speaking in tongues
лавка языков

анна глазова

ОТЕЦ И СОН

ДЛЯ МХ

МЕХАНИЧЕСКИЙ МОЗГ

на синее океанское дно мягко ложился многослойный осадок: медленно слоившееся (до полной мутации глаза) третье веко рептилии и изогнутый поплавок амфибии, отброшенные сегменты несовершенной нервной и пищеварительной системы змеи, растительный перегной и животный гумус, солнечные сплетения человеческого церебрального паралича и раздутые гидроцефалические половые органы низших приматов -- отваливаясь, откалываясь, облезая, отрешаясь, отстраняясь, отчуждаясь от материнского объекта, протеиновые оболочки, белковые цепи соскальзывали сквозь мягкую и плотную плазму просвеченной морской солёной воды на самое синее дно. там они укладывались тонкими пластами, переплавляясь, смешиваясь и совокупляясь друг с другом, теряя характерные признаки, изменняя состав, обмениваясь обрывками аминокислот, пока не превратились в подвижную однородную биомассу, дышащую кислый подводный сжиженный воздух, испускающую перешёптывающиеся и шелестящие пузырики продуктов жизнедеятельности, поднимаясь и опускаясь широкой прохладной грудью, кормя и поглощая глубоких рыб. над этой вздымающейся массой продолжала колыхаться тёмная, светлеющая к верху вода с клубящейся в ней океанской пылью, придавливая и сжимая несколькими атмосферами желтеющее и синеющее дно. прогибаясь, вжимаясь рыхлой пульсирующей плотью в песок, задумчивое океанское лоно медленно пульсировало, сокращалось, расправлялось, загребало красный океанский песок гигантской улиточьей ногой, слабо фосфоресцировало газовой голубоватостью подводного свечения. вызолоченные изнутри ракушечной крошкой и истёртыми оболочками морских звёзд, фаллопиевы трубы медленной подокеанской утробы расправлялись шевелящимися раструбами в прохладной жидкости, покачивались, как огромные актинии в приливе; у их выходов клубилась вода, насыщенная солью, клочками водорослей, разбитыми в порошок панцирями крабов, семенем двуполых рыб, икрой морских коньков и волосками морской капусты. у каждого из выходов труб постепенно сформировалось по воронке, одна из них закручивалась по, другая -- против часовой стрелки. втянутые предметы оставались в вихрях, новые клочки плоти затягивались в них, уплотнялись, прижимались, срастались и слипались в дряблые бледно-разноцветные шары. ведомые колыхающимися раскрытыми рукавами труб, шары, становясь тяжелее, уплотняясь и обрастая материей, замедлили вращение в широких манжетах до плавного размеренного цикла. приливы и отливы колебали упругую мышечную фотосинтетическую ткань, и она ответно вибрировала, сама вызывая волны, цунами, тайфуны, широкие приливы и сосущие отливы. луна мертвенно проблёскивала сквозь толщу вод, и в её кратерах глубоко пролегали дикие мясисто-красные тени. под влиянием солнечного света в шарах начали формироваться ядра. они накапливали тепло, рождая горячий эпителий и сжимая внутри себя материю так, что её мельчайшие части дробились, вызывая друг в друге цепную реакцию, роясь и излучая, и поглощая снова собственное тепло, рождённое сухим солнечным светом и влажным проблеском луны. ядра раскалились. сквозь полупрозрачную материю шаров-яичников пробивалось их ровное тёмно-красное свечение. под влиянием внутреннего шара оплавилась, растрескалась и засохшей коркой застыла их внешняя оболочка. вращение замедлилось до почти полного покоя, океанские подводные течения шелушили, отделяли скорлупку за скорлупкой обгоревшую кромку яичников и уносили в размытом виде в верхние слои гидросферы. готовые красные яйцеклетки вылупились из тёмной скорлупы. мягкая глубоководная утроба розово вздрогнула и потянула их в себя выгибающейся разверзтой внутренностью. обе яйцеклетки, овально вытянувшись, всосались в рукава; у самого входа в пористую, покрытую бледными щупиками и ресничками морскую матку, клетки столкнулись друг с другом, вызвав подводный взрыв, волна от которого покатилась по дну, и, излучая сине-жёлтую радиацию, слились в твёрдую маленькую красную пору, напоминающую по форме шестилукое солнце. утроба всосала в себя это семя, рукава безвольно опали на её сосочко-ресничную грудь, их агонизирующие шевеления вскоре прекратились, рукава отмерли и превратились в планктон, утроба медленно заглотила и переварила его. тонкие паутинки лунного и густая листва солнечного света продолжали поглощаться клеточно набухавшей маткой. когда она раздулась и вспухла обширным рифом, повысив уровень океана на значительную долю, луна, застывшая в фазе полнолуния, за несколько лунных месяцев трижды увеличилась в размерах, красные тени в пещеристых структурах её кратеров пролегли глубже и резче, напоминая теперь венозно-тёмные сгустки. посреди лунного лица пролегла глубокая трещина, имеющая заметное ромбовидное отверстие в середине. вокруг луны образовалась чёрная корона, из которой время от времени вылетали змеящиеся протуберанцы и носились по небу обезумевшими червяками. во время затмения, когда солнечный диск полностью затемнился лунной тенью, через ромбовидный кратер луны вылетел поток раскалённой лавы из взбудораженного ядра и, застыв в космосе металлической вытянутой каплей, сужающейся к хвосту, с бешеной скоростью устремился к земле. попав в воды океана, горячий космический сперматозоид замедлил своё движение, с шипением остывая и пронзая океанскую толщу воды. проходя сквозь тела морских животных и натыкаясь на скалы, сперматозоид изменял свою ставшую пластичной форму; к тому времени, когда он был втянут в отверстие судорожно забившейся морской утробы, его форма напоминала двойную зазубренную шестерёнку, соединённую пояском шарикоподшипников. утроба, конвульсивно заглотив шестерню, стала медленно сокращаться и опускаться на дно. там, в тёмно-глухих подводных сумерках, произошло слияние шестерни с шестиконечной порой. утроба накрывалась электрическими скатами и пропускала сквозь себя синий слабый ток. глубоководные моллюски облепили вход; позже он зарос жёлтыми кораллами, чтобы открыться не ранее положенного срока. упав на дугу и лучи поры, мягкие и податливые, шестерёнка сперва освободилась от первого слоя (он растворился в кислой белой крови, выделяемой шестиконечником), потом -- от шариков (один за другим они с немым плеском исчезали внутри окружности, устремляясь прямо в центр), а потом оставшийся верхний слой вместе в каплями смазки и машинного масла растёкся по поверхности разбухшей клетки, образуя защитный слой, плаценту для будущего зародыша. когда клетка полностью затянулась плёнкой, начался бурный процесс деления и роста. маленькие челночки шныряли туда и обратно, дрожала и вибрировала спирально закрученная двойная нить, штопалась и наращивалась ткань, иглы прыгали, сшивая углы, стучали, замирая на подъёме, кривошипы, веретено крутилось, накручивая нить, клацали зажимы прядильного станка, проезжали лезвия ножниц, раскраивая, перекраивая, вытачивая плоть, чьи лоскуты снова распускались на нити и пускались в ход. вскоре лобные доли были готовы, но мозжечок оставался лишь обозначенным красной намёточной нитью. распустив кровь в самой глубокой внутренности утробы, выпустив целую лужу на дно рыхлой матки, иглы уступили место втулкам, тянувшим длинную бордовую нить из лужи к зародышу и обвивавшим железные конструкции, скелет мозга, полупрозрачными красными извилинами. задние отделы мозга уже засветились желтоватым фосфором сознания, сырое электричество пробегало по кольчатым разноцветным проводкам нервов, тут и там воду с маленьким шипом пробивало коротким замыканием. широкая плата, усеянная, как палитра миниатюриста, многочисленными разноцветными вкраплениями с обеих сторон, вросла между лобных долей. челноки с низкочастотно жужжащими шпульками осторожно подскакивали к ней, чтобы добавить фиолетовую, оранжевую, голубую каплю; иногда челнок запутывался в оголённо торчащих контактах -- тогда с сухим треском происходил разряд, и обугленный челнок отпрыгивал на дно, чтобы растаять в густеющей луже на дне матки. продукты гидролиза клубились в тёмно-зелёной воде. растянутый на толстых канатах из переплетённых надёжным способом глазных нервных каналов и световолокон в плотной обмотке, на подонных волнах колыхался механический мозг. из полупрозрачной платины, армированной ганглионами, образовалась мерцающая кора и подкорка. выход матки, заросший розово-жёлтыми кораллами, начал эластично раскрываться, кораллы обсыпались, отделённые от чрева водяными вихрями, которые утроба стала с шумом всасывать в себя. в их сильных и гибких струях мозг получил центростремительный толчок, и медленно завращался вокруг воображаемой оси, втыкающейся в выход матки. при вращении канаты мягко ослабили зажимы, которыми они крепились к мозгу, и пупырчатые органические присоски отпустили мозг. образовался сильный водоворот, мозг вращался в нём быстрее и быстрее, матка растянулась у выхода, мозг выстрелил из неё, вырывая за собой мощный хвост из воды, песка, органических и механических остатков; за ним грудой металлолома обрушилось морское лоно, погребая под кучей рыхлявых ржавых ошмётков плоти морских животных, паразитировавших на мясиситой плаценте. буравя поверхность океана, вызывая турбуленции и шторм, мозг с силой устремился к протоберегу. огромной волной вышвырнуло его на сушу; его мокрая поверхность сияла на солнце, прилипшие водоросли тянулись за ним к воде. оказавшись на берегу, мозг начал змеиться отростками и пускать их в землю и воду. фотосинтетическая активность пульсировала под оболочкой, голубые образы отражались в полупрозрачной подкладке подкорки. один за другим вылупились два механических фотоглаза. корни мозга забирались глубже и глубже, оплетая земной шар и пробираясь в его глубину, пока не спелись в кипящий клубок в земном ядре. всё это время поблёкшая луна ночами фригидно освещала пустынный берег и невероятный мозговой ландшафт.

