Speaking In Tongues
Лавка Языков

Катя Дробовцева

Паша

Паша была самой слабенькой из нас. Ее, бледную, с извечными темными кругами под глазами, все время пытались либо накормить, либо пожалеть. Чувствовалось, что она чем-то больна, но ни она сама, ни тем более кто-то другой, речи об этом не заводил. «От нее пахнет смертью», — говорили друзья, дожидающиеся в коридоре больницы очередного результата сканирования ее мозга. Она выходила из кабинета, растрепанная и растерянная, словно не понимая, зачем с ней все это делали, улыбалась, иногда в обморок падала, иногда говорила: «Пойдемте чего-нибудь начнем пить.» Пила она самозабвенно — до невозможности шевелить языком, до полного и безвозвратного погружения в какой- то свой, отдельный, с заказанным для всех остальных входом, мир. Оттуда она молча смотрела на веселящуюся компанию глазами своими из темных кругов, и вытащить из нее хоть слово было невозможно. Незнакомые люди не любили ее за это молчание. Им казалось, что раз она молчит, то непременно думает о них, и непременно что-то плохое. Никто толком ничего о ней не знал. Известно только было то, что живет она одна, что ее многочисленное семейство разбросано по стране, что общаются они крайне редко, и что сама она эту тему, возникшую вдруг в разговоре с кем-нибудь, всегда резко сводит на нет. Чьи-то семейные тайны — это как чужие фамильные драгоценности в шкатулке, их всегда хочется вытащить, поперебирать руками, повесить на шею. Поэтому от частых и нечистых прикосновений к ее прошлому, о Паше ходило немыслимое количество всевозможных слухов. Не думаю, что это каким-то образом влияло на нее, но каждую очередную сплетню она слушала с еще большей болезненной брезгливостью, чем предыдущую.

Однажды, часа в три ночи, у меня раздался телефонный звонок. Пошарив по полу рукой, я нащупал трубку, и, даже не донеся ее до уха, уже был до смерти перепуган силой крика, оттуда доносившегося. «Алло!!! Алло!!! О господи! Алло!!! — это было настолько громко, что я даже зажмурился от боли в перепонках, — АЛЛО!!!». «Паша, что с тобой? — хрипло ответил я, начиная сомневаться в том, что не сплю. — Да заткнись ты! Чего орешь?» Она не замолкала. Еще с полминуты голова моя готова была лопнуть, еще с полминуты она вопила свое «алло» вперемежку с рыданиями и отрывками из каких-то ей только известных молитв. Наконец, прямо посередине очередного «Боже!», она резко смолкла, будто кто-то быстро и с раздражением выключил шумящий напором воды кран. Боясь, что это только для того, чтобы набрать в легкие воздуха для очередного приступа этой непонятной мне истерики, я начал быстро, без разбора фраз и интонаций, говорить: «Паша, да что с тобой? Почему ты не спишь? Ты разве завтра… Какого черта, ты меня с ума свести хочешь? Дура! Совсем двинулась крышей, идиотка. Тебя напугало что-то? Фу, я чуть не рехнулся тут… Ты где? Ты пьяная? Тебя забрать? Ну что ты молчишь?». И тут я заметил, что она и не молчит вовсе — где- то там, позади моей уже истерики, моего уже бессвязного испуганного словоблудства, слышалось: «…я слышу… госпди-и-и, спасибо тебе, я слышу… я слышу опять… ой как хорошо слышать… больше не надо ничего, только слышать…» Прервав ее бормотание, мне потихоньку удалось выяснить все причины и подробности этого ночного сумасшествия. Оказывается, Паша… оглохла. Она всегда достаточно поздно засыпала, и в этот раз провалялась с книжкой далеко за полночь. «Хаксли, — говорит, — несколько романистов в одном романе: читая двадцать третью главу, продолжаешь читать пятнадцатую, а что между ними — это шестнадцатая в пятьдесят четвертой. Похоже на Кортасара, только все как будто в китовых усах…». Читала, читала, перелистывала страницы, а потом поняла, что не слышит их шелеста. «Ведь когда перелистываешь — слышишь, как странички шумят. И ногами я под одеялом шевелю, и этого не слышно. Я испугалась, села на кровати, книгой себя по коленям бью изо всех сил, и НЕ СЛЫШУ! Абсолютно ничего! Ни ударов, ни крика своего, когда уже кричать от ужаса начала. Потом номер твой набрала, ну как будто на автомате, не помню как. Ты меня извини, я просто не знала, что делать. Испугалась,» — объяснила она.

Мы оба перевели дух, помолчали. Было заметно, что она успокоилась. Решили, что если она опять оглохнет, то будет звонить кому-нибудь другому в алфавитном порядке, следуя перечисленным в телефонной книжке именам. Пошутили, одним словом. А утром ее нашли мертвой. Судмедэкспертиза установила, что смерть наступила между четырьмя и пятью часами ночи. Самоубийство. Повесилась. Оказывается, она действительно была больна, и прекрасно знала об этом. Что-то с мозгом. Непоправимое. Мне, тогда положившему трубку, и решившему, что причиной ее недолгой глухоты было одновременное прекращение работы всех, издающих хоть какой- то шум, домашних систем — холодильника, унитаза, труб, радио на кухне, газа в колонке, было как-то по-особенному тошно.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Катя Дробовцева

Паша

Speaking In Tongues
Лавка Языков