Speaking In Tongues
Лавка Языков

АННА ДУБЧАК

РЕНУАРОВСКИЙ ЦИКЛ РАССКАЗОВ

Обнаженная мадемуазель Анна

Портрет Жанны Самари

Бал в Ле Мулен де ла Галет

Девушки в черном

Спящая Анжель

Дама в лодке

Чашка шоколада (радиопьеса)

ОБНАЖЕННАЯ МАДЕМУАЗЕЛЬ АННА

Эту женщину я заметил в кафе, за стойкой. Она была очень занята, подавала кофе c ромовыми бабами, взвешивала мятную карамель отсчитывала сдачу. Мне было безумно сложно изъять ее из этого замкнутого мирка, пропитанного ароматами кофе и теплого теста, взять за руку и повести за собой в дождь, в ночь, в неизвестность. Я ничего не знал о ней, но предчувствие, что очень скоро эта женщина, совершенно обнаженная предстанет перед моим искушенным взглядом, переполняло меня и делало счастливым. Я набил ромовыми бабами пакет, рассовал по карманам лимоны и крохотные коробки и зеленым чаем. Было самое время что-то сказать, и я пробормотал:

-- Знаете, я зашел сюда по поручению одного моего старинного приятеля. Он ждет вас сегодня в девять часов возле главпочтамта. Вы знаете, о ком идет речь... -- И я вышел из кафе.

А в девять часов, когда город практически опустел, когда мирные обыватели, забившиеся в свои теплые квартирки, млели от уютного чувства, что они в тепле, а за окнами льет холодный дождь с ветром, к серому, тонущему в черной сети дождя зданию главпочтамта подошла высокая полная женщина в желтом плаще и белой шелковой косынке. Щеки ее, несмотря на унылое голубоватое освещение одинокого фонаря, горели теплым малиновым светом, словно угольки, глаза блестели.

-- Это вы? -- Она разочарованно осмотрела меня с головы до ног. Я видел, как погрустнели ее влажные добрые глаза.

-- Вы можете уйти сейчас же, -- поспешил я успокоить ее. -- А можете пойти со мной. Мне понравилось ваше лицо. Вы удивительно похожи на мадемуазель Анну.

-- На какую-такую мадемуазель? -- Она приоткрыла губы и выпустила, как веселую солнечную птицу, улыбку.

И мы направились в сторону потемневшего, искрящегося под рассеянным светом фонарей бульвара. Там, неподалеку стоял и мой дом. Перескакивая грациозно через лужи, моя спутница чему-то тихонько смеялась, то и дело всматриваясь мне в глаза.

-- Вот тут тапочки, обувайтесь. Плащ повесьте сюда, вот так, чтоб подсох... Чай я уже заварил, между прочим, тот, что купил в вашем кафе.

-- Вы что же, знали, что я соглашусь?

-- Нет, но очень хотел этого.

-- Понятно, -- она улыбнулась, и ее ярко-красные, как яблочная кожура, щеки мягко образовали ямочки. -- А чай-то дрянь, -- и они откровенно рассмеялись.

Я провел ее в свою комнату, усадил в кресло и положил ей на колени альбом «Жизнь Ренуара».

-- Посмотрите в самом конце репродукцию 37.

Моя гостья, полистав альбом, нашла нужную страницу и молча уставилась на изображенную там женщину.

-- Похожа, правда? -- Мне захотелось закричать от удовольствия. все во мне ликовало. Вечер, обещавший быть очередным серым звеном в цепочке тихих осенних дней, преисполненных одиночества и тоски, заиграл яркими бликами приятных предчувствий.

-- Сначала я испугалась, -- мадемуазель Анна говорила медленно, аккуратно проговаривая каждый слог, и голос у нее был какой-то ровный, будто смазанный маслом, приятный до восторга. Вся она, казалось, была сложена очень добротно, со вкусом, цветовая гамма этой пылающей здоровьем прекрасной плоти радовала мое эстетическое чувство и вызывала трепет. Под косынкой, шелоковой бабочкой теперь расцветшей на затылке, блестящие каштановые волосы. Я застонал.

-- А зачем вы пригласили меня сюда? Да еще так поздно?

-- Хотел показать двойника. Не знаю, как вы, а я очень и очень рад.

-- Неужели это и все, что вам от меня было надо? -- Она приняла из моих рук чашку чая. Она не переставала улыбаться, хотя к ее улыбке примешивалась осторожность взгляда, мягкие, словно беличьи кисти, брови были немного приподняты. Как она была хороша!

-- А у вас действительно есть такой человек, ради которого вы бы пришли к почтамту в такой дождь?

-- Есть, -- она опустила глаза, и щеки ее еще больше раскраснелись.

-- И как же его зовут?

-- Коля. Мы познакомились с ним в августе, на теплоходе. Он обещал позвонить и не позвонил. Он знает, что я в «Фиалке» работаю, но почему-то ни разу не зашел. Забыл меня, наверное. А я так обрадовалась, даже мужу позвонила, чтобы он дочку к матери отправил, а сам с ночевкой на дачу поехал. Стольким наврала, -- она, словно извиняясь, обняла себя за плечи и вздохнула. -- И все напрасно.

-- Может, еще позвонит?

-- Не знаю... Говорю же -- забыл. А мы с ним, знаете, целовались. Я мужу-то почти не изменяю, а Колю как увидела, так что-то со мной сталось. Так крепко он меня обнял... Да что я вам все рассказываю?! Мне пора домой... -- Она сделала попытку подняться, но я слегка надавил на ее плечо. -- Прошу вас, не торопитесь... я потом провожу вас...

-- Когда потом? -- Она занервничала.

-- Понимаете, я хотел бы вас сфотографировать.

-- Зачем? -- Ее глаза стрельнули испуганным блеском.

-- У меня коллекция, -- я принес из спальни альбом с фотографиями. -- Смотрите, вот, к примеру, женщина, играющая на гитаре, найдите ее под номером 64. Ну как?

Анна была поражена схожестью портрета и фотопортрета.

-- Это потрясающе! А где же вы взяли такое платье?

-- Да это обычная простыня и кусок оранжевого шелка от портьеры. Гитара моя, вот она, висит на стене.

-- Но я не могу раздеться перед вами.

-- А вы передо мной и не раздевайтесь. Я выйду, а вы разденетесь, сядете вот тут, возле торшера, и когда будете готовы, крикните меня. Все произойдет очень быстро, вы даже не успеете застесняться.

Моя гостья задумалась. Я же, пользуясь моментом, установил софиты, приготовил фотоаппарат и, подмигнув смущенной Анне, вышел из комнаты.

Я вернулся через полчаса. Очевидно, меня следует казнить за мою жестокость. Я стоял в подъезде, разглядывая пузырящиеся лужи и думал о мадемуазель Анне. «Да чего ослепительна эта плоть. Просто хочется ее погладить», -- вспомнил я Ренуара.

Поднимаясь по темной лестнице к себе, я мог только предполагать, как встретит меня моя гостья. Я тихо отворил дверь и едва слышными шагами подошел к двери, ведущей в комнату. Мадемуазель Анны я там не обнаружил и тогда устремился в спальню. Приоткрыв дверь, я замер, вглядываясь в полумрак, пока не почувствовал совсем близко присутствие в комнате женщины.

Она сидела на маленьком пуфе перед зеркалом, в темноте, она была обнажена, и когда мои глаза привыкли к темноте, я мог убедиться в том, что она по-настоящему прекрасна. Она задумалась. Ждала-ждала меня, замерзла, наверно, решила немного пройтись, забрела в спальню и, только увидев себя в зеркале, поразилась в очередной раз своей схожести с молодой француженкой Ренуара.

-- А, это вы? -- очнувшись, сказала она и с готовностью поднялась с пуфа. -- А я тут задумалась и забыла вас позвать.

-- Вы уже не стесняетесь меня?

-- Знаете, нет. Я прочитала в вашей книге, что портрет этой женщины висит в Пушкинском музее, в Москве, представляете, сколько человек рассматривают ее? А здесь вы один, почему же я должна вас стесняться? Фотографируйте поскорее, да я пойду? Мне завтра вставать рано, у нас в кафе учет.

Я жестом пригласил ее в комнату, усадил на стул.

-- Как вы думаете, Коля позвонит мне?

-- Конечно, -- ответил я и сделал первый кадр.

-- Может быть, он в командировке или заболел, -- рассуждала она, -- ведь может же случиться такое?

-- Может, -- я сделал еще один кадр.

-- А вам я нравлюсь? -- О, что это был за взгляд!

Я защелкал фотоаппаратом, моля бога, чтобы получились эти волшебные кадры. Мадемуазель Анна, между тем, вдруг засобиралась, подняла ворох одежды и бросилась в спальню одеваться.

-- Я вспомнила, что сегодня ко мне должна прийти Катя, она, наверное, сидит сейчас у соседки ждет меня. Как бы им не пришло в голову обзванивать больницы, спрашивается, куда это я делась?

Она метнулась в прихожую и принялась зашнуровывать высокие кожаные боты. От нее по-прежнему пахло кофе и карамелью. Мне показалось тогда, что попытайся я лизнуть ее розовое сливочное ухо, как оно окажется сладким и душистым. Я обхватил ее сзади за плечи и прижал к себе.

-- Вы действительно замужем, Анна?

-- Я не Анна, но действительно замужем. -- Она часто задышала. -- Помните, как сказала актриса Жанна Самари: «Ренуар не создан для брака. Он сочетается со всеми женщинами, которых пишет через прикосновение своей кисти». -- Она улыбнулась. -- Вот так. Помогите мне, пожалуйста, надеть плащ. Спасибо. Так что, не обижайтесь, но вы сочетаетесь посредством фотоаппарата.

Мы вышли из подъезда. Дождь отлакировал улицу до блеска, влажный воздух приятно остужал щеки. Я был словно пьян или возбужден, слово, мне было удивительно хорошо.

В такси она сказала мне:

-- Знаете, моя подруга Катя, которая ждет меня сейчас, очень похожа на молодую женщину с птицей. Я вам приведу ее для вашей коллекции, а вы уж найдите клетку и цветок, ну и птицу, конечно... И еще, -- она придвинулась ко мне, ее мягкие круглые колени коснулись моих. -- Я скажу, но только вам, я с Колей не только целовалась. Это было в его каюте, его друг вышел поужинать в ресторан, и его очень долго не было... Вот и все. Кто знает, если бы этого не было, может, Коля и позвонил бы...

Она вышла, махнула рукой и скрылась в подъезде своего дома.

Я вернулся домой, допил чай и полез в кладовку -- за клеткой.

ПОРТРЕТ ЖАННЫ САМАРИ

Я не знаю, что двигало мною тогда, в тот субботний день -- английский ли сплин или русская хандра -- но, устав от серости окружающего мира, от серых улиц, деревьев и домов, я вышел из своей квартиры, остановил такси и велел отвезти себя в аэропорт. Так, к вечеру того же дня я оказался в Петербурге.

Но там оказалось еще хуже: сыро, холодно и ветрено. Я поднял воротник длинного кашемирового пальто, надвинул на лоб драповый берет и, обмотав шею два раза шарфом, дал поглотить себя балтийской непогоде. Я шагал по Невскому, разглядывая прозрачные, освещенные изнутри витрины магазинов и кафе, считал от нечего делать расплывчатые от густого тумана желтые, розовые и оранжевые пятна светящихся окон, размышлял о людях, чьи фигурки двигались за задернутыми шторами, и недоумевал: к чему такая суета? К чему эти движения и пустая трата сил, когда и завтра, и послезавтра наступит очередной черный день со своими будничными заботами, подтверждающими тоскливую обыденность нашего убогого существования?

И тут я увидел розовое кружево. Длинный шлейф, состоящий из шелковых и кружевных оборок, выглядывающий из-под черного плаща, волочился по грязи, разбухая и напитываясь ею, превращаясь на глазах в безобразный мокрый хвост. Впереди меня быстрыми мелкими шажками почти бегом бежала женщина. Слева, под обнаженным, посиневшим от холода локотком, выглядывающимся из прорези плаща, болталась, напоминая мокрую крупную черносливину, лакированная сумочка. Женщина свернула в переулок — я за ней, она нырнула в черную высокую арку, зажатую между высокими серыми домами, а я -- следом. В конце арки оранжево светилась вертикальная щель; как оказалось, там была дверь, за которой и исчезла женщина. Я шагнул следом, машинально притворив за собой странную дверь и зажмурил глаза. Ощущение того, что меня погрузили в аквариум я горячей вишневой наливкой, испугало меня: ведь я так давно не замечал вокруг себя жизнеутверждающих красок! Я заставил себя открыть глаза, и они тут же наполнились слезами: так нестерпим был свет. Резь вскоре прошла, мои глаза стали привыкать , и я осмотрелся.

Я стоял на солнечной стороне улицы незнакомого мне города, по обеим сторонам от нее стояли высокие оштукатуренные кремовым и белым дома, откуда-то доносились звуки аккордеона, слышался французский говор проходящих мимо барышень в шелковых платьях и соломенных шляпках, убранных свежими розами. Пахло горячим тестом и апельсинами.

Солнце начало припекать мне спину, и я почувствовал, как от моей одежды поднимается пар. Я тут же с благодарностью вспомнил свою матушку, обучившей меня французскому языку, потому что до меня вдруг стал доходить смысл услышанного: «Да он просто ненормальный, посмотри, как он одет!» «Может, он болен?» «Нет, его просто кто-то облил кипятком, видишь, от него поднимается пар?»

Я посмотрел себе под ноги: след мокрого грязного шлейфа незнакомки так и манил меня за собой. Так я, не отрывая взгляда от подсыхающих на глазах темных пятен, прошел квартал -- след оборвался. Я стоял возле крыльца роскошного особняка. Массивная, красного дерева дверь была чуть приоткрыта. Пока я раздумывал, войти или нет, вдруг выглянула женская голова в рыжих, вспыхнувших на солнце кудрях, блеснули ультрамарином огромные смешливые глаза и ярко-красный рот подарил мне ослепительную улыбку.

-- Ну же! Заходите! -- и голова исчезла. Я повиновался и зашел в дом.

Там царила роскошь. Все полы были устланы толстыми коврами, двери обшиты деревянными панелями, повсюду стояли напольные вазы, наполненные цветами.

-- Подождите минуточку, я только отдам Мадлен свое платье, вы же видели, что с ним стало... -- услышал я откуда-то издалека голос прекрасной шатенки и замер, рассматривая, как в музее, инкрустацию на маленьком карточном столике.

Наконец появилась она. В зеленом шелковом пеньюаре. Щеки ее, были бледны, а тело словно трясло в лихорадке.

-- Знаете, я ужасно замерзла там, в Питере, да и вы тоже, как я погляжу... Пойдемте ко мне в комнату, сейчас мы согреемся и перекусим. Мадлен, поторопись!-- крикнула она куда-то в сторону. -- Идемте же, -- она взяла меня за руку и потащила за собой. в конце длинного коридора была открыта еще одна дверь.

-- Как вас зовут? -- спросил я, снимая с себя пальто и стягивая с трудом намертво облепивший мой лоб берет. Я понял, что меня привели в ванную комнату.

-- Жанна. А вас?

-- Серж.

-- Вот что, Серж, давайте без церемоний, у нас не так много времени. Раздевайтесь и ныряйте в ванну, Мадлен специально для вас сыпанула туда пахучей соли, отогревайтесь, потом наденете вот этот халат, он совершенно новый и никому раньше не принадлежал, а чуть позже я зайду за вами. И ушла.

Спустя полчаса я уже сидел в гостиной, н диване и пил виноградное вино.

-- Где я? -- спросил я, начиная, наконец, понимать, что мне снится сон.

-- В Париже, конечно, на улице Фрошо. Неужели вы не узнали меня?

-- Узнал. -- Я смотрел на Жанну и видел, как напитавшись парижским жарким солнцем, льющимся в распахнутые окна, и теплом, оживают ее нежные щеки и наливаются румянцем. -- Вы -- Жанна Самари, актриса. Вас любил весь Париж, Александр Дюма-сын, встретив вас однажды в салоне мадам Шарпантье, если мне не изменяет память, сказал: «Ну и глазищи же у вас, Жанна! Так и подмывает их выколоть!»

Жанна расхохоталась.

-- А ведь вы в то самое время были, кажется, влюблены в Ренуара...

-- Т-сс... Мадлен идет.

Вошла служанка Мадлен в голубом платье и внесла блюдо с цыпленком.

-- Странное дело, я захотел есть... Я так давно не испытывал никаких желаний, что теперь, попав к вам, просто не узнаю себя...