ЗАРОЖДЕНИЕ МЕХАНИЧЕСКОГО СНА

коричневые оскользающие стены подземного коридора располагали к прогулкам вдвоём даже с малознакомыми людьми. они прогуливались, отмеченные сюрреалистичными свойствами полусна. через расщелины в тех местах, где сырые стены неплотно срослись между собой, сочился дождь и размытый свет. в середине, окольцованная кишечно-мышечными стенами, собралась мелкая зеленоватая вода. ветер и призрачное судоходство преуспевали. иногда проплывал вражеский или союзнический флот. сквозь изменчивую поверхность проглядывали поросшие глыбы цвета обнажённой железы, сваренного лёгкого. бледные волоски колыхались, выпячивались из воды, цепляя, увлекая за собой прохожих. прохожие немо, но с расширенными глазами пролетали над самой гладью, отдирая обрывки ресничных щупалец от голеней, и без сил соскальзывали на берег. мелкие рябые волны плескали в камень. скрученные толстые белые канаты в двух местах оплетали голени, присоединялись к стенам, обозначая головокружительные иллюминаторы или зеркала. управляемые внутренним импульсом, связки канатов начинали иногда раскачиваться из стороны в сторону, и по ним тогда развязно скакало электричество синими разрядами, не давая прохожим возможности прислонить усталые спины. глазные нервы раскачивались, как неувязанные тросы при качке. сетчатка мерцала отображениями перевёрнутых пространств. глаза сонно сморгнули, дважды, трижды, и металлическая темнота с лязгом опустила мозг на кабелях в толстой изоляции вниз, на пористый, пупырчатый, синий настил сна.

механический мозг уложил своё послушное тело в постель. тело замерло. мозг устало поддался органической волне сна. отработанная смазка, стекая, закапала из слухового прохода, шестерёнки покинули насиженные пазы, теряя ненужные подшипники, соскользнули с холостой оси, падая в кожух сна. вылупился заскорузлый кривошип, роняя капли суставной жидкости, отпало колено. раствор замутился ржавой кровью, заклубился тёплый пар. железный стук сменился животным запахом. игла спрыгнула с диска; множась, как паутина осенью, оплетая всё вокруг, расползлись белёсые живые нити, полные слабым, сырым током. всё быстрее вращались, заворачивались друг вокруг друга, вокруг себя, спирали, чаще, чаще мелькали, верх-низ, верх-низ, взлёты и падения, клетки переносили информацию, отпадали и вертелись новорожденными коловратками ножки хромосом. спирали делились и снова попарно срастались, пока не завились в одну толстую, низкочастотно дрожащую нить. веретено заскакало на тонкой ножке, зашнырял челнок, с тихим плеском стал ткать гладкую плоть. полость раздулась, пузырьки воздуха обволокли сырую внутренность. пресное рыбье тело завязалось в узелки, хорда, средние линии, белое мясо с запахом ворвани, просмолённое брюхо, заросшее моллюсками, покачивалось в материнском растворе, в раздутом чреве, впитавшем железо, кислоту, amor matris, яд, солнечный свет. зародыш с грустными глазами инопланетянина сжимал ручками болезненно растущий череп. рыбий хвост развился в переливчатый гребень, ящерица разлепила мутные глаза в непрозрачном белковом растворе, и долгим васильковым взглядом убила рыбу, тянувшую длинный рот с белёсыми и толстыми углами, прищемлявшую ящеричий хвост бархатной неровностью дёсен, ядовитым мышьячным зубом. хамелеон жадно глотал пузырьки воздуха, широко раскрывая безресницые круглые и морщинистые глаза, раскачиваясь на пуповине сна. одна шестерёнка, прикипевшая ржавчиной к штырю, была сорвана с него, наконец, разъедающим кислотным паром и упала в полость с бурлящим протеином и животными клетками. с шелестом и дымом кусок железа впитался в разноцветные сгустки. на хамелеоне вздулось мягкое яйцо, всосалось обратно, в кислых земноводных внутренностях запульсировала сладкая голубиная печень, створаживая кровь, причиняя боль.

