speaking in tongues
лавка языков
ГОРОДА
просто зелёный выдох
над красной водой
отражаясь
где почти по-немецки
перебирая ногами
стоят славянки скупо прощаясь
утирая нечаянную слезу
от хохота у канала очнувшись
усталость роняешь в воду
а под ногами
образуется
мозг на приколе и причалено
копыто велосипеда к стене
люди в костюмчиках немедленно
крутят педали
а я смотрю из окна лодочки
на ренцо пиано по стержню вращаясь
люди идут в музей
мне пахнет как хозяйка почти по-немецки
мажет нутеллу на увядший хлеб
сокращается
красным повязана голова
вчера это был что гашиш а может другое
ещё что-то во рту скрипит
но вода-то в каналах
колеблется как вода
как славянки
и прощание
поездом
самолёт тебя шлёпнет лепёшкой
в барселонскую пальму
и скользя по связкам и сплетениям фиников
падая опасаешься: петушок или курочка
коснувшись земли с коричневой жижей в руках
вход в метро, кассир не досдаст стопессетовой с дыркой
улыбаясь ола и будьте как дома ола улыбаясь
музыка дико ложится на вентилированный пейзаж
по ночам обливают вином барабан и стучат и
в окно побережья бутылкою пива в парке
утро застанет и шлёпнет тебя лепёшкой тортильи
в объятья бархатно-смуглой продавщицы белья
не уйдёшь просто так не уйдёшь ола улыбаясь
просто в горы без гауди-декораций с улыбкой уйдёшь
вход в солёное море обеспечит бессонницу:
сиеста под рёв охлаждённого ветра и кокосовый запах
в жарком ветре устав заползёшь в шаровое кино
и до южной ночи и предварительной боли по здесь
съешь кусочек прощания с эверестского льда на экране
некрупный
зелёный
в сто лепестков классицизма завёрнутый как капуста
дурного пошиба париж
в кафе бордовое пиво с малиной – смыть сливки
и шоколадные дёсны
пивом из колбы в деревянной руке
опираясь на все четыре
пальца толстая статуя всё некрасиво
кружка для пива в четыре руки
метро называется трамвай
едет в гору на толстых шинах
провозит среди резиново лопнувшей речи
отчаявшись в красном парке нащупаешь марокканскую
тёплую руку
со странным как от дерева нагретого телом теплом
доведут до угла плохо-серого неудобного дома —
удивись
купив билет надолго
утопись в брейгеле и
удивись
надолго
утопнув в биде
номера без умывальника но кипятильник с собой
ношу сбросив с себя и себя на ношу бросив
где-то возле вокзала я жду когда срастётся в уме
с фиренце флоренция цветочным орнаментом
зарастает она и перед лицом дель фиоре
уффици отваливается ненужным
зёрнышком лицо туриста роняя в упругую почву,
его рюкзак и консервы «артишок для туриста».
утираясь, ориентируясь по круглому боку купола бруннелески,
я ищу отель «полярная звезда», но здесь принято,
что 666 следует за 17, а 3 – за 12. зарастающий ум
отказывается думать о чём-то кроме дель фиоре. цветы. цветы.
сбросив ношу с себя в отеле «звезда голливуда», в круглой утробе
дель фиоре ставишь ступни на поперечные рёбра ступени
проводя рукой по бетону и вдыхая чьи-то чёрные волосы
усталые ноги впереди под юбкой она тоже хочет вверх
прочь от адских пыток огнём я смотрю в оконце с монету на город
и по продольным рёбрам дель фиоре дважды в уме съезжаю вниз.
огромные часы на песочном доме:
тесная площадь выпучивает рыбий глаз
громоздкое небо втиснуто в узкую рамку
и перечёркнуто синим и белым бельём над каналом
бельё пахнет рыбой
вода лагуной
лагуна катером
водное такси
площадь святого марка перемежается крабами
а окна дворца дожей водой и рыбой
я весь день извиваюсь как цепень
в прямых, в узких, в толстых кишках
противно белая в еде
окрашенной
красным
белым
зелёным
а в конце дня
не успев отложить яйца
уже бултыхаюсь в сливе лагуны
ища следующую рыбу
брюгге старый и красный
красный и серый
синий и красный
в брюгге девушки изготовленные
при помощи пинцета
(их ресницы и губы слегка вывернуты)
изготовляют руками конфеты
и при помощи щипчиков
их кладут на весы
и взвешивают
и очень острожно кладёшь
бельгийские франки
их приподнимают пальчиками
маленькой готики
жилые кирпичики склеены
раствором вермеера
до самой рамки городских ворот
брюгге красный и серый
и бледно-коричневый
как внутренность трюфеля
золотые животные сплетают длинные язычки со спиралью носка
позолоченной туфли без задника к пятам регистана
(к сине-зелёным кусочкам нежным как шёлк у могилы тимура)
к бордовой парче над стелькой к ногам припадает
грязно-белой чалмой человеческий карлик – пустой мираж –
(это солнечный удар. бульон из трёх куриц – в стеснённую грудь;
несверлёный жемчуг вдруг нанизан на боль – из шёлка
наложницы в брюках в разлуке дурнеют и свойства их изменяются.