-- Все пройдет! Выпейте еще вина, попробуйте этот восхитительный сыр, а эти чудо-пирожки! Это же знаменитые пирожки из кондитерской Эжена Мюрера -- коронное его блюдо и любимое лакомство Ренуара и Писсаро, Сислея и Моне, я уж не говорю о зануде Шанфлери и докторе Гаше.

-- Жанна, расскажите мне о Ренуаре.

-- Он жил здесь, -- вздохнув, произнесла Жанна и замолчала. Потом, сощурив погрустневшие глаза слегка улыбнулась, вспоминая что-то. -- Да, он жил совсем неподалеку от меня. Приходил работать над моими портретами, но тогда я не могла посвятить ему больше двух часов. У меня же была целая куча дел! И к портнихе нужно было на примерку, и в театр на репетицию, да и к этой... Шарпантье...

Жанна с легкостью соскользнула с диванчика и подошла к окну.

-- Скажу правду, хоть мне и грустно от этого: к сожалению, Ренуар любил только свои кисти и краски. А вот мне видел лишь натурщицу. Как вы думаете, могла с этим смириться я, у ног которой был весь Париж?

-- Но разве не ему принадлежат слова, обращенные к вам: «Что за кожа! Право, она все освещает вокруг... Настоящий солнечный луч!»

-- Что с того? Иногда мне казалось, что он как вампир пьет из меня мой румянец и здоровье. Он уходил, а мне становилось как-то не по себе... Ну и вскоре мне все это надоело. Я стала пропускать сеансы. А он как раз готовился к выставке в Салоне. Переживал. Его протеже, мадам Шарпантье, чей портрет тоже должен был выставляться, все успокаивала его, говорила, что его полотна повесят в самом выгодном свете... И знаете, чем все кончилось? -- Жанна вернулась к столу, оторвала крылышко цыпленка и усмехнулась. -- Мой портрет, к примеру, который он с грехом пополам закончил исключительно благодаря своей изумительной памяти и таланту, повесили «весьма странно», как сказал один мой знакомый писатель, господин Гюисманс, «на самой верхотуре одного из закутков салона, поэтому просто невозможно было составить впечатление об эффекте, которого хотел добиться художник. Может скоро, -- добавил он, холсты будут развешивать прямо на потолке?! ⁽¹⁾

-- А что Шарпантье? Чувствуется, что вы недолюбливали ее, почему?

-- Понимаете, она слишком часто виделась с Огюстом, занималась по отношению к нему благотворительной деятельностью, унижая его тем самым... -- Но почему, почему вы называете это унижение? -- Впрочем, я скорее всего сама все это придумала. Мне бы быть благодарной ей за него и за себя, и за всех тех, которых она вытащила в свет... хотя бы тем, что распахнула для нас двери своего дома, а я... Хорошо, не будем об этом. Просто... -- Жанна промокнула губы салфеткой, отпила немного вина и грустно так улыбнулась. -- Знаете, что сказала Шарпантье, когда ее подвели к моему портрету в Салоне?

-- Нет.

И тут Жанна, зажав нос пальцами, прогнусавила, подражая важной Шарпантье: «Она очень хороша, но как у нее торчат ключицы!». Она выпустила воздух, вздохнула и взмахнула руками в возмущении.

-- И это у меня-то ключицы! -- она резко встала с дивана, изящным движением оголила плечи и, словно приглашая меня взглянуть на себя, подставила солнечным лучам свое розовое холеное тело. После чего прикрылась пеньюаром и волнуясь спросила:

-- Ну что, ключицы?

Я лишь развел руками в немом восхищении. А прекрасная Жанна, успокоившись, допила вино и позвала Мадлен.

-- Пирожные и кофе.

Мне хотелось задать Жанне Самари, примадонне «Комедии Франсез», целую кучу вопросов, но она вдруг сама заговорила.

После того, как Мадлен, водрузив на стол корзинку с пирожными и фруктами, ушла, она сказала:

-- Бесполезная красота.

-- Почему бесполезная, и что вы имеет в виду?

-- Очень просто. Я уже столько лет нахожусь в Эрмитаже, я изо всех сил улыбаюсь людям, приходящим посмотреть на меня, и почему-то не покидает ощущение, что все это обман... Ведь когда я играла на сцене, я жила несколькими жизнями, вы понимаете? Я была счастлива. Аплодисменты -- ради этого живет артист. А там... там холодно, я постоянно слышу как за окнами шумит дождь, а стоит мне поднять глаза, как я сквозь стекло вижу лишь белый густой туман. Я хочу в Париж, в свой театр. Там, если хотите знать, висит еще один мой ренуаровский портрет -- так вот, там он на месте. Я понимаю, что все это, в общем, звучит глупо, но я искренна с вами, Серж. Не скрою, я изредка навещаю себя в «Комеди Франсез», разговариваю сама с собой, поправляю красный бант и причесываю непослушные кудри, пудрю нос... Но самое главное -- я слышу аплодисменты. Пусть они не имеют ко мне никакого отношения, но ведь аплодируют Жанне Самари другого поколения. Нас много, французских актрис, и нам просто необходимо, чтобы нас любили. Иначе нет смысла перевоплощаться. Вы понимаете меня? -- Глаза Жанны были полны слез.

-- Хотите, — слабым голосом произнес я, отлично понимая, что мечта Жанны неосуществима, -- я привезу обогреватель в Эрмитаж, и буду чаще навещать вас?

-- Что вы, что вы! -- всплеснула она руками. -- Там же особый климат, температура, влажность... Иначе все холсты потрескаются, испортится кожа, потускнеют волосы. Я уже думала об этом. Лучше уж холод. Ну что, Серж, вы отогрелись? Вам понравилась стряпня моей Мадлен? Кстати, нужно спросить ее, привела ли она в порядок мое платье... Ведь нам пора возвращаться...

Жанне принесли платье, она за ширмой надела его и попросила меня отремонтировать металлическую пряжку на пояске.

-- Неужели мы сейчас будем возвращаться через арку? -- Мне было жаль усилий Мадлен, которая привела шлейф платья в порядок, отстирав и отгладив каждую оборку, каждый волан.

-- Нет, мы поступим по-другому. Идемте со мной, -- она подошла к одиноко стоявшей в углу гостиной служанке, тихо утирающей слезы и поцеловала ее. -- До встречи, Мадлен. -- и, уже обращаясь ко мне: —Идемте, идемте...

Она привела меня в небольшую комнату, завешанную и устланную коврами. В углу стояла большая ваза из красноватой меди с пальмовыми ветками.

Жанна внимательно осмотрела комнату, подошла к вазе и встала между ней и краем ковра. Сцепила руки, затянутые в белые перчатки, на животе и улыбнулась.

-- Прощайте, Серж, -- прошептали ее губы, и тут я заметила, что они в креме от пирожного.

— Подождите, -- я приблизился к ней и, слизнув крем с ее губ, не выдержал и поцеловал Жанну. И мне показалось, что я поцеловал уже холст. Я опоздал на какое-то мгновение и прикоснулся к Жанне уже после того как... я хотел дотронуться до руки Жанны, но ощутил лишь шероховатую поверхность полотна. Я повернулся к окну и обнаружил, что наступили сумерки. А вскоре до меня донесся шум дождя. Неожиданно в комнате появилась женщина в синем костюме с белым воротником. Она протянула мне руку и помогла перешагнуть через массивный позолоченный барьер, который, как впоследствии оказалось, был рамой картины.

-- Вам записка, -- заговорщески шепнула она мне на чистом русском языке. Я взял из ее рук голубой маленький конверт, вскрыл его, и оттуда показался узкий листик шелковистой бумаги. Там было всего несколько слов: «Милый Серж. Простите, что я так неожиданно покинула вас, ничего толком не объяснив. Я всюду опаздываю, такой уж у меня характер. Елизавета Петровна покажет Вам, где Ваша одежда. Навещайте меня почаще. Будете в Париже, приходите на улицу Фрошо запросто или в "Комеди Франсез". Надеюсь, что наше знакомство продолжится. Целую Вас, Ваша Жанна Самари.»

Женщина в синем костюме провела меня в гардероб, где лежал большой бумажный пакет. В нем я нашел свою одежду, и тут только до меня дошло, что я нахожусь в Эрмитаже, что я стою в шелковом халате и вышитых домашних туфлях, а передо мной служительница, и ничего, кроме великого понимания я не могу прочесть в ее взгляде.

Среди стопки еще теплой -- от утюга Мадлен -- одежды лежала маленькая картонная коробка с пирожными.

-- А это, наверное, вам, -- сказал я, вспоминая вкус миндального крема и аромат губ Жанны Самари.

-- Да, я знаю, Жанна частенько балует меня... Ну что ж, я пойду, а вы, когда оденетесь, позовите меня и я проведу вас к выходу...

БАЛ В ЛЕ МУЛЕН ДЕ ЛА ГАЛЕТ

Наташа ушла от мужа в пять часов вечера. Собрала чемодан, надела плащ и вышла из дома. ей почему-то показалось, что если она пробудет в квартире еще хотя бы пять минут, то силы покинут ее и она просто умрет от бессилия, безысходности и отвращения. В каждой семье случаются маленькие и большие трагедии. Наташа считала, что в их семье произошла большая трагедия: они с мужем перестали понимать друг друга. Это относилось ко всему. не осталось ни одной темы, которая бы не вызывала в обоих супругах раздражения. О чем бы ни шла речь, кто бы что не сказал, оказывалось, что каждый из них прямо противоположного мнения. Жизнь

превратилась в пытку.

Бросив последний взгляд на диван, на котором Наташа представила себе лежащего мужа с книгой в руках, его сосредоточенное лицо, выражение которого не вызывало никакого желания заговорить первой, она напоследок схватила вазу с полки и швырнула ее об косяк двери. ваза разлетелась вдребезги -- последняя точка над i была поставлена. Хлопнула дверь. Все было кончено.

А на улице лил дождь. Уже через четверть часа Наташа вымокла до нитки. Если бы еще знать, куда идти... Сначала она просто брела по улице, потом свернула на бульвар, прошлась под тяжелыми кронами набухших от дождя тополей и каштанов, вышла к театру, почитала размытые афиши, купила в соседнем кафе чашку кофе, погрелась немного и снова вышла на дождь. Ей не хотелось видеть ни сочувствующих лиц подруг, никого, никого... Оставался вокзал или гостиница. Но это было бы глупо и пошло. Ночевать среди незнакомых людей на казенных простынях, а то и вовсе на жесткой лавке -- такое она была не способна, что бы ни случилось. Выход был один -- умереть. Можно броситься с моста в реку или на рельсы -- дело вкуса. Можно также потихонечку где-нибудь вскрыть себе вены или спросить в аптеке мышьяку. Но и это дело хлопотное.

-- Вас подвезти?

-- Конечно, ливень-то какой! -- Наташа приняла приглашение и села на переднее сидение. Она тут же вспомнила предостережение подруг о том, что если уж тебе и пришлось остановить частную машину, то садись, голубушка, хотя бы на заднее сидение, поскольку на передних опытные в своем деле водители ставят на дверцу устройство, блокирующее замок. Наташа хотела быть украденной. Автокатастрофа -- что может быть эффективнее и быстрей?

-- Вы как, сначала насилуете, а потом убиваете или наоборот? -- Поинтересовалась, несколько раз чихнув, пассажирка и достала носовой платок.

-- Я насилую до смерти, -- невозмутимо ответил хозяин синего автомобиля и свернул в темный переулок.

-- А какие двери блокируете: передние или задние?

-- Все. Так надежнее.

-- Понятно. А если мне станет страшно, вы меня отпустите?

Машина резко остановилась.

-- Вам куда?

-- Я от мужа ушла. Так что уж сами решайте, куда мне лучше. Я сначала хотела на мост, чтоб на рельсы броситься, потом подумала и решила, что в реку бросаться как-то эстетичнее.

-- Небоскреб подойдет?

-- Вы вообще думаете, что говорите? Представьте, как я буду выглядеть и что станет с моей одеждой? Целая толпа зевак узнает, какого цвета мое белье и сколько мушек на моих чулках. Нет, скажите лучше, у вас нет случайно мышьяка или чего-нибудь в этом роде?

-- Есть, но только дома. Крысиный мор.

-- Звучит не очень-то...

-- Меня зовут Виктор, можно просто Вик.

--- А меня зовут Наташа, можно просто Нат.

-- Поедемте ко мне, я дам вам крысиного мору и решим сразу все ваши проблемы.

-- Вот спасибо вам. Смерть просто сама в руки идет. Поехали.

-- Имя Нат вам не очень-то подходит, поэтому я буду вас называть Наташей. Вот вам полотенце, остальное найдете в ванной. если почувствуете себя плохо -- вода слишком горячая -- стучите в дверь.

В горячей воде Наташа немного пришла в себя. Мысль о том, что она находится в чужой квартире с совершенно незнакомым мужчиной, вместо того, чтобы как-то взволновать ее, наоборот, успокаивала. Такое в ней происходило впервые. Странное дело, она ловила себя на мысли, что дальше этой ванной, ее сознание не работает. Оно как бы совершенно отключилось. Вот Она лежит, греется, перед ней полочка с мыльницей и бутылкой шампуня. Вот тюбик с зубной пастой, он голубой, с белым, какие рекламируют постоянно по телевидению. Вот несколько полотенец, они большие и махровые. Вот ее одежда, сваленная в кучу, лежит вперемежку с чужой одеждой. А что дальше? Ну, кремовый кафель запотел, и что ж?

Почувствовав прилив дурноты, Наташа выбралась из ванны, вытерлась и накинула на плечи мужской черно-оранжевый халат. Вышла в прихожую, прошла в комнату и села в кресло.

Вместо крысиного мора Вик принес ей чаю.

-- Вам стало лучше? -- спросил он и сел в кресло напротив.

-- Не знаю, -- сказала Наташа и разрыдалась. Когда она успокоилась, Вика в комнате не было. Она вытерла воротом халата лицо, последний раз всхлипнула и поднялась с кресла. В квартире было две комнаты. В спальне, прямо в одежде, спал Вик. Было очень тихо и как-то очень спокойно. Наташа вернулась в большую комнату, допила остывший чай, села и расслабилась. Можно было, конечно, позвонить домой и сказать, что ее уже нет в живых. Но что толку? Муж вздохнет с облегчением и перевернет страницу любимой книги.

Ната оглянулась. Комната была большая, с высокими потолками, заставленная самой разной мебелью, но очень уютная. Все стены завешаны картинами, эстампами, застекленными рамочками и фотографиями. Прямо напротив Наты, над торшером, висела большая репродукция под названием «Бал в Ле Мулен де ла Галет» Ренуара. Терраса, ярко освещенная белыми светильниками была заполнена танцующими парами. Оранжево-бело-желтая гамма цветов вызывала ощущение вечернего освещения когда все, начиная с залитых светом электрических огней деревьев и кончая улыбающимися счастливыми человеческими лицами кажется теплее. Все мужчины -- в шляпах: соломенных с черной лентой или просто в черных котелках. Женщины в белых, желтых, кремовых и голубых платьях.

Незаметно в комнату вошел Вик.

-- Вы любите Ренуара? -- спросил он. Видно было, что если бы не присутствие в квартире незнакомой, взбалмошной, а то и вовсе душевнобольной женщины, он бы спал сейчас крепким сном -- до того заспанным казалось лицо.

-- Вы можете идти спать дальше. Я не собираюсь пока на тот свет. Во всяком случае, я отправлюсь туда без свидетелей, чтобы не портить вам карьеру.

-- Я рад. Хотите, я и вам постелю?

-- А вы женаты?

-- Да.

-- И где же бродит ваша жена?

-- Догадываюсь. Ее уже третий день, как нет.

-- И вы так спокойно об этом говорите?!

-- Теперь -- да.

-- А раньше?

-- Год назад, когда моя жена впервые ушла из дому, я тоже собирался раздобыть где-нибудь крысиного мору, а потом передумал. Я не имею права.

-- Да о каком-таком праве вы говорите? Согласитесь, что жизнь теряет всякий смысл, если нас предают близкие нам люди! Ради чего жить, ради кого?

-- Ради самой жизни, Наташа. Глупо было бы думать, что все окружающие люди с улыбкой на лице -- счастливы. Это призрачные улыбки, временные. Улыбки таких же потенциальных самоубийц, как и мы с вами. Нет счастливых людей. Это -- патология.

-- А Ренуар -- тоже патология?

-- Ренуар -- это Ренуар. Я так думаю: если даже за окном его мастерской шел дождь, он видел спрятанное за тучами солнце. Он предчувствовал его. Если позирующая ему натурщица выглядела утомленной и бледной, то на его полотне она цвела, как роза. Ренуар видел мир своим взглядом, своими глазами. Он, как и Моцарт, просеивал сквозь свою сущность весь мир звуков и красок, оставляя себе только прекрасное.