от боли хамелеон запел. первый звук разлился над горячей серной поверхностью. услышав свой голос, подстрекаемый орущей печенью, хамелеон распустил голос вперемежку со слюной в раздутом чреве. внутренний стон чуть было не разбудил уже уснувший механический мозг, утроба вздрогнула внутренним сгоранием, завращались вхолостую маховики, жёсткая струя горючего завихрилась в крови недоразвитых форм, неясное чувство зависимости пролилось им в мозг и замерло в глубине, вжалось в ядра клеток осадком самосохранения. нервные ткани нещадно рвались, змеиный яд и животный запах таяли в кислотно-щелочной жгучей атмосфере, перерастая в механический стук. нейроны брызнули отростками, бледными дрожащими щупиками, внутри них задрожал белёсый жидкий ток. в телесных трубах крысы всполохнулось яйцо, упало в желудок, и медленно поднимаясь, давя на мочеточники, вложило сердцебиение в её до тех пор пустые сосуды. крыса открыла осмысленный правый глаз с жалостью смерти на дне. врождённая женственность окрасила её слюну горечью и навсегда свела скулы в узкую крысиную морду-костяк. механические станки вывернулись наизнанку, иглы вросли в двигатели внутреннего сгорания, поршни вытолкнули горючее на ведомую по долевой человеческую ткань, и с одержимостью конвейера принялись штамповать, бережно завёртывая улитками, двоякие половые органы, по виду чем-то схожные с зародышами рыб и птиц. соскакивая со станка, они падали в большую шевелящуюся кучу на полу, беспорядочно совокуплялись, вегатативно и двуполо размножались, сливались, как однородные клетки, разделяя цитоплазму, разрастаясь таким образом до размеров отдельных человеческих тел. когда же эти похожие на червяков аморфные красно-мясистые тела вырастали, они расползались, по-змеиному вращая удлинённой спиной, по углам, где из безглазых гермафродитов постепенно развивались в полноценных бледных людей. в зависимости от первоначально принятой кожи -- либо со сжатыми и подвёрнутыми коленями, либо с пятками, завёрнутыми лотосом -- люди приобретали тот или другой пол. характерно также то, что женщины всегда отворачивались к стене. ещё не успев родиться, улыбаясь архаичными улыбками друг другу, люди уже любовно ощупывали дно и стены утробы, с самого зачатия наделённые эротикой любопытства. успокоенная, омытая их жидкой покорностью, ощупанная и обласканная их инцестуальными половыми органами, машинная полость снова замерла сном. эмбрионы подносили ко рту кулачки и слизывали жжёную резину с шарниров. вихляющий челнок, вертлявая шпулька заплетали, вшивали органы, тянули поперечную нить, уплотняли основу. рвалось и перекраивалось не совсем живое мясо, нервы наматывались на катушки, чтобы с экономичностью быть использованными снова. между рождением и существованием вибрировала неровная живая мембрана. черепашки суетились на дне, придерживали море панцирями, подбирали, прожёвывали чужие отброшенные хвосты, мягкие лишние чьи-то хрящи, щетинки, плёнки, плаценты, цисты. животные расползались в разные стороны. калеки и неудачные экземпляры отлавливались автоматическими щипцами и попадали в пресс. под давлением из них получалась расплющенная, снова готовая к переработке материя.

станок отшлёпал одинаковых дисков, выкроив их из толстого листа звериной ткани. из плоских кусочков стали вытягиваться человечьи удлинённые черепа, длинные руки, плоскостопые мысли; перед жидкими кристаллами, зрачками, обращёнными внутрь, вещество сна лепило влажных бледнолицых людей. эмбрионы улыбались внутриутробными беззубыми, безглазыми улыбками, впитывали машинное масло и кровь. вместе с тем, как сон становился всё глубже, пружина расслабленно разжималась, поршень ритмично двигал жидкости сквозь организм, новорожденные осматривали свои руки -- пока не в крови -- и откусывали, перевязывали себе пуповины, отплёвывали из лёгких послед. серые, коричневые осклизлые стенки механического мозга попеременно набухали приливавшей жидкостью и опадали, образуя глубокие складки.

РОЖДЕНИЕ ГЕРОЕВ

хамелеон родился из саморожденного яйца, вместе с песней пролился лишний желток, охрипшим земноводным голосом брал он нежные ноты в нижнем регистре, его солоноватая кожа медленно меняла свой радужный оттенок. большие, окружённые кольцевыми морщинами глаза, смотрели без удивления и упрёка. гребень топорщился, яйца красиво вжимались, на животе расцветал огромный океанический пуп. глазная палочка, вывернувшись из стенки мозга на нервном канате, навела фокус на хамелеона. словно собираясь с мыслями, подрагивал её кончик, ощупывая лицо и тело, вплоть до небольших узких ступней. наконец, палочка стала взбухать на краю, превращаясь в колбочку. сотни и тысячи иголок накопились в перетянутой пополам палочке -- и выстрелили, таща за собой белёсые паутиновые нити прямо в глаза и лицо парализованного бессилием хамелеона. мягко вонизились в глаза плоские коричневые иглы, проткнули глазное дно, выпуская давление, дотянулись до ближнего мозга, и от разницы давления глаза хамелеона начали затягиваться поволокой, запутываться в нитях, превращаясь в куколку, в начинённое веретено. начиная с хвоста, булавки ловким иглоукалыванием гербарийно пригвоздили хамелоново тело и лёгкими нажимами, откачивая лишнюю кровь, стали понемногу изменять его конфигурацию. к его рту приклеили выход трубки с физиологическим раствором -- в равных пропорциях воздух и отражённый в кратерах луны солнечный свет -- чтобы надолго затянувшийся наркоз не умертвил распятую (длинные средние пальцы со вздувшимися окончаниями) ящерицу. заросшие паутиной глаза округлялись. на голове ночевали птицы. мозг растягивался, кровь голубела, голос ломался, луна светила в порядке вещей, коматозный наркоз снабжал будущего селенца многими сновидениями, некоторые из которых в последствии будут отягощать его жизнь мрачными ночными кошмарами, другие же -- заставлять искать в жизни мягкие и тонко благоухающие, ароматные, как лимонные дольки, идеалы.

