть плохо от того, что Кристо счастлив.
Тот вернулся домой около семи. В соседней комнате раздались
шаги. Я чувствовал его нетерпение. Он открыл дверь и заглянул ко мне, ухмыляясь.
-- Возле машинки, -- сказал я.
Он остановился перед телеграммой, потирая ладони. Разорвал
конверт и прочел -- на лице его проступила улыбка. Он протянул телеграмму
мне и вышел из комнаты. Текст был подписан Шарлин Шаррон. Он гласил: «Пожалуйста
приходите увидеться со мной».
Он оделся -- полный парад: смокинг, черный галстук-бабочка,
ботинки из патентованной кожи, черный цилиндр. Я наблюдал, как он в последний
раз смотрится в зеркало. Он излучал победу.
-- Дайте мне знать, как получится, -- попросил я.
-- Вам я скажу первому. Моему другу Джону Лэйну, -- ответил
он. -- Хорошему другу.
Он имел в виду письма. Я ничего не ответил. Когда он
ушел, я налил себе из его запасов бурбона. Половина девятого. Эта ночь
будет долгой.
Без четверти девять я услышал шорох гуарачей миссис Флорес.
Она постучалась ко мне. Раньше я старался, чтобы она не знала, что я захаживаю
в комнату Кристо. Теперь мне было все равно. Я крикнул: «Войдите,» -- и
она открыла дверь в комнату Кристо.
-- Добрый вечер, -- сказал я.
-- Зачем вы писали письма этой женщине? -- спросила она.
-- Вы рылись в моей мусорной корзине, миссис Флорес.
Это некрасиво.
-- Некрасиво? А вы сами?
-- Он платил мне за то, что я их писал.
-- И вы согласились на эту работу.
Невозможно было определить, что она чувствует. Сердитой
она не казалась, но уверен я не был. Она подошла поближе.
-- Какая она, эта Шарлин?
-- Очень привлекательная.
-- А я?
Пораженный, я посмотрел на нее.
-- Вы -- гораздо больше.
Это ей понравилось. Она села в красное кресло напротив
и скрестила ноги. Стройные, гладкие и смуглые.
-- Я полагаю, что Кристо считает ее типичной американской
девушкой.
-- В точности его слова, -- подтвердил я.
-- Бедный Кристо.
Она поднялась, собираясь выйти.
-- Пусть квартплата вас не волнует, -- улыбнулась она.
-- Я не вышвырну вас на улицу.
Я все еще думал о ней час спустя, когда в коридоре раздались
шаги Кристо. Шаги страшного суда, поражения, отзывавшиеся эхом горького
провала. Он вошел: посеревшее лицо человека, перенесшего тяжелое испытание.
В охапке он держал кучу пакетов. Вывалил их в кресло и замер над этой массой,
и я снова увидел манто из серебристой лисицы, флакончики духов, украшения.
Потом повернулся ко мне: обида где-то глубоко внутри сжимала мускулы возле
рта, глаза же оставались сухими, яркими и желали только тьмы. Я встал и
вышел из комнаты. Закрывая за собой дверь, я услышал резкий выдох боли.
Потом он заплакал.
Прошло три дня, а он по-прежнему не выходил из комнаты.
За него я не беспокоился; ему нужно одиночество, дружба с самим собой.
Больше меня тревожило внезапное исчезновение миссис Флорес. Мистер Эшли
тоже волновался. Он уже хотел звонить в полицию.
-- Я знаю этот город, -- говорил он. -- С ней что-то
случилось. Она слишком хорошенькая.
На четвертый вечер добровольного заточения Кристо я начал
думать, что мистер Эшли прав.
Я постучался к Кристо. Он открыл. Выглядел взбудораженным,
беспокойным.
-- Миссис Флорес пропала, -- сообщил я.
-- Плохо. Смотрите.
Комната его стала сущим хаосом. Ковры давно надо было
почистить, постель не убрана, подлокотники кресел уставлены пустыми стаканами,
пепельницы переполнены. В вазе из-под фруктов ничего, кроме яблочных огрызков
и косточек от персиков. Цветы давно завяли.
-- Куда она ушла?
-- Никто не знает.
-- Плохо, -- повторил он. -- Прекрасная женщина.
Вернувшись к себе, я услышал в коридоре шаги -- то щелкали
высокие каблуки. Шаги замерли перед моей дверью. Стук. Я открыл.
Там стояла женщина, прямая и светлая, желтые волосы отлетали
от лица, словно от ветра. Платье -- золотистый атлас, узкое и смелое, а
от мимолетного порыва духов у меня перехватило дыхание. Я мог только смотреть
на нее.
-- Добрый вечер, -- улыбнулась она.
-- Миссис Флорес!
Она вошла, и я не торопясь осмотрел ее всю -- от носков
туфель на высоком каблуке до крохотного знамени ленточки в желтой прическе.
Невероятно, однако передо мной стояла она. И немного грусто впридачу.
-- Что теперь? -- спросил я.
Она кивнула на дверь Кристо.
Я постучался и открыл. Она стояла рядом во всей своей
кричащей элегантности, однако я почувствовал, как она нервничает, когда
Кристо повернул из своего кресла голову, чтобы посмотреть на нас.
-- Я хочу вас познакомить с одним моим другом, -- сказал
я.
Сначала он ее не узнал. Дыхание переполнило все его тело,
когда он поднялся нам навстречу. Карие глаза расширились. Рот приоткрылся.
Храбро она подошла, не сводя с него глаз.
-- Здравствуйте, Кристо, -- произнесла она.
-- Миссис Флорес! Миссис Флорес!
Он повторял ее имя снова и снова, не веря своим глазам.
-- Миссис Флорес -- зачем вы это сделали?
Невинный, но жестокий вопрос. Она прижала ладонь ко рту,
словно не хотела выпускать слова наружу.
-- Я дура, -- ахнула она. -- Какая я дура.
И исчезла, стремглав выскочив из комнаты, промчалась
по коридору. Мы слышали ее быстрые шаги по лестнице, щелчок ключа в замке.
Кристо смотрел ей вслед.
-- Как она прекрасна, -- вымолвил он. -- Прекраснее моей
Шарлин.
-- Она вас любит.
-- Для меня сделать это. Стать блондинкой. Чудесно. Я
большой дурак. Двадцать лет в Америке, и все искал не то. Не одежда. Не
желтые волосы. А любовь. Вот тут, -- и он постучал себя по груди.
-- Скажите ей это, Кристо.
-- Хорошие пионеры получатся.
-- Чудесно.
Я смотрел, как он расправляет плечи и шагает по коридору.
С верхней площадки лестницы наблюдал, как он стучится к миссис Флорес.
Дверь открылась -- за нею ждала она.
-- Я хочу сильно извиниться, -- произнес он.
-- О, Кристо!
Она обвила его руками. Еще какое-то мгновение я смотрел
на них. И тут у меня в голове все прояснилось. Все эти недели, всё, что
я хотел сказать, всё, что хотел написать, -- я мог написать это сейчас,
и чувства, бурлившие у меня в крови, -- они смешаются с чернилами и побегут
через поля белой бумаги. Я бросился к себе в комнату, сел за машинку, и
слова потекли, как по волшебству.