-- Вы говорите как поэт, Вик. Но я обману вас, если скажу, что мне после ваших слов стало легче. Мне очень плохо. Я смотрю на эти улыбающиеся лица, на эту веселую оранжевость, -- Наташа кивнула в сторону «Бала», -- и мне кажется, что это только мне так тяжело. Наверно, я очень слабый человек.

-- Взгляните на эту девушку в бледно-голубом полосатом платье, что на переднем плане, как она смотрит на этого смазливого шатена, обращенного к нам спиной. Обратите внимание, мы не видим его лица, но чувствуем, как он хорош... Судя по всему, эту девушку только что с ним познакомила ее мать. Уже через несколько дней они будут вместе прогуливаться, рука об руку, этот мальчик будет клясться ей в любви, а потом, на смену этому счастью, придет разочарование...

-- Но почему? Я не понимаю, почему люди долгое время не могут оставаться счастливыми и без устали радоваться жизни? Ведь ничего не меняется, кроме течения времени. Почему?

-- Я так думаю, что в этом и состоит радость в преодолении разочарования и прочих нерадостей. Мы должны болеть и выздоравливать. А эти люди, которые собрались на балу в Ле Мулен де ла Галет, постарались забыть на время все свои горести. Ведь в каждой семье, в каждом доме свои проблемы, но они пришли сюда потанцевать и считают, что этот вечер принадлежит им, что эти яркие светильники повесили и зажгли только для них, что для них играет музыка, что легкий ветерок, что играет оборками платья, залетел на эту террасу только для того, чтобы освежить их разгоряченные лица.

-- Теперь я понимаю, почему вы повесили эту репродукцию на самом видном месте. Но это же обман, как вы не понимаете? Вы хотя бы приблизительно знаете, где может сейчас находиться ваша жена?

-- Конечно.

-- И вы все равно продолжаете жить с ней...

-- Она моя жена, я обязан заботиться о ней, но не имею права мешать ее свободе.

-- Вы или ненормальный человек, или очень любите свою жену и боитесь ее потерять. Неужели вам не известно такое жгучее чувство, как ревность?

-- Ревнуют только ограниченные люди. Если моей жене понравился другой мужчина, почему она не может насытиться им...

--- ... как каким-нибудь яблоком или апельсином, вы хотите сказать?

-- Вот именно.

-- А если она захочет расстаться с вами навсегда?

-- До сих пор этого не случалось, она не изменила мне. Она всегда возвращалась. Вернется, я думаю, и на этот раз.

-- Хоть вы и ваша жена сумасшедшие люди, я все равно хотела бы быть такой же, как вы. По сравнению с вами, я чувствую себя просто молью.

-- Почему именно молью?

-- Потому что она серая, глупая и бесполезная. А еще слабая, ее каждый может прихлопнуть.

-- Напрасно вы себя так прижимаете. Вовсе вы и не слабая.

-- Подождите, не продолжайте. Я знаю, о чем вы хотите меня спросить.

Вик взглянул на нее.

-- Почему я ушла из дома? Да я и сама толком не знаю. Почувствовала, что задыхаюсь и ушла. Мы стали раздражать друг друга. У него на шее появилась маленькая родинка, представьте, и она меня вывела из себя. Совсем уж все плохо... Может, мне уехать на время? Сменить обстановку?

-- Это вы от него, от мужа, уедете, а от себя куда денетесь?

-- Никуда, -- пожала плечами Наташа. Она понимала, что весь этот тяжелый для нее разговор все равно ни к чему не приведет, и говорила скорее из желания заполнить тишину незнакомой квартиры, нежели чтоб вынести из слов что-нибудь полезное для себя. Она знала, что ровно ничего в их жизни не изменится, даже если они и проанализируют все свои поступки и чувства, что если уж суждено Виктору увидеть свою жену, то он увидит ее, а если нет, то, значит, ему придется смириться с ее потерей. Тоже самое относилось и к наташиной жизни.

Она проснулась: где-то совсем рядом с ее головой звонил телефон. Она подняла трубку.

-- Привет, заяц. Как спал? Ладно-ладно, можешь ничего не говорить. Знаешь, у меня разболелся зуб, я наверно, простыла. И вообще, так тоскливо стало. Ты понял, да? Я возвращаюсь. Приготовь мне, милый, ванну и что-нибудь поесть... И еще, если ты меня еще немножечко любишь -- погладь мою голубую рубашку, я как выйду из ванны, так сразу ее и надену... Да, чуть не забыла, пришли за мной такси, ты знаешь, куда. Целую. -- И гудки.

В спальню вошел Вик. Он был в фартуке, от него пахло горячим маслом и кофе.

-- Вам сейчас звонили. Она просила прислать за ней такси, она ждет.

Вик облегченно вздохнул и опустился на кровать.

-- Еще она просила...

-- Знаю, я все знаю, о чем она может попросить... -- он, стыдясь своей открытой радости, бросился из комнаты.

Наташа встала, оделась и вышла. все это очень было похоже на сон.

В прихожей, где она долго возилась с чемоданом, который никак не хотел открываться, к ней подошел Вик. В руках у него был большой пакет прямоугольной формы, перевязанный бечевкой.

-- Это вам, Наташа, на память.

-- Что это?

-- Крысиный мор.

-- Так много?

-- Жизнь большая, всякое может случиться. -- Вик выглядел помолодевшим и поглупевшим. Наташа старалась понять причину столь резкой перемены своего нового знакомого, но в душе все же оставался горький осадок разочарования от очевидности унижения Вика.

И она не выдержала:

-- Нельзя так, нельзя!

Она выпалила это и попятилась к двери.

-- Нельзя прощать предательство!

-- Вам этого не понять.

Наташа приняла пакет, стараясь взять себя в руки, и как можно спокойнее сказала:

-- Спасибо вам, Вик, за все. Если бы не вы, возможно, меня бы сейчас выловили рыбаки... Я знаю, это не крысиный мор. Это было бы слишком просто для вас. Скажите, вам не жалко отдавать это?

-- Нет.

-- Но вы же осиротеете без Ренуара.

-- Надеюсь , этого не случится.

Наташа потянулась к Вику и поцеловала его в губы.

-- Я не моль, -- шепотом произнесла она, волнуясь и словно что-то только что открыв для себя, -- я не серая и не бесполезная... Прощайте. -- И она, подхватив чемодан, вышла.

ДЕВУШКИ В ЧЕРНОМ

-- Ноябрь, а все равно как зима, -- Лиза подышала на свои пальцы и подставила мужу щеку для поцелуя. -- Хорошо, что я в зимнем. В Москве всегда холоднее, чем у нас.

-- Больше ты мне ничего не хочешь сказать? -- Муж, мужчина средних лет, довольно полный, в длинном пальто с норковым воротником и высокой же норковой шапке, приобнял Лизу и коснулся ее щеки холодными губами. -- Ну же, Лиза?

-- Веди себя хорошо, не забывай обедать, корми попугая и рыбок, навещай Алешу с бабушкой... Она улыбнулась и сама почувствовала, что улыбка вышла искусственной, ей все это расставание уже порядком надоело, они стояли на перроне уже битый час, у нее замерзли колени и руки, которые Сергей целовал ей все это время. «Хоть бы поскорее объявили посадку!» -- Я буду скучать, -- пробормотала она и отвернула лицо, словно бы от ветра.

-- И я тоже буду скучать, -- Сергей нежно провел рукой по ее подбородку и приподнял лицо жены. -- Как приедешь, сразу дай телеграмму, хорошо? Чтобы мы тут не волновались.

-- Конечно, о чем ты говоришь?!

-- В прошлый раз ты тоже обещала, но почему-то не прислала.

-- Ты мне не веришь? -- Глаза Лизы гневно сверкнули, а щеки моментально покрылись румянцем. -- Я отправляла, это почта так работает, я же не могу за нее отвечать...

-- Ну хорошо, хорошо, не кипятись, просто мы ждали...

-- Подумаешь, жена на курсы едет, если поезд не сойдет с рельсов, что со мной может случиться?

Объявили посадку, Лиза облегченно вздохнула.

-- Ну все, пока, дорогой. -- Она чмокнула его в губы и заспешила к своему вагону.

-- Ты не забыла? -- Крикнул ей вдогонку муж. -- Насчет Ренуара?

-- Нет. «Девушки в синем»!

-- В черном!

-- Ну в черном. Если встретятся -- привезу.

Сергей вбежал за ней в вагон.

-- Тебе должно хватить даже на самый дорогой альбом.

-- Ну прямо как «Аленький цветочек». Я же сказала: если встречу -- куплю. Иди, Сережа, не мерзни, у тебя вон, щеки побелели. -- Она еще раз поцеловала его и, махнула рукой на прощанье, нырнула в узкий проход тамбура.

Уже в купе, сняв сняв с себя шубу и шапку, она, увидев на перроне одиноко стоящего мужа, чуть было не топнула ногой. «Ну сколько можно?!» А он все стоял и стоял, делал ей какие-то знаки, пытался что-то сказать ей, она кивала-кивала, думая при этом, как бы не отвалилась голова, а потом, когда поезд тронулся, с облегчением опустилась на диван. Все -- поехали.

Весь вечер она ела маринованные грибы и котлеты, которыми ее угощали соседи но купе. Все командировочные, вырвавшиеся из дома и теперь, расслабившиеся в комфортном теплом купе, позволившие себе распить дорогую водку. Трое мужчин, для которых разговоры об охоте и рыбной ловле доставляли поистине неслыханное удовольствие. Лиза закутавшись в длинный черный халат, слушала разговор о дроби, снастях, лещах, карасях и кабанах, и никак не могла понять, что может быть хорошего в том, чтобы посреди зимы, надев на себя тулупы и валенки, как эти безумцы, вскрыть толщу льда и сидеть часами на морозе в ожидании рыбы. Ведь так можно промерзнуть до костей, подхватить воспаление легких, а потом и вовсе умереть.

В полночь ее сморило и она уснула. И снился ей огромный карась, который, вынырнув из проруби, попросил у нее свитер, а потом никак не мог надеть его, чтобы не зацепиться за острые плавники...

В Москве ее встретил Елисей.

-- Привет, королевич, -- и она бросилась ему в объятия на глазах трех знакомых командировочных, которые, намереваясь помочь ей донести чемоданы и сумку, теперь лишь тихо распрощались и смешались с толпой. -- А где же цветы? -- Лиза загадала: если Елисей встретит ее как всегда с розами, то все будет хорошо, а если нет... Вот о последнем ей даже и думать не хотелось. Под этим емким «хорошо» подразумевалось: во-первых то, что все эти пять дней она после курсов будет ночевать в большой квартире, что с ней будет Елисей, что он будет нежен, внимателен, что она вновь почувствует себя любимой женщиной, что...

-- Ты не успел купить розы?

-- Знаешь, милая, я так торопился, да и телеграмму твою получил совсем недавно, часа четыре назад мне Катя позвонила, ну прости...

-- Как она, кстати?

-- Хорошо, родила мальчика. Так что теперь я дядя. Ну что, пойдем? У меня машина, я довезу тебя...

-- Куда это ты меня довезешь? -- У Лизы замерло сердце.

-- До твоего общежития. -- Елисей, королевич в огромной белой куртке, в капюшоне которой тонула красивая белокурая голова, выглядел крайне растерянным. -- Поднимаешь, ко мне пока нельзя, я тебе вечером позвоню и все объясню.

-- Ты что, женился? -- У Лизы от нехороших предчувствий закружилась голова. Она уже пожалела, что приехала в Москву.

-- Да нет, что ты! Все нормально, я просто хотел сказать...

-- Ну хорошо, -- смягчилась Лиза. Вези меня в общежитие, только перед этим давай где-нибудь пообедаем.

-- Знаешь, Лизок, у меня цейтнот, я, правда, очень тороплюсь. Давай уж ты сама где-нибудь перекусишь, а вечером...

-- Хорошо, -- холодно произнесла Лиза. У нее от волнения подкашивались колени.

После занятий всей группой было решено пробежаться по магазинам. Лиза же, незаметно отстав от подруг, села на семьдесят восьмой автобус и поехала на Дмитровку. Ей казалось, что все, что с ней сейчас происходит -- продолжение сна с карасем в свитере. Пропало ощущение реальности происходящего. Ей хотелось уже ни учиться, ни покупать духи, ровно ничего, кроме Елисея... Но у него был Цейтнот. До вечера было еще далеко и она решила приблизить встречу. Подумаешь: друг-беженец! Да она с ним сразу найдет общий язык и уж как-нибудь даст понять, что хотя бы один вечер им нужно будет провести вдвоем с Елисеем -- взрослые же люди.

Она очнулась уже возле двери. Потрогала ладонью кожаную обивку и только тогда поняла, что это не сон, что она в Москве и стоит перед дверью, за которой находится совсем другой мир, где все подчиняется только ей, где очень скоро -- так говорил ей в прошлую встречу Елисей -- вообще все будет принадлежать только ей.

Она позвонила. И совершенно не удивилась, когда поняла, что там никого нет. Цейтнот. И тогда она достала из сумочки ключ. Она заказала его в прошлый раз, чтобы иметь возможность сделать Елисею сюрприз или на тот случай, если он, к примеру, не получит вовремя ее телеграмму. Сколько раз она в воображении рисовала себе эту встречу!

Она открыла дверь и вошла. И сразу почувствовала облегчение.

Она почти дома. Как бы много она заплатила, чтобы не было этого «почти».

Ступая босыми ногами по паркету, она спрятала в шкаф сумочку и шубу с шапкой, зашла на кухню, заглянула в холодильник и, обнаружив в нем две бутылки шампанского, застонала от счастья. Конечно, это ее дурацкая мнительность заставляет думать, что Елисей охладел к ней. Подумаешь, не купил цветов, так что ж с того? Может у него сейчас денег нет?

Затем, вспомнив о друге-беженце, она еще раз обошла квартиру в поисках его вещей, но нашла лишь кучку грязных носков в ванне, да пару джинсов в спальне на кресле, и то они, как ей показалось, принадлежали Елисею. «Очевидно, беженец сам все понял и съехал на эту неделю с квартиры». Успокоив себя таким образом, Лиза подошла к магнитофону, поставила свою любимую кассету и села в кресло. Она закрыла глаза и стала вспоминать их вечера, проведенные в этой квартире, их разговоры с Елисеем, их медленные танцы под музыку... Потом, утомившись и почему-то всплакнув, она побрела снова на кухню, достала початую банку консервированной фасоли, отрезала себе ветчины и, забравшись с ногами на табурет, стала жевать. Время тянулось медленно. Поев, она смела все крошки со стола, вернулась в спальню, легла и очень скоро уснула.

Проснувшись, как это всегда бывает, она первые несколько минут приходила в себя, пытаясь вспомнить, где она и что с ней. Взбудораженные мысли привели ее в чувства и она услышала какое-то движение в комнате. Нет, будет глупо, если она сразу выкажет свое присутствие. Лиза очень тихо, стараясь почти не дышать, надела чулки, платье, привела в порядок волосы и подправила косметику на лице перед зеркалом, потом подошла к двери и прислушалась.

-- ... надо срезать все шипы и бросить розы в ванну с водой, -- услышала она до боли знакомый голос и подумала, что сходит с ума.

-- Нож на кухне, наверное в раковине, я не успел помыть, -- ответил Елисей.

-- А ты точно знаешь, что сегодня она будет ночевать в общежитии?

-- А где же еще? Я, конечно, пытался что-то сказать про вечер, я же человек воспитанный...

-- Бедолага, придется ей всю ночь умываться слезами и дышать хлором казенных простыней. Тебе ее не жалко?

-- У нее есть муж, -- спокойно возразил Елисей. -- Я же не мальчик какой, может и у меня быть своя личная жизнь?

-- Может, конечно, и все равно Лизку жалко... Пойми, я привыкла к ней. Мы же с ней на одной лестничной клетке живем, в одной школе работаем... Если бы не она, я бы не встретилась с тобой.

-- Ну, тогда давай за нее выпьем. Может ты весь оставшийся вечер будешь мне рассказывать об ее семье? Ну расскажи, мне об ее муже, его, если мне не изменяет память, зовут Сергеем?

-- Да, его зовут Сергеем...

-- А почему так грустно? С ним тоже трудно было расставаться?

-- Сосед как-никак.

-- Понятно. Напишешь ему письмо, вместе напишем, что, мол, возвращаем тебе, Сережа, твою верную жену, Лизу, держи ее покрепче в руках, следи за ней и не пускай ни на какие курсы. Ты побледнела? Что с тобой?