Через конец и конец и полконца своего вложенного в сон сна ящерица проснулась мужской игуаной. Его звали Селенц. Сквозь его тело тянулся длинный лунный луч. Молча открыв зелёные глаза василиска, он мысленным взором сразу же начал нашаривать неосознанное лицо отца. Отец его, Солонц, в этот момент, с кожей землистого цвета, с железном саване, медленно выкарабкивался из скопленного на дне маточного перегноя. В его глазницах ещё плескалась мутная морская вода. Сквозь прозрачную кожу просвечивали дороги, проложенные движением жидкостей в его организме. Медленно по его сосудам передвигались тяжело гружёные лёгкие суда. Селенц неторопливо и содрогаясь сквозь полусознание додумывал лицо Солонца, отцовские черты рождались в его сыновней гипнотической мысли и мутными потоками устремлялись в открытые устья, шлюзы, ворота солонцева тела. Селенц думал -- мост, бесконечный поток под мостом, бесконечное движение по мосту. Солонц думал -- река, поток, через открытые створки втекают мутные струи в его проходы и протоки. Солонц медленно отделился ото дна и, всплывая, принял почти человеческий, хотя и несколько беспозвоночный и газообразный облик.

Селенц вошёл в прибой. В холодном море всплыло огромное -- в поверхность океана -- лицо из навозной кучи. На его колени взгромоздился Селенц, игуана с паучьими глазами, с печенью голубя. Развернув перепончатые ступни, бегом по воде, Селенц впитывал ночной свет. Попадая на непросохшую ещё поверхность нервных окончаний, торчащих, как иголки, из скудного тела Селенца, свет застывал лунатическими клетками. Попадая ступнями в ранимые глаза на лице Солонца, Селенц отдёргивал шершавые ноги, тихо подвывая и требуя для отца настоящей жизни. Селенц поднимал со дна куски илистой грязи, толстым слоем покрывал своё бескожее тело из жил и костей. Грязь прирастала, закрывала оголённые нервы, ложась мягким слоем на лунатическую ткань. Обожжённая на солнце корка образовывала кожу. Мягко выпячивалось поверхностным натяжением лицо из воды. Пупырчатой холоднокровной задницей Селенц сидел на прозрачных коленях лица. Уши Солонца наливались бледным красным светом. Его глаза выпаривали бледную синеву, колени кругло выпячивались, мимолётная улыбка рябила поверхность, пока не сменилась горькой складкой волны.

Солнце выпаривало понемногу море, прибой отступал, оставляя у берега полоску зеркально поблёскивающей грязи. Прибой отступал дальше. Грязь множилась. Селенц наращивал эпителий. Соленц, Соленц! -- вскрикивал Селенц-ребёнок, не научившись правильно говорить. Солнце пряталось в тень, а Селенц судорожно её преследовал, бегал за бродячей тенью. Жидким сгустком солнце всходило в левом полушарии, передвигалось в правое по широкой протоке, проталкиваемое давлением из гидронасоса, и рассыпалось кровавыми капиллярчиками в небе заката. Мозг, шурша шлангами, промывал кровепроводные трубки, слегка деформированные спазмом, солнечным сгустком. Коричневые стены проседали под грузом наполненных труб. Солнце потрескивало уже усталыми болтами, желобок в мозговом небосводе, проложенный для вращения солнца, ржаво поскрипывал, латунная солнечная орбита освещалась лучами заката и полыхала алым атмосферным пламенем. В мозговых сферах наступала ночь. Тогда Солонц выступал из воды громоздкой тяжёлой фигурой, в его руках пульсировала сила и ночь, его уши напоминали воронки вихрей, а глаза ненамеренно соскакивали в воду и ниже, ниже падала его тень. Он накрывал рукою спящего Селенца-ребёнка, и лунный свет, влажно пропитавший поры его рук, по краснеюще-светящимся пальцам тёк в холоднокровное земноводное тело. Состав крови Селенца изменялся в ночи. Под действием отцовским тёплых рук кровь разгонялась и грела неприспособленное для этого сердце и мягкую печень, а холодная кровь оттекала и скапливалась в его мозгу, застывая корявыми льдинками и коверкая и без того искривлённые сосуды. Селенц часто пел во сне. Солонц долго и с чувством всматривался в его черты, узнавая себя в них, как мудрое дитя узнаёт своего отца -- по шелесту ли ступни в ночи, по имени ли в голосе, по движению руки на поручнях крутой лестницы. Ночью Солонц, худжее из беспозвоночных, скиталец и эмигрант, насладившись созерцанием простёртого сына, хватаясь за железные поручни, переставляя ноги в каменных пазах в стене, взбирался до самого верха, до рельса в потолке, по которому тянулся переплетённый провод, ведущий токи и воду к луне, сложному механизму с мягко и глубоко пролегающими кратерами. За проводок подтягивал к себе Солонц луну, его лицо приобретало блестящий и хищный вид, по мочкам ушей стекала плотоядная слюна. Сняв сочащуюся туманной жидкостью луну с небосвода, Солонц опускался с нею, сладкой добычей, в самую тёплую и уютную расщелину тёплого мозга, забивался в самый пульсирующий его пролежень, и потом долго, нудно и жестоко совокуплялся с луной, а она лишь устало и искажённо поскрипывала в ответ, он жадно расширял её впадины, она выделяла белёсую сукровицу и молочную сыворотку, он жал на сырные железы, она стонала в ответ маленьким вещественным стоном-скрипом. Утром же, ошеломлённый визгливым троекратным криком выходящего из шлюза между днём и ночью солнца, которое заспанно выкатывалось на орбиту, Солонц прятался в прибрежные кусты и ронял себя гигантской каплей в воду, так за всю ночь и не успевший, не смогший шепнуть ей о любви, занятый лишь её влажными округлостями и глубокими влажностями. Печально и побледнев всплывала луна на проводке к наезженной борозде в потолке и уплывала, прощально взвизгнув заслонками шлюза между ночью и днём. Селенц с содроганием открывал глаза; с каждым днём он был всё менее рептилия, цветочки, которые он срывал ещё тёплыми после сна губами, ложились прохладными лепестками на его разгорячённое сердце, когда он их глотал, и губы его шептали незнакомое имя; вначале Селенц пугался этого звука, потом ему стало казаться, что он вот-вот узнает, кто это, однако кроме себя и отца он никогда пока ещё никого не встречал, и звук незнакомого имени продолжал пугать его, проливаясь из его произносящего рта в его же внимающие уши невнятно пугающим заклинанием, наполненным тайной. Однажды, не выдержав страха и будорожи имени, Селенц, спазматически сжав веки, за которыми метался теперь уже почти человеческий зрачок, и отключив слух, выжал из себя большое мягкое ящеричье яйцо. Оно покатилось по влажному прибрежному склону и приткнулось между камнями. Селенц бессильно сполз на песок и надолго уснул. Из-под камня выбралась змея с жадной улыбкой и облачным лицом и обвилась вокруг Селенца, как вокруг вазочки с ядом. Спрятав лицо на его груди, она плотно прижалась к нему всеми щупальцами, впилась шипами и, как зрелый бутон, окутала его своим сладким благоуханием. Луна и солнце сменялись на небе, шлюзы хлопали и стонали, Селенц спал, спал, спал, змея осыпала кожу розовыми лепестками. Когда Солонц приходил ночью, чтобы коснуться сына, всякий раз бывал он отпугнут зрелищем вьющейся лозовой змеи, и уходил, едва успев раз-другой погрузить руку глубоко в волосы Селенца. Однажды ночью в теле Селенца завершился процесс перерождения, и он стал просыпаться человеком. Просыпаясь, Селенц дрожал и с недетской силой отдирал от себя паразита. Лицом змея походила на Селенца, хоть и отдалённо. У неё под кожей бродила насыщенная гноем и перегноем земля. Солнце сушило змеиную кожу, и она лопалась под лучами, обнажая дикую гниющую почву; из разрывов выстреливали толстые стебли сорняков. Сильно пахло пренатальным перегаром. Новорождающаяся серпента по обычаю пресмыкающихся укусила себя за хвост и ядовитым зубом проделала себе в паху дырку, нечаянно, хотя, возможно, подчиняясь инстинкту. Потом у неё отросли руки и бёдра, придавая ей уже более-менее человеческую форму. Пока ещё безгрудая, Гертофия отковыривала от себя одну за другой дико растущие лилии, постоянно меняла кожу, тянула себя за соски, вылавливала в мутной воде куски сдобного мяса, прилепляла между ключицами и подмышками, чтобы казаться пропорциональнее. Она сосредоточенно ныряла на мелководье, из незашитого пупка роняя крошки начинки из майских роз и фиалок. Она выпрямилась, поглаживая гладкие теперь бока, спину и грудь, обрывая намёточные нитки на животе, затягивая тонкой резинкой живот в узелок пупка; она была хороша собой, если не считать того недостатка, что невозможно было сказать, есть ли у неё глаза или нет, а если есть -- то где они находятся. Селенц, высунув над поверхностью голову до глаз, смотрел на Гертофию с чувством любви повиновения желания осуждения и некоторой жестокости.

