Speaking In Tongues
Лавка Языков
Роберт Данкен
Из книги «Черновая работа II»
(1987)
Перевел Александр Уланов
СТИКС
И десятая часть Океана дана темной ночи
десятиной чистой воды под землей,
ясные ключи текут по каменному лицу,
слезы стремительные из пещер и расселин
вниз бегут, вырезают ранящие, пробуждающие дороги
в упорстве
базальта,
режут, жнут глубину, входят в слои, что уложены временем,
Гайей, когда она спит —
холодная вода, черный мчащийся проблеск,
вниз — бросок, прибой, болтовня, золотой песок,
фонтан над корнями, грохочущий валунами в потоке,
журчащий в глубинах, широко сверкающий в водопадах —
и десятая часть яркого ясного Океана,
его круговоротов — туманов, дождей, пространств и листов,
надкрылий
и ножен
лжет — лежит — в ядовитых глубинах, в черной воде.
Стикс — резчик пещер под нами.
Стикс — черной воды течение вниз.
Глубоко источник. В его тишине
наши слова окликают эхо.
Отзвук следует отзвуку.
Волны звучаний приходят к нам.
Мы тянем черную воду, чистую и холодную.
И свет дневной не настолько ярок,
как этот кристальный поток.
Три тысячи лет мы учим его достоинство
по Гесиоду.
И двадцать пять тысяч
с тех пор, как лед отдернулся от земли, и мы
вышли наверх из царства пещер,
где река под землей. Мы знаем,
что вернемся туда.
Стикс льется вниз, в источник, из ледникового своего удаленья,
из черного льда.
Пятьдесят миллионов лет — от начала того, что мы есть —
мы хорошо узнали ту глубину.
Пятьдесят миллионов лет глубины — но знание наше все глубже
— время все глубже —
эту тихую воду
мы желаем пить и страшимся в снах.
ХЕРУВИМ
Поперек ковчега крылья
смешивающиеся
прикосновенье в прикосновенье
до желания
каждого из двух скрыть
тьму
и спящие глаза
львиноликий
по-человечески пристальный взгляд жадный по-птичьи
светлый облако огня
шелестящего. То что мы видели
было лишь тенью
мгновенья еще полной
и одушевленной.
Что мы слышали...
что мы чувствовали... было
мгновенным приступом связавшим
обещанье до нас
ведущим еще сейчас
после нас преследующим.
Для этого — из идущих я говорящий
из поступи злой что идет за нами сквозь время
сопровождающий крылья
окружающий голос что я боюсь мы
слышим
и вы...
в чем-нибудь человеческом
но в этот миг укрывшемся
временем пролетевшим над их
полетом успокоением колебаньем
две половины мира
окутывать до возвращенья
— до прикасанья — их приближения
в страхе
ожидая
протяженных по ту сторону самих себя и здесь
именно там где каждое
крыло лишь коснулось
проявляется стих.
ДЛЯ СОЗДАНИЯ НАСТРОЕНИЯ
тайна улыбки
перешла в запас ума
во время и перемену ума.
В центр, о котором мы помним
это со-общение
мы возвращаемся видеть
во внутреннем пристальном взгляде,
возвышение в уста
этой тайны
запас возвращенный
и помнящий;
перешел в ручную работу
глаз праздновал в улыбке
перешел эту дорогу
работу дерева перейдя,
скрытый огонь
поднимающийся внутри улыбающегося
впечатанный в поверхность
зимнего сна деревьев
и в еще одном
жизнь сознания так что мы видим
дерево и мы видим
готовность образа,
выявленного в этом,
так что образ завершает себя в нашем
взгляде и мы не
дадим ему уйти от нас. Искусство!
искусство, к которому мы обращены
перешло в запас ума,
в царство нашей задумчивости,
в наше восхищение. Запечатанная улыбка
отдыхает до нас
и ум собирается полностью
перейти в эту страну
в образ Вечного Разума
более верный для нас сейчас это кажется
Вечное Присутствие
чем события, перемены,
горение сквозь и над Жизнь
в нас, наше существование
в использовании нашего хлама
перешла в перегонный куб,
в обработку воздуха,
поглощение, в работу
слякоти и наводнения, порчу
и разбрасывание клочков, в огонь,
обжигание, разъедание, земные
элементы
работают сейчас над тайной, что такое
улыбка,
присутствие работы огня
медленное истирание времени в улыбке
что тоже ставит печать там
ум
принимающий глубину
ожога, клейма, ручья.
ЧАСОВЫЕ
Земные совы в древних норах тяжело ступающего
сонного настоящего. Я вернусь посмотреть.
Нет других частей праха. Я желал сов
и приносил их обратно. Серо-коричневая землей любимая
трава, и кустарник, и птицы в кустах
близки к смерти, как семейная фотография,
тишина, как если бы звуки веселья были пропущены,
совы, движущиеся в тишину, чащу, яму
чуткими, невозмутимыми свидетелями, разрастающимися там,
как всегда — я желаю только закрыть глаза и идти.
Покой этого поля и собеседники.
Я был посреди в этом месте потерянных — тени людей,
проходящих между, которым я был видением,
бодрствующим, старательным, записывающим, пятном
впитавшимся и почти стертым, незамеченным событием.
Это было ночью. Холод и свет были
прозрением. Я закутывался
в одеяло от ветра. Я
не мог — не хотел — не пытался
заучить на память покой. Это — серый день без солнца.
Это — место без громкого звука,
глухое пространство ожидания с этим местом согласно.
Царапанье моего пера, моя напряженная мысль
отодвинулись от этого края и возвратились. Утро усыхало.
Совы разбивались вдребезги о тайны земли.
Я начинал видеть, как смотрел в яму, которой страшился,
и после видел других в тяжелых шагах травы.
Я был спящим, где я спал — выходил свет,
и в нем они затемняли свой облик и ставили
часовых у стаи сов-мыслей, совещающихся.
Я помню всегда молчанье и чуткость, что скрыты во всех вещах.