-- Знаешь, я вдруг подумала, а что если бы на месте Лизы оказалась я ... Это ведь страшно, Лис... Ведь она любит тебя. Она все эти месяцы только о тебе и мечтала, придет ко мне, обхватит ладонями чашку с чаем и сидит долго, смотрит куда-то мимо меня, в пространство, а потом вдруг скажет: «Вот выйти бы сейчас из дома, взять такси и -- к поезду, упросить проводницу, чтоб так, без билета взяла в Москву. Утром просыпаюсь -- а я у Елисея». Что ты так на меня смотришь? Тебе это не понравилось? Хорошо, не буду. Подними, пожалуйста.

-- Что это?

-- Календарик. Нравится? Сегодня купила.

-- «Девушки в черном». Ренуар. Вот эта, что ближе, на тебя похожа.

-- Да? Значит он не зря мне говорил...

-- Кто?

-- Так, один знакомый... Сосед Сережа сказал мне то же, что и ты, что я похожа на эту девушку в шляпе.

-- Выпьем? За тебя, Женечка.

-- За тебя, Лис.

Лиза вышла из спальни, подошла к шкафу и взяла оттуда свои вещи, затем в прихожей поспешно оделась и вышла из квартиры. Она не слышала ни Елисея, говорившего что-то быстро ей в спину, не слышала истерического вскрика Жени. Словно накрытая сверху стеклянным звуконепроницаемым колпаком, она, сосредоточив свое внимание лишь на ступеньках лестницы, почти бегом выбежала в неизвестном направлении.

В общежитие она вернулась поздно. Забралась под одеяло и, не обращая внимания на расспросы соседки по комнате, долго лежала с открытыми глазами, потом очень громко, отчетливо произнесла: «Завтра же дам телеграмму».

На другое утро ей стало плохо, поднялась температура. В комнате никого не было, в коридорах -- ни души. Лиза выпила еще теплый чай, заваренный соседкой, закусила кусочком сыра. А потом в дверь постучали. Она открыла. Мужчину звали Андреем. Он принес аспирин и сбегал в магазин за молоком.

-- Хотите, я поцелую вас и все пройдет? -- спросил Андрей.

-- Нет. Я не люблю целоваться. Чтобы целоваться, нужно любить, а я вас не люблю, я вообще никого не люблю. Мне нужен Ренуар, телеграмма и немного горячего молока.

Она рассказала ему про «Девушек в черном».

-- Хотите посмотреть?

-- Купить.

И Андрей повез Лизу в Пушкинский музей. По дороге зашли в рюмочную. Лиза сказала, что за все заплатит сама. После рюмочной вернулись на Цветной бульвар, и Лиза дала телеграмму мужу: «Приеду двадцать третьего. Встречай все московские поезда».

В музее Лизу мутило, в зале, где посетители с любопытством разглядывали извращенческие композиции Вознесенского, ее вообще чуть не стошнило. У импрессионистов она почувствовала себя, как дома. Она попыталась сказать это спутнику, но так и не смогла подобрать выражения. От выпитого в рюмочной коньяка в голове все смешалось.

-- Ты, карась в джемпере, покажи мне этих, в черном...

-- Вы же, Лиза, только что прошли мимо них.

-- Ну так верните меня к ним.

... На шум сбежались посетители и служащие музея: Лиза, ухватившись за рамку ренуаровских «Девушек в черном», что-то сбивчиво объясняла, не выпуская картину из рук. Был, конечно, скандал. Андрей куда-то исчез.

Лизе помогла какая-то незнакомая женщина. Она вывела ее на улицу и рассказала, как ей добраться до вокзала. Купив билет, Лиза прошлась по торговым рядам, зашла в кафе, где съела пирожок с брусникой и подала старушке-нищенке тысячу рублей. Времени до поезда оставалось еще много, и она решила зайти в книжный магазин. Там она купила фломастеры, зеленую ручку с рыженькой белочкой, коллекционный томик-миниатюру Кольцова, большую физическую карту мира, несколько коробочек с итальянскими цветными скрепками и собиралась было уже выйти из магазина, как увидела на одном из стендов большой альбом Ренуара.

-- Заверните, -- сказала она продавщице.

В купе, ночью, когда поезд мчал ее домой, Лиза, разглядывая лежащий на коленях альбом, спросила у рыжей женщины в красном платье с блестками, которая много пила лимонаду и без конца грызла кедровые орехи: «Вы бы простили своему мужу измену с собственной подругой?» Женщина в красном платье усмехнулась: «А куда бы это я, интересно, делась?» «Вы, наверно, и сами изменяли мужу?» «Это -- жизнь!» -- многозначительно изрекла многоопытная шатенка и отправила в рот очередную порцию орехов. «А вам нравится эта женщина?» -- И Лиза ткнула пальцем в репродукцию, на девушку, что на переднем плане в черной шляпке. «Я же не розовая какая, мне больше, признаться, мужики нравятся. Но она ничего, а вот эта зато, что на нее сверху смотрит -- точная копия...» «Чья копия?» «Как чья? Твоя. И нос, и губы.»

Лиза подняла голову и взглянула с недоверием на рыжую женщину. Потом медленно закрыла альбом, легла, закрыла глаза и ... уснула. И в эту ночь ей не приснилось ничего.

СПЯЩАЯ АНЖЕЛЬ

В тот вечер -- то ли слишком синие были сумерки и поэтому на палитре появился холодный и неподкупный ультрамарин, то ли потому, что госпожа Воронцова, имевшая обыкновение раскрашивать перед сеансом свое мучнисто-белое лицо вульгарными бордово-фиолетовыми тонами, явно перестаралась и теперь была похожа на свежую, профессионально мумифицированную покойницу -- портрет жены прокурора приобрел выраженные черты лабораторного муляжа, какой можно встретить в кабинетах биологии.

Берта Мюллер, художница, чьи работы вот уже месяц как выставлялись в местном художественном музее, молодая еще женщина мужеподобного типа, завернутая как кокон в черный шелк, сощурила свои чуть выпуклые глаза и еще раз внимательно взглянула на творение рук своих. И испугалась: ничего похожего на сидящую перед ней жену прокурора она здесь не находила. Впрочем, оно и понятно: она не любила эту женщину и не хотела ее писать. Но Берта собиралась к сестре в Германию и ей срочно были нужны деньги. Госпожа Воронцова, чья спальня была увешана дюжиной собственных портретов, пожелав пополнить коллекцию очередным, пообещала решить Берте эту проблему и в самые кратчайшие сроки.

Берта смотрела на Воронцову, утопающую в нелепом красном бархатном платье, и не могла понять, почему, несмотря на жизнеутверждающий цвет бархата, ее тщедушная натурщица не производит впечатление живого человека. Неужели всему виной ее богатство?

-- Вы утомились, голубушка, -- проскрипела Воронцова и поднялась с кресла. Она распрямила свои костлявые плечи, взбила бледной тонкой рукой выбившийся локон пепельного шиньона и потянулась. Берта удивилась, не услышав хруста костей, и ей стало стыдно от собственного цинизма.

-- Можно, я взгляну? -- Воронцова подошла к холсту, достала из огромного выреза маленькие круглые очки и почти носом уткнулась в свой портрет.

-- По-моему, недурственно, -- сказала она наконец и медленно, словно движение причиняло ей боль, повернула голову к художнице. -- Единственно, что бы мне хотелось подчеркнуть... -- Но жена прокурора так и не успела выразить свою мысль до конца: она ее просто забыла. И чуть позже: «Я вам очень благодарна, Берта. А сейчас будем пить чай.»

В комнате пахло старой деревянной мебелью, пылью и камфарой. «Эта старая грымза заставляет Анну натирать ей по ночам спину камфарой», -- подумала Берта и поморщилась. Анна внесла поднос с чаем и с грохотом водрузила его на маленький резной столик.

-- Позови Льва Борисыча, -- приказала Воронцова и придвинула Берте вазочку с медом. Анна, неловкая, рассыпав сахар, метнулась к двери.

-- Боже, как она мне надоела, -- сказала бесцветным голосом ей вслед Воронцова. -- Вот ваши деньги, Берта.

Она достала из складок своего необъятного платья конверт. Похоже, ее склероз касался чего угодно, кроме денег.

-- Вы просили заплатить немецкими марками. -- И пухлый голубой конверт исчез в черном шелковом коконе Берты. И тут она обнаружила, что вот теперь у Воронцовой действительно в глазах появился какой-то блеск. Неужели этой скряге было жаль денег?!..

-- Я знаю, что смертельно надоела вам, -- сказала Воронцова уже в передней, когда Берта пыталась надеть на плечо ремни этюдника. -- Знайте, я и себе надоела. Потеряла я, понимаете...

-- Что потеряли? -- Берта уже не могла скрывать своего отвращения к этой женщине, и единственной мыслью ее и желанием было поскорее убраться из этого деревянного старинного склепа, забитого древними, как мир, амбициями и гордыней, пропитанного запахами устоявшегося дорогого комфортного быта и шелестом пыльных денег. Эта неразговорчивая пара, известная на весь город своими прошлыми -- весьма громкими -- делами, еще продолжала держать в руках судьбы многих и многих людей. Некоторые до сих пор обходили по старой привычке этот дом стороной.

-- Так что потеряли, Елизавета Петровна?

Прокурорша подняла на нее свои черные, как засохшие чернильные пятна, глаза, и рот ее, некрасивый и слабый, приоткрылся, показывая ровные мелкие зубы. Казалось, она сейчас заплачет. -- Я потеряла, голубушка, вкус... вкус к жизни. Знаете, как это бывает при насморке: ешь икру, а вкуса не чувствуешь. Вы понимаете меня? -- она состроила страдальческую мину.

Берта быстро взглянула через плечо Воронцовой в сторону двери, за стеклом которой расплывалось сине-красным пятном ее произведение, и пожалела о том, что за неделю упорной работы над портретом, ей так и не удалось поймать вот этот, жгучий и отчаянный взгляд потерявшей внутренний огонь и, в общем-то, страшной женщины.

-- Привет, принц, сегодня, как ты помнишь, пятница. Я только что от прокурорши. Решено -- ни в какую Германию я не еду. Я -- полная бездарь, так отвратительно я еще никогда не работала. Не вижу за цветом и фактурой живого человека. Понимаешь, я убила ее. Несколькими мазками погасила в ней жизнь. Предлагаю прокутить эти шальные деньги. Ты согласен? Чем же ты, интересно так занят? Ну хорошо, подъезжай к семи. Я за это время успею охладить шампанское и приготовить что-нибудь для твоего растущего организма. Жду. Целую.

Берта вышла из кабинки телефона-автомата грустной. Золотой августовский полдень растопил асфальт, оранжевые цветы на клумбах бульвара так и манили к себе. Берта рванула из горячей, рыхлой, недавно, видать, политой, земли несколько упругих стеблей и сунула цветы в бумажный пакет, уже набитый яблоками и сливами. Город, казалось, вымер. Все попрятались в квартиры с кондиционерами. Не слышно было даже мух. Ленивые, сиренево-перламутровые голуби медленно темнели под сверкающей сетью хрустальных вод фонтана.

В машине было душно и горячо. Берта кинула пакет с фруктами на заднее сидение и тут же услышала вскрик. Она обернулась и встретилась взглядом с девчонкой. Черноволосая, с яркими, как вино «Изабель» губами, большими темными, но какими-то затуманенными глазами, она, казалось, сладко спала в этой духоте, и теперь, разбуженная яблоками и сливами, сидела, потирая ушибленный лоб и молча качала головой, приходя в себя.

-- Ты кто, радость? -- Берта не знала, что и сказать. Нормальные люди в таких случаях вытряхивают таких вот девчонок из машины и отводят в милицию. Но Берта себя нормальной не считала давно, поэтому, усевшись поудобнее на сидение и почти вывернув при этом шею, принялась разглядывать девочку, в душе восхищаясь ее белой кожей, нежными пухлыми плечами, с которых как лепестки перезревшего пиона слетали шифоновые розовые оборки платья.

-- Никто. -- Голос у девочки был совсем детский, тонкий и высокий.

-- У тебя что, имени нет?

-- Есть. У каждого человека есть имя. Меня зовут Роза.

-- Понятно. А меня в таком случае -- Лилия.

-- Ну, тогда Эсми.

-- Боже, а это еще откуда?

-- Эсмеральда, если проще. «Собор Парижской Богоматери» читали?

-- Читали. Эсмеральда, значит. А, может, все-таки Катя или Маша?

Девочка брезгливо поморщилась.

-- Терпеть не могу вот этих Маш и Кать, пять штук имен на миллионы километров пространства. Тоска. Никакой фантазии.

-- Послушай, Роза или как там тебя -- Фиалка, зачем ты забралась ко мне в машину?

-- Устала.

-- Ты много работала?

-- Может быть.

-- И что же мне с тобой делать?

-- Хочу сливы и яблоки, можно? -- девочка улыбнулась, Берта растроганно протянула ей весь пакет. -- На, детка, ешь. Хочешь, поедем ко мне в гости. У меня сегодня праздник.

-- Праздник -- это хорошо.

-- А сколько тебе лет? Ты уж прости, что я тебя спрашиваю.

-- Пятнадцать.

-- Ну что, поехали?

-- Поехали, -- Эсмеральда съела сливу и выплюнула косточку себе на ладонь, потом потянулась и принялась за яблоко.

— Зачем вам столько шампанского? Вы ждете гостей?

-- А ты разве не гостья?

-- Согласна, тем более, что шампанское я очень люблю. Особенно итальянское и французское, сладкое.

В мастерской все было красным. Даже паркет казался залитым вишневым соком. Берта любила августовские полдни за эту радость для глаз.

-- Как в аквариуме с красными стеклами, -- задумчиво проговорила Роза и шагнула в комнату. Берта замерла на пороге кухни, залюбовавшись стройной фигуркой девушки, ее прозрачным платьем, природной грацией и блеском рассыпанных по плечам черных кудрей. Но главное, что подкупало, была та естественность в движениях, жестах, та непосредственность, что умиляла человека, рассмотревшегося, к примеру, на разнеженную сном молодую кошечку.

-- Проходи, садись в кресло. Ты мне все-таки скажи, как тебя зовут по-настоящему...

-- Я же сказала: Эсми.

-- Ну, хорошо. Эсми, так Эсми. Можешь посмотреть картины, если тебе интересно. Можно даже потрогать.

-- Может, их еще и лизнуть, -- усмехнулась гостья и устроилась с ногами в кресле.

Но Берта уже не слышала ее. На кухне она быстро уложила на сковородку нетертую солью утку, порезала яблоки. И подумала, что где-то она уже эту девицу встречала и кого-то она ей очень сильно напоминает... Но где? Кого?

С бутылкой шампанского она вернулась в мастерскую.

-- Ты где-нибудь учишься?

-- Это так интересно? Конечно, в школе.

-- У тебя есть родители? Кстати, они не волнуются, что тебя так долго нет дома?

-- Нет. Мама сейчас на работе, а папы нет вообще.

Берта, открыв с трудом бутылку и расплескав шипящее теплое вино, разлила его по бокалам.

-- За тебя, Эсми.

-- Спасибо.

Берта подумала, что не будь она сейчас так выпотрошена Воронцовой, она бы просто так не отпустила девочку и сделала бы с нее непременно несколько набросков, а потом и вовсе предложила попозировать. Она пленяла мужчин и женщин, то есть забирала их в плен, подбирала прямо с улицы, приводила домой, кормила, отогревала, разговаривала со своими «пленными», а потом усаживала, надевала на них невообразимые одежды и рисовала их глаза, губы, волосы, морщины, руки, мысли... Некоторые из них потом возвращались, чтобы еще раз вкусно поесть, чтобы поговорить или просто скоротать время. И редко когда Берта писала их во второй раз. Она мысленно расставалась со своими, ставшими ей близкими, друзьями, едва начинала чувствовать удовлетворение от того сладкого томления, которое охватывало ее и держало в своих горячих тисках все то время, пока она работала кистью. Когда же ложился последни мазок, движение останавливалось, наступало полное опустошение. Это было своеобразным актом проявления любви, почти физическим. Вот почему, как ей казалось, ее не любили мужчины. Им казалось, что она в них видит только живые портреты.

Теперь вот она пленила Эсми. Хотя, возможно, наоборот. Берта вспомнила, что собиралась спросить свою гостью о том, зачем же она все-таки забралась в ее машину.

-- А если бы я была мужчиной? -- и тут же, задав вопрос, она поняла, насколько он нелепо прозвучал.

-- Так я сначала и подумала, что вы -- мужчина. Вы действительно ужасно похожи на парня.