Селенц, Солонц и Гертофия наконец перестали менять кожу, и их прозрачность убывала. Мозг дышал ровнее, его сон стал глубже, персонажи поворачивали к мозгу спины и животы, и мозг с удовлетворением разглядывал продукты сверхментальной деятельности. Иногда Селенц взглядывал вверх, туда, куда крепились сплетённые волокна глазных нервов, но не мог увидеть того, что находилось за двухмерной плёнкой сна, отделяющего Селенца, продукт сна, от мозга, производителя сна. Селенц глубоко вздыхал, и порой ему казалось, что мозг вытягивает в его сторону трёхпалую изящную ручку рептилии с вытянутым указательным пальцем, и он рассматривал собственные тонкие пальцы и искал соответствий. Мозг же в такие моменты ощущал сладкую дрожь и испытывал желание обнять Селенца всей поверхностью глубоких, полных липких ложноножек стен, но всякий раз удерживался, зная, что разрушит тем хрупкую, матово горящую багрянцем, тонкую оболочку сна. Роняя слезу, мозг лишь настраивал наводки электролуны на более мягкий и светлый блеск. Селенц прижимал одинокую руку к груди и смотрел на восходящую мокрую звезду с болью и надеждой.

МЕХАНИЧЕСКИЙ ТЕАТР

1

Селенц вышел в коридор. Проводя в темноте рукой по податливым стенам, чтобы не заблудиться, он медленно шёл по кругу, ища на ощупь выход. Терпкий запах истекающей полной луны наполнял воздух. Селенц вышел, присел на ступеньку. Луна посеребрила волосы на голени, нависшие над спущенным чулком. Он нашарил рычаг и передвинул луну поближе, чтобы лучше видеть. Носком туфли с чужой широкой ноги он подковырнул землю, рыхлое серое вещество. Из образовавшейся выемки выглянуло доисторическое лицо, гладкий серый череп. Селенц утёр с мёртвого лба пахучие выделения луны, заполнившие щели глазниц и проблескивающие оттуда, проблески луны. Он выполол из полушарий два-три вишнёвых деревца, потянул за отвислые губы и стянул их с черепа вместе с остальной кожей. В его руках кожа свернулась в комок навоза. Селенц поцеловал его прямо в губы.

Селенц: Ну что, мясом пахнет, а?

Кусок Навоза: Это фиалки так пахнут. Ничего не поделаешь -- май.

Селенц: А я думал, подгнило что-то. Вон в полу какие трещины. Что угодно может быть, труп, например. Или крыса.

Навоз сокрушённо покачал сенильно трясущейся головой.

2

Пригретое тёплыми камнями, лопнуло ящеричье яйцо. Механический мозг, всполохнутый кошмарами, задрожал всеми воротами, входами и выходами. Стены тряслись, почти превращаясь в желе от ужаса, от содрогания. Змеи кишмя вылезают из головы, рта и ушей Селенца, и одна за другой кидаются в море. Море змеится, шипит и стонет, но терпит. Утирая змеиным хвостом лицо умудрённой рептилии, святой игуаны, Селенц щёпотом клянёт Святого Патрика.

3

«…когда я был моим отцом, -- думал Селенц, -- я убил эту местность убил как крысу в крысоловке тогда она была живой с дождями и жизнь здесь била ключом во ржи было сплошное мужеложство он был мне отцом мы были с этим пустырём как братья в апреле здесь выпрыскивает сирень как весенние прыщ моему настоящему отцу я был как брат но мой настоящий брат не был телом его тело было с ним оно было его вещью мой брат был вещь я шепнул ему это на ухо мы лежали в колосьях порченных спорыньёй его ухо было обращено ко мне белое как мука с простоквашей плесневелое как старое молоко и в это ухо я нежно шептал едва успел отпрыгнуть в море и схватиться за голову а он уже начал весь покрываться коростой ржавчиной я слышал как из него посыпались болты и поскакали шестерёнки говорю же он был вещь отец это понял но теперь он спит не могу представить себе его сны…»