так случается в тысячу первый раз – но мне семь и я помню –
жёсткой лепёшки обрывок в седой руке негорящий огонь
бред и женское золото и синие жилки биби-ханым
под кишлачные запахи фруктов опрокинуто небо – восток –
небо разбитое агалычкой и нецелый висок от удара лучом
детскими пальцами чашка с бульоном в больную постель опрокинута
(горной речкой скачет по рёбрам сжигая трещину выжигая)
я смотрю как под веками синие пляшут тени: чайная роза в апреле
далеко высоко потолок над пучком старых ломких волос
шерстью голоса раздирая мой жар кто-то в руку мне
сыплет дикие зёрна из тыковки – кровь разверзается
чёрный сон оттесняет синий и до утра я смотрю в щель
астролябии – улугбек видит звёзды.) драконы спят в глине
под халатом: туфля плавится. улугбек ныряет в арык.
в небе всходит красный тандыр – это утро.
тяжёлое лицо. запахом
отсырелого жёлтого пепла
из-под бурого угля пахнёт
рот берлина в лицо – моё пока моё
пока лицо – сколько раз
город ты скажешь слово чужой.
поцелуем с берлинской стены
физиопсихоразвратом
берлина родной жадный рот
в мои чужеродные губы вопьётся:
сколько раз прокушу и упьюсь
до жестокости серым
нёбом берлина
лёжа на марсовом поле
париж вытягивает ажурную стройную ногу —
венера в чулках —
из яркой цветочной пены подола
красные розы; даже неважно что нога одна.
ночью мерцает огнями полей
глазами потоков (машины под аркой)
один глаз белый – бельмо
другой глаз красный – нарыв
больная париж лечится кремом
мусом взбито небо над аркой — ложкой
и над другой аркой – и в рот
почему-то полнятся гноем дёсны
разодранные коркой багета
и внутри невскрытый нарыв
париж выпячивает холмики сосков
один сосок – монпарнас
второй – монмартр
другие сосочки
люблю тебя париж
артикуляция превышает звук.
ненормативно захлопнув зов камина
дырявая кочерга отправляется ртом кочегара
куда-в-песчанный-угол-на-растопку-углей.
всходит песчаная луна освещая бездонную дюну угля.
вокзал и явно слышен саксонский выговор.
разделённые дифтонги проедают
перегородку в носу с лева и права.
трамвай-эльба-травой-отправляет-в-сторону-праги
жгучий железно-экспресс на запасных путях.
кто-то громко чихает в галерее.
сводня вермеера вздрагивает и висит наперекос
слизь сползает по зелёно-бликующему стеклу
тяжёлый румяный взгляд лёгкой билитёрши
отправляет угольщиков искусства в тёмный подвал для угля:
тра-у-мва-у-эль-ба-у-поезда-у-даха-у-берна-у-нах-ха-у-зе
собор святого безумия
вита кафка галантерея до сих пор
замок как чёрное небо без ночи
и огни под мостом
жернова гулко мелют блестящую воду.
в линзу льёт отголосок корявой церковной стены
и лестница медленно ставит большие ступени
поднимаясь во мне до обрыва в чёрно-зелёную день
автобусом пахнет бензином и взгляд в котловину ощупает
зимние почки набухших цветов и задумчиво статую
с бородой крестом и мечом отец и птица прости папа я птица
и живыми цветами в кружке тёмного пива
рокфеллер не пробивается сквозь облака
эмпайр сквозь туманный поток сознания
ломтики крайслера ложатся на дно его где
покрыта двойным подводным теченьем
морская змея как собака терпкое молоко боль о тебе
свернулась и лижет двойным языком
хорошо, я поднимусь этим лифтом чтобы увидеть солнце
кто знает каким лифтом кто солнце кто знает
хорошо, у треугольного дома оборвётся невстреча
и что говорят мне прозрачные взгляды и юбки: ничего
ладно, я уйду в утробу гугенхейма – пусть
меня мотает спиралью как блудный сперматозоид
в стенки втиснуты сюрреалисты втыкаешься
после света устало сползу в гардероб
провожает монро-америко-монохромной улыбкой
во всю стену. я несу в себе змееклубок тёплое как собака
свернулась и лижет раздвоенным языком нет
кроме моря возвращения кроме моря нет возвращение
нет кроме океана с твёрдой круглой медузой на горячем песке
и болит то место откуда вырвана твоя боль то место где боль о тебе
тяжёлой снежной глазурью
покрыт фарш из грязи,
московский рождественский пряник:
каждое утро, кажется,
этим питаются их нечистые лица.
как оттёртые зубным порошком
до голой стонущей кости -- бледные нищие
среди скрещенных блёклых металлов
и гибридов ступеньки с горкой
на душных улицах
и в прогорклом метро сквозь круги колеса
среди чужих касаний сквозь
мёртвое тепло размороженных звериных шкур:
-- нет лица -- нет лица -- нет лица --
бархат гальки наждак – в кулаке
слой за слоем снимая с тебя
и смазав покрасневшую кожу водой
волос за волосом опускается в синее дно
и морская луна ворошит его розовым телом игла.
после водных солёной неровной струёй
изольётся на город долго брошенный свет
солнцем брошенным берег цвета мокрых пижамных штанов
укачав селезёнку в плывущих горчащей волной
и поднимется масло дымящий гудок парохода
и в сугробы закопано гниль среди полость огней
где-то хлебом и морем на дальних камнях горизонта
жмётся игрушечным самолётиком к корням камня владивосток