Берта покраснела до пяток.

-- И ты собиралась... -- начала догадываться она.

-- Конечно, я же с женщинами дела не имею.

-- Какого дела?

-- Обыкновенного, -- она откинулась на спинку кресла и сделала несколько больших глотков. -- У вас там что-то горит.

Берта вернулась с дымящейся уткой.

-- И давно ты этим занимаешься? -- Она уже мысленно прикинула, сколько может стоить это розовое воздушное платье, и теперь, к своему стыду, она еще с большим интересом принялась разглядывать Эсми.

-- Нет, примерно с год.

-- А мама знает?

-- Конечно. Она говорит, чтобы я не переутомлялась.

-- Хочешь утку?

-- Да. Я вообще люблю все вкусное, приятное и веселое. Я ведь для этого и живу.

-- Вот как? А для чего же живут остальные?

-- Кто для чего, -- невозмутимо ответила Эсми. -- Это их дело. Я считаю, что моя голова -- сито, через которое я пропускаю всю жизнь, все лишнее уходит в землю, а то, что мне нужно -- остается со мной. И я никому его не отдам.

-- Кто же это над тобой так поработал? -- Берта чувствовала, что начинает терять ощущение реальности. -- Тебя кто-нибудь научил этому?

-- Этому не учатся. Это или есть, или нет, -- ответила девочка-философ. -- Так где же обещанная утка?

Берта, обжигая пальцы, разорвала на несколько сочащихся мягких и жирных кусков утку, обложила ее огненными, истекающими соком, яблоками и все еще не веря тому, что с ней сейчас происходит, поставила блюдо перед гостьей.

«По всем каноническим законам данного социального, так скажем, жанра, -- пыталась она сосредоточиться на Эсмеральде, как на невероятном факте присутствия в этих стенах, -- она -- исчадие ада. Но как она хороша, эта дочь дьявола, как нежна и даже по-своему умна. Надо же: она вывела собственную философию радостного восприятия жизни и теперь купается в сладком сиропе своих же домыслов и -- вполне счастлива.»

-- Яблоки слишком сладкие, нужно было взять зимний сорт, -- со знанием дела заметила Эсмеральда, смакуя крылышко. -- А поработала надо мной -- я сама. Я люблю мужчин. Они добрые и отдаются мне с первого раза. Они у меня вот здесь, -- и она крепко сжала свой крохотный кулачок. Берта заметила на пальцах золотые кольца.

-- Ты считаешь, что я некрасива? -- совершенно неожиданно для себя спросила Берта, ей показалось, что она просто сходит с ума.

-- Вы -- художница, вы делаете то, что хотите, вы -- свободны, наконец. У вас есть деньги, машина, вот эта огромная квартира. Вы тоже нашли ВКУС ЖИЗНИ.

Берта вздрогнула как от укуса осы.. Красный бархат, осыпающаяся пудра на впалых желтоватых щеках, черные сухие глаза и запах камфары... Ее чуть не стошнило.

-- А что такое вкус жизни?

-- Это стремление к наслаждениям и достижение цели. нужно только много денег, чтобы это понять и оценить. Люди ведь, как правило, довольствуются самым малым. И напрасно! Ведь ощущение сытости не есть наслаждение.

-- Значит, ты залезла ко мне в машину, чтобы заработать деньги?

-- Значит.

Телефонный звонок заставил их замолчать. Берта вспомнила о своем принце. Он был молод, красив, она любила его.

-- Да, я слушаю. Господи, конечно жду! Где ты? Почему не едешь? Что?.. Я ничего не понимаю. А на автобусе что, нельзя? Как это глупо. Я купила шампанское, мы тут его... Мы? Это я и моя гостья. Приезжай поскорее, она прелесть что за такое... Вылитая ренуаровская Анжель -- только сейчас, кстати, вспомнила, -- обратилась она уже с улыбкой к Эсми, -- теперь я поняла, где я тебя видела раньше... -- и уже в трубку: -- Ну так ты едешь? И прошу тебя, не смеши людей. Что это значит -- денег нет? Ничего не хочу слышать. Ждем. -- И она бросила трубку.

-- У вашего друга нет денег? -- разочарованно произнесла Эсмеральда. -- Такого быть не должно. Во всем должен быть порядок. если мужчина не в состоянии доехать до своей женщины на такси, да еще осмеливается говорить это по телефону, это уже не мужчина, я так лично считаю.

-- Ты не права, Эсми. Он умный, добрый и очень хороший человек. К тому же, прилично зарабатывает, между прочим. Хотя действительно странно -- ведь раньше с ним такого не случалось. Налить еще шампанского?

-- Налейте. А про какую-такую Анжель вы только сейчас говорили?

Берта встала, но тут же покачнулась и едва не упала.

-- Голова кружится... Я, наверное, много выпила. Сейчас принесу тебе альбом и покажу твою копию, но прежде... прежде мне нужно кое в чем тебе признаться.

Берта вернулась в кресло.

-- Смотри, вот ты только что сказала, что любишь мужчин. А за что, скажи на милость?

-- За то, наверно, что они любят меня. Им не жалко на меня тратить деньги. Если же мужчина скуп, то в этом виновата только женщина. Это, как вам объяснить, все и просто и сложно. Я, к примеру, не люблю старых и некрасивых мужчин, хотя и среди них встречаются сущие ангелы...

-- А я вот не люблю мужчин. Мне они кажутся совершенно неприспособленными к жизни, слабыми, лживыми... У меня был муж, знаешь, Анжель, его раздражало, что я пишу. Он затыкал нос платком, смоченным туалетной водой, и стонал на диване до тех пор, пока я не убирала мольберт и не убегала из дома. Спрашивается, о чем он думал, когда женился на художнице?

-- Дело в том, что мужчинам не нужны ни художницы, ни музыкантши, им нужна просто женщина -- без затей... Послушайте, я до сих пор не знаю, как вас зовут.

-- Берта.

-- Понятно, тогда и я Гретхен.

-- Но я серьезно.

-- Хорошо. Так вот, Берта, вы старше меня и намного, я знаю, вам неприятно это слышать, конечно, но как же так получилось, что вы, проживя так много, не поняли самого главного? Миром движет мужчина. Мы -- их сопровождаем. Но мы должны со вкусом их сопровождать... понятно, куда, да? -- она засмеялась. Берта поняла, что Анжель тоже опьянела.

-- Сейчас я принесу тебе Ренуара.

-- Можно съесть еще пару слив?

-- Конечно. -- Она принесла альбом. -- Смотри, репродукция номер 63 «Спящая Анжель», открывай... Подожди минуточку, фотография выпала...

-- Кто это?

-- Принц.

-- Красивый. Ой, вы его испачкали жирными пальцами...

-- Ну и пусть, главное не испачкать альбома.

-- Берта, этого не может быть...

-- Ну что, я говорила, что похожа?

-- Не то слово. И спит. Знаете, а я бы тоже непрочь поспать. Я вообще люблю спать. к тому же -- устала смертельно. Мама говорит, что я жадная до денег и себя не жалею. Я и сама не знаю, зачем так много работаю. Это как наркотик. Берта, -- вдруг неожиданно спросила она, -- а у вас есть шляпа?

-- Конечно, правда дачная, но с цветами.

-- А полосатые носки? А красное кресло?

-- Анжель, я поняла тебя! Подожди немного, не засыпай, я принесу сейчас соседского серого кота, тимофея и будешь прямо как живой портрет...

-- Анжель, ты уже спишь?

Анжель поправила непослушной рукой шляпу на голове, хотела прикрыть сорочкой плечо, но не смогла, белый батист скользнул с плеча, открыл грудь, ровно вздымающуюся в спокойном глубоком сне. Заснул даже серый кот, его тонкие длинные усы до сих пор были вымазаны утиным жиром...

-- Анжель, подожди, не засыпай, мне нужно тебя много о чем расспросить... Скажи, очень тебя прошу, почему я не нравлюсь мужчинам? Почему ко мне не приехал принц? А ведь он говорил, что любит меня...

Анжель приоткрыла глаза и обвела мутным взором пространство вокруг себя.

-- Берта... Твой Принц на мели... Это он МНЕ отдал все свои деньги. Кроме того, мы провели... словом, он устал и тоже хочет спать, пойми же... Я же говорила тебе, глупая, что мужчин интересуют не твои картины... И вообще, -- она вдруг оживилась и расправила плечи. -- Посмотри на себя, что это ты на себя нацепила? Какой-то черный саван. Сними его немедленно, подкрась губы и поезжай в чем мать родила к своему Принцу... -- и снова, вяло, погружаясь в сон, -- киска хорошая, пушистая...

-- Анжель, скажи, почему все так боятся Воронцовых?

-- А это ты спроси у моей матери, она на них работает уже лет пятнадцать.

-- Значит, Анна -- твоя мать?

-- Значит.

-- Не спи, прошу тебя, поговори со мной... И еще ответь, почему, когда я вхожу в дом Воронцовых, меня бьет дрожь и становится трудно дышать?

-- Это энергетика, Берта. Она заложена в самом слове: прокурор. Я тоже его боюсь: он посадил моего отца. А он был не виновен.

-- Тебе уже не хочется спать?

Но Анжель уже закрыла глаза, щеки ее раскраснелись, черные колечки волос повлажнели.

Берта перевела взгляд с нее на ренуаровскую Анжель.

Ренуаровская Анжель улыбалась во сне, ренуаровский серый кот вздохнул и подтянул под теплый мягкий живот лапу и снова заурчал; ветер, ворвавшийся в мастерскую, заставил пошевелиться шелковые цветы на полях ренуаровской шляпы. «Спящая Анжель» ожила.

...Берта открыла глаза. Она проспала все на свете. На коленях лежал раскрытый альбом.

-- Анжель, -- позвала Берта.

Затем она позвонила прокурору и сказала, что у нее нет времени на то, чтобы писать портрет его жены. Потом она позвонила Принцу и сообщила ему, что уезжает в Германию; позвонив же сестре в Германию, она сказала ей, что у нее выставка и что приехать она, к сожалению, не сможет. Потом она ласково потрепала «Спящую Анжель» по щеке:

-- Просыпайся... просыпайся...

ДАМА В ЛОДКЕ

Зина любила сюрпризы. Любила, когда ей делали сюрпризы, и когда она сама делала. Поэтому, взяв отгул в своей конторе в пятницу, она без предупреждения поехала к мужу на дачу. Женаты они были совсем недавно, и предстоящая встреча обещала одну только радость и ничего больше. Хотя, как рассуждала Зина уже в электричке, эту самую радость мог им испортить племянник Кирилл, который гостил у них на даче и, как подсмеивался муж Дмитрий, присматривал за своим дядей. Самый настоящий третий лишний, хотя ему всего-то семь лет. Это был крупный полный мальчик с румяными щечками, добрыми карими глазами. Он любил вареники с вишней, карасей в сметане и шорты. Зина подумала, что шорты в одном ряду с варениками и карасями вроде как бы и не стоят, но передумывать было уже поздно, она прикрыла глаза и всю оставшуюся дорогу представляла, как Кирилл с пухлыми загорелыми коленками выбегает из домика и мчится к ней во весь опор, а следом выходит ее муж с теннисной ракеткой в руке... И все -- она почему-то не могла представить себе его лицо, глаза... Прошло всего пять дней, а память, как безжалостное июльское солнце сожгло на некогда яркой акварели любимые и милые сердцу черты.

Зина сошла с электрички, вдохнула в себя густой аромат теплых влажных трав и оглянулась. Вокруг нее раскинулось зеленое поле, сплошь покрытое желтыми, розовыми и белыми цветами, оранжевая глинистая дорога, обрамленная стриженными рядами дико смородины, вела в дачный поселок, куда и потянулись высыпавшие как и она из электрички горожане, в белых панамах, цветных косынках, которые гремели пустыми ведрами, бидонами и веселыми голосами заполняли тишину теплого июльского утра.

Зина ускорила шаги и уже очень скоро оказалась перед калиткой своего дачного участка. Первое, что она увидела сквозь металлическую сетку, были розы. Они наконец-то распустились. А возле крыльца на грядке краснела клубника. Зина улыбнулась и толкнула калитку. Почти в это же время дверь дома распахнулась и на крыльце показался Кирилл. Он был по своему обыкновению в синих джинсовых шортах, некогда белая трикотажная футболка его теперь была вымазана красным.

-- Привет, Кирюш! -- крикнула Зина и побежала ему навстречу.

-- Тетя Зина! -- мальчик сбежал по ступенькам вниз и оказался в крепких теткиных объятиях. -- А дядя Дима рано утром к вам поехал. Сказал, что соскучился.

У Зины ослабели руки. Она потрепала темные шелковистые кудри племянника и устало облокотилась на перила.

-- Ну вот, -- с горечью сказала она, -- и сюрприз.

-- Но он вернется! Он же только за вами поехал, а раз вас там нет, значит он очень скоро вернется назад!

-- Ну хорошо, пойдем в дом. Вы, я надеюсь, не голодали без меня? -- И они вошли, Зина сразу же принялась выкладывать из корзины хлеб, сыр, колбасу, пакеты с мукой, сахаром, коробку с конфетами.

Кирилл тут же по-хозяйски распихивал все по шкафчикам, полкам, холодильнику.

-- Ты завтракал? -- спросила его Зина.

-- Только чай пил.

-- Тогда давай-ка с тобой еще чайку попьем, сбегай, принеси мяты и смородины.

Кирилл убежал, а Зина тем временем переоделась и, оставшись в купальнике, поставила на плиту чайник. настроение было явно испорчено. Она поднялась на второй этаж, где располагалась спальня, села на застеленную синим пледом постель. Да уж, не вовремя Дима проявил инициативу, нечего сказать...

Она слышала, как вернулся из сада Кирилл и крикнула ему, чтобы он присмотрел за чайником. А сама вытянулась на постели и принялась рассматривать оклеенный обоями потолок. Ей захотелось поплакать. Она всегда плакала, когда ей становилось жаль себя. И тут ее взгляд скользнул на старинное трюмо, которое они с мужем купили неделю тому назад у соседей за сто рублей. Тусклое надтреснутое зеркало уже засижено мухами, а на полочке лежала маленькая розовая гребенка. Чья? Зина резко поднялась с кровати и взяла в руки гребенку. Она была не совсем чистой, между зубцами застряли два длинных оранжевых волоса.

Она спустилась вниз. Чайник уже стоял на столе, а Кирилл укладывал в фарфоровый чайник вымытые листья черной смородины, мяты и мелиссы.

-- У нас были гости? -- спросила, стараясь не выдавать своего волнения, Зина.

— Нет, никого не было...

-- А тетя никакая не заходила?

-- Нет, женщин не было, -- Кирилл залил листья кипятком и сел перед Зиной на табурет.

-- И что же тут делал дядя Дима, спал как всегда?

-- Да нет, рыбу удил, мы ее всю засолили, а часть даже успели повесить в сарае...

-- Понятно. А ты чем же занимался, дорогой племянничек? Не скучал?

-- Нет, я оборудовал свою комнату, сконструировал два робота, поймал четыре стрекозы, шесть бабочек-капустниц и одну в крапинках, не знаю, как называется... -- Кирилл запнулся. -- Хотите, я покажу вам мою комнату?

Зина, едва переставляя ноги, пошла за Кириллом в его комнату. Залитая солнцем веранда была сплошь завалена детскими книгами, мячами, журналами, куклами, машинами -- судя по всему, все это было собрано со всех песочниц дачного поселка и было брошено детьми за ненадобностью. Над раскладушкой, застеленной голубым пушистым одеяльцем, были наклеены репродукции, вырванные из журналов, в сочетании с фотографиями мальчишеских кумиров -- Шварценеггера, Брюса Ли и тому подобных мышечных монстров. На окне стоял букет роскошного бульдонежа, на маленьком столике лежало несколько альбомных листов с наколотыми на них стрекозами и бабочками, рядом на полу валялся марлевый самодельный сачок.

-- А тебе не жалко было убивать стрекоз? -- спросила неожиданно для себя Зина.

Глаза Кирилла округлились: «А разве им больно?»

-- Конечно, больно. Они ведь были живые.

-- Но у них не было крови, они даже не кричали, и я подумал...

-- Кричали, но только ты не слышал. Запомни, Кирилл, все, что движется -- все живое.

И тут она увидела слезы на глазах мальчика. Она хотела сказать ему что-то утешительное, но его в комнате уже не было. Синие шорты мелькнули в прямоугольнике окна и скрылись в малиновых зарослях. «Ну вот, и ему настроение испортила.»