4

Селенц уснул. Ему снилось, что вся его жизнь -- ночь, что его голова надута ночным небом и залита лунной росой, ветер с моря, студенистые медузы выходят на берег, проедают черепаховы панцири и напиваются чужой крови. А на берегу внутреннего озера в середине его головы разворачивается ужасная драма. В озеро стекают струи дождя, шурша, как крыса в подполе. Посреди озера плавает сцена, по ней ползает змея, поедая цветки, спотыкается ящерица, перекатываются заржавленные шестерни. Рычаги театральных конструкций ответно западают и подпрыгивают. Вдруг из-за занавеса, отгораживающего озеро от стены, высовывается крысиное рыльце. Сцена вытягивается, стремительно толкутся вокруг неё челноки, из шпулек вытягиваются разноцветные нити, сцена, растянутая на нервных сплетениях между стенками мозга, постепенно превращается в Крысоловку. Крысоловка захлопывается, прищемляя крысиную шею, жадный тянущийся язык крысы обволакивает медуз, шестерёнки; завороженно ящерица движется к ядовитым присоскам и пупырышкам на языке. Змея по нёбу крысы, преодолевая потоки холодной крови, вползает внутрь. Крысоловка со всем содержимым падает в море. Упав в море и насытившись белковой пищей, медузы яростно размножаются. Яростно размножаясь, медузы испускают длинные бледные струи крови; бледные струи крови покидает тела медуз, ферментируется, кровь створаживается, сгущается, превращаясь в кусок мозга-сырца, сыра для крысоловки, в круглую голову сыра-луны. Медленным рычагом всходит в выпуклой сфере океанской воды влажная морская звезда-луна, освещая пупырчатую синюю матку подводного дна, жёлтую навозную кучу солнечного ила... Селенц проснулся в тот момент, когда солнце в его сне трижды скрежещущим хрипом огласило рассвет.

5

Селенц по обыкновению сидел на берегу и думал. Держа в руке трость вместо грифеля, в рыхлой почве мозга выводил он её концом предначертания, которые тотчас же сублимировались серым паром в мозгонебо. Постепенно спускалась ночь. Солнце уже закатывалось в шлюз, но его корона ещё несколько мгновений освещала железную поверхность ночи чёрно-красным сумеречным светом. Гладь воды выпячивалась и рвалась звонким полиэтилленом, высвобождая из себя квадратный железный шкаф -- это был Солонц, он тяжело отряхивал от воды гибкие трубки-руки, подкручивал что-то в механизмах у себя в животе, выдвинув несколько ящичков, фокусировал глаза и капал смазкой в подшипники рта. Селенц, увлечённый своими графемами, не замечал пока ночных шорохов. Его мысли делали всё более расслабленные круги вокруг плотной оси сна, пока не улетали по параболам в мягкие ткани подкорки или не выгибали орбиту до странной фигуры восьмерящего колеса. Солонц безмолвно переставлял смазанные машинным маслом суставы по направлению к сыну. Селенц, пригвоздивший тросточкой к поверхности сна норовящее сбежать изречение со знаком вопроса в конце, медленно приподнял скорбно опущенное веко и краем зрачка уловил металлический блеск. Он сразу же опустил глаза и принялся искать отца там, архаическое лицо, растянутое в гримасу по поверхности воды. Луна, скользящая на каретке по узкому рельсу в потолке, громыхнула на стыке. Вода покачнулась.

6

Селенц сидел у самой кромки неподвижной поверхности озера. По озеру блуждали люди с лопатами, механические их руки несли лопаты, грабли и снятые мешающие сапоги. Их глаза были вывернуты наружу и болтались между колен, обследуя подробности земли под ногами. Их тела имели кольчатую структуру, и их псевдоруки казались женоподобными беззубыми червями. Наконец, завершив бессмысленные роения по поверхности воды, люди с лопатами сгрудились в том месте, где из глубины озера бил подводный солёный ручей, портящий пресноводное качество воды. Подняв до потолка легко раздвинувшиеся руки, они с размаху вонзили лопаты в вязкую утробу воды. Блестящими лезвиями-скальпелями лопаты вонзились внутрь и содрали тонкий эмбриональный скальп. Грубо расчёсанное дно злобно выплюнуло солёную до горечи струю и всосало в себя землекопов вместе с телескопическими конечностями и чудовищно разросшимися орудиями труда. Таким образом, они сами выкопали себе могилу и попали в неё. Могила выпятилась влажной косой от берега к берегу, лунные приливы влажными языками лизали песчаные бугорки. Селенц думал о том, что эта рана, этот рубец, не зарастёт вплоть до дня пробуждения, когда всё -- без разделения на живое и мёртвое -- должно будет переродиться, пройдя второй раз сквозь материнскую утробу воды в обратном направлении, чтобы никогда не вернуться назад. Селенц плакал и почему-то чувствовал свою отвественность за этот шрам. Гертофия, бледная от ужаса, молча дрожала всеми кольцами в приводных кудрявых кустах.

7

Селенц сидел на берегу, скорбно опустив веки, и носком туфли с чужой ноги подковыривал закрученную змеиную слинявшую кожу. Гертофия ползала в лунном влажном ландшафте, вдыхая запахи разных цветов и обвиваясь вокруг корней ивы. Стремительное течение озера врывалось и закладывало её змеиные уши. Нежными глазами с лучистыми ресницами она взирала на Селенца и на печальную складку у его губ. Она вспоминала то время, когда Селенц бегал босиком по широкой глади воды и дарил ей разноцветных животных.

Гертофия: Селенц!

Селенц: Ты стара, Гертофия, ты стара.

Гертофия опустилась скользящим телом на землю и смешала в равномерную серую грязь рыдания и обвинения в бестактности.

Гертофия: Я молода, Селенц, я молода! А ты, Селенц -- ты груб, ты груб!

Селенц: Для начала тебе придётся отрастить ноги. Потом и приходи.

С грохотом падающего тела Гертофия отползала в сторону, открывая вид на неровную декорацию в пупырышках старой краски -- летняя поляна в лучах распростёртой на мозговых рыхлинах луны.

Ноги луны были широко раскинуты, и Солонц хищно совокуплялся с ней, задирая её колени к себе на плечи и приращивая вторую спину к её хребту. Селенц из-под полуопущенных век наблюдал эту сцену. Его беспокоили ноги луны. Энигматическая глубина её кратеров действовала на его тело и мозг как прилив; сидя у кромки воды, каждую ночь наблюдая отца, насилующего небесную любовницу, Селенц постепенно становился одержим водой. Гертофия, влажно лоснящаяся струями тела, приползала ближе к рассвету, иногда вступая с Селенцем в разговор, но обычно остаясь безмоловной и в тени. Селенц думал и ждал. На нём росло скошенное к правому колену опасное оружие. Его преследовала мысль о вселенской крысе.

8

Возмужав в хлебах и овсе, запрокинув голову на венерическое бедро, Селенц всеми аденоидами немедленно полюбил женское тепло. Его адонисовы трубы пульсировали, Гертофия обнимала его голову и убеждала быть смелее.

Селенц: могу я положить голову к вам на бёдра?

Гертофия раздвигает ноги. Вместо пизды у неё маленький веночек из разных трав.

Селенц: я имел в виду, на бёдра, а не между них.

Гертофия захлопывает длинные венерические ляжки, её лицо грустнеет. У Селенца в трахеях глухо позвякивает ключик от странного замка. Сидя у самой кромки воды, Селенц думает о крысоловке. Она представляется ему в виде небольшой клетки, запертой на небольшой круглый замок с круглой двойной дырочкой.

9

Май. Закатав рукава и утирая пот, Гертофия трудолюбиво мордует лопатой сырой берег озера. Всполохнутые насекомые и черепашки осыпаются в море вместе с галькой и прибрежными ганглиями. В воздухе клубится нестабильность и запах катастроф. Только что летавшие рыжими стайками жучки в крапинку падают на песок. От изобилия крошечных трупиков песок меняет цвет, а шелест мёртвых чешуйчатых крылышек мешается с шумом прибоя. Гертофия швыряет в воздух красные комья глины -- они рассыпаются закатной дугой. По ней солнце скатывается в море. Опускаются многоцветные, но в среднем -- серые сумерки. Гертофия устало потягивается, снимает платье, полощет его вместе с ногами в воде, одевает ночную рубашку и ложится на дно простой могилы. Она закрывает глаза. Из-за угла подкрадывается тёмная фигура в чулках, собравшихся гармошкой на лодыжках. Селенц зловеще ухмыляется и посыпает тело Гертофии фосфатным удобрением.

Селенц: От тебя землёй пахнет! Клянись! Клянись! Клянись!

Гертофия молчит. Селенц ощупывает ей веки. Гертофия открывает рот, чтобы ответить, но Селенц встаёт на её лицо, раздавливая рот, и засыпает труп землёй. Так он ждёт до рассвета, потом раскапывает Гертофию и несёт на руках домой. За ночь её тело сморщилось и потемнело, и во многих местах поросло всходами и бутонами фиалок. Поэтому Гертофия напоминает сейчас синеглазую посадочную картофелину.

10

Солонц стоит в дверях. По корридору к нему приближается Селенц с Гертофией на руках. Солонц, перемазанный лунной влагой (она даже течёт у него из ушей), суетливо вытирает руки о волосы Селенца и вытаскивает из кармана пачку смятых и пожелтелых снимков. Селенц удивлённо опускает Гертофию на пол и вытягивает лицо. В его цепких сморщенных ручках -- постаревшая фотокарточка, изображажающая Гертофию с широкой улыбкой и одной обнажённой, плотно налитой грудью. На её ладонях покоится сморщенное ящеричье личико. Сосок большой, коричневый, влажный. Личико принадлежит голове с отрезанным телом. Связки и дыхательное горло оплетают её запястья плющом многих змей. Лунная жидкость заливает руки Гертофии и личико младенца. Протерев фотографию подушечкой дрожащего пальца, Селенц пристальней вглядывается и узнаёт себя: тот же подвижный череп; та же мягкая сладкая печень на волокнах потрёпанной плоти; та же оголённая нервная система. Из этой груди он пил змеиное молоко и молоко одуванчика в полях, юный Адонис и стареющая Венера. Словно сражённый ударом метеорита, Селенц опускается прямо на сморщенное тело Гертофии. Он думает о том, что, втиснутый в такие узкие рамки, инцест становится неизбежностью. Мозг беззвучно гомерически хохочет, снова рискуя проснуться. Солонц оставляет сына наедине с его сомнениями и медленным призраком восходит к луне, крутящейся быстро и с шорохом и сыплющей влажные снежные конфетти. Селенц задумчиво накручивает на палец ростки Гертофии и, шепча miching malecho, слово, которое знают все, плачущей головой опускается на её грудь. Гертофия, доспеващая и уже почти столовая, из последних сил заклинает Селенца Хреном Господним.