Чаю уже не хотелось. Она вышла на крыльцо, позвала Кирилла, потом вернулась в кухню, посидела немного за столом, хотела поставить тесто для пирога, но передумала, снова вышла на крыльцо и, накинув на плечи махровое полотенце, направилась в сторону озера.

Кирилла она нашла в «лягушатнике» -- крохотном заливчике, прилегающем к озеру, где плескалась детвора и где даже Кириллу было самое большое -- по пояс. Он, казалось, забыл о своем горе, связанном с убийством стрекоз, и теперь окатывал каскадом сверкающих брызг маленькую девочку в лимонном оборчатом купальнике. Девочка была совсем уже мокрая, она пронзительно кричала в предчувствии очередной порции прохладных брызг, и вот так, хохоча во все горло, почти и не пыталась увернуться. Рядом с ними дети постарше играли в мяч, который с упругим резиновым звуком бился о зеркальную поверхность воды, то и дело взлетая над взъерошенными головками играющих. Это был настоящий рай. В нескольких метрах от лягушатника загорали и купались взрослые. Молодые женщины намазывали тело кремом от загара и теперь сверкающие, как на подиуме культуристов, медленно поджаривались на солнце. Зина увидела много знакомых, соседей по даче. С ней здоровались, звали попробовать клубничного компота или пива. Было почему-то такое ощущение, словно все они что-то не договаривают. Или, быть может, посреди этого Эдема ее грустное лицо поневоле заставляет отдыхающих отводить от нее взгляд?

Она постелила полотенце и легла на спину. Сначала в глазах появились кроваво-красные рериховские горы, потом замелькали горячие темные вишни, словно ей под веки засыпали песку, и она в испуге раскрыла глаза. перед ней, а точнее -- над ней стоял незнакомый мужчина в белых брюках и синей футболке с нелепой надписью на английском языке: «Поцелуй меня быстро».

-- Вы из пятнадцатого домика? -- спросил он и опустился перед ней на песок.

-- Да, а что? -- по лицу незнакомца потекли кровавые потоки солнечных рефлексов, Зина закрыла лицо руками.

-- Вы Олю Копейкину давно видели?

-- На прошлой неделе, а что случилось?

-- Пойдемте со мной, -- он помог ей подняться. Зина поднялась и, прихватив с собой полотенце, под взглядами загорающих дачников, побрела за мужчиной в сторону спасательной станции.

-- Что случилось? -- Зина чувствовала, как предательски начинала болеть голова. Вдруг она остановилась, повернулась в сторону пляжа и окликнула Кирилла. -- Сейчас племянник придет, тогда и пойдем, -- начала она что-то соображать.

В кухне было темно и прохладно. Пахло свежими смородиновыми листьями. Кирилл уписывал бутерброд с колбасой, то и дело поглядывая на часы в ожидании мультфильмов.

Следователь Аршинов пил чай и задавал Зине вопросы.

-- Вы давно знаете Ольгу?

-- Года два, с тех пор, как они с матерью купили вот эту соседнюю дачу.

-- То есть, вы хотите сказать, что отношения у вас было просто соседскими и что виделись вы с ней только на даче?

-- Конечно. Вечерами мы вот тут, на веранде пили чай, а иногда на их лодке -- у Оли есть своя лодка, она купила ее в прошлом году у местных рыбаков, катались вдоль берега. Ольга хорошо гребет, она вообще сильная.

-- Кирилл, ты поел? -- спросил Аршинов мальчика и многозначительно взглянул на него. После чего Кирилл, столь же многозначительно поставив на поднос недопитый чай и остаток бутерброда, демонстративно вышел из кухни и, как вскоре услышали взрослые, включил в комнате телевизор.

-- Скажите, а когда вы в последний раз катались на этой самой лодке?

-- На прошлые выходные.

-- С вами был муж?

Зина резко встала из-за стола. Ей все это порядком надоело.

-- Скажите, в чем дело или я откажусь говорить с вами. У меня болит голова. Такая жара, человек приехал на дачу отдохнуть... Я почти не знаю Олю и ничего не могу вам о ней рассказать. Не имею представления, что она такого могла совершить, чтобы вы ею заинтересовались... Я больше вам ничего не скажу...

-- А где сейчас ваш муж?

-- Кирилл сказал, что он уехал за мной в город. Что еще?

-- Тогда прошу вас пройти за мной. -- Аршинов встал. -- Для опознания.

Последнее, что увидела Зина и что хорошо запомнила из этого кошмарного дня, были глаза Кирилла, который стоял в дверях кухни. Эти глаза о чем-то ее просили.

-- Подожди меня здесь, никуда не уходи, -- проговорила Зина и вышла покорно за следователем.

В прохладной комнате спасательной станции, прямо на полу лежала молодая обнаженная женщина. Ее длинные оранжевые волосы, уже успевшие высохнуть, обрамляли совершенно белое некрасивое лицо и змеились по груди. Вспомнилась тут же розовая гребенка, и Зина от волнения попросила воды. Ее привели в чувства и попросили ответить на несколько вопросов. Да, это несомненно была Оля Копейкина. Ее утром выловили из озера. Зина подумала о купающихся сейчас в этой воде дачниках и ее чуть не стошнило.

Аршинов проводил ее на дачу, что-то сказал про Дмитрия и ушел. Было так тихо, что даже залетевший шмель своим густым бархатистым жужжанием заставил Зину вздрогнуть. Вдруг перед ней возник Кирилл. Он был очень бледен.

-- Ложись спать, Кир. Пойдем, я тебя провожу, уже поздно. -- Она обняла мальчика и тут впервые поняла, зачем они вообще все это затеяли, зачем пригласили на дачу Кирилла. Зина хотела посмотреть на Диму в роли отца, а ему, наверно, захотелось увидеть Зину в роли матери. Они играли в семью. Это была приятная ненавязчивая игра. Зина поймала себя на мысли, что ей нравится ее роль, нравится и сам Кирилл, и та атмосфера, которую она почувствовала на веранде, полной игрушек и всего детского.

Она постелила ему постель, подождала, пока Кирилл уляжется и накрыла его одеялом. Она подумала о том, как же все-таки бездарно прошел день. Непонятно, зачем ее так долго держали на спасательной станции. Непонятно, почему еще нет Дмитрия.

-- Сейчас самое время почитать сказку. Гофмана?

-- Нет, только не Гофмана! -- почти воскликнул Кирилл и приподнялся с подушки, -- там песочный человечек, мне страшно было, когда дядя Дима читал...

-- Ну хорошо, тогда «Мэри Поппинс»?

-- Да.

-- На какой странице вы остановились?

Кирилл, выпростав руку из-под одеяла, полистал книгу и ткнул пальцем в нужное место. Зина начала читать: «Секретарь поспешно перелистал Энциклопедию. -- Ничего нет, ваше величество, -- сокрушенно сказал он наконец. -- Есть только про Корову, Которая Подпрыгнула Выше Луны, но это вы и так знаете. И -- просто на всякий случай -- он прочитал стихи, которые и так знает каждый ребенок:

Послушайте сказочку

Вы, шалуны:

Корова подпрыгнула

Выше Луны!

Боюсь, что не скоро

Появится снова

Такая прыгучая

Чудо-корова!»

Но стишок про чудо-корову Кирилл уже не слышал, он крепко спал. Зина вспомнила его глаза, они о чем-то просили, но о чем? И что она вообще знала об этом мальчике кроме того, что он сын ее сестры? Пожалуй, что ничего, разве что он увлекается бабочками стрекозами? Конечно, ему было скучно здесь...

Разве это правда? Разве ей сейчас было до Кирилла? Разве она не видела сейчас перед собой мертвую Олю Копейкину, которую выловили сегодня из озера? Что с ней случилось? И почему нет Дмитрия?

И вдруг она услышала шаги в саду. Она вздрогнула. Вот сейчас откроется дверь и она увидит Олю в красном простом широком платье, перехваченном белым шелковым поясом, а в руках у нее будет блюдо с малиной. «Ну что, поехали, лодка у берега?..

Она любила эти ночные прогулки по озеру, когда с берега доносятся крики ночных птиц и шелест разбуженной порывом ветра листвы молодых тополей и пышных косм ивовых зарослей, когда вода под точеными тонкими веслами похожа на черное густое масло, в котором плавает круглая бело-желтая луна.

Но это оказалась не Оля. Оля не могла придти, ведь она лежала на холодном полу спасательной станции, но ей уже не было холодно.

На пороге стоял Дмитрий. В темноте он показался еще выше, тоньше, словно темнота сдавила его.

-- Ты здесь? -- он подошел и обнял ее. -- Ты уже все знаешь?

-- А что я должна знать? -- Зина видела перед собой розовую гребенку. Ей хотелось все услышать от Дмитрия.

-- Оля Копейкина утонула... -- он сел и уронил руки. -- Кто-то проделал огромную дыру в днище лодки, а она ночью, как всегда, решила покататься... Представляешь, и плавать умела, а все равно не дотянула до берега. И никто, главное, не слышал, чтобы она кричала или звала на помощь.

-- А ты?

-- А что я, я спал... -- Он поднял глаза на жену. -- Ты что-то хочешь мне сказать?

Но она лишь представила себе, как лодка пошла ко дну, а эти двое -- Оля и ее муж -- оказались в воде, как она в страхе стала цепляться за Дмитрия и тянуть ко дну. Действительно она и не кричала, ведь она надеялась, что он ее спасет, а он испугался, оторвал от себя ее руки и быстро, что было сил, поплыл к берегу. Может, она и захотела крикнуть, да вода залилась в рот...

Зина зажмурилась. Откуда эта картина?

-- Извини, но я никак не могу осмыслить все то, что ты сейчас рассказал мне. Кому могло понадобиться проделывать дыру в лодке? Кому была нужна смерть Оли?

-- Не знаю. Грешным делом, полез в сарай, посмотреть, где наш топорик, и не нашел, представляешь? Нужно срочно найти, лодку уже подняли, говорят, топором прорубили, да так странно, словно второпях... Даже щепки между решеток застряли...

-- Какие еще решетки? -- не поняла Зина.

-- В лодке такие решетки под ногами...

Кирилл во сне тяжело вздохнул, и Зина сделала знак мужу, чтобы он ушел. Перед тем как выключить лампу, она подошла к изголовью постели и взглянула на мальчика. Он лежал с открытыми глазами: то же выражение, та же просьба во взгляде.

-- Кир, что с тобой, ты почему не спишь?

-- Мне нужно вам что-то сказать, -- прошептал осипшим от волнения голосом Кирилл. Зина почувствовала, что он вот-вот расплачется. -- Увезите меня, пожалуйста, домой, к маме. Я соскучился. Я боюсь.

-- Да что с тобой, Кирочка дорогой? Все же хорошо.

Она присела к нему, обняла его и принялась укачивать как маленького.

Между тем ее взгляд продолжал скользить по комнате. Ощущение того, что она только что увидела нечто, заставившее ее волноваться, не покидало. Напевая мелодию, отдаленно напоминавшую колыбельную и раскачиваясь всем телом, Зина внимательно осмотрела каждый метр веранды и только заметив прямо над подушкой Кира странный пейзаж, замерла, всматриваясь. Небольшая репродукция изображала водную гладь при вечернем освещении, склонившуюся иву, в тени которой пряталась, касаясь берега, маленькая лодка, а вот в лодке... никого нет. То место, где по идее, должна находиться фигурка человека, аккуратно вырезано, и только края среза почему-то ярко-красные. Зина нагнулась поближе и прочитала: «Дама в лодке. 1867. Огюст Ренуар.» Она быстро повернула голову: Кирилл спал. Она поправила одеяло и встала. подцепив кнопку, она сняла со стены картинку, собралась было уже выйти из комнаты, как между пальцами что-то промелькнуло и бабочкой, кроваво-красной бабочкой упало к ногам.

Она подняла с пола недостающую женскую половинчатую фигурку и поднесла поближе к свету. У сидящей в лодке женщины сначала было явно белое платье, но кто-то -- а этот кто-то теперь крепко спал -- решил сделать платье красным и заштриховал его фломастером. И тут Зина увидела незаметную на первый взгляд прорезь в бумаге в том самом месте, где находилась гладь воды. Зина Взяла в руки красную фигурку и попыталась просунуть в прорезь -- ведь именно оттуда, как теперь становилось ясным, и мог выпасть силуэт; и от этой страшной догадки у нее перехватило дыхание: размер точно соответствовал прорези. Женщина в красном несколько раз подряд утонула на глазах ошеломленной Зины. Неужели его вдохновила репродукция?

-- Кирилл, -- позвала она шепотом. Тот открыл глаза мгновенно, словно ждал, что его позовут, а увидев в руках тетки картинку, зарылся головой в подушку. -- Кир, дорогой, объясни мне, что все это значит?..

Когда Зина вышла из комнаты, Кирилл, измученный, уже спал. Хотя, не обошлось, конечно, без димедрола.

«Я думал, -- вспоминала она рыдающий голос племянника, -- что она увидит дыру и повернет обратно. Я просто не хотел, чтобы она каталась на этой лодке. Чтобы она с дядей Димой так далеко уплывала от берега... Она все это время постоянно кричала на меня и просила, чтобы я до вечера не возвращался из лягушатника, а мне всегда хотелось есть, да и замерзал я все время в воде... Я им мешал...»

Зина сидела на кухне и курила. "Была дама в лодке, -- думала она, подавленная страхом и безысходностью, -- и не стало ее «А был ли мальчик-то?»

Зина, очнувшись, вернулась к Кириллу, достала из-под раскладушки маленький топорик, хорошенько протерла его и отнесла в сарай. Потом на цыпочках поднялась в спальню, хотела выбросить в сад розовую гребенку, чтобы уж положить конец всей этой истории, но ее на зеркале не оказалось. Значит, ОН убрал. Она присела на постель и посмотрела на залитое лунным светом лицо Дмитрия. Теперь его вид не возбуждал в ней прежних желаний. Больше того -- ей захотелось его ударить, причем больно, насмерть...

Потом она принялась вспоминать расписание электричек и за этим занятием уснула, свернувшись калачиком в кресле. Проснувшись в пять утра, она подняла племянника и стала торопливо его, сонного и мычащего, собирать. «Домой?» -- глядя на нее мутными кофейными глазами, спросил Кир. «Домой.» «К маме?» «К маме.»

ЧАШКА ШОКОЛАДА

радиопьеса

Действующие лица:

ЛОРА

НАТАЛИЯ

Фоном служит ненавязчивая и спокойная тема-блюз, предположительно в стиле Гершвина. Позвякивание посуды, шорохи, обрывки разговоров, смех создают звуковую атмосферу маленького кафе. Быстрые шаги, близкое дыхание запыхавшейся женщины.

НАТА. Привет, дорогая.

ЛОРА. Наконец то, а то я уж и не знала, что подумать. Ты опоздала на целых полчаса. Наташка, сколько же мы с тобой не виделись?!

НАТА. Лет пять примерно. Извини меня, что задержалась, машина забарахлила, хорошо парень какой-то остановился и помог завести...

ЛОРА. Ты молодец, сама водишь машину, а я ...

ЛОРА. Это шофер Левы, но откуда тебе все это известно?

НАТА. Мне многое известно. Ведь у тебя через неделю свадьба, не так ли? (немного истеричный тон, в каждом слове сквозит плохо скрываемая ирония).

ЛОРА. Да, это так. Приходи, я буду очень рада.

НАТА. Ну, спасибо. Скажи, ты ведь и представления не имеешь, зачем я пригласила тебя сюда, в это кафе?

ЛОРА. Не скрою -- я была удивлена. Но, с другой стороны, давно пора было встретиться, ведь мы с тобой одно время были

самыми близкими подругами, пока ты -- признайся не вышла замуж за своего Сергея.

НАТА (чувствуется, что она нервничает). Семья, никуда не денешься. Но я пригласила тебя сюда не столько затем, чтобы предаться воспоминаниям и вспомнить, какими мы были хорошими подругами, сколько для того, чтобы попросить тебя об одном одолжении. Вернее, о двух. Но, все по-порядку.

ЛОРА. Заинтриговала, ничего не скажешь... Ты почему не пьешь кофе?

НАТА. Не знаю, не хочется. А ты пей, пей. (пауза) Очень прошу тебя, Лора, поедем сейчас со мной. Я объясню тебе все по дороге. Но мне одной страшно, я боюсь за свои нервы и сердце.

ЛОРА. Ну вот, теперь ты и меня испугала. А что же Сергей, почему ты не обратилась к нему?

НАТА. Потом поймешь. И вообще, это страшно только для меня, ты же абсолютно ничем не рискуешь. Допивай кофе и поедем.Очень скоро ты все поймешь.