ВСЕСОВОКУПЛЕНИЕ

В комнату из трёх стен и двух потолков Селенц вносит Гертофию, посадочное проросшее тело, накрытое свадебной фатой. В середине комнаты, повиснув между потолком и потолком, подчинённая двойному притяжению, висит столешница, накрытая бледной скатерью и холодной закуской, оставшейся несъеденной с поминок по биомеханическим землекопам. Гости разливают шампанское и режут холодное мясо. Гертофия, овощной гарнир, -- это то, чего все ждут, чтобы приступить к еде. Воздетые в воздух вилки и голодно-возбуждённые возгласы приветствуют её появление. Селенц улыбается и с чувством целует растительные губы невесты. В этот момент кто-то уже успевает отхватить и разгрызть один из отростков на теле Гертофии. Неудержимое обжорство и пьянство затягивается до утра, когда гости один за другим уволакиваются ногами вперёд сквозь дверной проём к озеру. Там их встречают дружелюбными квадратными челюстями щели свежих могил. Гости спокойно засыпают. Отцы семейств и женихи с успокоенным сердцем ставят галочки в списках в колонке свадебных обедов. Холодное мясо вегетативно размножается и серыми крысами расползается по щелям, где продолжает размножаться половым способом. Селенц, опустившись на корточки, медленно и плавно скатывает фату обнажая прорастающее тело нежно огибая углы упруго и округло оттопыривающих кожу отростков голубых лилий фиалок волокнисто продирающихся сквозь о кожу гертофии о кожа гертофии! печёную кожу гертофии селенц поддел сперва пальцем желая удостовериться в непорочной девственности её картофельного пюреобразного лона; оглядевшись по сторонам, плотнее задвинул шторы опустил полог над шёлковою постелью раскидал по комнате по всем её углам шёлковое матово проблёскивающее бельё гетрофии и её чулки чтобы создать больше тени больше мягких складок способных увлечь случайный сторонний взгляд мягкостью и шелестом затаённого движения. крысы приблизились рядами и каре и окружили окольцевали взяли в кольцо и кольцо брачное ложе. только после этого он расстегнул глухо шуршащее жабо; покрытый мелкими мурашками пульсирующий жадный хлорофильный кадык выскочил вздутым яблоком на кружевную манишку. запах герани пышным кружевом окутал комнату. белые ромашки расцвели на стенах одеяло покрылось лютиками и в самом полюсе разжижающейся картофелины гертофии начал распускаться тягучий розовый букет. полые лепестки один за другим раскрывали пустые объятия; у селенца сильно кружилась голова одурманенная пьяным запахом цветения. ростки гертофии стали вытягиваться длиннее и изящней подбираться к ослабевшим ногам селенца медленно опутывать их нежными но сильными кольцами захватывать лодыжки и впиваться многими тонкими отравленными волосками под кожу. густой сбродивший крахмал пенясь тёк из разрывов в местах пробоин от побегов на теле гертофии её женственность всё более захватывала воображение селенца. уже совсем поддаваясь с разумом отягчённым розовым крахмальным жаром он судорожно стягивал с себя разрывая в клочья одежду и вегетативные усики гертофии впивались всё глубже подбирались всё ближе к точкам отсчёта к лунному сплетению в его жёлтом плоском животе. выпустившая из себя всю запасённую цитоплазму гертофия оголилась до одной синющей полуклетки состоящей из ложноножек соединяющихся в одной точке в полюсе расходящихся лучей; селенц -- полуклетка животного происхождения с лунным камнем внутри головы с архаичным полуминеральным обменом веществ которым и объяснялась его задумчивость и подверженность лунному притяжению -- очистился от чешуйчатой быстро отшелушившейся кожи; тесная прозрачная кожица с шёлковым хрустом и шелестом сползла на пол; её подобрала крыса-вожак; быстрой катализацией разрослось тело селенца в однородную массу; полужидкий ползущий кристалл слизнул прежние формы; и вот: угасающим мозгом селенц слился с пульсирующим механическим сном. гертофия щупальцы собранные одним комком полуклеточная масса присосалась к узлам ярко выраженной кристаллической структуры заменившей земноводную субстанцию селенца. кристалл -- множащаяся биомасса -- врастал под присоски щупалец и сосал холодок чужеродной спиральной как вирус жаждущей размножения полужизни. сплетаясь вместе биомолекула-селенц и хемофитоформа-гертофия проливали беспорядочный йодоформ в крахмалохлор; едкая жидкость прожигала насквозь ткань брачного ложа тёмные доски паркета просачиваясь в праздничную залу где праздные гости сидели вокруг обнажившихся холодных рёбер землекопов дожёвывая последний кусок. прямым попаданием мутная капля попала на самую верхушку многоэтажного свадебного торта -- крем поплыл сливочной лавой открывая в середине кратер до самого блюда. гости смеялись и кричали «кисло». наскоро разбросали они оплывающие куски торта по тарелкам и продолжая смеяться через ноздри с закрытым ртом проглотили весь торт до последнего ослизлого сливочного следа; крысы все облитые обильными испражнениями вытянулись в одну длинную крысиную цепь и стали срастаться вместе теряя ножки и эволюционируя в обратную сторону до одноклеточного состояния; полуживая хвостатая как комета клетка-материя поползла сквозь их тела присоединяя к своей длинной молекуле устремляя за собой красные и белые кровяные тельца вытягивая в одну тянущуюся струну мышечную ткань расщепляя привычный белковый синтез. рты персонажей втянулись внутрь и странной стереометрией вывернулись наружу через пупки превращая высокоразвитые формы в гипертрофированных одноклеточных амёб. сдерживаемый до сих пор размноженческий импульс наполнил их клетки до переплеска и вихрения щупалец -- простым делением и простым слиянием начала наполняться вся внутренняя сфера их существования -- оболочка механического сна. каждый сливался с каждым кислота и щёлочь неудержимо рвались друг навтречу другу; механический мозг наливался изнутри жизнью грозившей переполнить внутреннее озеро затмить океан и пробить своим напором плотную и тягучую мембрану сна. солонц выпил ещё немного вина качая головой и сожалея о сыне; медленно начиная с густой железистой груди начал он распадаться в однородную массу; превратившись в единственную ложноножку бесконечной спиральной белковой цепочкой потянулся он к вечному объекту желания к влажно плещущейся луне роняя по дороге молекулярные отсеки и всё более упрощаясь вплоть до прокариотического состояния. вслед за отдельными организмами и внутреннее озеро потянулось долгими блестящими струнами к небосводу. вывернутая из складок океанская утроба простёрлась через душную атмосферу полную испарений и отрыжки; потемневшая луна уже впитала в себя останки солонца -- пустые головешки зелёные медные мальтийские кресты черепки шатунных передач и коленчатых валов; раздувшаяся солёно-горькой морской медузой на несколько парсеков неудержимо тянулась она слизью на самое океаническое дно. стенки мозга изменили свои очертания где-то втянутые где-то раздвинутые; внутреннее озеро полностью всосалось в солнце; кожа существ облепила небесные светила; запястья и челночки маленьким жидким металлом поплыли через водные пространства оставляя слабый след окиси за собой. дрожащие мерцающие струнки сложных белковых сочленений сплетаясь между собой ползли по поверхности внутренних коридоров оплетали плафоны на потолке; монорельс по которому циркулировало днём солнце а ночью луна вытянулся свинцовой аминокислотной спиралью и вплёлся в общий клубок. со всех сторон подползали притягивались к одному центру ворсинки и волокна; извиваясь вплетались они в огромный тягучий шар; он повис на толстых канатах глазных нервов мозга и медленно переливался гладкой радужной поверхностью; внутри же шара свивались переплавлялись резались и клеились молекулы летали хвостатые кометы шальных неприкаянных ядер и неимоверная витореакция стискивала мёртвую плоть в горящий узелок. шар сжимался. сон мозга превратился в невнятный кошмар. под растущим грузом напряглись глазные канаты причиняя хрусталику боль. мозг плавно оседал и падал сам в себя. часть нервных клеток вовлеклась в реакцию в шаре явившись причиной возникновения пятен и шипящих протуберанцев слетающих с его поверхности как молнии вылетают из столкнувшихся грозовых туч. газовые облачка разлетались над взрывами и щекотали изнутри ноздри спящего прототела рискуя его разбудить. шар уплотнялся. ещё несколько нервных клеток потянулись синапсами к волнистой напряжённой поверхности. зёрнышко сна упало в волокнистую муть и золотистой воронкой теряя серебряные отработанные пары ушло в точку отсчёта; пробуравленный шар разрыла фрактальная вереница вихрящихся воронок через пробоины заструился сублимированный свет фатальным взрывом выстрелили в стенки мозга сжатые переплавленные газы газообразные летательные фитонеотехноформы отразились тенями пониженным давлением потянуло церебральное пространство в себя спинной мозг вместе с позвоночником выворачивая мягкую поверхность сна выпадая всем телом на твёрдый жёлтый дендритный настил пробуждения термоядерное крысовидное облако из останков протогероев и протоокеана пробелкового механического сознания размётывается по всей внешней стереометрии

и сон распыляется

сверхгорячая сухая звезда

сон это шарик вируса холодный колючий объект в космическом блеске многих неолун

стрелки часов

новое первое нехолодное излучение времени

медленной небулой рассеянным звёздным туманом подобие разумного сна покрывает бесциферные координаты

уже -- новые моря и стороны света. человекообразная обезьяна изобрела колесо. человек изобрёл amor matris. из океана вынырнула головка солнечных часов. наступила ночь. тихо заструился сине-жёлтый песок.

speaking in tongues лавка языков