Блюз звучит громче, потом так же плавно затихает. Пауза. Звук подъезжающей машины. Шум дождя. Хлопают дверцы. Хлюпанье воды под ногами.

ЛОРА. Если я не ошибаюсь, ты где-то тут, совсем рядом живешь? А темно-то как, ни одного фонаря. Ох, Наталия, вечно ты впутываешь меня в какую-нибудь передрягу. Ну что придумала на этот раз? Обещала мне по дороге все рассказать, а сама?... (постукивание каблучков, скрип открываемой тяжелой двери) Я боюсь, стой, куда ты меня тащишь? Разве ты не видишь, что дом нежилой? Все окна темные, а запах-то, запах какой! Мышами и и плесенью пахнет...

НАТА. Правильно. Этот дом нежилой. А зачем нам люди?

ЛОРА. (хныча) Я ничегошеньки не вижу... Куда ты меня завела?

НАТА. Я веду тебя на чердак. Всего-то пять этажей пройти. Осторожней, вот так.. Постой, у меня же есть спички, совсем забыла (чиркает спичкой).

ЛОРА (кричит) Кры-ы-ы-са-а! Ты видела? А-а-а!... Я не хочу дальше, я боюсь.

НАТА. Держись крепче за мой локоть. Подумаешь, крысы. Нужно же и им где-то жить. Смотри, куча мусора, не запачкай туфли...

ЛОРА (усмехаясь) Про туфли вспомнила... Да ты, милочка, так остановила машину, что я, открыв дверцу, угодила прямо в лужу, но щиколотки, у меня чулки мокрые, не говоря уж о туфлях.

НАТА. Ничего, тебе твой Лева новые купит, сотню.

ЛОРА (резко) Стой. Все. Я дальше не пойду. Куда ты меня затащила? И вообще: чего тебе от меня нужно?

НАТА. Да успокойся ты, в самом деле, когда в склеп лазали, не боялась, а ведь там настоящие мертвецы лежали, а здесь, на чердаке, на милом уютном чердаке -- испугалась. Лорка, отпусти мой локоть, он, наверно, весь посинел от твоей мертвой хватки.

ЛОРА. Я с места не сдвинусь и локоть твой не отпущу, пока ты мне не ответишь на один вопрос: скажи, все это имеет хотя бы косвенное отношение ко мне?

НАТА. Тсс... Нет, показалось, думала, что наверху кто-то есть. (пауза, потом, словно что-то вспомнив) А как же! Стала бы я тебя вытаскивать из твоей тепленькой, так сказать, социальной ниши, в кафе, чтобы потом заманить на старый чердак! Не только косвенное, но и самое прямое!

ЛОРА. Ты мне хочешь что-то показать?

НАТА. Не комплексуйся... Осторожно, здесь сломанная ступенька... Господи, она совсем раскрошилась....

ЛОРА (задумчиво) Слово-то какое: "не комплексуйся". Ты всегда меня такими словами уговаривала пойти с тобой на какую-нибудь вечеринку...

НАТА. Все. Пришли. Видишь дверь -- нам сюда.

Скрип открываемой двери. Звучит медленная джазовая мелодия. Постепенно она начинает служить фоном и становиться едва различимой -- по ходу действия.

ЛОРА. Ты слышишь?

НАТА (вздыхает) Да, это из дома напротив. Отдыхают люди, музыку хорошую слушают.

ЛОРА. Только не надо делать вид, что ты не узнала эту мелодию. Мы же целый вечер тогда, у Женьки, крутили эту пластинку, я этот саксофон никогда не забуду... Я же тогда познакомилась с...

НАТА ( делая вид, что ничего не замечает) Хочешь курить?

ЛОРА (словно очнувшись) Не доставай... У меня хорошие, мне их Ваэнтруб из Лондона привез, бери...

НАТА. А кто у нас Ваэн...

ЛОРА. Ва-эн-труб.

НАТА. Ваэнтруб?

ЛОРА. Это же фамилия Левы!

НАТА. Понятно. Если хочешь, я открою окно и мы спокойно дослушаем эту мелодию.

ЛОРА (помолчав) И да, и нет.

Открывает окно, усиливается шум дождя и, соответственно, становится громче звучание музыки. Пауза. Всхлипывание Наты.

ЛОРА. Ты что? Наташа, что с тобой?

НАТА. Нет-нет, ничего. Посмотри внимательно вон на то окно напротив. Видишь, шторы не задернуты, за столом сидит мужчина.

ЛОРА. Да, конечно вижу. Ты его знаешь?

НАТА. Думала, что знаю, а как оказалось -- недостаточно, (пауза). Это мой муж.

ЛОРА. Боже, как он постарел... Ой, прости, но я его действительно не узнала.

НАТА. Да, он слегка растолстел, но женщинам все равно продолжает нравиться... Ты не находишь, что он еще очень даже ничего?

ЛОРА. Вполне.

НАТА. А теперь слушай меня внимательно. Вот тут, в моей сумочке, корвалол ид нашатырный спирт -- это на всякий случай... Итак. Сегодня пятница. Я каждую неделю в этот день отправляюсь к маме, она, как ты помнишь, живет теперь здесь, но на другом конце города... Я прибираюсь у нее, готовлю, в общем, это не имеет никакого значения. Я обычно уезжаю с ночевкой, и Сергей прекрасно об этом знает. Сегодня я к маме не поехала. Догадайся, почему.

ЛОРА. Я догадываюсь...

НАТА. Правильно. Главное, что ты все поняла. Лора, я ведь кожей чувствую, что сегодня к моему мужу кто-то пожалует в гости. Я сегодня, совершенно случайно, наткнулась на его старый плащ и обнаружила в нем...

ЛОРА (мрачно) Пистолет?

НАТА. Если бы! Щербет! С изюмом и орехами. И еще пачку индийского чая. Говорю же, он кого-то в гости ждет. Но кого?

ЛОРА. Смотри, он встал и направился вглубь квартиры.

Джаз резко прерывается и ему на смену приходит "Болеро" Равеля (можно любую другую музыку французских музыкантов -- импрессионистов, к примеру "Облака" Дебюсси). Пауза.

Дождь барабанит по жести подоконника.

ЛОРА (всхлипывая) Ну же! Открой глаза! Господи, что же это за такое! Ната... (похлопывает Нату по щекам)

НАТА. О-о-о... Как голова трещит .... Что со мной было?

ЛОРА (раздраженно) Ты же сама себе накаркала... Грохнулась в обморок.

НАТА (едва слышно) Она... она еще там?

ЛОРА (истерично) Только не поворачивайся, прошу тебя. Смотри на дверь, на меня, куда угодно, только не в окно... Я сама-то уже не в силах этого вынести...

НАТА (пытаясь взять себя в руки) Она что, совершенно голая? Как интересно. И что же они там, с моим мужем, делают?

ЛОРА. Перестань. Зачем это тебе?

НАТА (срывается на крик) Говори!

ЛОРА. Сергей усаживает ее зачем-то в кресло... Включил лампу...

НАТА. Очевидно, ему так больше нравится. А я и не знала... (меланхолично) Нет, правда, столько лет с ним прожила и не знала... (неожиданно резко) Пойдем. Здесь больше нечего делать. Спасибо за компанию.

ЛОРА. Зачем ты бросила окурок? Ведь может случиться пожар...

Хлопает дверь. Они уходят. Звучит "тема из кафе", которая, завершив свой интонационно-логический круг, затихает. Пауза.

Позвякивание посуды. Действие происходит на кухне Лоры: шум дождя, тиканье часов, журчание воды из крана и т.п.

НАТА. Я, конечно, слышала, что твой, так сказать, жених богат, но не предполагала, что настолько... Эта его квартира?

ЛОРА (естественно равнодушным тоном) Моя. Мы с Мишкой здесь с весны живем.

НАТА. Понятно. А где его первая жена живет? Надеюсь, не с вами?

ЛОРА. Ты действительно хорошо проинформирована. У нее своя квартира.

Ната. А где же твой Мишка?

ЛОРА. Михаила с мамой Лева в Ялту отправил. Там сейчас бархатный сезон. (пауза) Ты что будешь: паштет, сыр или икру?

НАТА. Я все буду. А выпить мне приготовь следующим образом: берешь и сливаешь в один стакан понемногу из всех твоих красивых бутылок...

ЛОРА. Тогда тебе придется переночевать у меня. Не сядешь же ты за руль после такого зверского коктейля?

НАТА. Обо мне не беспокойся, пешком дойду. (пауза) Хотя куда?...

ЛОРА. Оставайся, Лева сегодня поздно придет, я тебе в Мишкиной комнате постелю.

НАТА (решительно) Ты, давай, не говори, а больше делай. Бери вон ту бутылочку с малиновым ликером, так, туда немного киви, бананового .... Кстати, у тебя есть апельсин?

ЛОРА. Есть, а что?

НАТА. А ананас?

ЛОРА. Посмотрю, должн быть.

НАТА. А тебе не скучно: все есть?

ЛОРА. Не ерничай. Делай себе коктейль и пей, на тебя больно смотреть. Ой, слушай, я только сейчас заметила, что у тебя подол платья в грязи, это ты, наверно, как из машины выходила, так и вымазалась вся... Раздевайся, сейчас я тебе свой халат принесу...

Лора ухоит, возвращается. Ната разливает напитки.

ЛОРА. Подожди, ты еще не выпила?

НАТА. Пока нет, сейчас вот докурю твои английские, ваэнтрубовские, и выпью.

ЛОРА. Предлагаю тебе пойти сейчас погреться под горячим душем, а я тут пока что-нибудь приготовлю. А потом и выпьем вместе.

НАТА. Подожди. Ответь мне: неужели ты так и не поняла, зачем я к тебе пришла? Вообще, зачем эта встреча?

ЛОРА. О чем ты? Встретились -- и хорошо. Я, например, очень рада.

НАТА. Хорошо, иду в душ. Продолжай смешивать, там, в шкафу, я видела еще что-то с черной смородиной и кокосом...

Звук удаляющихся шагов. Едва Ната уходит, как раздается телефонный звонок.

ЛОРА. Да, я слушаю. Ну, говорите. (пауза) Это Вы? (серьезно и несколько робко) Его сейчас нет дома. Он будет около двенадцати. У него встреча с французами, а потом банкет... Позвоните в офис... (вешает трубку).

Пауза. Звучит джаз, очень громко.

ЛОРА. Сделай, пожалуйста, потише, я тебя очень прошу, уже ночь...

НАТА (чувствуется, что она немного опьянела) Минуточку. (Музыка становится тише) Значит, говоришь что так ничего и не поняла? Думаешь, очень соскучилась? Да я, можно сказать, с тобой и не расставалась все эти годы. Ты же как тот каток асфальтовый, время тот времени по моей жизни проезжаешься... Я, если честно, устала от тебя, как от смертельной болезни.

ЛОРА. Что ты такое говоришь? Ты совершенно пьяна!

НАТА. Конечно, пьяна. Напилась с горя. Если бы ты своего Ваэнтруба в обнимку с голой женщиной увидела, разве не напилась бы?

ЛОРА. Давай я тебя спать уложу.... Пойдем, а?

НАТА. Да подожди ты со своим "спать"! Помнишь, еще в кафе я тебе говорила, что пришла просить тебя сразу о двух одолжениях

ЛОРА (устало) Ну и?...

НАТА. Что со мной поехала -- спасибо. А теперь пришло время рассказать о втором, вернее -- попросить. Лора, НЕ ВЫХОДИ ЗАМУЖ! (пауза; музыкальная фраза-вопрос, исполняемая на саксофоне)

ЛОРА. Ты точно свихнулась, Наталья. Что ты несешь?

НАТА. Я говорю серьезно, и не такая уж я и пьяная. Не выходи замуж...

ЛОРА. Но почему? (пытается перевести все в шутку) Почему же я не должна выходить замуж? Лева вполне достойный человек, он любит меня...

НАТА. Я сейчас скажу тебе одну вещь. Она покажется тебе бредом... Но ты все же выслушай и постарайся понять. (пауза) Видишь ли, Лора, я совершенно случайно вывела одну закономерность. Согласись, человек слаб, он всю свою жизнь ищет закономерности, чтобы облегчить себе свое существование, хотя бы для того, чтобы избежать ошибок... Вот и я ... нашла одну такую закономерность. Заключается она в том, что когда ты сходишься близко с каким-либо мужчиной, я -- автоматически -- расстаюсь со своим. И -- наоборот.

ЛОРА (задумчиво, но напряженно) Ната, ты и правда бредишь... Как ты могла додуматься до такого? И вообще: какие закономерности могут быть в таких делах?

НАТА. Я приблизительно так и представляла себе твою реакцию. Но это еще только начало. Ведь не думаешь же ты, что пошла на встречу с тобой только ради того, чтобы рассказать об этом? Мне важен результат. Ты понимаешь, о чем я говорю?

ЛОРА. Я понимаю, что ты сейчас не в себе, ты только что пережила серьезное потрясение, поверь, я очень сочувствую тебе, но зачем же все свое раздражение выплескивать на меня? Я-то в чем виновата? Вот увидишь, у тебя с Сергеем еще все наладиться, в семье всякое случается. И тебе, как мне кажется, будет стыдно...

НАТА. Мне?! Да о чем-таком ты говоришь? Если бы все было так просто, как тебе кажется и если бы не существовало той связи между нами, о которой я тебе рассказала, разве бы просила я тебя не выходить замуж?

ЛОРА. Ты неисправимая фантазерка, Ната...

НАТА (перебивая ее и словно продолжая прерванную речь) Я заметила это еще тогда, давно, когда мы с тобой жили одной жизнью. Ты помнишь? Мы снимали комнату, вместе ели, пили, спали на одной кровати, ходили на одни и те же фильмы, слушали одну и ту же музыку, красили губы одной помадой ... Лора, ты помнишь все это?

ЛОРА. Конечно. Но ты расстроила меня, Наташка. И что это тебе взбрело в голову?...

НАТА (немного монотонно) Единственно, что нас разлучало тогда, да и то лишь на время, и даже как-то отвлекало друг от друга -- были наши мужчины, мальчики... Молчи, ты и сама все это прекрасно понимаешь. Разве мы не ревновали друг друга к этим прыщавым молокососам, которых сами же презирали за их инфантилизм, но с которыми нам все-таки нравилось целоваться и обниматься в темной комнате...

ЛОРА. Напряги, наконец, свои куриные мозги! Вспомни, ведь как только я начинала с кем-то встречаться, ты оставалась одна. И не было ни разу, чтобы кто-то из нас не оставался на целую ночь в полном одиночестве, прислушиваясь к шагам и шорохам в подъезде ... Да вот тебе яркий тому пример, как нельзя лучше доказывающий мою правоту. Борис. Ты никогда не задумывалась над тем, почему он тебя бросил?

ЛОРА (болезненно реагируя) Не надо, а? Ведь он, как оказалось, был женат, у него были дети...

НАТА. Но об этом никто не знал. Только я одна чувствовала, что это все несерьезно, что он просто поиграет с тобой и бросит ... Я говорила тебе об этом, а ты не верила, потому что думала, что я тебе завидую.

ЛОРА. А разве нет?

НАТА. Глупая! Ты бы посмотрела на себя тогда со стороны! Ты же просто сошла с ума от своей любви, ты не ходила. а летала над нами, такими приземленными и ничего непонимающими... А как ты раздражала меня своими постоянными разговорами о нем, об этом -- ты уж меня прости -- негодяя.

ЛОРА. А мне казалось, что ты ценишь мою откровенность ...

НАТА (смягчившись) Я о другом... я все, конечно, ценила, но я любила тебя... Ты была для меня самым близким человеком. И я чувствовала, что теряю тебя... И ради кого? (пауза) И тогда я поняла, что необходимо действовать.

ЛОРА. Да? И что же ты сделала? Неужели ты говорила с Борисом обо мне?..

НАТА. Зачем? Просто я спешно закрутила роман с Вадимом.

ЛОРА. С Вадимом? Это врач со "скорой помощи"? Очень странные у вас были отношения.... И зачем он тебе был нужен, он же тебе никогда не нравился...

НАТА. Ради тебя, только ради тебя. Просто он первый под руку, так сказать, попался. Все произошло, как я и рассчитывала, день в день, час в час. Он клянется мне в любви -- как сейчас помню, мы возвращались из кино, смотрели "Майерлинг" с Катрин Денев и Омаром Шарифом; шел дождь, -- а тебе в это же самое время звонил Борис... Это был ваш последний разговор...

ЛОРА. Скажи, зачем тебе все это? Чтобы сделать мне больно?

НАТА. Нет. Чтобы ты поняла, как больно сейчас мне... И если ты поймешь меня и не поможешь, я пропала... (слезы в голосе) Я люблю Сергея и боюсь его потерять.

ЛОРА. Все равно не понимаю, чем я могу тебе помочь... Что может измениться, если я не выйду замуж? Та голая женщина тут же спрыгнет с кресла и бросится вон из квартиры? А твой Сергей тотчас заключит тебя в свои горячие супружеские объятия? И вы оба сделаете вид, что ничего не произошло? Это же смешно. Неужели тебе ни разу не пришло в голову, что все то, о чем ты мне тут понарассказывала -- обычное совпадение? В том возрасте, в котором были мы в то время, было совершенно нормальным явлением: встречаться -- расставаться ... Мы были совсем юные и глупые.... Нас опьяняла новизна ощущения... Согласись. И неужели ты действительно думаешь, что я рассталась с Борисом из-за тебя, из-за твоего, как ты выразилась, "спешного" романа с Вадимом? Пойми, даже если бы ты не встречалась с ним, Борис все равно бы уехал. И если уж ты такая жертвенница, и так рьяно верила в свою дурацкую закономерность, как же ты могла все это, зная, что я жду ребенка?! А вдруг бы Борис бросил свою жену и женился на ней? Ведь всякое могло случиться...

НАТА. Мне и в голову не приходило, что ты оставишь ребенка. Но, с другой стороны -- приходится признаваться -- когда ты родила Мишу, я почувствовала некоторое облегчение. Ведь я тогда встретила Сергея... ( звучит саксофон; грустная мелодия) И так случилось, что пока ты скиталась по родильным домам и больницам, и тебе было не до чего, я ... вышла замуж. Я не хотела думать ни о чем таком. Спустя столько лет мне было даже смешно вспоминать эту фатальность в наших отношениях. Но все же, время от времени -- для собственного спокойствия, я пованивала твоей маме, нашим общим друзьям, чтобы справиться о тебе и всегда слышала одно и то же: они с Мишей в санатории... Он ведь у тебя сильно болел?

ЛОРА (голос немного с хрипотцой) Да. Но ты ни разу не пришла ко мне, не проведала нас.

НАТА. Пойми же, мне было не до тебя. У меня была своя жизнь. Наконец-то своя.

ЛОРА. Тогда вообще ничего не понимаю. Что же случилось, почему ты сейчас вдруг вспомнила обо мне?

НАТА. Ну представь, я мысленно поставила крест на тебе, на твоей личной жизни и успокоилась. По моей теории, мне уже больше ничего не угрожало. Я все эти пять лет была совершенно счастлива с мужем. И вдруг я стала замечать за ним какие-то странности: то он задержится с работы, то ему звонят женщины, то но... Да что я тебе буду все рассказывать... Словом, мне показалось, что у него кто-то есть. Я на всякий случай звоню твоей маме и узнаю, что ты, -- ТЫ! -- собираешься замуж, и за кого? За директора самого крупного банка в городе! И тогда я с ужасом поняла, что наша игра не закончилась, что она будет длиться всю жизнь. Я испугалась, и вот потому я здесь... Прошу тебя, по-хорошему, не выходи замуж... Я понимаю, конечно, что все это звучит дико, но что мне делать?

Раздается телефонный звонок.

Пауза. Лора берет трубку.

ЛОРА (срывающимся голосом, в сильном волнении) Да не молчите вы, ради Бога! Я же прекрасно знаю, что это вы! Вы звонили Леве? Нашли его?... Ну, тогда я ничем не могу помочь. Я вас не обманываю, его нет дома. Они наверняка в казино или в ресторане на набережной. Я обязательно передам ему, чтобы он связался с вами. До свидания. Не за что (кладет трубку и обращается к Наташе) И я еще этой женщине говорю "до свидания"...

НАТА. Кто она?

ЛОРА. Она. Его бывшая.

НАТА. Знаешь, а я за всеми этими разговорами совершенно забыла о чердаке. А завтра, как вспомню, так с ума сойду. онимаешь, до меня просто еще не дошло... Что же мне делать?

ЛОРА. Поговорить с Сергеем. Делать вид, что ты ничего не знаешь -- глупо. Двойной обман. Это тяжело.

НАТА. А как ты познакомилась с Левой?

ЛОРА. Очень просто. И смешно. У меня порвался пакет на улице и помидоры рассыпались по асфальту. А он шел и наступил... Как в кино. Разговорились, и он предложил мне работу.

НАТА. И кем же ты, медсестра, могла работать у него в банке?

ЛОРА. А я и не успела поработать.

НАТА (после паузы) Понятно. В тихом омуте черти водятся. Ты, конечно, похорошела, но все равно скажу, ты уж не обижайся, что приодеть вот так же, как и тебя любую другую, облить духами и подкрасить -- ничуть не хуже будет.

ЛОРА. Наталия, ну почему ты такая злая? Что я тебе плохого сделала?

НАТА (истерично) Ты не выйдешь замуж, потому что я не хочу расставаться с Сергеем, неужели не понятно?! Пожалей меня, умоляю...Хочешь, на колени встану... (встает на колени -- своеобразный звук)

ЛОРА (в ужасе) Поднимись сейчас же! Сумасшедшая! Вот увидишь, утром тебе все покажется не таким уж и мрачным...

Телефонный звонок.

ЛОРА (берет трубку) Да? Слушаю тебя, Лева. Здравствуй, милый. (пауза) Хорошо, приезжай, мы ждем тебя. С подругой, Наталией, помнишь, я тебе рассказывала про склепы и все такое (искусственный смех) Нет, ничего не надо покупать... Да чуть не забыла, позвони Л.Н. Целую. (кладет трубку) Ната, ты где? (звук шагов по квартире, она ищет Нату)

НАТА (очень тихо) Лорка-а, я еще никогда в жизни не видела такой кровати, вы здесь что, в футбол играете?

ЛОРА. В теннис. Если хочешь, можешь спать здесь.

НАТА. А у тебя есть уже свадебное платье?

ЛОРА. Узнаю прежнюю Наташу. Конечно, есть, сейчас покажу (открывает шкаф)

НАТА. Ух ты, коробка-то с меня ростом, она что, настоящим шелком обита? (шелестит бумагой, шелком) Боже, какая красота... Лорка, будь другом, дай примерить... Я чистая, только после душа...

ЛОРА. Меряй, конечно.

Ната надевает платье, шуршит им.

НАТА. Сколько кружев, глаза... (вдруг срывается и бежит на кухню)

ЛОРА (словно предчувствуя что-то нехорошее) Ты куда? Тебе плохо? Тебя тошнит? Платье... осторожней!...

НАТА. Вот тебе, вот ...

ЛОРА (кричит) Остановись! Что ты делаешь?! Оно же два миллиона стоит! (пауза) А-а-а!

НАТА (жестко) Мы бы все равно это с тобой не осилили, зато обрати внимание, как экзотично смотрится твое платье в черносмородиновых потоках.... Ой, я не закапала пол? Какой цвет, какой аромат! Да ты вся будешь просто благоухать в церкви... Вы же венчаться собрались ... Это модно. Как все. (срывает с себя платье) Все, надоело, забирай назад свое платье и отдай мне мое, пусть мокрое... Хотя нет, я могу простыть, поеду-ка я в твоем халате? (пауза) Онемела. Ничего, придешь в себя, тебе твой Ваэнтруб новое платье из Лондона привезет, а, может, и из Парижа. Если у него, конечно, денег хватит. Слушай, подружка, я же не сказала тебе самого главного: мне твой Лева неделю назад подарил золотое кольцо с топазом и дал денег на колесо. Он у тебя добрый, ты спроси у своих знакомых... Это тебе на ночь переваривать ...

Стон Лоры. Звучит блюз. Он перебивается джазом и шумом дождя.

(Звонок в дверь. Шаги. Звук открываемой двери.)

НАТА. Ты?!...

ЛОРА. Не ждали, что называется?... Так и будешь держать меня на пороге?

НАТА (ее интонации сильно отличаются от известных нам прежде; это больная, несчастная женщин) Проходи, конечно. Я сейчас кофе сварю... (пауза) А шуба у тебя ничего, богато смотрится ... Норка?

ЛОРА. Норка.

НАТА. Хочешь выпить?

ЛОРА. Нет, не хочу.

НАТА. А я немного выпью. (позвякивание посуды, звук наливаемого напитка, тиканье часов и т.п.) Как поживаешь?

ЛОРА. ( спокойно) Хорошо.

НАТА. Я хочу тебя сразу предупредить -- если ты пришла насчет Ваэнтруба, то напрасно... Да, я была жестокая. Да, злая. Понимаешь, я все это придумала, за секунду. Мне хотелось сделать тебе больно. Но теперь это уже все равно... Меня нельзя сейчас Лежачего не бьют. И так ни одного живого места не осталось...

ЛОРА. Что-нибудь случилось?

НАТА. Мы не живем с ним.

ЛОРА. Извини, я не знала. Это связано с той самой женщиной, которая была в окне?

НАТА. Если бы... Он уехал. Влюбился и уехал. И все это произошло так быстро, так неожиданно... Не знаю, как я тогда жива осталась... А с той женщиной... Он ее просто фотографировал. Смешно, правда? Он же у меня на Ренуаре помешан, все ищет копии ренуаровских баб и снимает их, а потом фотографии наклеивает в свой альбом. Если тебе интересно, могу принести... (не дожидаясь ответа Лоры, уходит и очень быстро возвращается с альбомами). Вот, полюбуйся: "Обнаженная мадемуазель Анна". Узнаешь? Она, оказывается, продавщицей в кафе работает... Смотри, а вот это настоящий Ренуар, теперь сравни их, правда, похожи? А вот здесь, видишь, подпись есть -- "Чашка шоколада", а самой фотографии нет, видно задумал он, да не успел... (она вздыхает) Если бы ты знала, Лорка, как мне сейчас тошно... Давай выпьем... (пьет) Да что я все о себе-то? Ты как? У тебя, надеюсь, все хорошо?

ЛОРА. Да, спасибо.

НАТА. (помедлив) Ты уж прости меня за платье. Уверена, что ты его в тот же вечер в мусоропровод спустила, а тебе твой Лева купил новое... У вас, богатых, это запросто... А что касается этой моей бредовой закономерности -- забудь. Все это ерунда. Просто ясности какой-то хотелось ... Ведь и я тогда с Сергеем помирилась, и ты с Ваэнтрубом осталась. Ужасно глупо все, стыдно вспоминать. Хотя все равно -- мы неплохо тогда вечер провели, молодость вспомнили. Ты можешь, конечно, не поверить, но я тебя и сейчас люблю. Вот смотрю на тебя и люблю. Не удивляйся, но сегодня ты какая-то особенная, бледная, измученная, но красивая. А духи у тебя, аж забирает... Дело-то, конечно, не в духах и не в шубе, даже если она и норковая... (наливает себе в рюмку и выпивает) Я ведь всегда тебе завидовала ... и твоей коже, и груди... А волосы, ты помнишь, я могла часами их расчесывать и получала от этого удовольствие... Нет, Лорка, ты лучше меня, в тысячу раз лучше.... Обидно, что тебе пришлось так страдать... Ты уж меня прости, что избегала встреч, что в больницах не навещала. Я все время боялась признаться себе, что ты превосходишь меня во всем. Я тоже мучилась, боялась, что Сергей как увидит тебя, так непременно влюбится. Дура, правда? (пауза. Ната говорит растроганно, чувствуется, что она немного опьянела) Лорка, можно я тебя поцелую?

ЛОРА. Зачем?Что ты?

НАТА. Мне сейчас так плохо. Ты же не бросишь меня? Будешь меня навещать? У тебя же уйма времени...

ЛОРА (словно что-то вспомнив) Я принесла тебе кое-что.

НАТА (не слыша ее) Знаешь, ко мне сегодня должен один человек придти (говорит, словно сама с собой). ничего так, порядочный, добрый. Хочет жениться на мне. Даже кольцо подарил. Мы с ним работаем вместе. Чувства-то никакого, но сколько можно жить одной? Итак уже полгода прошло, как Сергей меня бросил. Я тоже живой человек.

(Лора достает фотографию -- характерный хрустящий звук, протягивает Нате. Ната реагирует как бы между прочим) Что это у тебя? Фотография? Можно взглянуть? Ба, да это же ты... с чашкой. (в голосе появляется тревога, словно НАТА догадывается о чем-то)

ЛОРА (тоже тревожно) Так ты что же -- замуж собралась?

НАТА. А почему бы и нет. Вот он сейчас придет и я, наверно, соглашусь. (пауза) Слушай, а кто тебя фотографировал? Хотя... можешь не говорить. Я же не слепая. Это же знакомый сюжет. "Чашка шоколада. Значит, он все-таки успел. А ты действительно немного похожа на эту брюнетку.

ЛОРА (раздраженно) Наташка, неужели ты так ничего и не поняла?

НАТА. А что я должна была понять?

ЛОРА. А... Ничего. Вклей фотографию в альбом, тогда поймешь. А мне пора...

НАТА. Ты видела Сергея? Ты знакома с его женщиной? Это первая жена Ваэнтруба?

ЛОРА. Да, я видела Сергея, и встречалась с его женщиной. Ната, эта женщина -- я. (пауза, звучит саксофон) Я ведь не вышла замуж за Леву. И странно, что ты не знала об этом. Он вернулся к своей жене. А с Сергеем мы можно сказать случайно встретились ... вернее нет, конечно же не случайно. Я сама к нему пришла и рассказала о вашей связи с Левой.

НАТА. Но ведь ничего не было!

ЛОРА. А он поверил. Я вынуждена была показать ему свое свадебное платье, залитое ликерами, все рассказала... И он ушел от тебя. Ко мне. Кольцо замкнулось. Что скажешь?

НАТА (плохо соображая) И куда же ты его увезла?

ЛОРА. Мы все время жили в Нью-Йорке. Там есть такой музей, "Метрополитен", там, кстати висит подлинный Ренуар, "Чашка шоколада"... Просто сорвались и поехали... Нам просто необходимо было придти в себя. Из-за тебя, заметь.

НАТА. А зачем же ты пришла? Чтобы показать мне эту фотографию и попросить меня вклеить ее в альбом?

ЛОРА. Поначалу, думала, что только это. А теперь понимаю, что не зря зашла. (взволнованным голосом, тяжело дыша) Хочешь, я дам тебе денег. Много денег. Мне Ваэнтруб целое состояние оставил. Я богата. очень богата. (тон меняется, Лора не в себе)

НАТА. Зачем? Зачем ты мне говоришь об этом? Ведь просто так деньги не предлагают...

ЛОРА. Правильно. Мы с Сергеем собрались оформить наши отношения, уже и документы отдали. Скоро мы получим визы и переедем в Швейцарию. Теперь у меня к тебе безумная просьба: не выходи замуж...

НАТА. (изумленно) За кого?

ЛОРА. (в сердцах) Да за этого мужика, которого сегодня ждешь... Неужели непонятно? Ты выйдешь замуж, а я потеряю Сергея.

НАТА. (медленно проговаривая слова) И ты поверила?

ЛОРА. (истерично) А что мне еще остается делать? Что? Мне страшно!

Раздается звонок в дверь.

НАТА. Это он. (зло иронизируя) Пришел делать мне предложение. Что-то ты вся позеленела. Боишься?

ЛОРА. Подожди. не открывай, на, возьми мое кольцо, здесь бриллиант с изумрудом. Вот, и цепочку. Стой, часики, швейцарские с золотым корпусом... Не открывай никому... Он все равно не сделает тебя счастливой. Ты не любишь его... (звук бегущих ног -- Лора бросается в прихожую) Возьми мою шубу, сапоги, все, все возьми... (плачет, звонок звонит все настойчивее и громче, действуя всем на нервы) Скажи ему, ради Бога, чтобы уходил, это же невозможно ... Я невынесу... (кричит) Да сделай же что-нибудь!

Звонок неожиданно смолкает. Тишина.

НАТА. (тихим и спокойным голосом) Лорка, дорогая, успокойся... Я не открою. Он мне действительно никто. Успокойся. Езжайте себе спокойно в Швейцарию, в Америку, хоть к черту на рога... Пусть хоть хоть у вас будет все хорошо. А колечки, шубы, цепочки -- забери. Мне твоего не надо.

ЛОРА. (немного успокоившись, но все еще плача) А хочешь, Натка, поедем с нами? Будем жить втроем...

(Звонок, он становится все настойчивее)

Конец

(1) В рассказе использованы настоящие имена и подлинные факты из жизни Жанны Самари и Ренуара, основанные на документах и цитатах, взятых из книги Анри Перрюшо «Жизнь Ренуара». — Прим. автора.

Speaking In Tongues Лавка Языков